Цветаева встречаться надо для любви: Марина Ивановна Цветаева цитата: Встречаться нужно для любви, для остального есть книги.

Содержание

Встречаться нужно для любви, для остального есть книги ▷ Socratify.Net

мудрые цитаты о любви » Notagram.ru

Марина Цветаева — самый яркий нетленный символ, одновременно трагической и невероятно чистой, искренней русской поэзии.

«Самый московский поэт» появилась на свет 8 октября 1892 г. в семье очень творческих людей, которые и определили поэтическое будущее своей дочери. Детство Марины Цветаевой вполне можно считать настоящей идиллией. Хорошее образование, поездки за границу, знакомство с культурой старушки Европы — все это не могло пройти мимо юной Цветаевой, и она уже в 6 лет пишет первые стихи, а в 18, поражает своим слогом Пастернака и Мандельштама.

События 1917 года становятся переломными в судьбе Марины Цветаевой. Какая-то неведомая злая сила вырывает юную девушку из привычного ей мира, и безжалостно бросает в настоящий ад. Цветаева не находит себе места ни за границей, ни у себя на родине. Каждый последующий год приносит все больше и больше страданий поэтессе, но Цветаева продолжает писать. Писать трогательно, искреннее и по-настоящему, как только может писать человек, у которого осталась в жизни только одна любовь да надежда.

Марина и Анастасия Цветаевы, 1911 год.

Поэзия Марины Цветаевой невероятно эмоциональная, харизматичная и насыщенная. Ее стихи невозможно не любить, ведь их можно бесконечно перечитывать, погружаясь в огромное количество эмоций грусти и радости, боли и счастья, страха и смелости. Что касается любви, то вряд ли кто еще сможет написать так мудро и честно о ней, как это делала Цветаева. Чтобы в этом убедиться, Notagram.ru предлагает вам вспомнить лучшие ее слова, посвященные этому прекрасному чувству.

Марина Цветаева: мудрые цитаты о любви

Мечтать ли вместе, спать ли вместе, но плакать всегда в одиночку.
Влюбляешься ведь только в чужое, родное – любишь.
Что можешь знать ты обо мне, раз ты со мной не спал и не пил?
Весь наш дурной опыт с любовью мы забываем в любви. Ибо чара старше опыта.

Если я человека люблю, я хочу, чтоб ему от меня стало лучше – хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы – до всей моей души.
Юноша, мечтающий о большой любви, постепенно научается пользоваться случаем.
Женщины любят ведь не мужчин, а Любовь. Потому никогда не изменяют.
Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно — много — двух. Нечеловечески — всегда одного.

Мужчины не привыкли к боли, – как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что все что угодно сделаешь, только бы перестали.
В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел.
Любить – значит видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.
Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.

О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? – Не зуб, не голова, не рука, не грудь, – нет, грудь, в груди, там, где дышишь, – дышу глубоко: не болит, но все время болит, все время ноет, нестерпимо!

«Стерпится – слюбится». Люблю эту фразу, только наоборот.
Встречаться нужно для любви, для остального есть книги.
Насколько я лучше вижу человека, когда не с ним!

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Встречаться нужно для любви | Дневник

Любую проблему можно решить, используя принцип «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди» (Мтф. 18:20), т.е. если проблемы не решаются, значит мы не собираемся их решать во имя Его, а хотим решить во имя своё (если вообще хотим решить, а не предпочитаем ничего не видеть и не слышать). Или же попросту каждый находится на своей волне и думает лишь о себе и своём, теряя из виду другого.

Тот, для кого Христос — авторитет, ещё не знает Христа. Для Христовых Он — Любовь, Истина и Свобода.

Идеологические штампы — это мусор, засоряющий мозги. Итог — люди перестают воспринимать нормальный текст, чувствительность остается только к идеологическим агиткам.

Любим мы подлинного, глубинного человека (подлинным в себе — если любовь настоящая, неизбывная), а ругаемся с ситуативным, поверхностным. Если наше поверхностное нападёт (подлинное никогда не нападает) на чужое подлинное как на ситуативное, то страшно согрешит. Так бывает, когда другой — подлинный, а я сам ситуативный. Принимая свои грёзы за истину, наше поверхностное обычно приписывает свои собственные грехи другому, потому удобнее всего диагностировать себя по своим же претензиям к другому.

Конец мира неизбежен? Конечно. Как и конец каждого из нас, но это не повод не спасать жизнь заболевшего человека? Жизнь человека конечна, тем не менее мы призваны беречь эту жизнь. То же самое следует мыслить о кончине мира

Сделай человеку добро — и узнаешь, кто он.

Так должно быть, и так есть — две большие разницы. Мы постоянно одно выдаем за другое, льстим себе — это и есть прелесть.

Работа на износ — изнашивает.

Люди спорят о сути вещей, придавая большее значение своим мнениям о ней, нежели самой сути.

Речь — как нить Ариадны в лабиринте обыденности. Об этом слова Цветаевой «поэт издалека заводит речь, поэта далеко заводит речь». Поэт держит в руках эту ниточку и может потянуть за неё, приобщаясь и приобщая к её сообщениям. Поэт прыгает в «воду» слов, увязанных между собой законами цельности, и, перебирая слова, как бусины на чётках, мыслит не от себя, а от речи — от Слова.
Речь поэта — беседа со Словом посредством слов.

Были ли знакомы Ахматова и Цветаева?

Анна Ахматова и Марина Цветаева лично встречались лишь однажды, чему предшествовало их многолетнее общение: поэтессы переписывались, отправляли друг другу подарки и посвящали стихи. Но были между ними и литературное соперничество, и сплетни, и даже обиды.

С поэзией Ахматовой Цветаева познакомилась в 1912 году, когда прочла сборник «Вечер».

«О маленькой книжке Ахматовой можно написать десять томов — и ничего не прибавишь… Какой трудный соблазнительный подарок поэтам — Анна Ахматова».

Марина Цветаева

Десять лет спустя, в 1922 году, Цветаева посвятила Анне Ахматовой сборник «Версты», 11 стихотворений в котором адресованы непосредственно ей. Остро переживала Марина Цветаева и якобы «смерть» Ахматовой, слух о которой ходил после ареста Николая Гумилева.

«…Скажу Вам, что единственным — с моего ведома — Вашим другом (друг — действие!) — среди поэтов оказался Маяковский, с видом убитого быка бродивший по картонажу «Кафе поэтов»…»

Марина Цветаева

По воспоминаниям современников, например поэта Георгия Адамовича, ранние стихи Цветаевой сама Анна Ахматова не оценила, отзывалась о них «холодновато». В 1920-е годы композитор Артур Лурье заметил Ахматовой: «Вы относитесь к Цветаевой так, как Шопен относился к Шуману», — имея в виду, что Шуман боготворил Шопена, а тот отделывался от «поклонника» лишь уклончивыми замечаниями. А спустя почти 40 лет на прямой вопрос Адамовича о поэзии Цветаевой Ахматова ответила даже с обидой: «У нас теперь ею увлекаются, очень ее любят, даже больше, чем Пастернака».

Но известно и другое, трогательное и теплое, письмо Анны Ахматовой к Цветаевой: «Дорогая Марина Ивановна, меня давно так не печалила аграфия, которой я страдаю уже много лет, как сегодня, когда мне хочется поговорить с Вами. Я не пишу никогда и никому, но Ваше доброе отношение мне бесконечно дорого. Спасибо Вам за него и за посвящение поэмы. До 1 июля я в Петербурге. Мечтаю прочитать Ваши новые стихи. Целую Вас и Алю. Ваша Ахматова».

Летом 1941 года Анна Ахматова приехала в Москву «по Левиным делам» — постараться похлопотать за арестованного сына, Льва Гумилева. Поэтесса узнала, что Цветаева хотела ее видеть («А Борис Леонидович [Пастернак] навестил Марину после ее беды и спросил у нее, что бы ей хотелось. Она ответила: увидеть Ахматову»), и пригласила ее в квартиру писателя Виктора Ардова на Большой Ордынке, где остановилась сама.

Встреча состоялась 7 и 8 июня 1941 года. Сведений о ней сохранилось очень немного. Виктор Ардов писал возвышенно: «Волнение было написано на лицах обеих моих гостий. Они встретились без пошлых процедур «знакомства». Не было сказано ни «очень приятно», ни «так вот Вы какая». Просто пожали друг другу руки… Когда Цветаева уходила, Анна Андреевна перекрестила ее». Публицист Лидия Чуковская, также лично знакомая с Ахматовой, вспоминала: «О самой встрече Ахматова сказала только: «Она приехала и сидела семь часов». Так говорят о незваном и неинтересном госте».

Сама Ахматова, по записям писательницы Лидии Чуковской, вспоминала о ней более прозаично: говорила, что Цветаева чуть ли не молча просидела в квартире Ардовых семь часов, а до этого капризничала, что может ехать только трамваем. Впрочем, на следующий вечер Цветаева снова присоединилась к компании Ахматовой, Чуковской и Ардова и пила с ними вино.

Вероятнее всего, «московское свидание» несколько разочаровало обеих поэтесс: слишком долог к нему был путь и слишком высоки были ожидания от встречи. В записях 1961 года Анна Ахматова вспоминала: «Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 г. Это была бы «благоуханная легенда», как говорили наши деды. Может быть, это было бы причитание по 25-летней любви, которая оказалась напрасной, но во всяком случае это было бы великолепно. Сейчас, когда она вернулась в свою Москву такой королевой и уже навсегда… мне хочется просто «без легенды» вспомнить эти Два дня».

Марина Цветаева. Лучшие стихи — ReadRate

Вы давно не встречались с поэзией, бьющей наотмашь? У вас мало времени, но есть десять минут, в которые хочется, чтобы были тишина, только вы, лучшие стихи и сеанс связи с глубинами собственной души? Тогда вам стоит знать, что сегодня день смерти Марины Цветаевой, поэта, оставившего нам такие строчки, от которых сердце уходит в пятки и медленно возвращается обратно.

На ReadRate в честь памятной даты мы собрали лучшие стихи Марины Цветаевой. Экономим вам время: просто зайдите в нашу галерею, ткните в любое стихотворение наугад, выберите свободную и тихую минутку и поговорите по душам со своим сердцем. Читать можно правда любое, они все прекрасны. Здесь не будет известных каждому «Под лаской плюшевого пледа» или «Мне нравится, что вы больны не мной». Мы постарались собрать то, что принесёт вам новые эмоции. Если совсем нет времени, можете просто пролистать галерею, каждая картинка в ней – ёмкая цитата из лучших стихов и прозы Марины Цветаевой. Они не связаны со стихотворениями, содержащимися внутри.

Марина Цветаева – человек короткой и очень тяжёлой судьбы. Только детство с классическим воспитанием в семье можно назвать однозначно сладким и безмятежным периодом её жизни. Ну и с натяжкой период ранней юности с поездками в Коктебель к другу всей жизни Максимилиану Волошину. А так – удар за ударом: ранняя смерть матери, революция, смерть второй дочери, чужая и нищая эмиграция, разлад с мужем. В Париже русская эмигрантская тусовка встретила её очень холодно: Цветаева стала личным врагом Зинаиды Гиппиус, в чьих руках была власть над умами эмигрантов. Цветаева со свойственной ей бескомпромиссностью стучалась во все двери, но везде встречала отказ. Науськанные Гиппиус молодые поэты называли её «царь-дурой» – кто-то так «изящно» перефразировал название поэмы Цветаевой «Царь-девица». Единственный отпуск за все эти долгие годы, который она смогла себе позволить на гонорар от парижского выступления (тусовка её ненавидела, но читатели-то любили), случился летом 1926 года. Тогда ей казалось, что жизнь налаживается, но нет. Она провела ещё долгие годы в таком же изгнании и безденежье. Дошла до того, что даже последний парижский клошар мог плюнуть ей в лицо, сказав, как отвратительно она выглядит. Как писала Нина Берберова в мемуарах «Курсив мой», «М.И. Цветаеву я видела в последний раз на похоронах (или это была панихида?) кн. С.М. Волконского 31 октября 1937 года. После службы в церкви на улице Франсуа Жерар я вышла на улицу. Цветаева стояла на тротуаре одна и смотрела на нас полными слёз глазами, постаревшая, почти седая, простоволосая, сложив руки у груди. Это было вскоре после убийства Игнатия Рейсса, в котором был замешан её муж, С.Я. Эфрон. Она стояла как зачумлённая, никто к ней не подошёл. И я, как все, прошла мимо неё».

После того как муж и дочь вернулись в Советский Союз, а она с младшим сыном за ними, ничего не изменилось. Мужа арестовали и долго мариновали в подвалах НКВД, дочь вскоре отправилась за ним. Цветаева осталась одна с сыном, одна встретила и Великую Отечественную войну. Конец её жизни – унизительная попытка устроиться хотя бы судомойкой в столовую Литфонда, игнор со стороны бывших коллег и самоубийство. После смерти Марины Ивановны даже сын не сказал о ней ни одного хорошего слова. Но её стихи остались нам, удивительные и прекрасные.

«Брат по песенной беде…». Марина Цветаева и Сергей Есенин

Конец XIX – начало XX века в русской культуре представляет собой удивительный по насыщенности событиями и именами период, получивший наименование «серебряный век». Данный период насчитывает множество деятелей, оставивших миру свои произведения. Сегодня за нашими окнами стремительно бежит ритм XXI века, поменялись вкусы и нравы, но есть имена, над которыми не властно время и которые запечатлелись в памяти потомков. Среди представителей Серебряного века таковыми, несомненно, являются Марина Цветаева и Сергей Есенин. Каждый из них оставил собственную Вселенную ни на кого не похожих образов. Интересно проследить, как неоднократно пересекались их жизненные и литературные пути.

Скрещение судеб

Марина Цветаева познакомилась с Есениным в конце 1915 — начале 1916 гг. в Петрограде, когда Есенин пришел в гости к своему другу и начинающему поэту Леониду Каннегисеру, с которым была знакома и у которого как раз находилась с очередным визитом Цветаева.

Позже она неоднократно писала о «ржаном» Есенине в своих воспоминаниях, статьях, письмах. Дочь Цветаевой Ариадна Эфрон сделала запись о встрече двух поэтов во Дворце искусств 1 мая 1919 г. Сестра Марины Цветаевой, Анастасия, вспоминала свою беседу с Мариной о Есенине и ее слова о поэте: «талантлив очень». Однажды в берлинском кафе «Прагердиле», когда там была Цветаева с дочерью, мелькнул Сергей Есенин, наделавший в Германии, по его словам, «много скандала и переполоха» и увидевший там лишь «медленный, грустный закат» и людей, которые сдали душу «за ненадобностью в аренду под смердяковщину». Эта мимолетная невстреча в 1922 году Цветаевой с ним была последней.

