Травмы поколений (Людмила Петрановская) — readingsouls — LiveJournal
Пронзительная и откровенная статья психолога Людмилы Петрановской, которая объясняет, почему наши родители и мы стали такими, какие есть. Невозможно оторваться до последней строчки.
Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии — первый удар по ним.
И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел — постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно. И она каменеет. Ее лицо представляет застывшую маску, ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним.
Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен.
Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет.
Самое страшное в этой патологически измененной женщине — не грубость и не властность. Самое страшное — любовь, она может убить своей заботой. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо.
Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует.
Травма пошла на следующий виток.
Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения.
Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. Впервые взяв на руки собственного ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей.
И только одно плохо — он растет. Стремительно растет, и что же потом? Мать настолько сильно страшится очередного одиночества, что у нее разум отшибает.
«Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.
Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Но ведь есть и он сам, самостоятельная жизнь, свобода. И он уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. В ход идут скандалы, угрозы, давление. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.
Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? Мальчики тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах множество отцов просто встали однажды утром и ушли — и больше не вернулись. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали.
Ох, эти разводы 70-х — болезненные, жестокие. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей.
Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, потому что кроме одиночества никогда ничего не видели.
В результате — обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют. Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.
Но случилось и хорошее. В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками. Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. И еще случилось хорошее: отдельное жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая — автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.
Итак, третье поколение. «С нас причитается» — это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей.
Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень.
Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.
Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом — муки невозможной сепарации и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись — и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.
Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца.
Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперответственности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения.
Но внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей.
Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?» В результате дети, выросшие в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях, не знают соседей и не хотят знать.
А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.
Конечно, полученные и усвоенные в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют.
Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться.
Другой вариант сценария разворачивается, когда берет верх еще одна коварная установка гиперответственных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это — отдельная песня. Если поколение детей войны жило в уверенности, что они — прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперответственных почти поголовно поражено «родительским неврозом».
Мой сын — представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей. К сожалению, у многих с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом: «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается».
А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми — дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает.
Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает — все хуже.
Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать.
Жизнь покажет.
«Женщина опять остается одна»: Людмила Петрановская о новой травме поколений
Указ о частичной мобилизации разделил жизнь многих россиян на «до» и «после»: многие российские семьи теперь будут разлучены. О том, как сохранить свою психику, как поговорить с ребенком, как выстроить семейные отношения на расстоянии, Forbes Woman поговорил с семейным психологом Людмилой Петрановской
Людмила Петрановская — российский психолог, педагог и публицист. Автор бестселлеров о воспитании детей: «В класс пришел приемный ребенок», «Дитя двух семей», «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка», «Если с ребенком трудно».
— В ситуации, когда муж вынужден уехать на непонятный срок, а жена с детьми остается одна, насколько велики шансы у этого брака не распасться?
— Это все, конечно, чудовищно.
Последние 10–15 лет я работала с родителями и очень радовалась тому, что меняется отношение к отцовству в обществе. И я видела огромное количество молодых пап, включенных в родительство, которые много возятся с детьми, которых обожают их маленькие дети, для которых быть с ребенком каждый день — это такая необходимость. Всегда общество признавало у нас, что потребность в заботе о детях есть у женщины, а мужчина делает это «лишь бы дети не мешали»: иногда с сыном на футбол сходить. А сейчас выросло целое поколение молодых отцов, которые не мыслят себе и дня без общения с ребенком — им нужно с ним поиграть, искупать, уложить и так далее.
Теперь еще тысячи, сотни тысяч мужчин будут разлучены с детьми в России. Ужасно, что это снова повторяется в нашей истории. Потому что только-только эта рана (травма Великой Отечественной войны, — Forbes Woman) затянулась и только-только мы начали восстанавливать какую-то нормальную модель отцовства, начали вырастать дети при папах, как все по новой.
