стратегии саморазвития человека в античной философии — Моноклер
Рубрики : Последние статьи, Психология, Философия
Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными, сделав любое пожертвование или купив что-то из нашего литературного мерча.
«Автаркия», самодостаточность и чувство меры: философ, аспирант МГУ, автор проекта «Школа мысли» Сергей Романов исследует практики саморазвития человека в философских концепциях античности — от Протагора до Эпикура, от софистов до стоиков — и разбирается, как эти практики помогают развить самообладание, обрести свободу делать собственный выбор, смотреть без страха в глаза смерти и учиться невозмутимо брать на себя ответственность за свою жизнь, реакции и поступки.
В основе данного исследования лежит антропологический принцип, согласно которому саморазвитие является человеческой деятельностью, направленной на обнаружение и культивацию внутренних сил и сущностных характеристик личности, благодаря чему человек творчески осуществляет свою самость и является активным субъектом собственной жизни.
Философия непосредственно связана с практиками самосовершенствования, но одновременно с этим в ней можно легко распознать подготовку к смерти. Как говорил Сократ в диалоге Платона «Федон»:
«Те, кто подлинно преданы философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью» [Платон, 1993. С. 14].
Озадачиться смертью — один из способов заглянуть за пределы наличного бытия, обзавестись ретроспективной точкой обзора по отношению к своему существованию. Мудрость, к которой стремится человек в упражнениях ума, — искусство жизни и умирания.
Началом антропоцентризма в западной философии часто называют изречение Протагора о том, что «человек есть мера всех вещей» [Платон, Теэтет, 152а]. Именно Протагор был одним из первых, кто поставил фигуру человека в центр не только своей философии, но в центр бытия вообще, выявляя характерные черты и особенности человека в сравнении с другими живыми существами. Один из способов интерпретации мысли Протагора заключается в следующем: каждый отдельный человек выступает мерой окружающих его вещей, в первую очередь для самого себя. Это происходит по той причине, что субъективность определяет вещи, исходя из особенностей восприятия, которые складываются благодаря уникальной совокупности опыта конкретного человека. Таким образом подчеркивается автономность точки зрения индивида, от которой и зависит то, как он воспринимает вещи, будь они хорошими или плохими, полезными или никчемными.
«Их целью была тренировка ума, но у них не было единства взглядов по вопросу о том, какой вид знаний его лучше всего тренирует» [Там же. С. 75].
Следующей существенной вехой в философии саморазвития человека является фигура Сократа, чье имя неразрывно связанно с лозунгом «Познай самого себя». Самопознание человека является фундаментом его развития, а в провокационном философствовании Сократа становится основной целью. Для Сократа познание себя невозможно в одиночку, оно осуществимо лишь через взаимодействие, поэтому подчеркивается социальная природа человека. Именно в разговоре разумных и «ответственных» людей, на пересечении вопрошания и поиска ответов вырисовывается путь к истине, а те люди, с которыми мы проходим этот путь, становятся нашими друзьями.
«У него была лишь задача – будучи человеком, вести поиск вместе с человеком. Неустанно вопрошать, проникая в любой уголок. Не доверять чему-либо или себе, а думать, спрашивать и проверять, обращая при этом человека к самому себе» [Ясперс, 2003. С. 200].
«Сократ восстановил связь образования с воспитанием высоких моральных качеств, но (в отличие от софистов) он не противопоставляет политические цели воспитанию высоких моральных качеств» [Йегер, 1997. С. 76].
Социальная гармония и политическое равновесие достигается именно воспитанием, так как от общего уровня культуры и нравственности каждого индивида зависит благосостояние общества в целом.
Диалог – верный спутник для познания внутреннего мира и нравственного развития, но его сложно назвать самодостаточным способом для познания. Поэтому в одной из сократических школ проповедуется искать истину в окружающей нас природе. Киники наставляли человека на путь отказа от желаний, утверждая, что чем меньше желаний, тем человек самодостаточнее и более независим от внешних условий или социального одобрения. Самодостаточность является высшим благом и целью саморазвития. Она подразумевает свободу от религиозных догм, социальных и культурных стереотипов о том, как необходимо себя вести.
«И единственно, что он получал от этого жизненного процесса, – это чувство полной независимости от него, презрения ко всем его формам и утверждения своей собственной духовной свободы и самодовления» [Лосев, 2000. С. 106].
Для реализации кинической стратегии необходимо полагаться лишь на практический разум и личное благосостояние, что находится в противоречии с платоническими представлениями о мире идей, всеобщих ценностях и акцентом на идеалистическом мышлении.
В философии Платона проблема человека развивается вокруг вопросов справедливости социальной жизни по отношению к индивидуальности и приближения человеческой жизни к идее Блага. Познание имеет основополагающее значение в жизни человека. Но Платон стремится убедить очистить познание от случайностей и мнений, сформировать определенные критерии истинности.
Платон один из первых подробно описывает структуру внутреннего мира человеческого Я, разделяя его на составляющие: разумное, вожделеющее и аффективное. Гармоничное устроение отношений между ними, где главную роль занимает разум, благодаря которому можно прикоснуться к чистым идеям организовать свою жизнь, исходя из знания, проистекающего из них. Чтобы душа стремилась к общему благу, необходимо, чтобы в душе человека господствовала разумная часть. Именно в стремлении к этому господству интеллектуальное и нравственное развитие является одной из важнейших задач как человека, так и государства.
Природа человека, по мнению Платона, заключается в его бессмертной душе. Душа соединяется с телом в момент рождения, она есть источник познания и жизненных сил. Именно душа отличает человека от животного.
Представление о человеке имеет дуалистический характер, так как душа бессмертна и духовна, но тело смертно и материально протяженно. В диалектике, составляющей человеческое существо, Платон выявляет присущий ему трагизм, потому как тело тянет его в мир животных, а душа в мир вечных идей. Смысл самосовершенствования человека заключается в том, чтобы соотносить свою жизнь с идеей блага. Имеется в виду не материальное благосостояние, а прикосновение к идее блага, ее реализация в собственной жизни, что достигается путем образования и воспитания.
Огромное значение в философии Платона отдаётся тому факту, что человек постоянно находится во взаимодействии с другими людьми. Тут вырисовывается парадоксальная природа индивидуальности, которая рождается из взаимодействия с другими индивидуальностями. Другой парадокс философии Платона заключается в том, что сохранение индивидуальности человека он определяет целью государства (общества). Можно сказать, что личность человека является центральной проблемой Республики.
«В совершенном государстве должна быть осуществлена справедливость» (Платон, Государство, кн. 5, 434e.).
Социальная гармония возможна в том случае, если человек признает личность других и взаимодействует с ними таким образом, чтобы его индивидуальность не была ущемлена. Это и есть справедливость, которую можно понять, как средство единства многообразия в социальном или межличностном контексте.
Исходя из вышесказанного, цель Республики – это оптимальная форма взаимодействия между людьми. Реализация этой цели возможна в том случае, если личные цели соотносятся с общими, и наоборот, чтобы система государства и её элементы двигались в одном направлении, не противореча друг другу. Однако для достижения гармонии необходимо особое внимание уделять воспитанию общих ценностей и представлений о благе. Именно в такой (теоретической или идеальной) ситуации возможно достижение реализации интересов каждого индивида и общества в целом.
«Само появление государства подчёркивает социальную природу человека, его зависимость от других людей, между которыми распределяются функции и роли социальной жизни» [Йегер, 1997. С. 245].
Однако стремление к социальной гармонии прерывается, когда власть становится самоцелью. Этот великий соблазн уводит идеал человека и государства все дальше от достижения цели. На роль правителя идеальным государством Платон ставит философа, для которого реализация власти есть добродетель. Рассудительность и справедливость такого правителя способна сделать граждан счастливыми, а небо над их головами мирным.
Обратим внимание в этом контексте на то, что самым главным производством государства является производство знаний, качество которого зависит от способности распознавать истину. Путь истины находится в череде преодолений собственных заблуждений и социальных предрассудков, выйти за рамки которых можно лишь обладая существенной храбростью и критическим мышлением.