Современники отмечали и их большое внешнее сходство. По данным ряда исследователей, через линию Изрядновых-Назаретских Есенин и Цветаева могут считаться родственниками. Серафима Романовна Изряднова, сестра гражданской жены Есенина Анны Изрядновой, была замужем за Владимиром Александровичем Назаретским, сыном шуйского уездного врача. Жили они в Иванове. Назаретские были в родстве не только с Есениным, но и с Цветаевыми. Так образовалась ниточка, хоть и дальнего, но родства, связывающая двух великих русских поэтов.

Несмотря на огромную любовь обоих поэтов к отчизне, успех их на родной земле можно назвать переменным. Эти тяжелые периоды поиска себя и места своему творчеству отразились в творчестве, добавив ноты боли и горечи, а также неприкаянного одиночества и чувства ненужности родной стране.

Не знала покоя, за исключением лишь кратковременных передышек, и бурная личная жизнь обоих. Многочисленные браки Есенина, четверо детей и неустанный поиск женского идеала, который сочетал бы в себе черты матери, музы и родственной души, способствовали созданию многих проникновенно-эмоциональных и беспощадно искренних строк его стихов. Марина Цветаева, оставив юношеские увлечения, казалось бы, нашла счастье с горячо любимым Сергеем Эфроном, подарив ему двух детей. Но советская власть, не признававшая ее оригинальный литературный язык, во многом отравила жизнь поэта и ее близких. А страшная тень НКВД, по не подтвержденным, но активно циркулирующим в разных изданиях версиям, могла лежать на уходе из жизни и Цветаевой, и Есенина.

Пересечение творческих поисков

В литературу они пришли почти одновременно и прошли общий путь длиной примерно в десять лет. Марина Цветаева на три года старше Есенина, да и пережила она его на целых 15 лет. Встречались они неоднократно, душевно и творчески дружили. Что могло быть общего у выросшей в аристократической московской семье Цветаевой, чьим отцом был основатель Музея изящных искусств, с рязанским пареньком из крестьянской семьи? Оказалось, что многое. Прежде всего, то, что не кроется лишь под общим кругом знакомых и посещаемых мест, а заложено внутри, в непознанных глубинах загадочной русской души.

Яркая и часто неожиданная метафоричность, эмоциональность, психологизм, любовь к родине, народные традиции — все это было общим для обоих поэтов и было окрашено у каждого в индивидуальные цвета восприятия мира.

Также им обоим было тесно в рамках известных литературных стилей. Цветаева не входила ни в одну литературную группировку, хотя дружила с представителями самых разных течений. Образность имажинизма поначалу привлекала Есенина, но впоследствии он, воспитанный на фольклорной традиции, постепенно все больше и больше отдалялся от имажинистов, а в 1924 году окончательно порвал с этим течением.

Интересным примером обращения к русской истории и попытки ее интерпретации в собственном стиле могут служить драматическая поэма Есенина «Пугачев» (1922) и эссе Цветаевой «Пушкин и Пугачев» (1937). Трагедийная линия центрального героя все более тесно смыкается в поэме с контекстом лирического творчества самого Есенина, его неприкаянностью и мучительными раздумьями о явных и глубинных потерях на жизненном пути, — подобно тому, как и в эссе Цветаевой в раскрытии устремлений Пугачева будут преломляться сокровенные искания и Пушкина, и — в подтексте — собственно цветаевской героини. Этот онтологический ракурс изображения исторических событий, заключающий в себе рефлексию об их несбывшихся альтернативах, станет главным предметом творческого исследования в цветаевском «Пушкине и Пугачеве», где, как и у Есенина, будут постигаться «роль и власть иррациональных стихий в судьбе человека».

Общий круг современников

Невозможно не упомянуть лиц, прошедших красной нитью по периметру творчества обоих поэтов и во многом повлиявших на выработку ими собственного стиля. А. Ахматова, А.Блок, А. Белый, В. Маяковский, Б. Пастернак — каждое имя как легенда, и с каждым из них нашим двум героям посчастливилось пересечься на своем жизненном или творческом пути.

Встреча с Блоком, состоявшаяся в Петрограде 9 марта 1915 года, многое определила в дальнейшей поэтической судьбе «рязанского парня», стихи которого — «свежие, чистые голосистые» — как отмечено в блоковском дневнике, произвели на выдающегося мастера слова яркое впечатление. Значительно позднее, на вечере крестьянских поэтов, состоявшемся в 1923 г., Есенин, вспоминая об этой встрече, подчеркивал: «Блок, к которому приходил я в Петербурге, когда начинал свои выступления со стихами в печати, для меня, для Есенина, был — и остался, покойный, — главным и старшим, наиболее дорогим и высоким, что только есть на свете». Блоковские интонации, мотивы и образы угадываются и в стихах, обращенных к родине, и в любовной лирике Есенина, и в революционно-романтических поэмах. Поэт Владимир Пяст считал, что одной из причин отхода Есенина от имажинизма было неуважение имажинистами памяти Блока. А по свидетельству С.А. Толстой-Есениной, «последние книги, которые читал Есенин в своей жизни, были два тома стихотворений Блока».

Блок, по-видимому, совсем не знал Цветаеву, хотя при его жизни вышли три книги ее стихов. Она видела его дважды во время его выступлений в Москве 9 и 14 мая 1920 года, но подойти и лично познакомиться с ним не решилась. Дочь Цветаевой Ариадна Эфрон вспоминала: «Блок в жизни Марины Цветаевой был единственным поэтом, которого она чтила как божество от поэзии и к которому, как божеству, поклонялась. Всех остальных, ею любимых, она ощущала соратниками своими… Творчество одного лишь Блока восприняла Цветаева как высоту столь поднебесную, — не отрешенностью от жизни, а очищенностью ею — (так огнем очищаются!), что ни о какой сопричастности этой творческой высоте она, в «греховности» своей, и помыслить не смела — только коленопреклонялась». В этом смысле, считает Цветаева, он не имеет равных, кроме одного Пушкина. «Пушкин — Блок — прямая», — писала она. Много о Пушкине и его выверенном, отточенном до идеала слоге, пушкинском влиянии на Блока думал и Сергей Есенин.

Если говорить о ярчайших представителях женской поэзии Серебряного века, то имена Анны Ахматовой и Марины Цветаевой, несомненно, встанут рядом. Цветаева и Ахматова испытывали друг к другу интерес, но со стороны Марины Ивановны он был явно сильнее. Цветаева полюбила стихи Ахматовой еще в 1912 году, прочитав сборник «Вечер», посвящала ей стихи (цикл «К Ахматовой» 1916 года), забрасывала ее эмоциональными посланиями, а та отвечала сдержанно. Зимой 1916 года она ездила в Петербург с надеждой застать там Ахматову и познакомиться с нею, но Ахматова в это время хворала, жила в Царском селе. И Марина Ивановна читала петербуржцам свои стихи, читала так, «как если бы в комнате была Ахматова, одна Ахматова». Встретятся они только в 1941 году в Москве, доживающей, дотягивающей последние предвоенные дни…

В декабре 1915 года в Царском Селе состоялось знакомство Есенина с Анной Ахматовой. Накануне назначенного свидания Есенин очень волновался, т.к. «странно и страшно, именно страшно, увидеть женщину-поэта, которая в печати отрыла сокровенное своей души». «Немного застенчивый, беленький, кудрявый, голубоглазый и донельзя наивный…» — таким, по воспоминаниям Ахматовой, увидела она его впервые. Совсем другим — духовно зрелым, много испытавшим предстал он перед ней почти 10 лет спустя, когда с группой ленинградских имажинистов случайно оказался у нее в гостях. Впечатления об этой важной для обоих встрече Ахматова подробно передала в своих воспоминаниях незадолго до смерти: «Его пытались учить жить и работать. И это звучало так, как будто было только два пути… а он явно искал свой путь — третий…» Через год Ахматова написала стихотворение «Так просто можно жизнь покинуть эту…», вначале адресованное расстрелянному Гумилеву. Но узнав о трагической гибели Есенина, она посвятила эти стихи его памяти, собственноручно вписав их в альбом С.А. Толстой-Есениной.

С большой симпатией относился к Есенину и Андрей Белый, отмечавший его «громадный и душистый талант». В своих мемуарах он вспоминал: «Мне очень дорог тот образ Есенина, как он вырисовался передо мной… Это — необычайная чуткость и повышенная деликатность. Так он был повернут ко мне, писателю другой школы, другого возраста… Таким я видел его в 1916 году, таким я с ним встретился в 18-19 годах, таким, заболевшим, я видел его в 1921 году и таким был наш последний разговор до его трагической кончины… Меня всегда поражала эта чисто человеческая нота». Знакомство Андрея Белого с Есениным состоялось в начале 1917 г. в Царском Селе. Отмечая, что многим обязан А. Белому «в смысле формы», Есенин подчеркивал, что признанный мэтр символизма имел на него и «громадное личное влияние». Творческое влияние выразилось в поэтизации таинственных бытийных начал, их «несказанности» и «невыразимости», в мотивах мистического предчувствия грядущих духовных перемен, в интересе к христианской символике и жажде нового мифотворчества, в романтическом двоемирии. Белому Есенин посвятил поэму «Пришествие». В письме от 28 августа 1917 г. Белый, говоря о сборнике «Скифы», замечал: «Марфа-Посадница» порадовала особенно». «Поблагодарите от меня Есенина за поэму, очень понравилась», — писал Белый, прочитав «Пришествие».

Творчеством Андрея Белого Цветаева восхищалась с юных лет. У них состоялись мимолетные общения — в голодной послереволюционной Москве, встреча в Берлине летом 1922 года. «Пленный дух» (1934) — самая вдохновенная и светлая проза в цветаевском творчестве. Так написать о Белом до сих пор не удалось никому. Здесь ярко описана личность пленительно-жестокой Аси Тургеневой, невенчанной жены Белого, любовь к которой разбила его жизнь. Кстати, Марина Цветаева в данном вопросе явно полемизирует с В. Ходасевичем, утверждавшим, что самой сильной любовью Андрея Белого была жена Блока. А над всем и всеми — голос Белого, его исповеди, жалобы, радости, негодования — исповедь пленного духа. Цветаева видела поэта считанное число раз, но сумела почувствовать и передать в небольшом произведении основные черты его личности и творчества.

В сложных, полемических, но одновременно и плодотворных для литературного процесса отношениях находился Есенин с поэтами-футуристами, прежде всего — со своим главным оппонентом в поэзии Владимиром Маяковским. Их отношения, в которых на самом деле было гораздо больше взаимного интереса и здорового соперничества, чем непримиримой вражды, изучены достаточно глубоко. Маяковский не раз говорил, что из всех имажинистов в истории останется один Есенин. Есенин же выделял Маяковского из ЛЕФовцев и завидовал его «политической хватке». И в то же время Есенин утверждал, что не хочет делить Россию с такими, как Маяковский, на что последний остроумно отвечал: «Возьмите её себе. Ешьте её с хлебом». А также советовал Есенину бросить «Орешиных и Клычковых», которые, по убеждению Маяковского, являлись не самостоятельными творцами, а только «глиной на ногах» поэта.

Маяковский нигде не пишет о творчестве Цветаевой. Уже в семидесятые годы в ответ на вопрос, как Маяковский относился к Цветаевой, Л.Ю. Брик совершенно определенно ответила, что творчество Цветаевой прошло мимо Маяковского и его близких, что оно не было замечено. Цветаева отлично это понимала и прощала, что и выразила после его смерти формулой: «Враг ты мой родной!» Цветаева пишет посмертный реквием Маяковскому из семи частей. В последней части разворачивается диалог Есенина и Маяковского, встретившихся «по ту сторону дней»: « — Здорово, Сережа! // — Здорово, Володя! // — Умаялся? — Малость. // — По общим? — По личным. // — Стрелялось? — Привычно. // — Горелось? — Отлично». Маяковский спрашивает о Блоке, Сологубе, Гумилеве. Взаимные упреки поэтов звучат не всерьез; смысл не в них. Весь смысл в том, что, оказывается — ничего на земле не изменилось: «Все то же, Сережа! — Все то же, Володя! Родители — родят, вредители — точут, издатели — водят, писатели — строчут». Значит, и там, за гробом, поэты, так же как и на земле, ангелы и мученики, в аду или в раю — неважно.

Отношения Есенина с Борисом Пастернаком были сложными, он не принимал стихи своего старшего современника, что не мешало периодическим личным сближениям. Пастернак вспоминал: «То, обливаясь слезами, мы клялись друг другу в верности, то завязывали драки до крови, и нас силою разнимали и растаскивали посторонние». Но если Есенин был очень скромного мнения о дарованиях Пастернака, то последний признавал рязанского поэта соперником Маяковского «на арене народной революции и в сердцах людей.

Марину Цветаеву же с Пастернаком связал «эпистолярный роман», продлившийся целых 13 лет. Реальная их встреча произошла в 1935 году, когда страстные порывы молодости уже миновали. Именно к Пастернаку обратилась Цветаева с просьбой прислать материалы о Есенине сразу после его гибели в «Англетере». Ей нужны были фактические данные, а внутреннюю суть поэзии Есенина она почувствовала уже давно: «…час, день недели, число, название гостиницы, по возможности — номер. С вокзала — прямо в гостиницу? Подтвердите. По каким улицам с вокзала — в гостиницу? (Вид и название.) Я Петербурга не знаю, мне нужно знать. Еще: год рождения, по возможности — число и месяц. Были, наверное, подробные некрологи. — Короткую биографию: главные этапы. Знала его в самом начале войны, с Клюевым. — Рязанской губ<ернии>? Или какой? Словом, все, что знаете и не знаете. Внутреннюю линию — всю знаю, каждый жест — до последнего. И все возгласы, вслух и внутри. Все знаю, кроме достоверности. Поэма не должна быть в воздухе». Но поэма в итоге не была написана. 1 июля 1926 года Цветаева писала Пастернаку, что она не смогла «взять тему» Есенина. Но на память остались удивительные по эмоциональной точности и емкости строки:

И не жалость: мало жил,
И не горечь: мало дал.
Много жил — кто в наши жил
Дни: всё дал, — кто песню дал.

Также летом 1926 года, в период нахождения Марины Цветаевой вместе с мужем Сергеем Эфроном в эмиграции, в Париже вышел первый выпуск журнал русского зарубежья «Версты». Одним из инициаторов создания журнала являлся Эфрон. Всего вышло три номера. В первом были опубликованы четыре стихотворения Есенина, перепечатанные из «Нового мира». А в последнем номере, вышедшем в 1928 году, Эфрон затрагивает тему «самоубийственной замены крестьянской базы – интеллигентской» Сергеем Есениным, что в итоге и привело, как считает Эфрон, к трагедии в «Англетере».