Женщина в этой ситуации опять остается одна. Она опять остается без всякой помощи. Потому что когда люди растят детей вдвоем, то это не только про то, что можно помочь в чем-то физически, это еще и про то, что ты все время в партнерстве, ты обсуждаешь все проблемы: «кажется, у него болит живот», «кажется, у него режутся зубы», «кажется, он получил двойку». Вы вместе. И если кого-то одного накрывает, то второй остается стабилен. Ребенку достаются более стабильные родители. Как говорят: «только гриппом вместе болеют, с ума по очереди сходят». И это, собственно, то, на чем держится устойчивость семейной конструкции.
Когда женщина остается одна с детьми, это теряется. Ей не с кем разделить тревогу, нет этого компенсирующего второго взрослого, который поддерживает, когда тебе тяжело эмоционально. У текущей ситуации будет долгий след, который чудовищно отразится на детях. Это и потери финансовые, это и горевание тех, кто потеряет близких.
Если дома ребенку дают понять, что «мы это не обсуждаем», то он остается с «этим» один на один и вообще без всякой помощи
Если у мужчины призывного возраста еще нет жены и своих детей, то у него есть мама. И его мама может растить в это же время внуков другого своего ребенка — сына или дочери — у этого всего огромные последствия для будущих поколений (известная статья Петрановской — «Травмы поколений», — Forbes Woman). И мне правда непонятно, как это все согласуется с разговорами о семейных ценностях, которые мы слушали столько лет. О демографии, с которой надо что-то делать.
— Как объяснять детям, что происходит в стране и в мире? Что говорить, если с отцом дети еще долго не увидятся?
— Нет каких-то правильных слов, которые избавляют детей от этих переживаний.
Ребенок хочет, чтобы папа приходил домой вечером. Это не тот случай, когда ребенка можно как-то «сберечь словами». Рассказать что-то, и он скажет: «А, ну ладно». Поэтому некорректно ставить такую задачу. Корректно ставить себе задачу: не впадать в крайности.
Не нужно считать, что ребенка можно удержать в какой-то оранжерее, чтобы его не касалось то, что происходит — не говорить с ним об этом, не проявлять при нем никаких эмоций, делать вид, что ничего не случилось. Для ребенка это не есть хорошо. Он все равно чувствует тревогу, разлитую вокруг. У него все равно есть вопросы. Если дома ребенку дают понять, что «мы это не обсуждаем», то он остается с «этим» один на один и вообще без всякой помощи. Это одна крайность. Вторая крайность — это, наоборот, ребенка полностью погружать в весь контекст, вываливать на него все свои эмоции, все свои переживания, делать его соратником по борьбе, своим партнером. Тоже ничего хорошего.
На уровне потребностей мы очень похожи.Ты хочешь гордиться своей страной, я хочу гордиться своей страной
Ты хочешь гордиться своей страной, я хочу гордиться своей странойУ детей обычно психика так устроена, что они как бы нарезают кусочками: в какой-то момент погружаются в переживания, а потом отвлекаются, с удовольствием играют, качаются на качелях, хохочут и так далее. Это создает иллюзию у взрослых, что они не переживают. Но дети переживают.
— Сейчас в школах ввели так называемые разговоры о важном. Как дома с детьми обсуждать полученную ими информацию?
— Так же, как и все остальное. Мало ли по каким вопросам у вас может быть одно мнение, а у кого-то другое.
— Как выстраивать отношения в семье, когда есть конфронтации между взрослыми детьми и их родителями? Когда одни смотрят телевизор, а другие читают интернет.
— Очень важно все-таки, чтобы близкие семейные отношения сохранялись, несмотря на разницу в позициях. Переубедить никого не получается.
Вообще людей переубеждает только жизнь. Аргументы не могут никогда никого переубедить. Надо понимать, что за любой позицией стоят какие-то потребности.
Если «есть позиция», значит, человек за нее держится. Он в нее эмоционально вкладывается, он переживает. И если мы за позицией будем видеть потребности, то становится ясно, что потребности плохими не бывают. Например, потребность гордиться своей страной, в общем, ничего плохого не содержит. Потребность хорошо жить, потребность быть хорошими, потребность, чтобы было «как раньше», когда было хорошо и мы были молоды. Все это понятные человеческие потребности. На уровне потребностей мы очень похожи. Ты хочешь гордиться своей страной, я хочу гордиться своей страной. Но у нас могут быть разные представления о том, чем можно гордиться, а чем нельзя. В общем, если есть возможность, то говорить надо о потребностях. О том, чего человек хочет на самом деле.