Храбрость разума находит свое отражение в метафоре пещеры, которую обрисовывает Платон в седьмой книге «Государства». Находясь в пещере, человек опасается направить свой взор в сторону ослепляющей его истины, так как его глаза уже привыкли к невежественному мраку. Но если он осмеливается это сделать, то его ждёт перерождение, качественная перемена всего его бытия. Процесс этой трансформации является облагораживанием человека самим собой, что Платон называет «пайдейей». Это одновременно и процесс, и его результат, в котором заключается сущность человека и её разворачивание в течение жизни. Целью этого разворачивания является прообраз – идея человека, которая является пределом его становления и целью саморазвития.
Человек достигает высокого уровня саморазвития во многом благодаря общению. Эта идея подчёркивается известной формулой человека Аристотеля, где он изображает его как существо политическое, то есть существо, рождённое быть совместно. Аристотель не только философ и учёный, но еще и выдающийся наставник, он знает толк в воспитании.
Александр Македонский в изложении Плутарха говорил о своем учителе, что «Филиппу он обязан тем, что живет, а Аристотелю тем, что живет достойно» [Плутарх, 1994. С. 606].
Аристотель огромное значение в становлении личности отдает дружбе. Именно друг является надежной опорой и спутником человека, ставшего на путь самопознания, нравственного и интеллектуального совершенствования. Друг – это второе Я, через которое мы познаем свое собственное, в нем отражаются наши ценности и интересы, во взаимодействии и доверительном общении, где Я открывается в аутентичном виде.
Фундаментом человеческого развития является развитие мышления. Чтобы стать поистине человеком, должно научиться правильно мыслить. Эти правила мышления стали впоследствии формальной логикой, значение которой очень сложно переоценить. Логичность подразумевает последовательность и непротиворечивость, но человеку свойственно впадать в крайности и заблуждения, особенно находясь в одиночестве. Живя общественно, люди контролируют друг друга, помогают нащупать необходимую меру и прийти к общему благу.
Таким объединяющим благом является счастье.
«Желанно (agapeloii), разумеется, и [благо] одного человека, но прекраснее и божественней благо народа и государств» [Аристотель, 1997. С. 11].
По мнению Аристотеля, логика мысли и дела, т.е. последовательность и целенаправленность (на благо), отделяет образованного человека от необразованного. Однако достигнуть образованности весьма непросто. На это уходят годы, прежде чем возникает привычка правильного мышления и деятельности. Её формирование есть путь к счастливой жизни, суть которой удовлетворение собой и результатами своей деятельности.
Бертран Рассел в «Истории западной философии», описывая «наилучшего индивида» Аристотеля, вырисовывает образ истинного аристократа, которому свойственно прежде всего великодушие. Жизнь великодушного человека наполнена добродетелью и умеренностью, тогда как любая избыточность отдаляет человека от счастья. Такого почетного звания можно добиться постоянным нравственным самосовершенствованием, приумножением блага и минимизацией зла.
Саморазвитие состоит в стремлении к справедливости, мужеству и самообладанию, которые потенциально находятся в каждом человеке. «Ему не подобает удирать со всех ног, ни поступать против права» [Аристотель, 1997. С. 27]. Благородный муж самодостаточен, действует честно и открыто, а речь его глубока и спокойна. Он с удовольствием помогает другим, ведь помощь рождает благодарность, что, в свою очередь, приумножает благо.
Стоицизм предлагает свой путь развития человека, черты которого до сих пор высоко ценятся и транслируются в различных стратегиях по самосовершенствованию, не утрачивая своей актуальности. Один из главных принципов стоиков заключается в самообладании, которое подразумевает волевой отказ от крайних эмоциональных проявлений, таких как горе и плач, гнев и агрессия или чрезмерный сентиментализм. Обладание собой рассматривается в нескольких аспектах, подчеркивается важность умения контролировать себя, иметь высокий уровень дисциплины, выносливость и верности своим принципам.
Помимо эмоционального, волевого и нравственного самообладания большое значение имеет интеллектуальное – способность управлять своим мышлением. Практически всякая философия является дисциплиной ума, в стоицизме это проявляется как выявление в своем мышлении привычек, логических ошибок и разного рода стереотипов, которые отклоняют человека от действительности и самого себя. Использование стоической дисциплины ума способствует развитию субъектности и самосознания, важнейших компонентов развития человека.
Назидательный характер стоицизма легко соотнести с стратегической установкой на практическую реализацию его принципов в повседневности, элементы которой используются сегодня в образовательной деятельности и психотерапии. Стоицизм проповедует мужество быть собой, при этом сохраняя гибкость, не расходовать свои жизненные ресурсы там, где результат заведомо недостижим. Это ярко изображается в положении о том, что человеку разумному нет дела до того, что он не в силах изменить, а печалиться или гневаться на этот счет – безрассудство и невежество.
Для того чтобы ясно отличать то, что нам под силу, а что нет, необходимо хорошо знать себя, свои силы и их пределы. Иметь чёткое представление о собственных характеристиках позволяет рефлексия, направление взора на собственные поступки и мотивы, мысли и события, которые к ним привели. Рефлексивное мышление направлено на выявление оснований и анализ их качества.
Самодисциплина формирует «культуру себя», совокупность индивидуальных ценностей, которые реализуются в мировоззрении, деятельности и отношении человека к среде, другим и самому себе. Познавая внутреннюю природу и способы реагирования на те или иные вещи, человек способен их трансформировать в той, например, ситуации, когда его нравственное представление изменилось, а соответствующая модель поведения еще нет. Таким образом человек может менять свои привычки, избирая более конструктивные и разумные для достижения блага. Приумножая познание, сознание человека расширяется, критерии блага и истины становятся более утонченными и избирательными, а ум более проникновенным.
Мир обретает все больше деталей и нюансов. Человек – это часть природы, познание направлено на открытие ее законов, а самодисциплина на их реализацию в собственной жизни.
Нравственное развитие в стоицизме подразумевает деятельный подход к благу. Не стоит ждать особых условий или знамений, для того чтобы осуществлять добродетель. Добро является самоцелью, а его последствия в первую очередь облагораживают того, кто совершает его, а не того, кто получает. Кроме этого, всякий конфликт, или по крайней мере его масштаб, находится в руках нашего внутреннего мира, раздуть его или озадачиться компромиссом – личный выбор.
«Сегодня я избежал беспокойства от обстоятельств. Или нет, я отбросил их, потому что они были во мне, в моем собственном восприятии – не снаружи» (Аврелий М. Размышления. Кн. 9/13).
Личный выбор — это основной способ проявления свободы. Величайшей мудростью и искусством жизни является умение отличать добродетель от того, что ею не является, и приводить свои намерения в соответствие с ней.
Счастье же человека заключается в том, как он смотрит на мир, в его собственном отношении к окружающей действительности. Законы природы невозможно обуздать и подчинить, но достигнуть высокого уровня самообладания под силу человеку, поэтому свобода реализуется в способе реагирования на внешние воздействия и обстоятельства, который всегда находится в наших руках.
Сенека говорил о важности в саморазвитии человека хорошего примера, с помощью которого можно было взрастить в себе черты характера и полезные привычки, имеющиеся у наставника. «Нам нужен кто-то, по чьему образу складывался бы наш нрав» . Свобода проявляется еще и в тот момент, когда мы принимаем решение, кого и в чем сделать своим наставником. Даже подражание ему есть акт свободной воли.
То, как стоики призывают относится к ошибке, тоже имеет значение для саморазвития человека, ведь путь становления прокладывается именно благодаря ошибкам, а точнее урокам, которые мы выносим, наступая на шипы цветов жизни. Марк Аврелий говорил, что «ни с кем не случается ничего, что ему не дано вынести» .
Поэтому не стоит слишком беречься от того, чтобы не оказаться неправым, а допустив ошибку, не стоит печалиться, напротив, она достойна благодарности, ведь каждая ошибка — это ступень, это возможность стать лучше.
Рассмотрим далее, какую стратегию саморазвития предлагает нам школа Эпикура. Как известно, для эпикурейцев высшим благом является удовольствие. Однако к высшему благу относится далеко не всякое удовольствие. Минимизация страдания и максимизация удовольствия – это принцип эпикуреизма, который можно рассмотреть в связи с саморазвитием. В таком случае развитие происходит тогда, когда человек стремится к жизни, лишённой страданий, но наполненной удовольствием высшего порядка. Какие удовольствия относятся к высшему порядку и как их достигнуть? Найдя ответы на эти вопросы, у нас в руках окажется эпикурейская формула саморазвития.