Заключение

До конца жизни образ и судьба «ржаного» Есенина не переставали волновать Марину Цветаеву. Может быть, потому, что она предчувствовала тот же трагический конец? Не случайно знавшие их люди говорили об их удивительном внешнем сходстве — свидетельстве родства душ. Поэтесса Нина Берберова в книге «Курсив мой» вспоминает, как после рассказа ее мужа, видного поэта «серебряного века» и русского зарубежья Владислава Ходасевича, об удивительном сходстве внешнего облика двух поэтов, увидела сон, «как оба они, совершенно одинаковые, висят в своих петлях и качаются». Далее она пишет: «С тех пор я не могу не видеть этой страшной параллели в смерти обоих — внешней параллели, конечно, совпадения образа их конца».

О причинах гибели Есенина Цветаева писала следующее: «Есенин погиб, потому что не свой, чужой заказ (времени — обществу) принял за свой (времени — поэту), один из заказов — за весь заказ. Есенин погиб, потому что другим позволил знать за себя, забыл, что он сам — провод: самый прямой провод!».

Размышляя о поэтической судьбе Есенина, Марина Цветаева сумела достойно ответить всем, кто упрекал поэта в «несродности» исторической эпохе, в приверженности минувшему: «Гений дает имя эпохе, настолько он – она…».

Использованная литература

Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. М.: Эллис Лак, 1999. — 816 с.
Белкина М. Скрещение судеб. М.: Издательство «Рудомино», 1992. — 544 с.
Шубникова-Гусева Н.И. «Объединяет звуком русской песни…»: Есенин и мировая литература. М.: ИМЛИ РАН, 2012. — 528 с.
Цветаева М. Из очерка «Нездешний вечер» // Русское зарубежье о Есенине: В 2 т. Т. 1: Воспоминания / Вступ. ст., сост., коммент. Н.И. Шубниковой-Гусевой. М.: Инкон, 1993. — с. 105–107.
Воробьёв В. Сергей Есенин и Марина Цветаева: из биографических разысканий // Современное есениноведение. 2007. № 7. – с. 81–84.
Воронова О.Е. С. Есенин и поэты «Серебряного века» // Воронова О.Е. Духовный путь Есенина: религиозно-философские и эстетические искания. – Рязань, 1997. — с. 208–216.
В. Енишерлов. Три года // Огонек. 1985. № 40. — с. 19–21.
Есенин С.А. Собрание сочинений. В 6-ти томах. Т. 6. Письма / Сост., подготовка текста и коммент. В.А. Вдовина. М.: Художественная литература, 1980. — 509 с.

Лучшие цитаты цветаевой. Цитаты и афоризмы марины цветаевой

Подготовил: Дмитрий Сироткин

С удовольствием подготовил подборку цитат Марины Ивановны Цветаевой .

Наверное, по концентрации чувств на единицу слова она превосходит поэтов, а по концентрации мысли на единицу слова — философов.

Поэтому цитат немало. Они разнесены по темам: любовь, поэзия, поэты, о себе, отношения, жизненная этика, люди, женщины, мужчины, душа, жизнь, Родина, книги, дети и родители, семья, разное.

О любви

Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…

Первый любовный взгляд — то кратчайшее расстояние между двумя точками, та божественная прямая, которой нет второй.

Женщины любят не мужчин, а Любовь, мужчины — не Любовь, а женщин. Женщины никогда не изменяют. Мужчины — всегда.

Любовь странная штука: питается голодом и умирает от пищи.

Всякая любовь — сделка. Шкуру за деньги. Шкуру за шкуру. Шкуру за душу. Когда не получаешь ни того, ни другого, ни третьего, даже такой олух-купец как я прекращает кредит.

«Стерпится – слюбится». Люблю эту фразу, только наоборот.

А вечно одну и ту ж —
Пусть любит герой в романе!

«Я буду любить тебя всё лето», — это звучит куда убедительней, чем «всю жизнь» и — главное — куда дольше!

Я люблю две вещи: Вас — и Любовь.

Влюбляешься ведь только в чужое, родное — любишь.

Прав в любви тот, кто более виноват.

Если я человека люблю, я хочу, чтоб ему от меня стало лучше — хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы — до всей моей души.

Вы меня никогда не любили. Если любовь разложить на все ее составные элементы — все налицо; нежность, любопытство, жалость, восторг и т. д. Если всё это сложить вместе — может и выйдет любовь.
— Но это никогда не слагалось вместе.

Любовь: зимой от холода, летом от жары, весной от первых листьев, осенью от последних: всегда от всего.

О поэзии

Искусство есть та же природа. Не ищите в нем других законов, кроме собственных (не самоволия художника, не существующего, а именно законов искусства). Может быть — искусство есть только ответвление природы (вид ее творчества). Достоверно: произведение искусства есть произведение природы, такое же рожденное, а не сотворенное.

Гения без воли нет, но еще больше нет, еще меньше есть — без наития. Воля — та единица к бессчетным миллиардам наития, благодаря которой только они и есть миллиарды (осуществляют свою миллиардность) и без которой они нули — то есть пузыри над тонущим. Последний атом сопротивления стихии во славу ей — и есть искусство. Природа, перебарывающая сама себя во славу свою.

Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо все возвращает тебя в стихию стихий: слово.
Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо не гибель, а возвращение в лоно.
Гибель поэта — отрешение от стихий. Проще сразу перерезать себе жилы.

Все искусство — одна данность ответа.

Все наше искусство в том, чтобы суметь (поспеть) противупоставить каждому ответу, пока не испарился, свой вопрос. Это обскакиванье тебя ответами и есть вдохновенье.

Эти полчаса Гоголя у камина больше сделали для добра и против искусства, чем вся долголетняя проповедь Толстого.

По существу, вся работа поэта сводится к исполнению, физическому исполнению духовного (не собственного) задания. Равно как вся воля поэта — к рабочей воле к осуществлению. (Единоличной творческой воли — нет.)

Слово для идей есть тело, для стихий — душа.

Не надо работать над стихами, надо чтоб стих над тобой (в тебе!) работал.

Поэт видит неизваянную статую, ненаписанную картину и слышит неигранную музыку.

Бойтесь понятий, облекающихся в слова, радуйтесь словам, обнажающим понятия.

Как таковой жизни я не люблю, для меня она начинает значить, обретать смысл и вес — только преображенная, т. е. — в искусстве. Если бы меня взяли за океан — в рай — и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая.

Творчество – общее дело, творимое уединенными.

Поэт не может воспевать государство — какое бы ни было — ибо он — явление стихийное, государство же — всякое — обуздание стихий.

О поэтах

Поэт есть ответ. Пушкин сказал: на все. Ответ гения.

Поэт неизбежно терпит крах на всех других путях осуществления. Привычный, приученный (собой же) к абсолюту, он требует от жизни то, чего она дать не может.

О, поэты, поэты! Единственные настоящие любовники женщин!

Какой поэт из бывших и сущих не негр, и какого поэта — не убили?

Когда я думаю о нравственной сущности этой человеческой особи: поэта, я всегда вспоминаю определение толстовского отца в “Детстве и Отрочестве”: — Он принадлежал к той опасной породе людей, которые один и тот же поступок могут рассказать как величайшую низость и как самую невинную шутку.

Циник не может быть поэтом.

Поэт! поэт! Самый одушевленный и как часто — может быть именно одушевленностью своей — самый неодухотворенный предмет!

Слишком обширен и прочен земной фундамент гения, чтобы дать ему — так — уйти в высь. Будь Шекспир, Гёте, Пушкин выше, они бы многого не услышали, на многое бы не ответили, ко многому бы просто не снизошли.

О А. Пушкине: Пушкин меня заразил любовью. Словом — любовь. Ведь разное: вещь, которую никак не зовут — и вещь, которую так зовут.
Какое счастье для России, что Пушкин убит рукой иностранца, своей не нашлось.

О К. Бальмонте: Так и останется Бальмонт в русской поэзии — заморским гостем, задарившим, заговорившим, заворожившим ее — с налету — и так же канувшим.

О В. Брюсове: Волей чуда — весь Пушкин. Чудо воли — весь Брюсов.

О А. Блоке: Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. Ведь он — такое явное торжество духа.

О С. Есенине: У Есенина был песенный дар, а личности не было. Его трагедия — трагедия пустоты. К 30-ти годам он внутренно кончился. У него была только молодость.

О В. Маяковском: Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый поэт встал и человека убил. Если есть в этой жизни самоубийство, оно не там, где его видят, и длилось оно не спуск курка, а двенадцать лет жизни.

О М. Волошине: Чем глубже я гляжусь в бездонный колодец памяти, тем резче встают мне навстречу два облика Макса: греческого мифа и германской сказки.

О Р. Рильке: Вы – воплощенная поэзия, уже само Ваше имя – стихотворение. Вы – явление природы, которое не может быть моим и которое не любишь, а ощущаешь всем существом, или Вы – воплощенная пятая стихия: сама поэзия, или Вы – то, из чего рождается поэзия и что больше ее самой – Вас.

О себе: «Второй Пушкин» или «первый поэт-женщина» — вот чего я заслуживаю и, может быть, дождусь. Меньшего не надо…

О себе

Сорока семи лет от роду скажу, что всё, что мне суждено было узнать, — узнала до семи лет, а все последующие сорок — осознавала.

Моя душа чудовищно ревнива: она бы не вынесла меня красавицей. Говорить о внешности в моих случаях — неразумно: дело так явно, и настолько — не в ней!

В моих чувствах, как в детских, нет степеней.

Безмерность моих слов — только слабая тень безмерности моих чувств.

Мне БОЛЬНО, понимаете? Я ободранный человек, а вы все в броне. У всех вас: искусство, общественность, дружбы, развлечения, семья, долг — у меня, на глубину, ни-че-го.

Самое опьянительное для меня — преданность в несчастье. Это затмевает всё.

Я ведь знаю, что я — в последний раз живу.

Я не любовная героиня, я никогда не уйду в любовника, всегда в любовь.

Никто ничего не отнял!
Мне сладостно, что мы врозь.
Целую Вас — через сотни
Разъединяющих верст.

О, сколько женщин любили и будут любить Вас сильнее. Все будут любить Вас больше. Никто не будет любить Вас так…

Что я делаю на свете? — Слушаю свою душу.

Могу сказать о своей душе, как одна баба о своей девке: «Она у меня не скучливая». Я чудесно переношу разлуку. Пока человек рядом, я послушно, внимательно и восторженно поглощаюсь им, когда его нет — собой.

Все люди берегли мои стихи, никто — мою душу.

У меня особый дар идти с собой (мыслями, стихами, даже любовью) как раз не-к-тем.

Я ненасытная на души.

Когда я пытаюсь жить, я чувствую себя бедной маленькой швейкой, которая никогда не может сделать красивую вещь, которая только и делает, что портит и ранит себя, и которая, отбросив всё: ножницы, материю, нитки, – принимается петь. У окна, за которым бесконечно идёт дождь.

Смеяться и наряжаться я начала 20-ти лет, раньше и улыбалась редко. Я не знаю человека более героичного в ранней юности, чем себя.

Четкость моих чувств заставляет людей принимать их за рассуждения.

Я хочу, чтобы ты любил меня всю, какая я есть. Это единственное средство (быть любимой — или нелюбимой).

Кто создан из камня, кто создан из глины, —
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело — измена, мне имя — Марина,
Я — бренная пена морская.

За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру…
— Послушайте! — Еще меня любите
За то, что я умру.

Наиживейшим наслаждением моей жизни была ходьба — одинокая и быстрая, быстрая и одинокая. Мой великий одинокий галоп.

Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.

Об отношениях

Каждый раз, когда узнаю, что человек меня любит — удивляюсь, не любит — удивляюсь, но больше всего удивляюсь, когда человек ко мне равнодушен.

Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители. Не любить — видеть человека таким, каким его осуществили родители. Разлюбить — видеть вместо него: стол, стул.

Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.

Человеческая беседа — одно из самых глубоких и тонких наслаждений в жизни: отдаёшь самое лучшее — душу, берёшь то же взамен, и всё это легко, без трудности и требовательности любви.

Ибо понять другого — значит этим другим хотя бы на час стать.

Для полной согласованности душ нужна согласованность дыхания, ибо, что — дыхание, как не ритм души? Итак, чтобы люди друг друга понимали, надо, чтобы они шли или лежали рядом.

Грустно признаться, но хороши мы только с теми, в чьих глазах ещё можем что-либо приобрести или потерять.

«Возлюбленный» — театрально, «любовник» — откровенно, «Друг» — неопределённо. Нелюбовная страна!

Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно — много — двух. Нечеловечески — всегда одного…

Первая победа женщины над мужчиной — рассказ мужчины о его любви к другой. А окончательная её победа — рассказ этой другой о своей любви к нему, о его любви к ней. Тайное стало явным, ваша любовь — моя. И пока этого нет, нельзя спать спокойно.

Если считать Вас близким человеком, Вы заставили меня очень страдать, если же посторонним, — Вы принесли мне только добро. Я никогда не чувствовала Вас ни таким, ни другим, я сражалась в себе за каждого, то есть против каждого.

У каждого из нас, на дне души, живет странное чувство презрения к тому кто нас слишком любит. (Некое «и всего-то»? — т. е. если ты меня так любишь, меня, сам ты не бог весть что!)

Вечной верности мы хотим не от Пенелопы, а от Кармен, — только верный Дон-Жуан в цене!

Вы дороги мне. Но — мне просто нечем больше дышать с Вами.

Предательство уже указывает на любовь. Нельзя предать знакомого.

Ложь. Не себя презираю, когда лгу, а тебя, который меня заставляет лгать.

Ни один человек ещё не судил солнце за то, что оно светит и другому…

Для меня одиночество — временами — единственная возможность познать другого, прямая необходимость.

Баюкай же — но прошу, будь друг:
Не буквами, а каютой рук:
Уютами…

О вопль женщин всех времен:
Мой милый, что тебе я сделала?!

Движение губ ловлю.
И знаю — не скажет первым.
— Не любите? — Нет, люблю.
Не любите? — Но истерзан.

О жизненной этике

Жить надо так, чтобы Душа сбылась.

Никакая страсть не перекричит во мне справедливости. Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой. Я не победитель. Я сама у себя под судом, мой суд строже вашего, я себя не люблю, не щажу.

В диалоге с жизнью важен не её вопрос, а наш ответ.

Грех не в темноте, а в нежелании света.

Сила человека часто заключается в том, чего он не может сделать, а не в том, что может. Моё «не могу» — главная мощь. Значит, есть что-то, что вопреки всем моим хотениям всё-таки не хочет.

Слушай и помни: всякий, кто смеется над бедой другого, — дурак или негодяй; чаще всего — и то, и другое.

Друг! Равнодушье — дурная школа,
Ожесточает она сердца.

Я всегда предпочитала заставлять спать, а не лишать сна, заставлять есть, а не лишать аппетита, заставлять мыслить, а не лишать рассудка. Я всегда предпочитала давать — избавлять, давать — получать, давать — иметь.

Встречаться нужно для любви, для остального есть книги.

Лучше потерять человека всем собой, чем удержать его какой-то своей сотой.