На уровне потребностей вполне можно договориться и найти точки соприкосновения.
Но это непросто, и это получается именно тогда, когда есть хорошие отношения, есть опора на них. Очень часто за такими идеологическими разногласиями стоит множество претензий друг к другу. А идеологические споры — они как бы такая оболочка.
— Что нам делать со страхом? Это ведь страх не за себя: женщины особенно испугались за мужей и детей.
— Прежде всего надо, конечно, понимать, что ни от стресса, ни от страха невозможно сейчас избавиться. Мы на самом деле большую часть времени переживаем не страх, а тревогу. Страх — это ощущение чего-то конкретного, прямо сейчас непременно угрожающего. Если вокруг стреляют — у вас страх. А если вы думаете о том, что вокруг могут начать стрелять, то это тревога.
Тревога хуже. Если есть реальная угроза, вы рассчитываете какой-то вариант того, как поступить. Например, бежать, драться или спрятаться. Поскольку примерно понятны параметры угрозы, то вы на нее адекватно реагируете.
Уборка — это то, что я могу взять под контроль. Положение на международной арене не могу взять под контроль, а собственную кухню отдраить могу
— Есть ли какой-то аутотренинг, чтобы избавиться от тревожных мыслей, постоянно живущих в нашей голове?
— В таких кризисных ситуациях мы себя чувствуем как «щепка в потоке».
То есть мы жили какой-то своей жизнью, у нас были проработаны какие-то способы удовлетворять те или иные потребности, мы там были встроены в какой-то социум, в какие-то процессы производства — чего-то важного. Кто-то учил, лечил, строил… У нас была выстроенная жизнь. Когда начинается кризис, это не то, что мы выбираем.
Переехать в другую страну, когда ты мечтал об этом, — это тоже стресс. Но совершенно другой стресс, если ты принимаешь решение спонтанно и не управляешь им. Это как сравнить «щепку в потоке» и «катерок с мотором», который может выбирать курс и двигаться по нему. Когда ты «щепка в потоке» — это очень разрушительно.
Происходит переживание утраты субъектности. Что «я ничего не решаю, от меня ничего не зависит, происходят какие-то глобальные события, которые несут меня, а я вообще ничего не соображаю, ничего не могу планировать». Для взрослого человека, у которого есть зависимые от него люди, это крайне разрушительно.
Справиться с этим помогает все, что возвращает субъектность. Возвращает меня в меня. Возвращает контакт с телом. Дыхательные техники, телесные практики, просто прогулки, принятие душа, баня, бассейн, массаж — все, что вернет контакт с телом. Одно из первых, что прерывается в сильном стрессе, — это контакт с телом. Мы не понимаем, хотим ли мы есть, холодно или жарко, когда мы спали.
К осени люди пришли с ощущением, что «может, рассосется». Но теперь ясно, что «не рассосется»
Важно регулярно спрашивать себя самого о своем состоянии. Нужно физическое движение — неслучайно многие в стрессе начинают, например, убираться. Уборка — это то, что я могу взять под контроль. Положение на международной арене не могу взять под контроль, а собственную кухню отдраить могу. Можно, например, навести порядок в документах, чтобы ничего не искать в последний момент, если понадобится. Навести порядок с деньгами, понимать, есть ли долги, есть ли свободные деньги, есть ли финансовая подушка. Поменять сезонные вещи, понимая, что, возможно, придется уехать и неизвестно, когда вы в следующий раз сможете этим заняться. Такие простые действия успокаивают нервы.
Возвращение субъектности — это планирование. «Я не знаю, что будет, но у меня может быть план A, B, C, D». Эти планы, которые будут зависеть от разных сценариев, можно написать на бумаге. Это поможет не только вернуть себе ощущение земли под ногами, но и будет хорошим подспорьем, когда нужно будет быстро принимать решения. Все это возвращает субъектность, и ты становишься не «щепкой», а «катерочком».