В чем заключается высшее наслаждение? Прежде всего, выделяют два вида наслаждений: статическое и динамическое. Статическое – достижение состояния удовлетворения, естественного состояния, доброго здоровья, отсутствия раздражений и страданий.
«Безмятежность, проповедуемая Эпикуром, достигается не уходом от жизни и отшельничеством, как в учениях стоицизма и скептицизма, а изучением природы, знанием ее сокровенных тайн» [Комарова, 2012].
Здоровье души ценится выше и достигается сложнее. Динамическое – наслаждение, происходящее в процессе деятельности (от самого процесса), назовем его деятельностное наслаждение. Подразумевается воздействие чего-либо на организм, вызывающее приятные ощущения, или взаимодействие – игра или беседа. К динамичным относится сам процесс утоления жажды или голода, созерцания красоты.
Высшей ступенью наслаждения являются наслаждения ума. Как достигнуть высшего наслаждения? Из письма к Манекею мы получаем наставления от Эпикура о том, что должно делать молодому человеку для саморазвития. Сам он их называет «основные принципы прекрасной жизни» [Эпикур, 1955. С. 208]. Первое, на что он указывает, – это занятие философией, которые он советует и молодому, и взрослому человеку для поддержания здоровья души.
«Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься философией» [Там же. С. 209].
Главным объектом же размышлений должен быть вопрос о том, что такое счастье и как его достигнуть. Далее Эпикур призывает верить в Бога, мыслить его блаженство и бессмертие, не допуская при этом излишних фантазий и обращения к мнению толпы.
Далее, что касается ощущения приближения смерти. Страх смерти изрядно портит жизнь многим людям, поэтому стоит помнить, что «смерть не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем» [Эпикур, 1955. С. 209]. Мудрец не страшится смерти, при этом, осознавая ее неизбежность, он относится к времени бережно, качественно наполняя свою жизнь. Ценность жизни заключается не в ее продолжительности, а в ее насыщенности удовольствиями высшего порядка. Желания разделяются на три порядка, разумность жизни заключается в избрании тех, что «могут содействовать здоровью тела и безмятежности души, так как это есть цель счастливой жизни» [Там же.
С. 210]. К этой конечной цели приводит далеко не всякое удовольствие, многие из них после кратковременного наслаждения обращаются в мучение, таких надобно избегать разумной волей, дабы стремиться к высшему благу.
Высшим благом, а соответственно и целью саморазвития человека является благоразумие. «От благоразумия произошли все остальные добродетели» [Эпикур, 1955. С. 212]. Именно благоразумие говорит нам о том, «что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно» [Там же]. Кроме того, мудрец, как говорит Эпикур, с иронией относится к представлениям о непреклонной судьбе. Он признает наличие вещей, случающихся по необходимости, но также есть вещи, которые зависят от самого человека. Поэтому судьба — не результат безволия и фатального детерминизма, а творческий процесс взаимодействия человека и природы.
Чтобы еще раз подчеркнуть особое место разумности в развитии человека для Эпикура, напомним: «лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым» [Эпикур, 1955.
С. 213].
«Поэтому-то мы и называем удовольствие началом и концом счастливой жизни. Его мы познали как первое благо, прирожденное нам; с него начинаем всякий выбор и избегание; к нему возвращаемся мы, судя внутренним чувством, как мерилом, о всяком благе» [Там же. С. 211].
Основные цели саморазвития древнегреческого философа – это «автаркия», самодостаточность и чувство меры, знание себя и уверенность без иллюзорных амбиций и тревожности. Это особое состояние ума, которое достигается путем самонаблюдений и ограничения своих потребностей. По ходу движения к самодостаточности выявляются индивидуальные принципы – стержневые основы личности, на их основе становится проще отказаться от догм и социальных стереотипов, а также поддерживать дисциплину в ходе физических и интеллектуальных нагрузок, соблюдения информационной и других диет. Высокая степень самообладания приводит к признанию ответственности за свою жизнь. Не обстоятельства – я сам причина горечи и счастья.
Результатом трудов на этом поприще является безмятежность и невозмутимость.
На плюралистичной разрухе, что учинили софисты, происходит прочное учреждение связи знания и блага. Сократ провозгласил, что познавший благо к злодеяниям не приложит рук. Критерий истинности – совесть. Совесть живет в каждом человеке, нужно только дать ей волю, прислушаться к ней. Естественная, изначальная доброта души человека, добродетель в сердце. Внутренний ориентир – бессмертная душа, в ней прячется связующее звено с вечностью, в ней скрывается нечто во многом превосходящее наш индивидуальный опыт. Самодвижущийся центр, осколок вселенной, что несет в себе законы космоса и абсолютное знание. Остается лишь приложить усилия, чтобы вспомнить. Становится особой ценностью храбрость духа, интеллектуальный энтузиазм и дерзновение разума, что сподвигают выходить за пределы известного и традиционно принятого. В этом же русле стоит отметить появление отношения к жизни как к созидательному процессу, а не борьбы с обстоятельствами.
Судьба – творческий процесс взаимодействия природы и человека.
Помимо антропоцентризма, античные философы задают тренд на социальные вопросы, проблемы общежития становятся центральными. Вырисовывается образ гражданина, для которого рассудительность, благоразумие и справедливость становятся важнейшими качествами. Подчеркивается социальная природа человека, взаимодействие, особое место в жизни человека занимает общение и дружба. Дружба не только как взаимовыручка в совместном выживании, а как способ познать себя через другого, словно рассмотреть в зеркале, благодаря открытому и доверительному диалогу.
Жизненная стратегия не может обойтись без фундамента, которым являются результаты самонаблюдений. Именно на эти результаты как знание себя можно положиться в проектировании жизненного пути, когда открываются индивидуальные ценности и долгосрочные цели. Самопознание раскрывает глубины внутреннего мира, многообразие оттенков которого, кажется, способно затмить окружающую действительность.
Структурирование собственного мышления, рефлексия и формирование конструктивных привычек становятся новым инструментарием для человека, впитавшего идеи античных мудрецов.
Статья впервые была опубликована в “Сибирском философском журнале” (2021, Т. 19, № 2 С. 145-157).
Список литературы
Аврелий М. Размышления / Пер. А.К. Гаврилова. Л.: Наука, 1985.
Аристотель. Никомахова этика. М. 1997.
В. Йегер. Пайдейя. Воспитание античного грека (эпоха великих воспитателей и воспитательных систем) : в 2 т. / Пер. с нем. Μ. Н. Ботвинника. М.: Греко-лат. кабинет Ю. А. Шичалина, 1997. Т. 2.
Комарова Л. А. Пути достижения истинного счастья в философском учении Эпикура // Вестн. Тамбов. ун-та. Серия: Гуманит. науки. 2012. № 112 (8). C. 229–233.
Лосев А. Ф. История античной эстетики. Софисты. Сократ. Платон. М.: Искусство, 1969.
Платон. Теэтет // Собр. соч. в 4 т. М.: Мысль, 1993. Т. 2.
Платон. Государство // Собр. соч. в 4 т. М.: Мысль, 1994.
Т. 3.
Плутарх. Сравнительные жизнеописания. М.: Наука, 1994.
Сенека. Нравственные письма к Луцилию. М.: Наука, 1977.
Эпикур. Письмо к Менекею / Дынник М.А. (ред.). Материалисты Древней Греции: Собрание текстов Гераклита, Демокрита и Эпикура. М., 1955. С. 208–213.
Ясперс К. Сократ // История философии. Вып. 10. М.: ИФ РАН, 2003. С. 199–218.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
самопознаниестоикифилософия
Люсьен Леви-Брюль о пралогических представлениях древних — Моноклер
Рубрики : Культура, Последние статьи
Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными, сделав любое пожертвование или купив что-то из нашего литературного мерча.
Оживающие имена, неприкосновенные тени и мистическая связь между явлениями и предметами: французский философ, антрополог и этнолог Люсьен Леви-Брюль об особенной логике первобытного мышления древних людей, которая принимала любые противоречия как данность, и чувстве сопричастности ко всему живому.