О людях

Нет маленьких событий. Есть маленькие люди.

Тот кто обходится без людей — без того и люди обходятся.

Когда людей, скучивая, лишают лика, они делаются сначала стадом, потом сворой.

Насколько я лучше вижу человека, когда не с ним!

Единственное, чего люди не прощают, — это то, что ты без них, в конце концов, обошелся.

Счастливому человеку жизнь должна — радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому что от счастливого — идет счастье.

Мне моё поколенье — по колено.

Глотатели пустот, читатели газет.

Чем больше узнаю людей — тем больше люблю деревья!

Обожаю богатых. Богатство — нимб. Кроме того, от них никогда ничего не ждешь хорошего, как от царей, поэтому просто-разумное слово на их устах — откровение, просто-человеческое чувство — героизм. Если нельзя быть ни человеком, ни красавцем, ни знатным, надо быть богатым.

О женщинах

Все женщины ведут в туманы.

Все женщины делятся на идущих на содержание и берущих на содержание. Я принадлежу к последним.

Любовность и материнство почти исключают друг друга. Настоящее материнство — мужественно.

Женщине, если она человек, мужчина нужен, как роскошь, — очень, очень иногда. Книги, дом, забота о детях, радости от детей, одинокие прогулки, часы горечи, часы восторга, — что тут делать мужчине? У женщины, вне мужчины, целых два моря: быт и собственная душа.

Милые! А может быть я так много занимаюсь собой, потому что никто из вас мною не занялся достаточно?

— «Женщина не может одна».
— Человек — может.

Я, когда не люблю, — не я… Я так давно — не я…

Никто так не презирает честной женщины — как честная женщина.

О мужчинах

Мужчины не привыкли к боли,- как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что всё что угодно сделаешь, только бы перестали.

Сколького бы я никогда не поняла, если бы родилась мужчиной.

Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.

Сделайте так чтобы Ваша грудная клетка меня вынесла, — нет! — чтобы мне было просторно в ней, РАСШИРЬТЕ её — не ради меня: случайности, а ради того, что через меня в Вас рвётся.

Взгляд — до взгляда — смел и светел,
Сердце — лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.

О душе

Что-то болит: не зуб, не голова, не живот, не — не — не-… а болит. Это и есть душа.

Душа — это пять чувств. Виртуозность одного из них — дарование, виртуозность всех пяти — гениальность.

Душа — это парус. Ветер — жизнь.

Душа от всего растет, больше всего же — от потерь.

Моя душа теряет голову.

Хотеть — это дело тел,
А мы друг для друга — души…

В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел.

Есть тела, удивительно похожие на душу.

О жизни

На Твой безумный мир
Ответ один — отказ…

Самое ценное в жизни и в стихах — то, что сорвалось.

Если что-то болит — молчи, иначе ударят именно туда.

Быть современником — творить своё время, а не отражать его.

Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение.

У меня вообще атрофия настоящего, не только не живу, никогда в нём и не бываю.

Шутим, шутим, а тоска всё растет, растет…

Первая причина неприятия вещи есть неподготовленность к ней.

О Родине

Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть её — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри, — тот потеряет её вместе с жизнью. Моя родина везде, где есть письменный стол, окно и дерево под этим окном.

Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично, на каком
Непонимаемой быть встречным!

Россия, к ее чести, вернее к чести ее совести и не к чести ее художественности, всегда подходила к писателям, вернее: всегда ходила к писателям — как мужик к царю — за правдой, и хорошо, когда этим царем оказывался Лев Толстой, а не Арцыбашев.

О книгах

Книга должна быть исполнена читателем как соната. Буквы — ноты. В воле читателя — осуществить или исказить.

Книгу должен писать читатель. Лучший читатель читает закрыв глаза.

Книги мне дали больше, чем люди. Воспоминание о человеке всегда бледнеет перед воспоминанием о книге.

Каждая книга — кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам.

О детях и родителях

Наши дети старше нас, потому что им дольше, дальше жить. Старше нас из будущего. Поэтому иногда нам и чужды.

Дети сначала любят, потом судят, а потом жалеют родителей.

Не слишком сердитесь на своих родителей, — помните, что и они были вами, и вы будете ими.

Целуйте постоянно дите своё — и в его сердце всегда будет любовь.

Мальчиков нужно баловать — им, может быть, на войну придётся.

О семье

Брак, где оба хороши — доблестное, добровольное и обоюдное мучение (-чительство).

Семья… Да, скучно, да, скудно, да, сердце не бьётся… Не лучше ли: друг, любовник? Но, поссорившись с братом, я всё-таки вправе сказать: «Тыдолжен мне помочь, потому что ты мой брат… (сын, отец…)» А любовнику этого не скажешь — ни за что — язык отрежешь.

О разном

У моды вечный страх отстать, то есть расписка в собственной овечьести.

Спорт есть трата времени на трату сил. Ниже спортсмена только его зритель.

Танго! — Сколько судеб оно свело и развело!

Лицо — свет. И оно, действительно, загорается и гаснет.

Немало. Возможно, мне нужно было жестче отбирать цитаты, но как-то не хочется.

В дополнение вы можете прочитать:

Русская поэтесса и прозаик Марина Ивановна Цветаева — одна из ярчайших представительниц Серебрянного века литературы. Цитаты Марины Цветаевой и сейчас достойны внимания и увлекают читателя в ее мир.

Творческая душа навеки — М. Цветаева

Самым первым сборником был выпущенный в 1910 г. «Вечерний альбом», который был скорее дневником молодой образованной девушки в стихах. В нем еще много полудетских мыслей и мечтаний. В 1912 г. — сборник «Волшебный фонарь», и в 1914 — поэма «Чародей».

Уже в более зрелом возрасте ее чувства на бумаге все более откровенны. Уже стихотворения посвящены всем граням человеческой любви, родине и поэтическому чуду в душе творца. Цитаты Марины Цветаевой поражают глубиной и необычностью образов и силой: «Они (чувства) знают, что они — только тень грядущих достоверностей».

На протяжении всей тажелой жизни она не отступала от своего таланта — все так же искренне рассказывать о самых потаенных мыслях в строфах величайшей красоты.

Для того чтобы усилить эмоциональность сказанного, поэтесса использовала необычный синтаксис и особые лексические контрасты. Все стихи живы, переливчаты; ритмика их очень разнообразна. Цветаева не писала по «нормам и правилам».

Особенности творчества. Цитаты

Сама поэтесса относила себя к тому контингенту творцов, которые пишут только чистую лирику, хранящиеся внутри духа образы. Цитаты Марины Цветаевой передают всю гамму мыслеформ их творца.

Она называла таких творцов — поэты «круга». Иных же, пишущих о своем времени и народе, называла поэтами «стрелы». Все ее творчество — это исповедь и патетика. Очень сильные и волнительные эмоции нам передает Марина Цветаева; декламируют все влюбленные молодые и зрелые, опытные.

И обыгрывая в одном из стихов свое имя, она сравнивает себя с вездесущей морской пеной, которая меняет форму.

Конечно, под влиянием времени и событий творчество претерпевает изменения, как и душа поэтессы. В годы переворота муж поэтессы был на службе. Он состоял в чине офицера белого движения. Сама Цветаева с двумя детьми находилась на грани нищенского существования.

Вера в любовь и насыщенную яркую жизнь, что сквозит в предыдущих сборниках, исчезли, но в творчестве все же осталась густая эмоциональная напряженность.

В эти особенно тяжкие годы строфы поэзии отображают сочувствие к отверженным и гонимым. В это время она написала сборник под названием «Лебединый стан», который целиком посвящен житию белогвардейцев, их задачам и стремлениям.

Любовь как герб в художественном мире поэтессы

Поэтесса не раз отображала в своих стихах глубокое различие между любовью Божественной и человеческой. Хоть человеческая любовь, она знала, сильнее будоражит ум.

Она не могла не восхищаться, не парить в высоте вдохновения. Ее любовь все время «выплескивалась» наружу, об этом повествуют цитаты Марины Цветаевой.

И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох!

Написала она в стихотворении «Вы, идущие мимо меня». Она не могла позволить себе пропускать чудесные минуты жизни. И другим старалась показать красоту бытия.

Поэтесса никогда не боялась любить — слишком ярко это выражают цитаты Марины Цветаевой.

В то же время не только страсти наполняют ее стихи, но и сердечные привязанности, и благоговение перед жизнью, и вера в бессмертную душу.

Перелом судьбы. Продолжение творения

Не просто грань, а полноценную нишу занимают в ее творчестве раздумия о жизни и душе. У нее был выпущен целый сборник стихотворений — «Час души». Цитаты Марины Цветаевой о жизненных трудностях также приходятся по душе современным читателям.

Жизнь для нее самой была соткана из глубокий драм, чередования поражений и вдохновений. Ее младшая дочь (Ирина Эфрон) погибла в голодные годы, что не сломило эту женщину.

По приезде в Европу (в 1922 г.) жизнь Цветаевой стала не особо легче. Но каждый день 2 часа с утра она писала. Такова была Марина Цветаева. Цитаты о жизни рассказывают нам о ней.

«Неподражаемо лжет жизнь: сверх ожидания, сверх лжи…».

Все тяготы эмигрантской жизни ложились на ранимую душу поэтессы, гравируя на ней свой отпечаток. Во всех стихах, во всех изречениях этой личности видно, что от прозорливого синтеза ума и души поэтессы не ускользали мельчайшие подробности человеческой жизни.

Поэтический мир современности знает Цветаеву как непревзойдённую лирическую натуру. Однако ее поэзии свойственна не только глубокая лирика, откровенность и патетика. Многие слова проникнуты пониманием сущности жизни и человека в ней как существа, состоящего из 2 стихий — земной и духовной.

Самое известное и мудрое высказывание о любви Цветаевой — «Любить — значит видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители».

Она понимала, как много боли принесла мужу — Сергею Эфрону. Поэтому в своей исповеди пишет: «БОГ, не Суди. Ты не был женщиной на земле». Теперь эти строфы стали песней. Также известна еще одна песня на ее стихи «Уж сколько их упало в эту бездну…».

Хоть жизнь поэтессы и оборвалась не по воле Бога, в которого верила — она покончила с собой в 1942 г., она любила жизнь. И любила мужа до конца жизни, что доказала, когда приехала за ним в Советскую Россию в жестокие годы репрессий. «Да в Вечности жена, не на бумаге!».

А вечно одну и ту ж —
Пусть любит герой в романе!

Все женщины ведут в туманы.

Гетто избранничества. Вал. Ров.
Пощады не жди.
В этом христианнейшем из миров
Поэты — жиды.

Если родилась крылатой —
Что ей хоромы — и что ей хаты!

Знаю все, что было, все, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, на косноязычном
Языке людском зовется — Жизнь.

И если сердце, разрываясь,
Без лекаря снимает швы, —
Знай, что от сердца — голова есть,
И есть топор — от головы…

Императору — столицы,
Барабанщику — снега.

Некоторым без кривизн —
Дорого дается жизнь.

Не люби, богатый — бедную,
Не люби, ученый — глупую
Не люби, румяный — бледную,
Не люби, хороший — вредную:
Золотой — полушку медную!

Не стыдись, страна Россия!
Ангелы — всегда босые…

Пусть не помнят юные
О сгорбленной старости.
Пусть не помнят старые
О блаженной юности.

Сердце — любовных зелий
Зелье — вернее всех.
Женщина с колыбели
Чей-нибудь смертный грех.

Целому морю — нужно все небо,
Целому сердцу — нужен весь Бог.

А равнодушного – Бог накажет!
Страшно ступать по душе живой.

Бессрочно кораблю не плыть
И соловью не петь.

Благословляю ежедневный труд,
Благословляю еженощный сон.
Господню милость – и Господен суд,
Благой закон – и каменный закон.

В мире грусть. У бога грусти нет!

…Вечно в жмурки
Играть с действительностью вредно.

Всех по одной дороге
Поволокут дроги —
В ранний ли, поздний час.

Горе ты горе, – солёное море!
Ты и накормишь,
Ты и напоишь,
Ты и закружишь,
Ты и отслужишь!
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть! Горечь! Горечь!
Вечный искус —
Окончательнее пасть.

Гусар! – Ещё не кончив с куклами,
— Ах! – в люльке мы гусара ждём!

Дети – это мира нежные загадки,
И в самих загадках кроется ответ!

Доблесть и девственность! Сей союз
Древен и дивен, как смерть и слава.

Друг! Равнодушье – дурная школа!
Ожесточает оно сердца.

Есть на свете поважней дела
Страстных бурь и подвигов любовных.

Есть некий час – как сброшенная клажа:
Когда в себе гордыню укротим.
Час ученичества – он в жизни каждой
Торжественно-неотвратим.

Женщина с колыбели
Чей-нибудь смертный грех.

За князем – род, за серафимом – сонм,
За каждым – тысячи таких, как он,
Чтоб пошатнувшись, – на живую стену
Упал и знал, что – тысячи на смену!

Зверю – берлога,
Страннику – дорога,
Мёртвому – дроги.
Каждому – своё.

Знай одно: что завтра будешь старой.
Остальное, деточка, – забудь.

И слёзы ей – вода, и кровь —
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.

И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.

Каждый стих – дитя любви,
Нищий незаконнорожденный,
Первенец – у колеи
На поклон ветрам – положенный.

Кто в песок, кто – в школу.
Каждому – своё.
На людские головы
Лейся, забытьё!

Кто дома не строил —
Земли недостоин.

Кто приятелям не должен -Т
от навряд ли щедр к подругам.

Легче лисёнка
Скрыть под одеждой,
Чем утаить вас,
Ревность и нежность!

Любовь! Любовь! И в судорогах и в гробе
Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь.

Люди, поверьте: мы живы тоской!
Только в тоске мы победны над скукой.
Всё перемелется? Будет мукой?
Нет, лучше мукой!

Мы спим – и вот, сквозь каменные плиты
Небесный гость в четыре лепестка.
О мир, пойми! Певцом – во сне – открыты
Закон звезды и формула цветка.

Не люби, богатый – бедную,
Не люби, учёный – глупую,
Не люби, румяный – бледную,
Не люби, хороший – вредную:
Золотой – полушку медную!

Одна половинка окна растворилась.
Одна половинка души показалась.
Давай-ка откроем – и ту половинку,
И ту половинку окна!

Олимпийцы?! Их взгляд спящ!
Небожителей – мы – лепим!

Руки, которые не нужны
Милому, служат – Миру.

…Смывает лучшие румяна Любовь.

Стихи растут, как звёзды и как розы,
Как красота – ненужная в семье.

Уж вечер стелется, уже земля в росе,
Уж скоро звёздная в небе застынет вьюга,
И под землёю скоро уснём мы все,
Кто на земле не давали уснуть друг другу.

Я женщин люблю, что в бою не робели,
Умевших и шпагу держать, и копьё, —
Но знаю, что только в плену колыбели
Обычное – женское – счастье моё!