Материал по теме
— План B в этой ситуации все же ассоциируется с эмиграцией всей семьей, или релокацией, как сейчас комфортнее говорить.
— У разных людей по-разному. У кого-то это эмиграция, у кого-то это переезд на дачу, уход на удаленку.
У кого-то это смена места работы. Например, работа в школе: кто-то не выдерживает психологического давления и решает уйти в частные репетиторы. Это необязательно отъезд, могут быть разные варианты.
— Сейчас идет вторая волна эмиграции, первой была февральская?
— Да, людям уже сложно смириться с происходящим! Хочется потрясти головой и сказать: «Ну не может же этого быть …». И ощущение, что это не может долго продолжаться, многих тормозило от принятия кардинальных решений еще весной. Потом вроде как было затишье, жизнь пошла своим чередом. К осени люди пришли с ощущением, что «может, рассосется». Но теперь ясно, что «не рассосется». Думаю, что сейчас вторая волна будет побольше, чем первая.
Очень важно с ребенком про переезд говорить, чтобы у него было свое пространство с вами это обсудить, поплакать, поскучать, потосковать
— Если семья переезжает, вынуждена какое-то время жить в другой стране, как поговорить об этом с ребенком? Я знаю, какой это жуткий стресс, сама я пережила его в марте.
Можно ли было как-то подготовиться эмоционально? Какие слова могли бы помочь?
— Помогают не какие-то правильные слова, помогает отношение. Важно держаться подальше от крайностей, от полюсов. Одна крайность — это отрицать свои негативные чувства по этому поводу и чувства ребенка. Это можно услышать от некоторых переехавших: «Как хорошо, что мы уехали. Мы вообще такие молодцы. Мы умнее других!» То есть вся стрессовая, теневая, негативная часть эмиграции отрезается от себя, но, поскольку она все равно есть, это все равно стресс, она как бы проецируется на тех, кто остался. Идея о том, что «я хороший, я принял правильное решение для своей семьи», укрепляется через сливание негатива. Очень важно с ребенком про переезд говорить, чтобы у него было свое пространство с вами это обсудить, поплакать, поскучать, потосковать, вместе посмотреть фотографии, обсудить. Погрустить и поплакать — это нормальное состояние.
В кризисные времена минуты счастья — это огромный подарок нашей психики
В фильме «Головоломка» у родителей как раз такая была стратегия: все прекрасно, мы переехали, ура! Все хорошо, здесь будет хоккейная команда не хуже, чем там.
Но ребенку-то нужна та, а не эта. Ну и, соответственно, от этого появляется раскол, и ребенок скатывается в депрессию.
Другая крайность — это очень сильно драматизировать и усиливать перемены. Нам кажется, что нашего ребенка обидят, что у него не получится, что у нас не получится, что все будет плохо, что мы теперь больше никому не нужны, что мы никогда не выучим этот язык, что мы все потеряли, что надо все с начала начинать. Все это нормальные состояния, но важно, чтобы они не затапливали полностью вас и не затапливали заодно и ребенка, когда мы свою тревогу и фрустрацию обрушиваем на него фонтаном.
Материал по теме
— Наше время характеризуется еще и тем, что мы стали испытывать чувство стыда за минуты счастья. Что с этим делать?
— В кризисные времена минуты счастья — это огромный подарок. Подарок от нашей психики, что она вообще на это способна.
Все эти сюжеты, когда между боями солдат сидит и слушает пение птиц — спасибо большое мирозданию за то, что мы так можем и что это случается. Да, апокалипсис, — но в какой-то момент мы можем восхищенно замереть, увидев ежика, нырнув в море, откусив вкусный персик, целуясь с любимым человеком. Другой вопрос, что мы понимаем: среди нашего близкого социального окружения есть много людей в очень тяжелой ситуации, и мы не уверены, что они способны сейчас за нас порадоваться.