Как древние люди воспринимали мир? Чем их мышление отличалось от нашего? Какие следы первобытного мышления можно найти у современного человека? Время этнологии на Моноклере: публикуем статью «Первобытное мышление» (La mentalité primitive, 1922) французского философа, антрополога и этнолога Люсьена Леви-Брюля, в которой учёный обращается к проблеме природы человеческого мышления и культурной обусловленности его развития, объясняя, чем коллективные представления древних людей отличаются от наших и как «закон сопричастности» заменял для древних наш рациональный закон причинности. Исследование основано на огромном фактическом материале, собранном во всех уголках планеты европейскими путешественниками, учеными и миссионерами в первобытных обществах.
Первобытное мышление, если рассматривать его с точки зрения содержания представлений, должно быть названо мистическим, оно должно быть названо пралогическим, если рассматривать его с точки зрения ассоциаций. Под термином «пралогический» отнюдь не следует разуметь, что первобытное мышление представляет собой какую-то стадию, предшествующую во времени появлению логического мышления.
Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловеческих существ, коллективные представления которых не подчинялись еще логическим законам? Мы этого не знаем: это, во всяком случае, весьма мало вероятно. То мышление обществ низшего типа, которое я называю пралогическим за отсутствием лучшего названия, это мышление, по крайней мере, вовсе не имеет такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится, прежде всего, подобно нашему мышлению избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совершенно нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий. Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления.
Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловеческих существ, коллективные представления которых не подчинялись еще логическим законам? Мы этого не знаем: это, во всяком случае, весьма мало вероятно. То мышление обществ низшего типа, которое я называю пралогическим за отсутствием лучшего названия, это мышление, по крайней мере, вовсе не имеет такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится, прежде всего, подобно нашему мышлению избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совершенно нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий. Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления.Первобытное мышление
«Первобытное мышление» является выражением, которым очень часто пользуются с некоторого времени.
Быть может, небесполезно будет напомнить здесь в нескольких словах, что я разумею под «первобытным мышлением».
Выражение «первобытное» является чисто условным термином, который не должен быть понимаем в буквальном смысле. Первобытными мы называем такие народности, как австралийцы, фиджийцы, туземцы Андаманских островов и т. д. Когда белые вошли в соприкосновение с этими народностями, те не знали еще металлов, и их цивилизация напоминала общественный строй каменного века. Отсюда и взялось название первобытных народов, которое им было дано. Эта «первобытность», однако, весьма относительна. О первобытном человеке в строгом смысле слова мы ровно ничего не знаем. Поэтому следует иметь в виду, что мы продолжаем пользоваться словом «первобытный» потому, что оно уже вошло в употребление, что оно удобно и что его трудно заменить.
Как бы там ни было, уместно будет предостеречь читателей против недоразумений, которые часто возникают, несмотря на мои разъяснения. Выражение «пралогическое» переводят термином «алогическое» как бы для того, чтобы показать, что первобытное мышление является нелогическим, т.
е. неспособно осознавать, судить и рассуждать подобно тому, как это делаем мы. Очень легко доказать обратное. Первобытные люди весьма часто дают доказательства своей поразительной ловкости и искусности в организации своих охотничьих и рыболовных предприятий, они очень часто обнаруживают дар изобретательности и поразительного мастерства в своих произведениях искусства, они говорят на языках, подчас очень сложных, имеющих порой столь же тонкий синтаксис, как и наши собственные языки, а в миссионерских школах индейские дети учатся так же хорошо и так же быстро, как и дети белых. Кто может закрывать глаза на столь очевидные факты?
Однако другие факты, не менее поразительные, показывают, что в огромном количестве случаев первобытное мышление отличается от нашего. Оно совершенно иначе ориентировано. Там, где мы ищем вторичные причины, устойчивые предшествующие моменты (антецеденты), первобытное мышление обращает внимание исключительно на мистические причины, действие которых оно чувствует повсюду.
Оно без всяких затруднений допускает, что одно и то же существо может в одно и то же время пребывать в двух или нескольких местах. Оно обнаруживает полное безразличие к противоречиям, которых не терпит наш разум. Вот почему позволительно называть это мышление, при сравнении с нашим, пралогическим.
Отсюда вовсе не следует, однако, что подобная мыслительная структура встречается только у первобытных людей. Можно с полным правом утверждать обратное, и что касается меня, то я всегда имел это в виду. Не существует двух форм мышления у человечества, одной пралогической, другой логической, отделенных одна от другой глухой стеной, а есть различные мыслительные структуры, которые существуют в одном и том же обществе и часто, — быть может, всегда — в одном и том же сознании.
Представления, называемые коллективными, если их определять только в общих чертах, не углубляя вопроса об их сущности, могут распознаваться по следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они передаются в ней из поколения в поколение; они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них сообразно обстоятельствам, чувства уважения, страха, поклонения и т.
д. в отношениях своих объектов. Они не зависят в своем бытии от отдельной личности, их невозможно осмыслить и понять путем рассмотрения индивида как такового.
Изучение коллективных представлений и их связей и сочетаний в низших обществах сможет, несомненно, пролить некоторый свет на генезис наших категорий и наших логических принципов. Точно исследовать, каковы руководящие принципы первобытного мышления, — вот та проблема, которая служит объектом настоящего труда. Без работ моих предшественников — антропологов и этнографов разных стран, в особенности без указаний, полученных мной из работ французской социологической школы, я бы никак не мог надеяться на разрешение этого вопроса или хотя бы даже на правильную его постановку.
Очень много помогли мне те, достаточно многочисленные в наши дни, психологи, которые вслед за Рибо стараются показать и выявить значение эмоциональных и моторных элементов в психической жизни вообще, вплоть до интеллектуальной деятельности в точном смысле слова.
«Логика чувствований» Рибо (1905), «Психология эмоционального мышления» проф. Генриха Майера (1908) (ограничимся указанием этих двух трудов) разрушили те слишком узкие рамки, в которые под влиянием формальной логики традиционная психология пыталась заключить жизнь мысли.
Безусловно, существуют черты, общие всем человеческим обществам: в этих обществах существует язык, в них передаются от поколения к поколению традиции, в них существуют учреждения более или менее устойчивого характера; следовательно, высшие умственные функции в этих обществах не могут не иметь повсюду некоторую общую основу. Но, допустив это, все же приходится признать, что человеческие общества могут иметь структуры, глубоко различные между собой, а, следовательно, и соответствующие различия в высших умственных функциях. Следует, значит, наперед отказаться от сведения умственных операций к единому типу и от объяснения всех коллективных представлений одним и тем же логическим и психологическим механизмом.
То, что я пытаюсь сделать, это предварительное исследование самых общих законов, которым подчинены коллективные представления в малокультурных обществах, особенно в самых низших из тех, которые нам известны.
Я попытаюсь построить если не тип, то, по крайней мере, сводку свойств, общих группе близких между собой типов, и определить таким образом, существенные черты мышления, свойственного низшим обществам.
Для того чтобы лучше выявить эти черты, я буду сравнивать это мышление с нашим, т. е. с мышлением обществ, вышедших из средиземноморской цивилизации, в которой развивались рационалистическая философия и положительная наука. Существенные различия между этими двумя типами резче всего бросаются в глаза, поэтому мы меньше рискуем упустить их. Для исследования мышления первобытных людей, которое является новым делом, нужна была бы, может быть, и новая терминология. Во всяком случае, необходимо будет, по крайней мере, специфицировать тот новый смысл, который должно приобрести известное количество общепринятых выражений в применении их к объекту, отличному от того объекта, который они обозначали раньше. Так, например, обстоит дело с термином «коллективные представления».
В общепринятом психологическом языке, который разделяет факты на эмоциональные, моторные (волевые) и интеллектуальные, «представление» отнесено к последней категории.
Под представлением разумеют факт познания, поскольку сознание наше просто имеет образ или идею какого-нибудь объекта. Совсем не так следует разуметь коллективные представления первобытных людей. Деятельность их сознания является слишком мало дифференцированной для того, чтобы можно было в нем самостоятельно рассматривать идеи или образы объектов, независимо от чувств, от эмоций, страстей, которые вызывают эти идеи и образы или вызываются ими. Чтобы сохранить этот термин, нам следует изменить его значение. Под этой формой деятельности сознания следует разуметь у первобытных, людей не интеллектуальный или познавательный феномен в его чистом или почти чистом виде, но гораздо более сложное явление, в котором то, что собственно считается у нас «представлением», смешано еще с другими элементами эмоционального или волевого порядка, окрашено и пропитано ими. Не будучи чистыми представлениями в точном смысле слова, они обозначают или, вернее, предполагают, что первобытный человек в данный момент не только имеет образ объекта и считает его реальным, но и надеется на что-нибудь или боится чего-нибудь, что связано с каким-нибудь действием, исходящим от него или воздействующим на него.