В диалоге с жизнью важен не ее вопрос, а наш ответ.

Можно шутить с человеком, но нельзя шутить с его именем.

Женщины говорят о любви и молчат о любовниках, мужчины – обратно.

Любовь в нас – как клад, мы о ней ничего не знаем, все дело в случае.

Любить – видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.

Для полной согласованности душ нужна согласованность дыхания, ибо что – дыхание, как не ритм души? Итак, чтобы люди друг друга понимали, надо, чтобы они шли или лежали рядом.

Есть встречи, есть чувства, когда дается сразу все и продолжения не нужно. Продолжать, ведь это – проверять.

Каждый раз, когда узнаю, что человек меня любит, – удивляюсь, не любит – удивляюсь, но больше всего удивляюсь, когда человек ко мне равнодушен.

Любовность и материнство почти исключают друг друга. Настоящее материнство – мужественно.

Любовь: зимой от холода, летом от жары, весной от первых листьев, осенью от последних: всегда – от всего.

Предательство уже указывает на любовь. Нельзя предать знакомого.

Тело в молодости – наряд, в старости – гроб, из которого рвешься!

Богини бракосочетались с богами, рождали героев, а любили пастухов.

Наши лучшие слова – интонации.

Творчество – общее дело, творимое уединенными.

Будущее есть область преданий о нас, точно так же как прошлое есть область гаданий о нас (хотя кажется наоборот). Настоящее же есть всего навсего крохотное поле нашей деятельности.

Счастливому человеку жизнь должна радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому что от счастливого идет счастье.

Крылья – свобода, только когда раскрыты в полете, за спиной они – тяжесть.

Сколь восхитительна проповедь равенства из княжеских уст – столь омерзительна из дворницких.

Благоприятные условия? Их для художника нет. Жизнь сама – неблагоприятное условие.

В православной церкви (храме) я чувствую тело, идущее в землю, в католической – душу, летящую в небо.

Женщина, не забывающая о Генрихе Гейне в ту минуту, когда входит ее возлюбленный, любит только Генриха Гейне.

Родство по крови грубо и прочно, родство по избранию – тонко. Где тонко, там и рвется.

Кривая вывозит, прямая топит.

– Познай самого себя! – Познала. – И это нисколько не облегчает мне познания другого. Наоборот, как только я начинаю судить человека по себе, получается недоразумение за недоразумением.

Обожаю богатых. Клянусь и утверждаю, богатые добры (так как им это ничего не стоит) и красивы (так как хорошо одеваются).

Если нельзя быть ни человеком, ни красавцем, ни знатным, надо быть богатым.

Наши дети старше нас, потому что им дольше, дальше жить. Старше нас из будущего. Поэтому иногда нам и чужды.

Девушки того круга почти исключительно жили чувствами и искусствами и тем самым больше понимали в делах сердца, чем наши самые бойкие, самые трезвые, самые просвещенные современницы. (О пушкинском времени).

Спорт есть трата времени на трату сил. Ниже спортсмена только его зритель.

Каждая книга – кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам.

Русская поэтесса, прозаик, переводчица, одна из крупнейших поэтов XX века (8 октября 1892-31 августа 1941).

Ц итаты и афоризмы

Любовь побеждает все, кроме бедности и зубной боли.
Душу никогда не будут любить так, как плоть, в лучшем случае — будут восхвалять. Тысячами душ всегда любима плоть. Кто хоть раз обрек себя на вечную муку во имя одной души? Да если б кто и захотел — невозможно: идти на вечную муку из любви к душе — уже значит быть ангелом.
Вся жизнь делится на три периода: предчувствие любви, действие любви и воспоминания о любви.
Человеческая беседа — одно из самых глубоких и тонких наслаждений в жизни: отдаёшь самое лучшее — душу, берёшь то же взамен, и всё это легко, без трудности и требовательности любви.
Я ведь знаю, что я — в последний раз живу.
Забота бедных: старое обратить в новое, богатых: новое — в старое.
Пригвождена к позорному столбу
Я все ж скажу, что я тебя люблю.
Что ни одна до самых недр — мать
Так на ребенка своего не взглянет
Что за тебя, который делом занят,
Не умереть хочу, а умирать.
Я живу, как другие танцуют: до упоения — до головокружения — до тошноты!
Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают — раз так охотно на них ссылаются. У всех есть второе имя: никто, и совсем нет лица: бельмо. Если вам скажут: так никто не делает (не одевается, не думает, и т. д.) отвечайте: — А я — кто.
Бойтесь понятий, облекающихся в слова, радуйтесь словам, обнажающим понятия.
Самое лучшее в мире, пожалуй, — огромная крыша, с которой виден весь мир.
Мужчины не привыкли к боли,- как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что всё что угодно сделаешь, только бы перестали.
Тот кто обходится без людей — без того и люди обходятся.
Насколько я лучше вижу человека, когда не с ним!
О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? — Не зуб, не голова, не рука, не грудь, — нет, грудь, в груди, там, где дышишь, — дышу глубоко: не болит, но всё время болит, всё время ноет, нестерпимо!
Не стесняйтесь уступить старшему место в трамвае.
Стесняйтесь — не уступить.
Безделие; самая зияющая пустота, самый опустошающий крест. Поэтому я — может быть — не люблю деревни и счастливой любви.
Боль называется ты.
Слушай и помни: всякий, кто смеется над бедой другого, — дурак или негодяй; чаще всего — и то, и другое. Когда человек попадает впросак — это не смешно; когда человека обливают помоями — это не смешно; когда человеку подставляют подножку — это не смешно; когда человека бьют по лицу — это подло. Такой смех — грех.
— Вы любите своё детство?
— Не очень. Я вообще каждый свой день люблю больше предыдущего… Не знаю, когда это кончится… Этим, должно быть, и объясняется моя молодость.
Единственное, чего люди не прощают — это то, что ты без них, в конце концов, обошёлся.
Книги мне дали больше, чем люди. Воспоминание о человеке всегда бледнеет перед воспоминанием о книге.
Я, когда не люблю, — не я… Я так давно — не я…

Поэма недели | Поэзия

«Неподвижный триумф» … Пражские мосты в тумане. Фото: Reuters

Марина Цветаева, родившаяся в 1892 году, входила в выдающуюся «большую четверку» русских поэтов, в которую также входят Анна Ахматова, Борис Пастернак и Осип Мандельштам. Эти писатели, конечно же, принадлежат к более широкому современному движению, которое расцвело в Европе и Америке в начале 20 века. Хотя их поэзия не отрывается от традиционной формы, ее язык и выразительный диапазон создают новую территорию воображения.

Советская революция и последовавшая за ней борьба за власть обрекали этих поэтов стать жертвами и героическими свидетелями исторической травмы. Пастернак и Ахматова пережили Сталина и в конечном итоге получили ограниченное признание за пределами своей родины. Только в своих стихах Цветаева и Мандельштам осуществили старый русский афоризм о том, что «поэт переживает царя».

Цветаева была высокообразованной дочерью профессора изящных искусств Московского университета и матери-пианистки.Когда ее мать умерла от туберкулеза, 14-летняя девочка добровольно бросила учебу на фортепиано и погрузилась в сочинение стихов. У нее был ранний литературный успех и ранний брак с Сергеем Ефроном, от которого у нее было трое детей. Эфрон воевал с Белой армией в гражданской войне: его неоднозначная карьера закончилась казнью в 1941 году. Это был тот самый год, когда Марина, одна в маленьком городке Елабуга, прожила жизнь в крайней нищете и безвестности в различных эмигрантских общинах, в которую она попала. никогда не могла эмоционально принадлежать, доходила до изнеможения.После ссоры со своим сыном-подростком, которого она обожала, она повесилась.

Как и многие английские читатели, я обязан своим открытием Цветаевой многогранной поэтессе и писательнице Элейн Файнштейн. Сотрудничая с различными российскими учеными, в частности с Ангелой Ливингстон, Файнштейн в начале 1970-х подготовил подборку переводов, которые оказали огромное влияние и постоянно переиздаются. Совсем недавно в сборнике стихов и переводов Файнштейна (Carcanet, 2002) добавлены тексты Цветаевой, а также множество других переводов стихов из России и других стран.

Файнштейн написал биографии Теда Хьюза, Пушкина и Ахматовой, а также Цветаевой. Но Цветаева — писатель, с которым ее творческая связь носит наиболее личный характер. В своем новом романе «Русский Иерусалим» именно Цветаева, как Вергилий, ведет автора в загробное путешествие, во время которого она встречает или подслушивает литературных деятелей, которые ее вдохновляли, и наконец достигла Одессы своей еврейской общины. , Белорусские предки. «Все русские — евреи», — заявила Цветаева, не еврейка, и это типично смелое утверждение является эпиграфом к книге.Это не может просто означать, что русских поэтов боялись и преследовали как угрозы статус-кво: в этом отношении почти все независимые русские были евреями. Хотя они могли быть «внутренними», если не настоящими эмигрантами, русские поэты до недавнего времени обожествлялись простыми людьми. Но это верно в более глубоком смысле: эти писатели составляют творческую семью. Как показывает «Русский Иерусалим», это семья, превосходящая временные границы.

Переводы Файнштейна доказывают, что стихотворение может быть возрождено на его родном языке.В «Русском Иерусалиме» она вспоминает спор во время телеэкрана на Кембриджском фестивале поэзии между ней и Иосифом Бродским по вопросу о переводе рифмы и размера. Бродский до безумия настойчив: рифмовать сложно, но единственный способ попасть в Карнеги-холл — это «практика, практика, практика». Возмущенный Файнштейн указывает, что Мильтон, Шекспир и другие иногда отвергали рифму. Но Бродский непреклонен. В своей собственной работе он был, с разными результатами, переводчиком «рифм или перебор».

Подход Файнштейна более рискованный. В своем переводе она применяет модернистские методы, сохраняя скелет оригинальных форм строфы, но играя ритм, как шар из глины, растягивая его на промежутки между средними линиями, перекатывая вперед в анджамбле, оттягивая назад, прерывая, всегда делая он гибкий и непредсказуемый. Риски окупаются: стихотворение становится живым организмом, что бывает редко и, к счастью, с метрическим переводом. Борис Пастернак писал о поэтической форме Цветаевой, что она «возникла из жизненного опыта — личного, не узкогрудого и не задыхающегося от строки к строке, но богатых, компактных и обволакивающих последовательностей строфы за строфой в ее обширных периодах непрерывного ритма».Это описание побудило Файнштейна изучать Цветаеву. И те качества, которые Пастернак находит в русской просодии Цветаевой, присутствуют и в английских переводах.

Цветаева переехала в Чехословакию в 1921 году, где снимался великолепный эпизод «Поэма конца», который заново переживает последние фазы ее самого интенсивного любовного романа. Я выбрал восьмое стихотворение цикла, мощное, почти гипнотическое произведение, которое, кажется, повторяет собственный путь пары, когда они пересекают Прагу, цепляясь друг за друга и обсуждая их надвигающееся расставание.(Обратите внимание, что в предпоследней строфе «как он заканчивается» в оригинале имеется отступ, важный эффект, который может быть воспроизведен не во всех браузерах, но который могут себе представить читатели.)

Я благодарен Майклу Шмидту из Carcanet Press и Элейн Файнштейн за разрешение представить это стихотворение — прекрасное завершение нашего небольшого «фестиваля переводов» последних недель.

Последний мост Я не сдамся и не вырву свою руку это последний мост, последний мост между

водой и твердой землей

: и я откладываю эти монеты на смерть для Харона, цена Леты

эта тень -деньги из темной руки я беззвучно вдавливаю в темную тьму его

теневые деньги не мерцают и звенят в них монеты для теней: у мертвых достаточно маков

Этот мост

Любители по большей части без надежды : страсть тоже всего лишь мост, средство связи

Приятно прижаться к ребрам, двигаться в призрачной паузе ни к чему, кроме ничего

ни рук, ни ног, только кость моего бока живое там, где оно давит прямо на вас

жизнь только в этой стороне, ухо и эхо это: там я прилипаю, как белок к яичному желтку, или эскимос к его меху

клей, прижимая к вам: сиамские близнецы не ближе.Женщина, которую вы называете матерью

, когда она все забыла в неподвижном торжестве, только для того, чтобы нести вас: она не держала вас ближе.

Поймите: мы спали в одно целое, и теперь я не могу прыгнуть, потому что не могу отпустить вашу руку

и меня не оторвут, когда я прижмусь к вам: этот мост не муж но любовник: а просто проскальзывает мимо

наша опора: ибо трупами питается река! Я кусаюсь, как клещ, ты должен вырвать мои корни, чтобы избавиться от меня

, как плющ, как клещ, бесчеловечный, безбожный, чтобы выбросить меня, как вещь, когда нет

ничего, что я когда-либо ценил в этом пустом мире вещей .Скажем, это всего лишь сон, ночь, а потом утро

экспресс в Рим? Гранада? Я не узнаю себя, когда отталкиваюсь от Гималаев постельного белья.

Но эта тьма глубока: теперь я согреваю тебя своей кровью, слушай эту плоть. Это гораздо правдивее, чем стихи.

Если тебе тепло, то к кому ты завтра пойдешь за этим? Это бред, пожалуйста, скажите, что этот мост не может закончиться

, так как он заканчивается

— Так вот? Его жест мог сделать ребенок или бог.- И так? — Кусаюсь! Еще немного времени. Последний из них.

Марина Цветаева. Русские стихи в переводах

1892-1941

Цветаева, одна из гигантов русской и мировой поэзии, была наделена блестящим поэтическим даром, постигшим самую грубую и суровую судьбу. Ее отец, сын сельского священника, был профессором Московского университета и основателем Московского музея изобразительных искусств. Ее мать немецкого и польского происхождения была пианисткой, училась у Антона Рубинштейна.В гимназические годы она часто путешествовала по Франции, Италии, Германии и Швейцарии. Ее первый сборник стихов «Вечерний альбом» вышел в свет в 1910 году.

Если Анна Ахматова — хранительница классических традиций, то Цветаева — новатор, равный по взрывной силе, пожалуй, только Владимиру Маяковскому. Ее поэзия — могучая Ниагара страсти, боли, метафор и музыки. Он содержит элементы заклинаний и причитаний русской старины; у него мускулистость борца.Смысловые перегибы и неожиданные ритмические прыжки — молниеносная подпись Цветаевой. Даже ее интимные тексты проникнуты свирепым симфоническим качеством, выходящим за рамки камерной музыки, которые обычно ассоциируются с такой поэзией. Ее гений проявляется также в ее прозе, статьях, переписке и личном поведении.