Мне кажется, сейчас уместно быть немножко скромнее. У нас же до этого был в другую сторону перехлест: все соцсети были переполнены вот этим «радованием» напоказ. Иногда неизвестно, была ли за этим какая-то радость? Допустим, в Сочи идешь по набережной, на каждом метре какая-нибудь девушка изображает счастье от отдыха, уже иногда замерзшая, посиневшая, уставшая, но выгибает спинку и ловит солнце на ладошку…Сейчас не нужно этого всего.
— Надеемся, что не все столкнутся с чем-то ужасным, но точно все переживут травму свидетеля.
Как с ней быть?
— Травма свидетеля возникает в ситуации, когда мы являемся свидетелями насилия и при этом ничего не можем сделать. Обычно у людей, которые смогли вмешаться, защитить, помочь и так далее, травма свидетеля не возникает. Эта травма хорошо описана либо применительно к детям — ребенок сидит под столом, слушает, как маму избивают, — либо применительно к жертвам какого-то массового насилия — один человек убежал, спрятался в кустах и видит, как его близких убивают. То есть сочетание: свидетельство насилия и полная невозможность действия.
При травме свидетеля лучше помогать действиями — любое действие для помощи пострадавшему снижает эффект травмы. Помощь денежная, организационная, сочувствие. При этом, конечно, полностью невозможно отвлечься от того, что происходят с людьми чудовищные вещи, и нормально здесь присоединяться и горевать, злиться и так далее. Главное, чтобы не было замирания в беспомощности, потери субъектности.
Послевоенная травма: 1-е поколение — Bears & Vodka — LiveJournal
В связи с празднованием в этом году 65-летия Великой Победы компания B&V не может не затронуть тему Великой Отечественной войны. В ближайшие недели мы будем говорить о психологической послевоенной травме, которая была унаследована и передана последующим поколениям с 1940-х годов. Мы считаем, что эта травма сильно повлияла на то, что сейчас известно как русская культура.
Людмила Петрановская
Чтобы рассказать о травме, мы перевели несколько записей в блоге психолога Людмилы Петрановской. С небольшими комментариями от нашего имени мы надеемся раскрыть нынешнюю русскую душу, вступающую в свое пятое послевоенное поколение. Однако эта первая запись в блоге посвящена первому поколению.
Представьте себе, что есть молодая семья , только что вышла замуж и у нее скоро родится ребенок, а то и новорожденный, может даже два. Они счастливы, любят и оптимистичны.
Все выглядит многообещающе, но вдруг беда — война, мобилизация, бои, переселение; колесо фортуны выключено, и на следующем повороте оно разбивает людей и народы.
Традиционно первыми спускаются мужчины. Война, революция, череда репрессий, что угодно — они всегда несут первый удар. В полном одиночестве молодая мать превращается в вдову. Ей достается щедрая порция забот, хлопот и тяжелого труда: она должна и работать, и кормить ребенка одновременно.
Она может получить письмо с соболезнованиями, «десять лет без права писать письма» (если ее муж репрессирован или судим после войны — Б&В) или просто долгое отсутствие мужа — и надежда улетучивается понемногу. Может, дело не в муже, а в брате, отце или других людях в ее жизни. Что чувствует мать? Она вынуждена держать себя в руках, контролировать свои чувства и не может толком погрузиться в свое горе. Боль разрывает женщину на части, но она не может выразить ее, не должна плакать, не должна падать духом. Она говорит это себе.
Постепенно она окаменевает, застывает в стоическом напряжении. Она отключает свои чувства, начинает жить сквозь стиснутые зубы и заставляет себя делать то, что ей положено, в режиме автопилота. Или, что еще хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит и делает то, что должна, хотя ее единственное желание — лечь и умереть.
Ее лицо превращается в застывшую маску, руки тяжелые и не могут сгибаться. Ответ на улыбку ребенка вызывает физическую боль, поэтому она сводит к минимуму общение, не отвечает на его лепет. Ребенок просыпается ночью, зовет ее — и она воет от горя.