Действие это является то влиянием, то силой, то таинственной мощью, смотря по объекту и по обстановке, но действие это неизменно признается реальностью и составляет один из элементов представления о предмете.
Для того, чтобы обозначить одним словом это общее свойство коллективных представлений, которые занимают столь значительное место в психической деятельности низших обществ, я позволю себе сказать, что эта психическая деятельность является мистической. За неимением лучшего я буду употреблять этот термин не в силу его связи с религиозным мистицизмом наших обществ, который является чем-то в достаточной мере иным, а потому, что в самом узком смысле термин «мистический» подходит к вере в силы, влияния, действия, неприметные, неощутимые для чувств, но тем не менее реальные.
Другими словами, реальность, среди которой живут и действуют первобытные люди, сама является мистической. Ни одно существо, ни один предмет, ни одно явление природы не являются в коллективных представлениях первобытных людей тем, чем они кажутся нам.
Почти все то, что мы в них видим, ускользает от их внимания или безразлично для них. Зато, однако, они в них видят многое, о чем мы и не догадываемся. Например, для «первобытного» человека, который принадлежит к тотемическому обществу, всякое животное, всякое растение, всякий объект, хотя бы такой, как звезды, солнце и луна, наделен определенным влиянием на членов своего тотема, класса или подкласса, определенными обязательствами в отношении их, определенными мистическими отношениями с другими тотемами и т. д. Так, у гуичолов «птицы, полет которых могуч, например, сокол и орел, видят и слышат все: они обладают мистическими силами, присущими перьям их крыльев и хвоста… эти перья, надетые шаманом, делают его способным видеть и слышать все то, что происходит на земле и под землей, лечить больных, преображать покойников, низводить солнце с небес и т. д.».
А если мы возьмем человеческое тело? Каждый орган его, как об этом свидетельствуют столь распространенные каннибальские обряды, а также церемонии человеческих жертвоприношений (в Мексике, например), имеет свое мистическое значение.
Сердцу, печени, почке, глазам, жиру, костному мозгу и т. д. приписывается определенное магическое влияние.
Для первобытного сознания нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами, т. е. как более или менее сложные движения, находящиеся в определенном отношении с другими системами предшествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче говоря, весь психофизиологический процесс восприятия происходит у них так же, как и у нас. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение было бы неточным и довольно грубым.
Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений, у него сложное представление является еще недифференцированным.
Общеизвестен факт, что первобытные люди и даже члены уже достаточно развившихся обществ, сохранившие более или менее первобытный образ мышления, считают пластические изображения существ, писанные красками, гравированные или изваянные, столь же реальными, как и изображаемые существа. «У китайцев, — пишет де-Гроот, — ассоциирование изображений с существами превращается в настоящее отождествление. Нарисованное или скульптурное изображение, более или менее похожее на свой оригинал, является аlter еgо (вторым „я“) живой реальности, обиталищем души оригинала, больше того, это — сама реальность». В Северной Америке мандалы верили, что портреты заимствовали у своих оригиналов часть их жизненного начала. «Я знаю, — говорил один из мандалов, — что этот человек уложил в свою книгу много наших бизонов, я знаю это, ибо я был при том, когда он это делал, с тех пор у нас нет больше бизонов для питания».
Если первобытные люди воспринимают изображение иначе, чем мы, то это потому, что они иначе, чем мы, воспринимают оригинал. Мы схватываем в оригинале объективные реальные черты, и только эти черты: например, форму, рост, размеры тела, цвет глаз, выражение физиономии и т. д. Для первобытного человека изображение живого существа представляет смешение признаков, называемых нами объективными, и мистических свойств. Изображение так же живет, так же может быть благодатным или страшным, как и воспроизводимое и сходное с ним существо, которое замещается изображением.
Первобытные люди рассматривают свои имена как нечто конкретное, реальное и часто священное. Вот несколько свидетельств из большого количества имеющихся в нашем распоряжении. «Индеец рассматривает свое имя не как простой ярлык, но как отдельную часть своей личности, как нечто вроде своих глаз или зубов. Он верит, что от злонамеренного употребления его именем он так же верно будет страдать, как и от раны, нанесенной какой-нибудь части его тела.
Это верование встречается у разных племен от Атлантического до Тихого океана». На побережье Западной Африки «существуют верования в реальную и физическую связь между человеком и его именем: можно ранить человека, пользуясь его именем… Настоящее имя царя является тайным…».
Первобытный человек не меньше, чем о своем имени или изображении, беспокоится о своей тени. Если бы он потерял свою тень, то он счел бы себя безвозвратно потерянным. Всякое посягательство на его тень означает посягательство на него самого. Фольклор всех стран дает множество фактов подобного рода. У туземцев Фиджи считается смертельной обидой наступить на чью-нибудь тень. В Западной Африке «убийства» иногда совершаются путем вонзания ножа или гвоздя в тень человека: преступник такого рода, пойманный с поличным, немедленно подвергается казни.
Кроме того, первобытные люди вполне сознательно придают столько же веры своим сновидениям, сколько и реальным восприятиям. Вместо того чтобы сказать, как это обыкновенно делается, что первобытные люди верят тому, что они воспринимают во сне, хотя это только сон, я скажу, что они верят сновидениям именно потому, что сновидения отнюдь не являются для них низшей и ошибочной формой восприятия.
Напротив, это высшая форма: так как в ней роль материальных и осязаемых элементов является минимальной, то в ней общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно.
Этим объясняется также то почтение и благоговение, которое питают к визионерам, ясновидящим, пророкам, а иногда даже к сумасшедшим. Им приписывается специальная способность общаться с невидимой реальностью. Все эти хорошо известные факты объясняются ориентацией коллективных представлений, которые придают мистический характер и действительности, среди которой «дикарь» живет, и восприятию «дикарем» этой действительности.
Для членов нашего общества, даже наименее культурных, рассказы о привидениях, духах и т. д. являются чем-то относящимся к области сверхъестественного: между этими видениями, волшебными проявлениями, с одной стороны, и фактами, познаваемыми в результате обычного восприятия и повседневного опыта, с другой стороны, существует четкая разграничительная линия. Для первобытного же человека, напротив, этой линии не существует.
Суеверный, а часто также и религиозный человек нашего общества верит в две системы, в два мира реальностей одних — видимых, осязаемых, подчиненных неизбежным законам движения, и других — невидимых, неосязаемых, «духовных». Для первобытного мышления существует только один мир. Всякая действительность мистична, как и всякое действие, следовательно, мистичным является и всякое восприятие.
Если коллективные представления первобытных людей отличаются от наших своим по существу мистическим характером, если их мышление, как я пытался показать, ориентировано иначе, чем наше, то мы должны допустить, что и сочетание представлений в сознании первобытного человека происходит по-иному, чем у нас. Мышление низших обществ не повинуется исключительно законам нашей логики, оно, быть может, подчинено законам, которые не целиком имеют логическую природу.
Очень часто наблюдатели имели возможность собрать такие рассуждения или, точнее говоря, такие сочетания представлений, которые казались им странными и необъяснимыми.
Я приведу некоторые из них. «В Ландане засуха была однажды приписана специально тому обстоятельству, что миссионеры во время богослужения надевали особый головной убор. Миссионеры показали туземным вождям свой сад и обратили их внимание на то, что их собственные насаждения погибают от недостатка воды. Ничто, однако, не могло убедить туземцев, волнение которых не улеглось до тех пор, пока не полили обильные дожди».
В Новой Гвинее «в то время, когда я поселялся со своей женой у моту-моту, — говорит Эдельфельт, — свирепствовала по всему побережью эпидемия плеврита… Нас, естественно, обвинили, меня и жену, в том, что мы привезли с собой посланца смерти, и стали требовать громкими криками, чтобы мы, а вместе с нами и учителя полинезийской школы были подвергнуты смертной казни… Следовало, однако, указать непосредственную причину эпидемии. Сначала обвинили бывшего у меня несчастного барана: пришлось его убить, чтобы успокоить туземцев. Эпидемия не переставала косить людей, и, в конце концов, проклятия и обвинения туземцев оказались направленными на большой портрет королевы Виктории, который был прибит к стене нашей столовой».