В 1919 году Цветаева за три месяца создала длинное (150 страниц) стихотворное повествование под названием Царь-девица (Дева-Царь), основанное на известной русской народной сказке; ее замечательная художественная сила сделала ее, по сути, настоящей девой-царем русской литературы.Она последовала за своим мужем Сергеем Эфроном в эмиграцию в Париж в 1922 году. Ее гордость не позволяла ей приспособиться к эмигрантским кругам, и она не нашла понимания в России после того, как она и ее семья вернулись в 1937 году в разгар Большого террора. . Ее муж был арестован и расстрелян; ее сестра была арестована и заключена в тюрьму; ее дочь была арестована, ей суждено было провести девятнадцать лет в трудовых лагерях. Цветаева была эвакуирована во время Великой Отечественной войны в Елабугу на реке Кама недалеко от Казани, где повесилась в момент отчаяния и одиночества.Цветаева оказала огромное влияние на поэзию как мужчин, так и женщин. Ее стихи сейчас широко публикуются на ее родине.

(PDF) ПИСЬМО АМАЗОНКЕ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ

В вашей книге есть один большой пробел, только один, огромный — сознательный или

нет? Я не верю в бессознательность мыслящих существ, тем более в мыслящих

существ, которые являются писателями, я абсолютно не верю, что женщины пишут бессознательно.

Этот пробел, оставленный пустым, эта черная дыра — Дитя.

Вы постоянно к нему возвращаетесь, вы даете ему по частоте то, что вы должны дать ему в важности

, вы подсаживаете его то тут, то там, то снова там, лишая его того крика

, который вы ему должны.

Этот крик, неужели вы его даже не слышали? «Если бы я только мог завести с тобой ребенка

!»

Эта ревность, свирепая и уникальная в мире, непримиримая, потому что неизлечима,

несравнима ни с какой другой, любой «нормальной», даже несравнимой с материнской ревностью.

Эта ревность — предчувствие неизбежного разрыва, эти широко открытые глаза смотрят на ребенка

, которого она однажды захочет, и которого вы, любимый, не можете дать ей. Эти глаза

были прикованы к будущему ребенку.

«У влюбленных нет детей». Да, но они умирают. Все они. Ромео и Джульетта,

Тристан и Изолт, Амазонка и Ахилл, Зигфрид и Брунгильда (эти всемогущие любовники

, эти разобщенные единицы, чье любовное разобщение превращает их в самый полный союз

…) И есть другие … И другие … во всех песнях, во все времена, во всех

местах … У них нет времени на будущее, которое есть ребенок, у них нет иметь ребенка

, потому что у них нет будущего, у них есть только настоящее, которое есть их любовь и их

смерть, всегда присутствующая. Они умирают — или умирает их любовь (перерождается в дружбу, в материнство

: старая Бавцида со своим старым Филимоном, старая Пульхерия со своим старым ребенком,

Афанасий — пары настолько чудовищные, что они трогательны.

Любовь сама по себе — это детство. Влюбленные — дети. У детей никогда не бывает детей.

Или — как Дафна и Хлоя — мы больше ничего о них не знаем: даже если

они продолжат жить — они умирают в нас, за нас.

Любовью жить нельзя. Единственное, что переживает любовь, — это Дитя.

И этот другой крик, разве вы никогда не слышали его? — «Как бы я хотел, чтобы у

был ребенок — без мужчины!» Улыбающийся вздох молодой девушки, наивный вздох старой

горничной и даже временами безнадежный вздох женщины — Как бы я любил одну — только свою

И вот улыбающаяся молодая девушка, которая не хочет ничего постороннего в своем теле,

, которая не хочет ни его, ни чего-либо от него, которая хочет только мое, встречает на перекрестке

другого меня, ту, которую она не хочет. должна бояться, от кого она не должна защищаться

, потому что этот другой не может причинить ей вред, так же как один (по крайней мере в молодости)

не может причинить вред самому себе.Уверенность в высшей степени иллюзорна и колеблется с первого взгляда

недоверия к девушке, чтобы рухнуть под тяжелыми ударами ее сердца

ненависти.

Но не будем забегать вперед: на данный момент она все еще счастлива и беззаботна, свободна любить

от всего сердца, без тела, любить без страха, любить, не причиняя вреда.

«Конечно, мы с вами сестры …» НАТАЛЬЯ ГОНЧАРОВА И МАРИНА ЦВЕТАЕВА — ТАЙНЫЙ МИР ПОЭЗИИ ГОНЧАРОВОЙ

«Возьмите Гончарову — она никогда не писала стихов, она никогда не жила стихами, но она понимает, потому что она смотрит и видит», — писала поэт Марина Цветаева в 1929 году, описывая проницательную оценку Натальи Гончаровой ее стихотворению «Вестнику».[1] Несмотря на то, что они поддерживали постоянный контакт в 1928-1932 годах, Цветаева не знала, что ее друг-художник действительно пробовал свои силы в поэзии. Несомненно, такое совпадение кисти и написанного слова ей показалось бы интригующим. Сегодня сохранились четыре полных записных книжки и множество отдельных рукописных стихов [2], из которых видно, что Гончарова использовала поэзию как личный дневник и средство для зарисовки мимолетных впечатлений. Это также был способ отражения, способ поиска символа, цвета или атмосферы.(Иногда Гончарова даже переходила на французский, чтобы добиться нужного тона.) Большинство ее стихов не датировано, за исключением тех, что написаны в апреле и мае 1957 года, когда 76-летняя Гончарова упомянула идею публикации. ее стих в письме к Оресту Розенфельду, хотя и с небольшой верой в жизнеспособность проекта: «Кроме того, есть еще кое-что, что я сделал для себя, сборник стихов, который, я уверен, никогда не появится в печати» [ 3]

Поэзия Гончаровой, хотя и знакома ученым, никогда не рассматривалась полностью или в связи с ее творчеством как художником.В этом контексте связь Гончаровой с Цветаевой — они были друзьями, сотрудниками и единомышленниками — приобретает особое значение. В 1932 году, стремясь запечатлеть свои впечатления от Гончаровой, Цветаева написала очерк «Наталья Гончарова — жизнь и искусство». Поэт назвал свое эссе «покушением на биографию души художника» [4]. Все факты жизни Гончаровой были почерпнуты непосредственно из разговоров Цветаевой с ней, и поэт использовал их, чтобы из первых рук оценить мир художника.Цветаева писала: «Я дорожу Гончаровой, потому что она не осознает своей ценности — ни как человека, ни как художника. Так что для меня она подобна природе, а я художник, рисующий с натуры »[5]. Собирая воедино эти« реальные »впечатления, мы можем увидеть понимание Цветаевой природы Гончаровой как художника как слияние живописи и поэзии. . С этой точки зрения стихи Гончаровой явно являются дополнением к ее искусству, тем более что ее стихи наиболее справедливо можно охарактеризовать как «любительские».

Поэзию Натальи Гончаровой условно можно разделить на несколько групп: любовные стихи, стихи о России, стихи о судьбе и призвании художника, а также цикл стихов, посвященных природе и месту в ней человека и машины.Море также является отдельным мотивом, и существует большое количество стихотворений о смерти и бессмертии, Боге и человеческой душе, большинство из которых написаны поздно в жизни художника, датированы 1957 годом.

Образы моря и побережья пронизывают очерк Цветаевой. Даже первое впечатление от улицы Висконти, улицы в Париже, где Гончарова снимала свою мастерскую, было связано с морем: «Запах моря. Нет, морской бриз — аромат мы добавляем сами ». [6] Мастерская Гончаровой в представлении Цветаевой была корабельной каютой, а ветер за окном дул с моря.В своих стихах Гончарова также ассоциировала Париж с морем:

Сегодня Париж — приморский город.
Ветерок разносит соленый запах
В конце бульвара, наверное, есть мачты.
Хотел бы я пойти на берег, посмотреть на чаек,
Послушать волны.
Ветер приносит мои мечты издалека,
И лучше доверять, чем проверять. [7]

«« Тема моря — нет, не просто море, я думаю, но свет, цвет и эта чистота… «Вот что Гончарова взяла из моря». [8] Так Цветаева записала слова художника. Морская тематика действительно появляется в картинах Гончаровой, но нечасто (как в «Море. Районистская композиция» 1912-1913 гг. или «Скала на берегу моря», начало 1920-х годов и др.) Однако в своих стихах Гончарева обращалась к этой теме чаще, и можно также сказать, что море — его свет, цвет и чистота — часто просачивается из позади других сюжетов в ее стихах и картинах.Море было не отдельной темой, а лейтмотивом, который объединил все остальные темы и раскрыл истинную сущность художника. Море имеет разные образы, являясь символом жизни и смерти:

Море с его грохотом
Холодный символ жизни.
Строить и строить,
Строить и строить,
Восстановить.
Это там, его нет.
Ушел, как будто его никогда не было… [9]

Часто изображения моря появляются в любовных стихах Гончаровой как символ надежды и отчаяния, радости быть вместе и боли разлуки:

У берега море без ветерка шумит.
У берега кипит пена.
Это должны быть слезы, слезы для тех
Кто далеко в море,
Для тех, кто никогда не вернется,

Пена из слез невест
Навсегда забытая, брошенная песням.[10]

Для Гончаровой море тоже говорило о жизни в изгнании, о тоске по родной земле, России:

Синева моря и гор утомляет,
Знойное солнце на песке ослепляет,
Волны ревут на иностранных языках,
Чириканье цикад успокаивает.
Как бы я хотел спокойно заснуть
И проснуться в березовой роще ».

Уехав навсегда с Михаилом Ларионовым из России в 1915 году, оставив родителей и брата, Гончарова снова и снова возвращается в деревню в своих стихах:

Моя страна, где я оставил всех, кто был моим,
И куда я не вернусь, даже когда мертв.
Мой дух в чужой стране Всегда, где бы я ни был, с тобой,
К твоим ногам я кладу все свои дары. [12]

Значительная часть картины Гончаровой посвящена ее «крестьянскому циклу», жизни русской деревни, трудовой жизни от сезона к сезону. Гончарова прочувствовала и выразила свое глубокое чувство принадлежности к этому миру. По словам Цветаевой: она была «деревенской девушкой»: «Когда я называю ее деревенской девушкой, я, естественно, включаю и дворянскую жизнь — все это безграничное излияние весны, тоску, вспаханные поля, реки и работу на земле […]. Страна здесь не социальный класс, а образ жизни ». [13] Гончарова была« явно кочевником, явно крестьянином ». [14]

Гончарова выразила подобное чувство в своих стихах:

Я не строил себе дом на чужбине.
Кочевник, прихожу в свою палатку.
Кочевник, я складываю свою узкую кровать. [15]

Когда Гончарова переехала за границу, образы России, которые раньше формировали ее «крестьянские» и «религиозные» картины начала 1910-х годов, нашли свое отражение в ее театральных работах, в частности, в эскизах сцен и костюмов для Русских балетов Дягилева с такие постановки, как «Золотой петушок» Римского-Корсакова (1914), «Свадьба» Стравинского (1923) и другие.И в ее театральных проектах, и в стихах Россия для Гончаровой — это фольклор, сельская жизнь, труд, религиозные праздники и обряды.

Цветаева разделила жизнь своего объекта на две части: «до России» и «после России». Гончарова увидела раскол через образы «Матушки России» и «Мачехи Европы».

В другой стране вся моя жизнь проходит,
А мачеха у меня красивая и мудрая.
Тем не менее, седые волосы моей матери,
И ее дикий, суровый взгляд

Для меня милее чужого милого лица .[16]

Наталья ГОНЧАРОВА. Ранняя весна. Триптих. 1908
Холст на дереве, масло. 110 × 223,5. Третьяковская галерея

Любой знак или искра жизни привлекали Гончарову. Природа как единый, живой, бесконечный и повторяющийся цикл была в центре ее искусства. «Растения — вот к чему я неизбежно возвращаюсь, когда думаю о Гончаровой. […] Куст, ветка, стебель, побег, лист — вот политические, этические и эстетические аргументы Гончаровой.Сама растение, отдельные растения не любит, в них любит себя. Нет, не на себя, а на то, что принадлежит ей », — писала Цветаева о любви художника к живому миру. [17] В стихах Гончаровой о природе отражены вечные циклы. Весна и осень были временами года, которые особенно привлекали ее как художницу, так и как художницу Поэт. Цветаева отметила предпочтения художника: «Что, собственно, рисовала Гончарова в России: весна, весна, весна, весна, весна. Осень, осень, осень, осень, лето, лето, зима».Почему Гончарова не любит зиму? Собственно, почему она любит его меньше, чем остальные сезоны? Просто потому, что зимой нет цветов и нет работы для крестьянина »[18]. Художник видит в зиме время, когда жизнь стоит на месте:

Свернуться калачиком
И спать под шубой?
Два стула, стол и простая кровать из досок.
Потолок свисает, как зимнее небо.
Все цепляется за зимнюю землю.[19]

Человеческая жизнь разворачивается на фоне этого вечного двигателя. Так искусно овладев природой, строя машины и фабрики, человек живет по своим правилам. Работа, управляемая машинами, бессмысленна по сравнению с дорогой Крестьянской Гончаровой:

Работаем и работаем, как вчера,
Работаем и работаем, как всегда.
Неизбежные работы в подвале.
С детских слез
До последнего вздоха
Нужно все… [20]

В своих картинах Гончарова также взяла тему машины: двигатели, фабрики, городская жизнь. В каком-то смысле ее привлекла тема: «Биплан, летящий над поездом» (1913) или «Город. Черно-желтая композиция» (1950-е). Вот комментарий Цветаевой: «Гончарова чувствует близость к природе, в то время как ее отношение к машинному миру (отчуждение, отвращение, восхищение, страх) больше похоже на любовь,« притягивающую противоположности »» [21]. Это привлекает ее как явление. , как иная жизнь.

Значительная часть поэзии Гончаровой посвящена размышлениям о своей судьбе. Довольно часто художница сравнивала свое призвание с призванием поэта. Вот как Цветаева сравнила свою жизнь с жизнью Гончаровой: «Благоприятные условия? Для художника такого не бывает. Сама жизнь — неблагоприятное состояние. Все искусство […] состоит из подавления, измельчения и разрушения жизни, даже самой счастливой жизни »[22]. Гончарова говорит о сложном пути, который идет художник / поэт в своем стихотворении« Я несу то, что дал мне Господь ». :

Все же ставни и двери закрыты,
Ваши уши не слышат,
Глаза не видят.
В волосах мерцает иней.
Века скажут вам
Что вы обездолены, презираемы.
Вы пренебрегали даром Божьим. [23]

В творчестве Гончаровой поэт избран Богом, неся истину в мир под своими лохмотьями. Поэт — это «дух Творца». [24]

Тем не менее, как голубая молния
Его пылающий взгляд Вспыхнул
Между его изогнутыми ресницами.
И руки были маленькие,
И пальцы тонкие и гибкие,
Лицо и руки темные.
Лицо с иконы. [25]

Первое впечатление Цветаевой от встречи с Гончаровой звучит примерно одинаково: «Внешний вид Гончаровой. Первое: смелость, сила. Настоятельница. […] Прямые черты лица, прямой взгляд, […] серьезность во всем ее образе «[26]

Когда Гончарова размышляла о своем призвании, она увидела судьбу, волю Бога:
Все линии, прямые и изогнутые, неподвижны,
Поскольку — это угол наклона.
Их размещение на свитке Закреплено самой жизнью
И моей слабой волей.[27]

В стихах Гончаровой можно найти не только абстрактные идеи, но и вполне реальных поэтов. Она отреагировала на трагическую смерть Владимира Маяковского [28], а в другом стихотворении, кажется, она обращается к Цветаевой:

Конечно, мы с тобой сестры,
Не по отцу и не по матери,
А по белому тополю,
Тень упавшая
Утро и вечер
На твоем дворе и мой,
По бродячему ветру…
Эти разбросанные листья
Осенний желтый
По моему и твоему двору
По желтому отблеску
В серых и карих глазах,
По четкому ритму
В мазках и слова. [29]

В процессе написания своего эссе Цветаева обнаруживала все больше и больше скрытых связей с Гончаровой: ее любимый Пушкин и семья Гончаровых [30], общая интенсивность, лежащая в основе творчества художника; Трехпрудный переулок, маленькая московская улица, на которой они оба жили в России.Возможно, это было место «двора» в цитированном выше стихотворении Гончаровой.