Иногда гнев выходит наружу. Сын или дочь подходит, тянет ее, хочет любви и внимания, но мать отвечает неохотно, если вообще может ответить. Если нет — она рычит: «Какой ты надоедливый!» — и отталкивает. Нет, она сердится не на ребенка, а на судьбу, на свою сломанную жизнь, на того, кто ушел и помогать уже не собирается.
Если бы только ребенок знал всю историю… Ему не говорят, что происходит, особенно когда он маленький.
Или он знает, но не может понять. Единственное объяснение, которое приходит в его беспокойную голову: «мама меня не любит, я ей докучаю, лучше бы меня не было». Он не может сформировать полноценную личность без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена взглядами, улыбками, звуками, прикосновениями, не видя ее лица, не узнавая оттенков чувств в ее голосе. Эти контакты жизненно важны, они естественны, и это главная цель младенчества. Так что же ему делать, когда мать носит депрессивную маску? Если ее голос без солнца, или тревожно?
Пока мама ломается, чтобы ребенок просто жил, а не голодал и не умирал от болезни, он вырастает уже травмированным. Не уверен, что его любят, не уверен, что он нужен, его эмпатия почти не развита. Даже разум страдает от лишений. Вы только посмотрите на фотографию под названием «Опять двойка» (опять он получил «двойку»), она датируется 1952 годом. Мальчику на переднем плане на вид лет 11. Ребенок войны, он поврежден больше, чем старшая сестра, прожившая несколько лет нормальной семейной жизни, или младший брат, наверное, самый любимый ребенок, родившийся после войны — отец, оживший с фронта.
На стене висят трофейные часы. И мальчику тяжело учиться в школе.
«Опять Двойка» Ф. Решетникова, 1952
Конечно, в каждой семье ситуации разные. Разные женщины различаются по своей способности хранить духовные силы. Неприятности различаются по своей остроте. Хорошо, если у матери есть источники поддержки — семья, друзья, старшие дети. А если нет? Что, если семья окажется в изоляции как «враги народа» («враги народа») или в эмиграции в неизвестном окружении? Выбор прост: ты либо окаменеешь, либо умрешь, как еще ты собираешься бороться за выживание?
Проходят годы, очень тяжелые времена позади,
и женщина учится жить без мужа. «Я лошадь, я олень, я женщина, я мужчина» — вот ее формула. Лошадь в юбке. Женщина с яйцами. Называйте это как хотите, это одно и то же. Это человек, который привык нести невыносимый вес. Человек, который приспособился, и не может по-другому. Многие из нас помнят тех бабушек, которые физически не могли сидеть без дела. У них седые волосы, они никак не могли перестать возиться, таскали тяжелые сумки и пытались рубить дрова во дворе.
Это стало способом справиться с жизнью. Кстати, многие из них так окрепли, что прожили довольно долгую жизнь, и ни возраст, ни болезни не смогли их победить. Некоторые из них до сих пор здоровы и живы, дай Бог им здоровья.
Самым экстремальным образом, при наихудших обстоятельствах такая женщина превращается в монстра, способного убивать своей любовью и заботой.
Она продолжает свое чугунное существование, даже когда в этом уже нет необходимости, даже когда потом снова живет с мужем, и детям ничего не угрожает. Она живет так, как будто выполняет план.
«Похороните меня за Плинтусом» Павла Санаева
Яркую иллюстрацию легко найти в книге Павла Санаева «Похороните Маня за Плинтусом» («Похороните меня за плинтусом»).
Екатерина Михайлова («Я сама за себя») пишет по поводу «страшной женщины»: «Тусклые волосы, тонкий закрытый рот…, чугунные ступеньки… Щадящий, подозрительный, беспощадный, бессмысленный. Она всегда готова указать место или заткнуть ухо: «Я норовлю добыть тебе еды, а ты не ешь!» Ни капли молока не падает из ее груди, она вся такая.
сухой и грубый». Автор понимает, что эти две книги обязательны к прочтению, если вы еще не читали их.