В Танне (Новые Гибриды) туземец, проходя по дороге, видит, как на него с дерева падает змея: пусть он назавтра или на следующей неделе узнает, что сын его умер в Квинсленде, и уж он обязательно свяжет эти два факта.
Такие же ассоциации мы находим и в Северной Америке. «Однажды вечером, когда мы беседовали о животных страны, я, желая показать туземцам, что у нас, во Франции, водятся зайцы и кролики, при помощи теней моих пальцев изобразил против света на стене фигуры этих животных. По чистой случайности туземцы назавтра наловили рыбы больше обыкновенного: они решили, что причиной богатого улова были именно те фигурки, которые я им показывал».
В Новой Гвинее «туземец, возвращаясь с охоты или рыбной ловли с пустыми руками, ломает себе голову над тем, каким способом обнаружить человека, околдовавшего его оружие или сети. Он поднимает глаза и видит как раз туземца из соседнего и дружественного селения, направляющегося к кому-нибудь с визитом. Туземец обязательно подумает, что этот человек и, есть колдун, и при первом удобном случае он внезапно нападет на него и убьет».
Общепринятое объяснение всех этих фактов сводится к следующему: мы имеем здесь неправильное применение первобытными людьми закона причинности, они смешивают предшествующее обстоятельство с причиной. Это просто частный случай весьма распространенной ошибки в рассуждении, которой присвоено название софизма Роst hос, егgо ргорtег hос (после этого, значит, вследствие этого).
Несомненно, первобытные люди так же, как и цивилизованные, или, может быть, больше склонны совершать данную ошибку в рассуждении. Однако в тех фактах, которые я привел и которые являются образцами весьма многочисленного разряда фактов, заключается нечто иное, чем наивное применение принципа причинности. Не только непосредственное предшествование во времени побуждает связывать какое-нибудь явление с другим. Уловленная или замеченная последовательность явлений может внушить ассоциирование их: самая ассоциация, однако, заключается в мистической связи между предшествующим и последующим, которую представляет себе первобытный человек и в которой он убежден, как только он себе ее представил.
Последовательность во времени является элементом этой ассоциации. Но элемент этот не всегда обязателен и никогда недостаточен. Если бы дело обстояло иначе, то как объяснить, что сплошь да рядом самая постоянная, самая очевидная последовательность явлений ускользает от внимания первобытных людей? Например, «я-луо не ассоциируют дневного света с сиянием солнца: они рассматривают их, как две совершенно самостоятельных вещи, и спрашивают, что делается с дневным светом ночью». С другой стороны, туземцы часто твердо верят в такую последовательность, которая никогда не оправдывается на деле. Опыт не в состоянии ни разуверить их, ни научить чему-нибудь. В бесконечном количестве случаев мышление первобытных людей, как мы видели выше, непроницаемо для опыта.
Мистические отношения, которые так часто улавливаются в отношениях между существами и предметами первобытным сознанием, имеют одну общую основу. Все они в разной форме и разной степени предполагают наличие «партиципации» (сопричастности) между существами или предметами, ассоциированными коллективным представлением.
Вот почему, за неимением лучшего термина, я назову «законом партиципации» характерный принцип «первобытного» мышления, который управляет ассоциацией и связями представлений в первобытном сознании.
Было бы трудно дать сейчас же отвлеченную формулировку этого закона. Все же за отсутствием удовлетворительной формулы можно попытаться дать приближенное определение. Я сказал бы, что в коллективных представлениях первобытного мышления предметы, существа, явления могут быть непостижимым для нас образом, одновременно и самими собой, и чем-то иным. Не менее непостижимым образом они излучают и воспринимают силы, способности, качества, мистические действия, которые ощущаются вне их, не переставая пребывать в них.
Другими словами, для первобытного мышления противоположность между единицей и множеством, между тождественным и другим и т.д. не диктует обязательного отрицания одного из указанных терминов при утверждении противоположного, и наоборот. Эта противоположность имеет для первобытного сознания лишь второстепенный интерес.
Часто она скрадывается перед мистической общностью бытия тех существ, которые нельзя отождествлять, не впадая в нелепость. Так, например, «трумаи (племя северной Бразилии) говорят, что они — водяные животные. Бороро (соседнее племя) хвастают, что они — красные арара (попугаи)». Это вовсе не значит, что только после смерти они превращаются в арара или что арара являются превращенными в бороро и поэтому достойны соответствующего обращения. Нет, дело обстоит совершенно иначе. «Бороро, — говорит фон-ден-Штейнен, который никак не хотел поверить этой нелепице, но который должен был уступить перед их настойчивыми утверждениями, — бороро совершенно спокойно говорят, что они уже сейчас являются настоящими арара, как если бы гусеница заявила, что она бабочка». Фон-ден-Штейнен считает непостижимым, как они могут считать себя одновременно человеческими существами и птицами с красным оперением. Однако для мышления, подчиненного «закону партиципации», в этом нет никакой трудности. Все общества и союзы тотемического характера обладают коллективными представлениями подобного рода, предполагающими подобное тождество между членами тотемической группы и их тотемом.
С динамической точки зрения возникновение существ и явлений того или иного события представляет собой результат мистического действия, которое при определенных мистических условиях передается от одного предмета или существа к другому в форме соприкосновения, переноса, симпатии, действия на расстоянии и т. д. В огромном числе обществ низшего типа изобилия дичи, рыбы или плодов, правильная смена времен года, периодичность дождей — все это связывается с выполнением известных церемоний определенными людьми, обладающими специальной мистической благодатью. То, что мы называем естественной причинной зависимостью между событиями и явлениями, либо вовсе не улавливается первобытным сознанием, либо имеет для него минимальное значение. Первое место в его сознании, а часто и все его сознание занимают различные виды мистической партиципации.
Вот почему мышление первобытных людей может быть названо пралогическим с таким же правом, как и мистическим. Это, скорее, два аспекта одного и того же основного свойства, чем две самостоятельные черты.
Первобытное мышление, если рассматривать его с точки зрения содержания представлений, должно быть названо мистическим, оно должно быть названо пралогическим, если рассматривать его с точки зрения ассоциаций. Под термином «пралогический» отнюдь не следует разуметь, что первобытное мышление представляет собой какую-то стадию, предшествующую во времени появлению логического мышления. Существовали ли когда-нибудь такие группы человеческих или дочеловеческих существ, коллективные представления которых не подчинялись еще логическим законам? Мы этого не знаем: это, во всяком случае, весьма мало вероятно. То мышление обществ низшего типа, которое я называю пралогическим за отсутствием лучшего названия, это мышление, по крайней мере, вовсе не имеет такого характера. Оно не антилогично, оно также и не алогично. Называя его пралогическим, я только хочу сказать, что оно не стремится, прежде всего, подобно нашему мышлению избегать противоречия. Оно отнюдь не имеет склонности без всякого основания впадать в противоречия (это сделало бы его совершенно нелепым для нас), однако оно и не думает о том, чтобы избегать противоречий.
Чаще всего оно относится к ним с безразличием. Этим и объясняется то обстоятельство, что нам так трудно проследить ход этого мышления.
Необходимо подчеркнуть, что самый материал, которым орудует эта умственная деятельность, уже подвергся действию «закона партиципации»: коллективные представления первобытных людей являются совершенно иной вещью, чем наши понятия. Простое высказывание общего отвлеченного термина: человек, животное организм заключает в себе в подразумеваемом виде большое количество суждений, которые предполагают определенные отношения между многими понятиями. А коллективные представления первобытных людей не являются продуктом интеллектуальной обработки в собственном смысле этого слова. Они заключают в себе в качестве составных частей эмоциональные и моторные элементы, и, что особенно важно, они вместо логических отношений (включений и исключений) подразумевают более или менее четко определенные, обычно живо ощущаемые, «партиципации» (сопричастия).
Источник: Психология мышления.
Под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер и В.В. Петухова. М: Изд-во МГУ, 1980. С. 130-140.