Любовные стихи Гончаровой отмечены драмами, которые она пережила. Ее жизнь была неразрывно связана с жизнью Михаила Ларионова. Несмотря на взлеты и падения их любви и личных отношений, оба художника провели вместе всю свою профессиональную жизнь, с 1901 года, когда они впервые встретились, до 1962 года, когда скончалась Гончарова. «Невозможно говорить о Гончаровой, не говоря о Ларионове, — написала Цветаева, а затем процитировала слова самой Гончаровой:« Ларионов — моя художественная совесть, мой камертон.[…] Мы очень разные, и он видит меня с моей точки зрения, а не со своей. И я для него то же самое ». [31] Ностальгическая поэма Гончаровой« География »- это воспоминание о жизни художников в Париже:

Сегодня утром обошел
из мест, куда мы ходили.
Вот кафе, куда мы пошли
Разделить скромный завтрак.
Вот скамейка на бульваре,
Где я тебя так часто ждал.
Мелочи, но не забытые,
Мелочи, но как больно —
Мои глаза наполняются слезами. [32]

Любовь в стихах Гончаровой приобретает трагизм безответной страсти, если не предательства. Это неразрывно связано с самопожертвованием.

Не испугаешь меня предательством,
Я знаю, что любовь и предательство неразделимы,
Предательство следует за страстью,
Как ночь следует за днем.[33]

Земная любовь — это цветение весны, за которым всегда следует осень, и чувство одиночества души, одиночества, которое каждый из нас испытывает перед лицом вечности:

Нет смысла говорить эти слова
Когда душа навсегда одна. [34]

Гончарова сочетает человеческую любовь с любовью небесной, любовью к Богу. Без Бога человек действительно одинок.

Мысли о Боге, вечности, смерти и бессмертии неотделимы от искусства Гончаровой.Впервые Цветаеву познакомили с Гончаровой косвенно, через ее иллюстрации к сборнику стихов Тихона Чурилина «Весна после смерти», изданному в 1915 году. «Основным мотивом книги было воскресение и недавняя смерть. Гончаровой, такой молодой в то время, чтобы заглянуть в эту бездну? »[35] Эти темы играли одну из центральных ролей в творчестве Гончаровой в начале 1910-х годов. В 1910 и 1911 годах она написала множество работ на религиозную тематику, в том числе иконы с изображениями святых, евангелистов, архангелов, Девы Марии и Троицы.Сериал Гончаровой «Жатва» (1911) посвящен теме Апокалипсиса. В ее более поздних работах 1950-х годов эти темы эволюционировали, чтобы стать созерцанием вечности и механизмами творения в ее абстрактных композициях вселенной и пространства.

Пространство не имеет границ
И время без начала и конца,
Как пыль в луче света,
Пробираясь сквозь ставни,
Миры плывут по
Но за пределами луча света
Мириады пылинок вращаются,
И где-то в бескрайнем космосе
Планеты плывут
В ледяной тьме.[36]

Цветаева так описывает этот аспект художника: «Гончарова отвечает смерти смертью, отвержением. […] Смерть (мертвое тело) не ее предмет. Ее тема — всегда и во всем — воскресение и жизнь. […] Гончарова — все в ней — живое утверждение жизни »[37]

Я знаю другую истину,
Что после смерти
Душа входит
В невидимый мир.
Ох, распахнутые крылья,
Ох, тоска одинокой души.[38]

В своих стихах Гончарова передает всю быстротечность земной жизни, сравнивая ее с круговоротами природы, часто используя образы весны и осени:

Для всех нас в магазине
осенних листьев.
Они еще зеленые.
В них гнездятся птицы.
Но неизбежная осень
Родился с первой листвой,
Первый весенний побег,
Первый весенний цветок.[39]

Поздние стихотворения Гончаровой, датированные апрелем-маем 1957 года, пропитаны предчувствием ее собственной смерти:

Как я устал сегодня,
Как очень устал …
Просто жду, чтобы лечь в постель.

Быть может, скоро я так устану Перед окончательным сном всех. [40]

В 1957 году, за пять лет до своей кончины, Гончарова написала свое «поэтическое завещание» («Мои дорогие друзья, прошу вас»):

Друзья мои, не ходите на мою могилу.
Мой дух часто встретишь в жизни,
А могила моя далеко.
Впереди долгий путь и грустные мысли. [41]

Поэзия Натальи Гончаровой, в отличие от стихов Цветаевой, не может быть оценена как качественная. Тем не менее Гончарова всю жизнь любила поэзию, о чем свидетельствует ее неутомимый интерес к творчеству поэтов ее поколения, таких как Цветаева, Константин Бальмонт, Тихон Чурилин, Владимир Маяковский.Еще она любила стихи Пушкина. Интерес к поэзии проявился и в иллюстрациях к сборникам стихов и отдельных стихотворений: «Весна после смерти» Чурилина, «Свейн» (Le Gars) Цветаевой, «Сказка о царе Салтане» Пушкина, Среди них «Ясные тени. Образы» Михаила Цетлина. Собственные стихи Гончаровой можно считать интересной сноской к ее творчеству как художнице. В нем можно увидеть развитие ее основных тем и эволюцию ее образов.Особенно это касается темы природы, религии и философии, а также ее воспоминаний о России. Однако для Гончаровой целью написания стихов было внутреннее желание выразить свои чувства, признаться. Ее стихи были прежде всего выражением ее внутреннего мира, ее личной и романтической жизни.

«Гончарова […] никогда не жила стихами, но понимает». В этих словах чувствуется художественное родство между поэтом Цветаевой и художницей Гончаровой.Оба были знаковыми фигурами русской культуры первой половины ХХ века. Каждый дорожил талантом и трудом друг друга. Цветаева дала нам биографию души художника и подчеркнула основные элементы ее искусства. Оценка художницы поэтом в сочетании с самооценкой художника в ее собственных стихах помогает по-новому взглянуть на творчество этой амазонки русского авангарда.

Отдел рукописей Третьяковской галереи.Ф. 180. П. 9133. С. 52. Herineafter — TG.
Эти стихотворения хранятся в Отделе рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Н.С. Гончарова, М.Ф. Ларионов.
TG. F. 180. Пункт 850. P. 2.
TG. F. 180. Позиция 1814. P. 1.
TG. Ф. 180. П. 9133. С. 60.
Там же. С. 3.
TG. Ф. 180. П. 251. С. 44.
TG. Ф. 180. П. 9133. С. 66.
TG. Ф. 180. П. 232. С. 16.
Там же.С. 7.
Там же. Стр. 17-18.
Там же. С. 10.
TG. Ф. 180. П. 9133. С. 59.
Там же.
TG. Ф. 180. П. 232. С. 62.
Там же. Стр. 10-11.
TG. Ф. 180. П. 9133. Стр. 74-75.
Там же. Стр. 60-61.
TG. F. 180. Пункт 259. Стр. 4-5.
Там же. С. 27.
TG. Ф. 180. П. 9133. С. 94.
Там же. С. 24.
TG. Ф. 180.Пункт 251. Стр. 3-4.
Там же. С. 21.
TG. F. 180. Пункт 261. P. 1.
TG. Ф. 180. П. 9133. С. 17.
TG. F. 180. Пункт 232. Стр. 36-37.
TG. Ф. 180. П. 259. С. 33.
TG. Ф. 180. П. 232. С. 48.
Жена Александра Пушкина Наталья Гончарова (1812-1863) происходила из той же семьи Гончаровых, что и художница Наталья Сергеевна Гончарова.
TG. Ф. 180. П. 9133. С. 81.
TG.F. 180. Пункт 257. P. 1.
TG. Ф. 180. П. 229. С. 4.
TG. Ф. 180. П. 232. С. 49.
TG. Ф. 180. П. 9133. Стр. 16-17.
TG. F. 180. Пункт 232. Стр. 27-28.
Там же. С. 74.
TG. Ф. 180. П. 259. С. 21-22.
TG. Ф. 180. П. 232. С. 54.
TG. Ф. 180. П. 259. С. 32.
TG. Ф. 180. П. 262. П. 1, 1 реверс.

Парижское обозрение — десять афоризмов русской революции

Марина Цветаева

Марина Цветаева — один из самых известных русских поэтов двадцатого века.Она родилась в Москве в 1892 году у отца-классика и матери-пианистки. Свой первый сборник стихов она опубликовала в семнадцать лет. Она пережила русскую революцию и последовавший за ней голод в Москве и писала о них. В 1922 году Цветаева и ее муж Сергей Эфрон вместе с двумя детьми бежали из России. Они жили в условиях растущей бедности в Париже, Берлине и Праге. В 1939 году они вернулись в Москву, а через два года, в 1941 году, ее муж и дочь были арестованы по обвинению в шпионаже.Ее муж был казнен, а дочь заключена в тюрьму. Цветаева, похоже, не знала, что ее муж был шпионом: когда полиция допросила ее, она прочитала им французский перевод своих стихов и ответила на их вопросы с таким замешательством, что полиция пришла к выводу, что она невменяема. Цветаева и ее сын были эвакуированы в Елабугу, где в августе 1941 года Цветаева покончила жизнь самоубийством. Эти афористических фраз взяты из дневников и записных книжек, которые она вела, когда жила в Москве с 1917 по 1922 год:

Предательство уже указывает на любовь.Знакомого нельзя предать.
Вы не хотите, чтобы люди знали, что вы любите определенного человека? Тогда скажите: «Я его обожаю!» Но некоторые люди знают, что это значит.
Чувственная любовь и материнство почти исключают друг друга. Подлинное материнство мужественно.
Я должен пить тебя из кружки, но я пью тебя по каплям, от которых у меня кашляет.
Сердце: это скорее музыкальный, чем физический орган.
Сколько материнских поцелуев падает на недетские головы — и сколько нематериальных — на детские!
Насыщенный раствор. Вода не может больше растворяться . Таков закон. Вы раствор, насыщенный мной. Я не бездонный чан.
Все невысказанное не сломлено. Так, например, нераскаявшееся убийство — осталось. То же самое и с любовью.
Родство по крови грубое и сильное, родство по выбору — хорошо. А что нормально может порвать.
Любить — это видеть человека таким, каким его задумал Бог, а его родители не смогли создать его. Не любить — значит видеть человека таким, каким его сделали родители. Разлюбить: значит вместо него увидеть стол, стул.

Выдержки из Земных знаков: Московские дневники, 1917–1922 гг. , Марина Цветаева, перевод Джейми Гамбрелл.Опубликовано с разрешения New York Review Books Classics.

Джейми Гэмбрелл — писатель о русском искусстве и культуре. Ее переводы включают «День опричника» Владимира Сорокина , «Метель » и, для NYRB Classics, Ice Trilogy . В 2016 году она была удостоена Премии Торнтона Уайлдера за переводы.

Марина Цветаева считается одним из самых известных поэтов России ХХ века. Наряду с многочисленными пьесами в стихах и прозе, ее произведения включают несколько стихотворений, среди которых «Поэма конца» , «Поэма горы» и «Крысолов ».

«Вам нужно искать доверчивых товарищей…» (Из цикла «Признаки земной жизни») Марины Цветаевой — Любовь как эмоциональный симбиоз, как забота о любви, как живая и как разлука посредством разыгрывания политики

Надо искать доверчивых товарищей,
Кто не может исправить чудо числом.
Но Венеция создана руками человека,
Я как ремесленник — знаю ремесло жизни:

От высокого и торжественного безмолвия моего сердца
До полного и полного забвения души:
Все ступени благочестивых человеческих чувств — от:
Моё собственное дыхание до — приказывающее дыхание остановиться.

Цветаева Марина, 18 июня 1922 г.
(Пер. Виктора Енютина)

Как это иногда бывает в стихах Цветаевой, посвященных любовным отношениям, можно заметить моменты не очень ревности, а неких «соревновательных чувств» с другими женщинами — Цветаева уважает свою человечность и не стыдится ее. На самом деле важно то, что она делает с этими чувствами, которые многие любители поэзии считают «банальными», «банальными» и недостойными поэзии. В первой строке первой строфы Цветаева как бы сравнивает себя с другими женщинами с их легковерностью, которая может устроить ее возлюбленного.Цветаева противопоставляет этой (льстивой мужчинам) легковерности — экзистенциальному мастерству своей лирической героини в любви. Она объясняет, что она подразумевает под «ремеслом жизни» во второй строфе.

Но первая строфа по-прежнему сохраняет два своеобразных момента — что значит быть «легковерным» в любви и сделать скульптуру Венеции символом любовных отношений, а не изображением объекта любви. Быть доверчивым возлюбленным, по словам Цветаевой, означает не только верить в то, что вы чувствуете, что свидетельствует о любви, и что ваш любимый тоже любит вас — любить через веру, но и — не иметь возможности «исправить чудо числом. ».Что значит — быть или не уметь исправлять чудо числом? Для доверчивых в любви чувство влюбленности подтверждается одновременной интуицией, что что-то произошло «со мной» или «с нами» как чудо, которое вызывает / бросает нас в чувство любви / бытия любимым. Но часть определения чуда состоит в том, что его нельзя (легко) повторить. Сегодня я влюблен или любим, но завтра никто не знает, что может случиться. Цветаева заявляет здесь, что настоящая любовь (основанная на реальности, а не на вере) способна продолжаться, несмотря на ее спонтанность, — это не просто возвышенное принуждение.«Исправление чуда числом» — это разница между более прочной и более человечной любовью по сравнению с любовью как навязчивой идеей или прекрасным вдохновением. Кажется, что для Цветаевой настоящая любовь — это создание из конкретной скульптуры любовных отношений, а не вмешательство сил очарования или метафоры, написанной на наших эмоциях неизвестным. Любовь способна воспроизводиться в будущем. Это вопрос любовного ремесла, а не душевная лихорадка.