Но что больше всего раздражает в этой патологически изменившейся женщине, так это не грубость и властность. Более захватывающей является ее любовь. Читая рассказ Санаева, понимаешь, что это история о любви, о такой изуродованной любви, и именно тогда ты замираешь изнутри. В детстве у меня была подруга, второстепенная мать, пережившая блокаду подростком. Дочь рассказала мне, как ее кормила мама: наливала суп в рот, зажав голову между коленями. Потому что малыш не хотел большего, и бабушка с мамой считали, что надо. Их так мучительно съедал переживший голод изнутри, что крик живой девушки, родной любимой девушки, не мог перекричать голос этого голода.
Еще одну мою подругу забрали с мамой на подпольные аборты. Мама показала девочке унитаз, полный крови, со словами: «Посмотрите, эти мужики, что они с нами делают. Вот она, наша женская доля…»
Она хотела навредить дочери? Нет, она просто хотела защитить ее.
Это была любовь.И что еще ужасно — вся система защиты детей в России до сих пор носит черты этой «ужасной женщины». Я имею в виду медицинские учреждения, школы, опекунство. Главное, чтобы ребенок был «в порядке». Тело должно быть в безопасности, а для души не много. Экономьте любой ценой. Кормите и лечите. И эти черты исчезают очень медленно, мы поймали град Колумбия: я до сих пор хорошо помню няню, которая била нас тряпкой по лицу, тех, кто не спал.
Но оставим в стороне крайние случаи.
Есть просто женщина, просто мать. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением в том, что его не любят и не хотят, хотя это неправда, и только для него было то, что мать выжила и выдержала всю боль. Он растет, пытаясь завоевать любовь, если он не предполагается получить его ни за что. Он помогает. Ничего не просит. Решает сам. Присматривает за младшими детьми. Восхождение к успеху. Старается быть полезным, потому что только полезные получают любовь. Только те, которые сами делают уроки и моют пол, укладывают младших спать и готовят ужин для мамы, прежде чем она придет домой.
Бьюсь об заклад, вы слышали кучу историй о таком послевоенном детстве. «Мы и подумать не могли о том, чтобы так разговаривать с матерью!» Потому что, во-первых, у железной леди железная рука. Во-вторых, кто рискнет кусочками тепла и единения? В такой ситуации грубость по отношению к родителям непозволительна.
Так выросло первое послевоенное поколение. И травма перешла на следующий поворот.
Будьте с нами, пока история разворачивается для двух последующих поколений в следующие недели.
Первоначально опубликовано в Bears & Vodka. Вы можете оставить комментарий здесь или там.
Теги: культурология, семья, людмила петрановская, психология, советская россия, вторая мировая война
Что такое поколенческая травма и как от нее избавиться? — Ансамблевая терапия
Как терапевты, мы обращаемся к проблемам и чувствам, с которыми в настоящее время сталкиваются наши клиенты, но в некоторых случаях эти проблемы настолько укоренились в человеке или семье, что могут быть вызваны так называемой травмой поколений.
Прежде чем мы перейдем к травме поколений, было бы полезно более подробно объяснить, что означает травма в условиях психического здоровья. Травма описывается как переживание, происходящее в жизни человека, которое причиняет серьезный вред, будь то физический, умственный или эмоциональный. Это может быть глубоко тревожным для человека и может привести к тому, что он потеряет контроль над ситуацией.
Как терапевты, мы описываем травму как «Большую Т», например, смерть родителя, или «маленькую Т», например, перелом руки, в зависимости от того, как долго человек испытывает негативные последствия события. Некоторые люди могут пережить множество «маленьких Т-травм», другие — одну «Большую Т-травму» или же могут испытать и то, и другое одновременно. Некоторыми причинами травмы могут быть потеря любимого человека, стихийное бедствие, проживание с родителем или партнером, который злоупотребляет психоактивными веществами, тяжелая болезнь или травма или наблюдение за актом насилия.
Когда мы переживаем какую-либо травму, у нас возникают как эмоциональные, так и физические реакции. Это может выглядеть как тревога, проблемы со сном, чувство отстраненности или растерянности, наличие навязчивых мыслей или уход от других. У детей это может выглядеть как попытка избежать школы, боли в животе, проблемы со сном, едой, гнев и поведение, направленное на привлечение внимания.