Обложка: Рисунки на коре, аборигены Австралии (Люсьен Леви-Брюль. Первобытный менталитет. — Перевод с французского Е.Калыцикова. — СПб.: «Европейский Дом», 2002. — 400 с.)
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
антропологиякультура
Похожие статьи
уроков древних философов, которые помогут улучшить нашу жизнь сегодня | Жизнь и стиль
Четыре часа впустую бродили по магазинам ИКЕА. Мы с моим парнем давно перестали общаться. Я был готов дать пощечину следующему человеку, который произнес шведское слово. Когда я толкнула свою тележку в другую комнату, полную коробок, я глубоко вздохнула и поборола желание заплакать. Слава Богу за философию, подумал я про себя.
Философией я заинтересовался еще в подростковом возрасте. Он был в программе моей средней школы в Париже, но его образ был довольно суровым — философы были седобородыми, которые писали запутанные предложения и выглядели так, будто им нужно хорошенько помыться, верно? Но когда мне было 16, учитель дал мне экземпляр «9» Витгенштейна.
0005 Tractatus Logico-Philosophicus , и меня поразила одна фраза: «То, о чем мы не можем говорить, о том мы должны молчать».
Внезапно передо мной открылся целый мир: мир, в котором мы имели право думать и говорить, а также признавать собственное невежество – испытывать чувство удивления. С тех пор меня увлекает вопрос о том, как применить уроки философов для улучшения повседневной жизни — начиная со своей собственной.
Вернемся к моей неудачной поездке в Икею. День начался так хорошо, полный тщательного составления списков и планирования. В большинстве дней я могу лирически восхвалять опасности потребительства, но как только я действительно вошел в ошеломляющий лабиринт магазина Ikea, я хватал вещи направо и налево, наполненный ненасытной потребностью покупать вещи. Горшечные растения, подушки, точечные зажигалки, чучело крокодила. К тому времени, как я заплатил по счету в 278,50 фунтов стерлингов, меня переполняло глубокое чувство ненависти к себе. Что случилось?
Я могу винить в этом умный мерчандайзинг ИКЕА.
Или, возможно, я просто не смог сдержать свою тягу к новым блестящим вещам. Барух Спиноза дал бы другой ответ. Он считал, что нет необходимости наказывать себя за наличие желаний; на самом деле, иметь их полезно. Согласно его работе «Этика », все люди содержат существенный вид энергии, состоящий из желаний, желаний и страстей. Но вы не просто просыпаетесь утром полными их. Желание проявляется через определенные ситуации — например, при просмотре абажуров. И однажды проснувшись, он зажигает ваши мысли.
Самые мудрые люди не обязательно самые дисциплинированные
Так стоит ли мне воздержаться от покупки? Для Спинозы быть этичным не означает поклясться никогда больше не покупать безделушки. Самые мудрые люди не обязательно самые дисциплинированные. Это люди, которые могут прийти к истинному пониманию окружающего мира, того, что их тянет вниз и что их возвышает. Этика на самом деле заключается в попытке понять ваши увлечения и то, что вами движет.
Прислушиваться к своему глубочайшему «я» — это лучшая надежда, которая у вас есть.
Теперь, прежде чем отправиться в магазины, я сажусь и думаю о том, что я на самом деле ищу — не только о предметах, которые мне нужны, но и о том, что я хочу от них. Комфорт? Возбуждение? Чтобы чувствовать себя как дома в пространстве, в котором я живу? Несколько мгновений размышлений обычно выявляют желание, о котором я не знал, и означают, что я делаю лучший выбор.
Еще одна область, в которой философия изменила мою жизнь, — мой подход к здоровью. Выходные, когда мне было 20 лет, были американскими горками: в одну минуту я чувствовал себя молодым, непобедимым и готовым к вечеринке, а в следующую — мерзким похмельем. Последует период ханжеского чистого питания и трезвости. На одном из этих этапов, питаясь эфирными маслами и клише по уходу за собой, я, наконец, чувствовал себя добродетельным. Но колеса неизбежно оторвутся. Обещание, что я выпью «всего один бокал» с друзьями, закончится несколькими бутылками вина позже, и в 2 часа дня на следующий день я снова буду ненавидеть себя.
Аристотель, который много говорил о самооценке, помог мне вырваться из этого круга. В своей книге «Никомахова этика, » он попытался ответить на вопрос: «Как лучше всего действовать людям?» Напиваться каждый субботний вечер, возможно, не выход, но он все равно хотел бы, чтобы мы думали об этом как о опыте, из которого можно черпать мудрость. Он сказал, что каждый момент в вашей жизни, даже самый неловкий, можно использовать для более глубокого понимания себя. Это довольно утешительная мысль, и она помогает объяснить, почему аристотелевские идеи пережили 2500 лет, когда люди чувствовали себя виноватыми.
Для Аристотеля добродетель не означает лишение себя «плохого»; это больше о том, чтобы дать себе возможность быть счастливым. На повседневном языке быть «добродетельным» может означать быть взволнованным, очищающим соки способом, но научиться быть хорошим, в конечном счете, означает быть в большей гармонии с самим собой.
Он говорил о медитативном, мудром виде счастья, которое приходит, когда вы можете обрести мужество, равновесие и спокойствие.
Путешествие к аристотелевскому счастью не приведет к экстремальным действиям или отказу от всех углеводов после 18:00. Добродетель исходит из жизни, которая в конечном счете состоит из множества крошечных повседневных переживаний. Только терпеливо пробираясь сквозь повседневную жизнь, принимая обдуманные решения как можно чаще, вы добьетесь прогресса. Если вы сможете извлечь уроки из похмелья в воскресенье утром, в следующий раз, когда вы выйдете на улицу, вы напомните себе, что после трех стаканов, вероятно, пора перейти на воду. И, в конце концов, делать этот выбор станет обычным делом. Как сказал Аристотель: «Мы то, что мы постоянно делаем. Таким образом, совершенство — это не действие, а привычка».
Эпикур сказал, что большая часть того, что мы думаем, что мы хотим, является излишним
Философия может показаться довольно тяжелым предметом, побуждая нас размышлять над важными жизненными вопросами 24/7. На самом деле, это часто говорит нам об обратном – что мы должны меньше беспокоиться.
Я размышлял об этом во время курортного сезона, в окружении семьи и друзей, навязчиво проверяющих свои телефоны. В разгар того, что должно было стать праздничным уик-эндом отдыха, они были прикованы к бесконечному потоку новостей под предлогом, что им нужно «быть в курсе». Эпикур бы не согласился.
Многие сегодня ассоциируют греческого философа, родившегося в 341 г. до н.э., с роскошью или гедонизмом, но на самом деле учения Эпикура были больше сосредоточены на простоте. Он призвал нас признавать каждую крупицу счастья в нашей жизни, дорожить людьми и вещами, которые мы любим, и наслаждаться каждой возможностью — например, возможностью провести два дня с близкими, без новостей о Дональде Трампе.
Эпикур сказал, что мы должны работать над удовлетворением своих основных потребностей, но также понимать, что большая часть того, что, как мы думаем, мы хотим, является излишним. На самом деле наши потребности удивительно просты. Никто не нуждается в постоянном потоке уведомлений на своем телефоне, чтобы выжить.
Мы можем думать, что улучшаем себя и мир, оставаясь в курсе, но, хотя средства массовой информации показывают нам бесконечный список причин для страха, мы не можем контролировать большую часть того, о чем мы читаем. Поглощение ею не делает нас более добродетельными, альтруистичными или глубоко мыслящими. Это делает нас неспособными присутствовать в моменты, когда нам дано жить и общаться с другими. Философия помогает нам напомнить, что иногда мудрость приходит от знания меньшего. О чем мы не можем говорить, мы должны поставить наши телефоны на беззвучный режим.
1. Лгать или не лгать Философы верят в стремление к истине. Так что же сказать, когда бабушка дарит тебе на день рождения самый отвратительный свитер в мире? Сказать ей то, что ты на самом деле думаешь, разобьет ей сердце. К счастью, согласно Джону Стюарту Миллю, вам не нужно быть честным любой ценой. Иногда ложь во спасение может иметь утилитарную ценность. Спасибо, Гран.
2. Лечить разбитое сердце Хорошо, нет настоящего лекарства от разбитого сердца, кроме, пожалуй, времени.