В первой строке второй строфы Цветаева не употребляет русского эквивалента слова «сердце» — она говорит о душе.Но эта душа отличается от той, которую она изображает во второй строке. Здесь мы имеем дело с двумя состояниями человеческой души. Первый (душа-сердце) соответствует любовным отношениям, характерным для доверчивых товарищей, которые Цветаева определяет как переживание без особых размышлений, а скорее с сентиментальным преувеличением (все мы знаем это жалкое чувство забвения себя под влиянием любви — как ощущение нашего исчезновения в эмоциональной взаимности двоих). Но во второй строке второй строфы Цветаева обращается уже не к «торжественной безмолвию моего сердца», а к «полному и целому забвению души» — отрицанию нашей души, отрицанию самой возможности быть независимым от отношений. в.Это уровень «сознательной» приверженности отношениям, опровержение раздельного существования душ партнеров в отношениях.

В последней строке второй стойки пришло время не только превзойти жертву индивидуальных душ возлюбленных симбиотической смеси двух индивидуальностей (безмолвие сердца), но также превзойти высшую фазу любви. — сознательная преданность отношениям (забвение индивидуальной души).Цветаева упоминает духовность жизни (дыхание субъекта), но она быстро концентрируется на сверхэкзистенциальной духовности, которая возникает, когда физическое дыхание прекращается по воле субъекта (в правой части последней строки — «приказывая дыханию остановиться» ). Здесь Цветаева, кажется, говорит о том, чтобы перестать заботиться о единстве двоих, но как о продолжении любви, как о разлуке с теми, кого мы любим, как о любовном акте.

Похоже, что индивидуальная душа, потеряв себя в объединяющей силе любви, быстро восстанавливает свою духовную силу, сначала в состоянии саморефлексивной заботы о любви между двумя, а затем в состоянии стать духовным («мой собственный дыхание »как полное ощущение индивидуального существования на пути к разделению / смерти как продолжению любви).Согласно стихотворению, развитие нашей души внутри переживания любви (потеря сердца-души, потеря души как средства индивидуального существования, превращение души в экзистенциальное духовное дыхание: ощущение священности жизни и разлуки / смерти. как продолжение любви) невероятно драматичный и напряженный процесс. Для его описания Цветаева использует три двоеточия в пяти строках (в последней строке первой строфы, а также во второй и третьей строках второй строфы). Первое двоеточие вводит объяснение того, что такое «ремесло жизни» как две позиции человеческой души во взаимной любви.Здесь разница между «безмолвием сердца» (эмоциональным симбиозом) и «забвением души» («осознанной» преданностью любви) — это два шага посвящения человеческой души любовным отношениям. Вторая толстая кишка подготавливает нас к дальнейшей трансформации: индивидуальная душа восстанавливает свою отделенность от любовной близости. Теперь он любит в другом смысле, с эмоциональной дистанции. Третье двоеточие открывает последнюю титаническую встречу внутри человеческой любви — между дыханием: духовным принятием индивидуальной жизни как священного опыта и опровержением этого принятия, которое является чистым действием духа внутри любви как трансцендентности к разделению / смерти. .

Это маленькое стихотворение можно понимать не как предчувствие самоубийства Цветаевой восемнадцать лет спустя, а как знак того, что ее самоубийство стало для нее новым этапом любви к жизни извне. Это стихотворение может побудить нас попытаться понять значение ее самоубийства не как признак отчаяния (ситуации «без выхода»), а как любовь к жизни и тем, кого она любила, в ситуации, когда другие способы выразить это были ей недоступно.

«Ремесло жизни любви» — это способность перейти от «торжественного безмолвия сердца» к «полному и целому забвению души», а затем перейти / преобразовать само это противопоставление в новое с его внутренним движением из «Мое собственное дыхание» на «приказ дыханию остановиться».В новом противопоставлении «торжественное безмолвие сердца» становится «моим дыханием», а «полное и цельное забвение души» — «приказывающим дыханию остановиться». Симбиоз двух влюбленных «воскрешается» (в новом противостоянии) как симбиоз человеческой личности с ее жизнью / дыханием, а преданность возлюбленной взаимности любви — как любовная взаимность жизни и смерти.

Четыре психологических феномена внутри переживания любви изображены в четырех поэтических строках.

Письмо Амазонке — Марина Цветаева | Полная остановка

[Пресса Гадкого утенка; 2016]

Тр.Авторы: Адора Филлипс и Гаэль Коган,

Марина Цветаева, известный русский и советский поэт, пережила русскую революцию 1905 года, стала свидетельницей битвы своего мужа на стороне Белой армии и потерпела поражение после революции 1917 года, потеряла одну из своих дочерей от голода в 1920 году и бежала в Париж. с тем, что осталось от ее семьи в 1922 году. Там Цветаева познакомилась с Натали Клиффорд Барни через парижский салон Барни.

В этом году Ugly Duckling Presse выпускает первый английский перевод эссе Цветаевой, Письмо к Амазонке , первоначально написанное через десять лет после бегства в Париж.Эссе — ответ Цветаевой на книгу Барни « Pensees d’une Amazone» («Мысли амазонки») . В нем Цветаева исследует влияние женской сексуальности на ее жизненный путь. Она реагирует на восхваление Барни лесбиянства в основном через призму своего собственного опыта в гомосексуальных отношениях и своим печальным возвращением к гетеросексуальным отношениям.

Как пишет Кэтрин Чепиела во введении к Письмо к Амазонке , Натали Клиффорд Барни работает «прямо, уверенно и даже радостно в борьбе с лесбиянством вопреки социальным нормам и властям.Барни был богатым американским эмигрантом, который предпочитал интеллектуальную арену Парижа арене Штатов. Она также искала и нашла более широкое признание своей сексуальности, которую она всем сердцем приняла (во введении Сиепела называет ее одной из «наименее страдающих» лесбиянок того времени). За десятилетия до этого Барни почувствовал и поддержал необходимость поощрять и восхвалять женское литературное творчество. В 2016 году Елена Ферранте подчеркивает необходимость в женском каноне, основанном на его собственных достоинствах и отдельно от правил и традиций, регулирующих в основном западный, белый и мужской литературный канон.Барни ввел такую практику почти век назад. Хотя ее парижский салон, несомненно, был привилегированным местом, он также был средством непосредственного покровительства писателям-женщинам, включая Джуну Барнс. Беззастенчивая и восторженная поддержка Барни женской работы в сочетании с ее тенденцией персонализировать мужчин-писателей так, как были (и продолжают быть) персонализированные женщины, поставили ее в авангард, стремясь установить женский литературный канон.

Ответ Цветаевой не касается книги Барни в целом.Эссе — это попытка Цветаевой указать на то, что она считает огромным слепым пятном в ярком изображении лесбиянства Барни в книге «Мысли об амазонке» . Главный аргумент Цветаевой состоит в том, что две влюбленные женщины неизбежно разойдутся, если одна хочет ребенка от другой, но пара не может зачать ребенка естественным путем. Это неизбежная «гибель», с которой сталкиваются любые лесбийские отношения.

Цветаева, как известно, сложно перевести. Ее стихи на русском языке обыгрывают народные песни с изобретательностью, которую трудно передать на другие языки.Цветаева также писала и переводила французский и немецкий языки. Адора Филлипс и Гаэль Коган проделали замечательную работу по переводу Цветаевой с французского на английский. Здесь сохранилось впечатляющее звучание Цветаевой с использованием фрагментов и длинных тире. Эссе спело обалденной фразеологией Цветаевой («Сладость ступить ногой на сердце»). К сожалению, аргумент Цветаевой глубоко ошибочен.

Невероятно узкое определение Цветаевой того, что представляет собой «нормальная» лесбиянка, ее ограниченные представления о необходимости биологического материнства и важности материнства для «нормальной» женщины — все это приводит к тому, что эссе считается устаревшим.Примеры, приведенные Цветаевой в качестве подкрепляющего аргумента, почти исключительно анекдотичны и основаны на ее романе с Парноком.

Во введении к эссе Чепиела утверждает, что пары геев и лесбиянок, борющиеся за право иметь собственных детей, могут отождествлять себя с некоторыми аргументами Цветаевой. Сомнительно. Это эссе — защита одаренной буржуазной поэтессы относительно того, почему она не может продолжать роман со своим любовником-лесбиянкой. Это эссе о выборе , который является признаком привилегии.Цветаева взвешивает влияние гетеросексуального и гомосексуального союза для женщины на жизнь женщины, а именно на ее собственную.

Специфика этого рокового препятствия на пути к лесбийской любви подробно перечислена с подробностями, почти полностью взятыми из двухлетнего романа Цветаевой с Софией Парнок, которую часто довольно злобно называют «русской Сафо». Это страстное и взаимно плодотворное дело произошло за двадцать лет до того, как Цветаева написала эссе. Учитывая в высшей степени анекдотический характер аргумента Цветаевой, будет справедливо поинтересоваться, как ее отношения с Парнок повлияли на письмо Письмо к амазонке .

Цветаева не возражает против лесбийской любви — напротив, она превозносит ее. Она описывает лесбийский роман на его ранних стадиях языком, напоминающим прошлое и повторяющееся русское представление о лесбиянстве как нарциссизме:

Итак, молодая улыбчивая девушка, которая не хочет, чтобы в ее теле был посторонний, которая не хочет иметь с ним ничего общего и что принадлежит ему, которая хочет только то, что мое , встречает на повороте дороги. другой — меня, — она, которого ей не нужно бояться, от которого ей не нужно защищаться, потому что другой не может причинить ей вред, поскольку один не может (по крайней мере в молодости) причинить себе вред.

Любовь между женщинами она рассматривает положительно. Ее аргумент заключается в том, что жестокость природы, которая не позволяет женщине напрямую оплодотворить другую женщину, обрекает любой союз между «нормальными» лесбиянками. Цветаева определяет нормальную лесбиянку через исключение. Она исключает из своего определения следующие исключения: женщина нематериального происхождения; молодой, развратный, мелкий любитель удовольствий; заблудшая душа, ищущая в любви душу; тот, кто любит самоотверженно; и женщина не может забеременеть.Любой, кто остался после этого отсеивания и без того узкого слоя населения, представляет собой нормальную гомосексуальную женщину.

А об этой нормальной лесбиянке Цветаева пишет: «Невозможно устоять не перед соблазном мужчины, а перед потребностью в ребенке. . . Потому что, даже если бы у нас однажды был ребенок , без него , у нас никогда не было бы ее ребенка, маленького тебя, которого нужно любить ».

То, что происходит, может быть истолковано как выбор Цветаевой ретроспективно объяснить и защитить свой выбор вернуться к своему мужу Сергею Эфрону.У нее был один ребенок с ним во время романа (ее дочь Адриадна, которая была достаточно взрослой в то время, чтобы вспомнить, как проводила время с матерью и Парноком). После возвращения к Ефрону у Цветаевой родилось еще двое детей.

Жизнь, которую она построила как жена и мать, не описана в очерке, но ее работа на протяжении всей жизни неоднократно подчеркивает важность женственности и материнства для Цветаевой. Вместо того, чтобы описывать свою собственную, наполненную материнской жизнью жизнь, Цветаева вместо этого предпочитает показать в эссе мрачный портрет другой жизни: пожилой лесбиянки, одинокой и обреченной по своему выбору состариться в одиночестве.

Другой! Давай подумаем о ней. Остров. Вечно изолированный. . . Вечно проигрывая единственной игре, которая имеет значение — единственной игре, которая существует. Ненавистные. Изгнанный. Проклятый.

В другом отрывке Цветаева отмечает, что, хотя теоретически женщина может оставить и лесбиянку-любовницу, и бесплодного мужчину из-за той же неспособности обеспечить ребенка, случаи по сути разные.

Исключительный случай [бесплодный мужчина] нельзя сравнивать с законом без исключения.Вся раса, все дело, все дело в целом осуждено, когда женщины любят друг друга.
Оставить бесплодного человека его плодовитому брату — это не то же самое, что оставить вечно бесплодную любовь вечно плодовитому врагу. В первом случае я прощаюсь с мужчиной; в последнем — всей расе, всему делу, всем женщинам в одном лице.
Изменить только объект. Чтобы изменить берега и миры.

Цветаева хочет верить, что не рассталась с Парноком.Она рассталась с женщинами, и точка. Но за обширным и несколько защитным объяснением своих действий Цветаевой скрывается сожаление.

Эссе также предлагает поэтическую защиту репрессий. Цветаева хвалит сдержанность, утверждая, что для подавления требуется больше энергии и силы, чем для изгнания.

. . . для управления силой требуется гораздо более горькое усилие, чем для того, чтобы высвободить ее, а для этого совсем не требуется никаких усилий. В этом смысле вся естественная активность пассивна, в то время как вся желаемая пассивность активна (излияние — выносливость, подавление — действие).Что сложнее: удержать лошадь или дать ей бежать?

Кого на самом деле пытается убедить Цветаева? Натали Клиффорд Барни непоколебима в своей любви к лесбиянству — конечно, Цветаева ее не убеждает. Парнок мертв в конце эссе. Цветаева пытается убедить себя в этом. Тот факт, что она излагает такое дело в течение двух лет, через двадцать лет после закрытия романа, отмечает силу ее времени с Парноком.

Эссе, подходящее к концу, предлагает читателю это изображение горы.

Роковое и естественное стремление горы к долине, ручей к озеру.
К вечеру гора полностью отступает к своей вершине. Когда наступает ночь, это пик. Кажется, что его потоки текут в обратном направлении. Ночью она берет себя в руки.

Здесь «фатальная и естественная тенденция» — это пожизненное лесбиянство и, по утверждению Цветаевой, его одинокое бездетность. Лесбиянство — это движение вниз — «гора за долиной».Но Цветаева «берет себя в руки», чтобы течь назад, вверх, гора возвращается в правильное состояние.

Гора — повторяющийся личный символ Цветаевой. В 1926 году Цветаева написала Борису Пастернаку о своем явном дискомфорте по отношению к океану и о предпочтении горы. В этом письме она, возможно, дает нам невольное понимание мыслей, которые могут частично пролить свет на письмо к Амазонке .

Но вот что, Борис: я не люблю море.Не могу этого вынести. Огромный простор и не по чему ходить — это одно. В постоянном движении, и я могу только смотреть — это другое. . . А море ночью? — холодный, устрашающий, невидимый, нелюбящий, наполненный собой. . . Море никогда не кажется холодным , оно — холодным — это все его ужасные особенности. Они его суть. . . Чудовищное блюдце . Квартира, Бориса. Огромная колыбель с плоским дном, каждую минуту выкидывающая младенца (корабль). Его нельзя ласкать (слишком влажно).Ему нельзя поклоняться (слишком ужасно). . . .Море — это диктатура, Борис.
Гора — это мрак. У горы много сторон.