Имея в виду все это, мы можем теперь рассмотреть травму поколений, которая «передается через отношения привязанности, когда родитель пережил травму отношений и оказывает значительное влияние на людей на протяжении всей жизни, включая предрасположенность к дальнейшей травме» (Isobel, S. ., Гудиер М., Фернесс Т. и Фостер К., 2019 г.).
Что все это значит?? Это означает, что мы можем наблюдать, как психологические последствия травмы передаются от одного поколения к другому. Поколенческая травма — это травматическое событие, которое началось за несколько десятилетий до нынешнего поколения и повлияло на то, как люди понимают, справляются с травмой и исцеляются от нее.
Поколенческая травма дает нам, как терапевтам, возможность задаться вопросом Хм, это образец для семьи этого человека? И как мы можем разорвать этот цикл? К счастью для нас, этот объектив становится все более и более распространенным, и ему уделяется более серьезное внимание, чем в прошлом.
В другой семье могут возникнуть проблемы с доверием к «посторонним» и вести себя постоянно конфликтно
В некоторых семьях может показаться, что они встревожены и чрезмерно защищают своих детей или членов семьи, даже когда нет угрозы опасности
Это ни в коем случае не является исчерпывающим списком примеров того, как травма влияет на несколько поколений. Это также может проявляться в нездоровых границах отношений и в семьях, которые подсознательно учатся нездоровому поведению для выживания.
Когда мы думаем об истории, на ум приходит множество групп, которые пострадали от травм поколений, таких как потомки порабощения Соединенных Штатов, коренные американцы, беженцы, те, кто подвергался злоупотреблению психоактивными веществами на протяжении поколений, те, кто пережил детство. плохое обращение или пренебрежение, а также члены семей переживших Холокост, и это лишь некоторые из них.
Фу! Это многое нужно принять. Теперь, что мы МОЖЕМ сделать, чтобы остановить травму поколений?
По словам Бесселя Ван дер Колка (написавшего книгу «Тело ведет счет»), способность чувствовать себя в безопасности — «вероятно, самый важный аспект психического здоровья». Когда мы растем в семье, из-за которой мы чувствуем себя небезопасными, неподтвержденными в своих чувствах и переживаниях, мы можем изо всех сил пытаться преодолеть нашу личную и семейную травму. Одна из наших задач в терапии состоит в том, чтобы помочь нашим клиентам испытать то, что известно как чувство безопасности , то есть эмпатические отношения, основанные на безусловном принятии терапевтом мыслей, чувств и переживаний человека.
При консультировании моя работа как терапевта состоит в том, чтобы оценивать своих клиентов целостно, то есть смотреть на человека, его окружение и его прошлое, и работать над тем, чтобы помочь клиенту полностью понять значение своей травмы, чтобы он мог наилучшим образом исцелиться от нее. Это. Когда мы делаем это, это может помочь пролить свет на вопрос «Почему я это делаю?» за негативным поведением, которое влияет на жизнь клиента.
При травме поколений важно помочь клиенту думать с точки зрения выявленной проблемы, которая является чем-то, с чем он родился, а не обязательно проблемой, которую он создал для себя
Здесь, в Ensemble Therapy, мы стремимся служить не только детям и подросткам, но и семьям, а также решать проблемы, возникающие из-за травм поколений. У нас есть инструменты, которые помогут вам и вашей семье справиться с травмами поколений и исцелиться от них. Если вы и ваш терапевт обнаружите, что вы, возможно, испытываете травму поколения, ваш терапевт может предложить один из этих видов терапии :Theraplay
Parent Child Interaction Therapy (PCIT)
Child Parent Relationship Therapy (CPRT)
Family Play Therapy
Family Systems Therapy
Working through a Genogram
Все началось не с вас: как унаследованная семейная травма формирует нас и как выйти из этого цикла от Mark Wolynn
Тело содержит оценку Бесселя ван дер Колк
Циклы межпогнирования
1111212121211111111111tions 9008 9008 9008 21212111111111101010 гг.