Но скептицизм Иммануила Канта в отношении романтической страсти — вместо этого он предпочитал более глубокую и рациональную любовь — напоминает нам, что увлечение — это еще не все.
3. Стремитесь к своим целям в фитнесе Фридрих Ницшеовская концепция «воли к власти» — это интеллектуальный эквивалент вашего самого оптимистичного плейлиста для тренировок — бравурный выстрел, способный победить даже самое сильное чувство инерции.
4. Иметь дело с непонятными родственниками Вы любите своего партнера, но общение с его семьей похоже на сигнал инопланетянам. Есть причина, по которой вы не понимаете друг друга. Людвиг Витгенштейн утверждает, что каждая группа людей имеет свою уникальную культуру и код. Если вы потратите время на изучение их особого языка, вскоре вы сможете полноценно общаться.
Мари Робер — автор книги Keep It Together: Philosophy for Everyday Emergency (Scribe , £9,99).
Купите ее за 8,39 фунтов стерлингов на сайте guardianbookshop.com.
Руководство древних греков по отказу от пропаганды и дезинформации
Аша Рангаппа и Дженнифер Мерсиека |
Есть ли лекарство от дезинформации, пропаганды и других преступлений против правды?
Ответ Twitter состоял в том, чтобы добавить проверки фактов к вводящим в заблуждение утверждениям, что привело к столкновению с президентом Дональдом Трампом. Хотя эта борьба была оформлена как проблема свободы слова, древнегреческие философы, глубоко обеспокоенные тем, что означают «фейковые новости» для их собственных обществ, сказали бы, что она гораздо более глубокая и неотложная.
Какой бы технологически продвинутой ни казалась сейчас борьба между Twitter и Трампом, эта дилемма вовсе не нова. В самых первых демократиях мира — в Древней Греции — были свои трудные споры об истине, знании и демократии. Если бы древние философы были живы сегодня, они бы сказали, что это не просто потасовка из-за твитов, а момент, который требует от нас сделать фундаментальный выбор: хотим ли мы жить в обществе, которое ценит истину.
Подход афинян к этому вопросу показывает, почему если оставить пропаганду и дезинформацию беспрекословной и непроверенной, это может разрушить саму демократию.
Задолго до «фальшивых новостей» у греков был живой набор представлений об истине. Философ Сократ утверждал, что абсолютная Истина ( София ) познаваема и что мы лучше всего общаемся, когда сообщаем только эту Истину. Его ученик Платон пошел еще дальше, сказав, что к Истине можно прийти с помощью метода диалектики, что означало процесс вопрошания и проверки. Взятые вместе, Сократ и Платон предположили, что мудрость основывается не только на владении «истиной», но — как это ни парадоксально — на осознании собственного незнания ее.
Хотя мы помним Платона как великого философа демократических Афин, на самом деле он не любил демократию, потому что считал, что не каждый может получить доступ к Истине посредством диалектики. Он также не заботился об искусном ораторском искусстве — риторике — по связанной с этим причине: он беспокоился, что люди, не знающие Истины, будут использовать манипуляции и «низменную риторику», чтобы убедить аудиторию, которая не могла увидеть разницу.
В отличие от поисков философской Истины Платоном, целью софистов было Phronesis —практическая истина. Они научили, как приводить более сильные аргументы, обсуждая конкурирующие нарративы. И вместо того, чтобы искать абсолютную познаваемую Истину Сократа, софисты видели Истину как то, что сообщество равных с разными мнениями убеждало друг друга верить в истину.
По этим причинам Платон особенно скептически относился к учителям риторики, известным как софисты, среди которых были греческие риторы, такие как Горгий, — самопровозглашенные «мудрецы», взимавшие плату за обучение аристократии морали и речевой деятельности. С точки зрения Платона, софисты использовали умные риторические уловки, которые привлекали их клиентов, но не продвигали Истину. Платон считал софистов людьми, которые сами не знали Истины, но тем не менее зарабатывали на жизнь, обучая других, которые тоже не знали.
В критике Платона была доля правды, но в более широком смысле он был несправедлив.
Софисты, несмотря на свои слабости, оказались необходимыми игроками в создании действующей демократии. Почему? Потому что большинство политических решений не могли быть решены с помощью диалектики Платона. Истины еще не было, и ее не было легко найти. Итак, софисты обучали навыкам, необходимым для осуществления демократии, — тому, как достичь консенсуса в отношении истины. Они учили людей, как создавать аргументы, убеждать аудиторию верить в свою сторону и решать острые политические проблемы.
В отличие от Платона, искавшего философскую Истину, целью софистов была Фронезис — практическая истина. Они научили, как приводить более сильные аргументы, обсуждая конкурирующие нарративы. И вместо того, чтобы искать абсолютную познаваемую Истину Сократа, софисты видели Истину как то, что сообщество равных с разными мнениями убеждало друг друга верить в истину.
Конечно, если смотреть с точки зрения абсолютной Истины, Phronesis выглядит подозрительно. Когда вы слышите, как люди сегодня используют «софистику» как синоним неискренних или вводящих в заблуждение аргументов, вы слышите, как Платон разговаривает с нами на протяжении веков.
Значит, современная пропаганда и дезинформация — всего лишь софистика? Не совсем. Наша демократия на самом деле принимает и даже ценит современных софистов. По меркам древних греков сегодняшние профессора и юристы — две профессии, которые представляем мы, авторы этого эссе, — скорее считались бы софистами, чем философами. Профессора предлагают свои собственные интерпретации доказательств в своих научных дисциплинах. Юристы используют свои навыки логики и ораторского искусства, чтобы привести наиболее убедительные аргументы от имени своих клиентов. (И, как и софисты, оба зарабатывают деньги на своих усилиях.)
Чтобы защитить себя от любых суперфанатов Платона, мы должны отметить, что юристы и профессора также уделяют одинаковое внимание поиску истины. В университетских классах студенты задают вопросы своим преподавателям, и им предлагается бросить им вызов своими собственными аргументами. (Профессора права на самом деле учат по сократовскому методу!) В залах суда свидетелей подвергают перекрестному допросу, а присяжные, которых выбирают, потому что они представляют собой tabula rasa (чистый лист), должны прийти к «истине», которая понимается как лежащий где-то между конкурирующими сторонами.
Америка воплощает в себе версию демократии, принятую Аристотелем, которая сочетает в себе лучшее от Платона и софистов. Аристотель объяснял, что риторика ( Phronesis ) является аналогом диалектики ( Sophia ). Оба метода поиска истины необходимы для решения политических проблем и достижения истины.
Но проблема в том, что пропаганда и дезинформация лежат за пределами любой из этих моделей. Когда мы сталкиваемся с пропагандой и дезинформацией, ее происхождение — источники, которые ее произвели, и метод, использованный для получения результата, — обычно неясны. Пропаганда и дезинформация не предлагают ни искусных аргументов, ни строгих проверок. Пропаганда и дезинформация — это убеждение без согласия: на самом деле, предлагая новые версии «фактов», их авторы пытаются скрыть, что они вообще нас убеждают. Эти формы общения позволяют сделать вывод, основанный на манипуляции, а не на разуме. Пропаганда и дезинформация создают сферу, в которой неверие является предательством, а не общей попыткой поиска истины.
Короче говоря, целью пропаганды является не убеждение, а подчинение — она не использует ни Софию, ни Фронезис. Вот почему это излюбленная форма общения авторитарных людей. Он просто требует, чтобы мы верили, отвергая все другие претензии на истину. Это все равно, что утверждать существование абсолютной истины, но не используя для ее достижения метод диалектики, а вместо этого заявляя о каком-то секретном методе поиска истины. Обвинение в том, что что-то является «фейковой новостью» — без каких-либо доказательств или оправданий — само по себе является высшим требованием, говоря словами Джорджа Оруэлла.0089 1984 , «отвергайте показания ваших глаз и ушей».
Неявное требование повиновения, содержащееся в заведомо ложной информации, является наиболее разрушительным для демократии. Когда мы разделяем приверженность поиску истины и соглашаемся с методом ее обнаружения, мы устанавливаем важные демократические основные правила. Эти общие ценности и вера в процесс не только помогают нам прийти к совместным решениям, но также дают нам связь, которая поддерживает наше общество, когда наши правительства принимают решения или проводят политику, с которой мы можем не согласиться.
