Надо любить жизнь больше чем смысл жизни достоевский откуда это: Фёдор Михайлович Достоевский цитата: Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.

Содержание

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни ▷ Socratify.Net

25 главных цитат Фёдора Достоевского

Фёдор Михайлович Достоевский — один из самых значительных и известных в мире русских писателей и мыслителей, творчество которого знают и изучают на уроках литературы во всем мире. Фёдор Михайлович оказал огромное влияние на развитие литературы всего мира и духовного развития человечества в целом.

В его произведениях персонажи нередко живут как бы сами по себе, не подчиняясь закону причины-следствия или движению повествования в целом. А автор не описывает, а лишь сопереживает трагедии героев. За это его прозвали самым глубоко нравственным писателем, настоящим «психологом пера» и исследователем человеческой души.

— Достоевский умер, — сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
— Протестую! — горячо воскликнул Бегемот. — Достоевский бессмертен!
© Михаил Булгаков, «Мастер и Маргарита»

Мы выбрали 25 выдающихся цитат великого мыслителя о счастье, любви и жизни:

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.
Свобода не в том, чтоб не сдерживать себя, а в том, чтоб владеть собой.
Во всем есть черта, за которую перейти опасно; ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно.
Счастье не в счастье, а лишь в его достижении
.
Никто не сделает первый шаг, потому что каждый думает, что это не взаимно.
Страданием своим русский народ как бы наслаждается.
Жизнь задыхается без цели.
Перестать читать книги — значит перестать мыслить.
Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием.
В истинно любящем сердце или ревность убивает любовь, или любовь убивает ревность.
Очень немного требуется, чтобы уничтожить человека: стоит лишь убедить его в том, что дело, которым он занимается, никому не нужно.
Писатель, произведения которого не имели успеха, легко становится желчным критиком: так слабое и безвкусное вино может стать превосходным уксусом.
Человек он умный, но чтоб умно поступать — одного ума мало.
Если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камни во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели.
Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!

Тут нужно говорить глаз на глаз… чтоб душа читалась на лице, чтоб сердце сказывалось в звуках слова. Одно слово, сказанное с убеждением, с полной искренностью и без колебаний, лицом к лицу, гораздо более значит, нежели десятки листов исписанной бумаги.
Душа исцеляется рядом с детьми.
Кто хочет приносить пользу, тот даже со связанными руками может сделать много добра.
Мир спасёт красота.
В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток.
Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет.
Не засоряйте свою память обидами, а то там может просто не остаться места для прекрасных мгновений.
Я хочу хоть с одним человеком обо всём говорить, как с собой
.
Человек, умеющий обнимать – хороший человек.
Друг мой, вспомни, что молчать хорошо, безопасно и красиво.

Достоевский о смысле жизни, смерти и бессмертии человека (антропология почвенничества) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Б01 10.25991/УЯИСА.2018Л9.3.013 УДК 128

В. Ш. Сабиров, О. С. Соина *

Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ, СМЕРТИ И БЕССМЕРТИИ ЧЕЛОВЕКА (АНТРОПОЛОГИЯ ПОЧВЕННИЧЕСТВА) **

В статье анализируется одна из важнейших антропологических проблем: смысла жизни, смерти и бессмертия человека, рассмотренная с позиции почвенничества Ф. М. Достоевского, понимаемого как любовь человека к Богу, родной земле и своему народу и противостоящего попыткам идеологической переделки мира и жизни «по новому штату», что было характерно для радикальной интеллигенции дореволюционного периода и в какой-то степени свойственно определенным интеллектуальным слоям и социальным движениям современной России. Ф. М. Достоевский осмысливает и переживает проблему смысла жизни, смерти и бессмертия, отходя в ее решении от рационализма, морализма, психологизма и субъективизма, придает ей качество онтологической глубины и многомерности. Он убежден в том, что полюбить жизнь нужно и можно прежде ее смысла.

Ключевые слова: смысл жизни, смерть, бессмертие, идейность и беспочвенность интеллигенции, почвенничество, вера, любовь к земле и народу.

V. Sh. Sabirov, O. S. Soina F.M.DOSTOEVSKY ABOUT THE MEANING of LIFE, DEATH AND IMMORTALITY OF MAN (ANTHROPOLOGY OF SOIL-BOUND TRADITION)

The article covers one of the most important anthropological problems: the meaning of life, death, and the immortality of man, considered from the soil-bound tradition of F. M. Dostoevsky, understood as the love of man to God, his native land and his peoples, and withstanding the attempts to ideologically remake the world and life due to » the new

Сабиров Владимир Шакирович, доктор философских наук, профессор, Сибирский государственный университет телекоммуникаций и информатики; [email protected]; Соина Ольга Сергеевна, доктор философских наук, профессор, Сибирский государственный университет телекоммуникаций и информатики; [email protected]

** Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-0П-9000Ш8.

Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2018. Том 19. Выпуск 4 211

state», which was characteristic of the radical intellectuals of the pre-revolutionary period and to some extent characteristic of certain intellectual layers and social movements of modern Russia. F. M. Dostoevsky comprehends and experiences the problem of the meaning of life, death and immortality, moving away in its solution from rationalism, moralism, psychology and subjectivism, gives it the quality of ontological depth and multidimensionality. He is convinced that it is necessary to love the life and possible to do it before its meaning.

Keywords: the meaning of life, death, immortality, ideology and groundlessness of intellectuals, soil-bound tradition, faith, love for the land and peoples.

Мы вовсе не такие почвенники, чтоб отвергать общечеловеческий идеал и, призывая к почве, — тупить людей, суживать их горизонт и стеснять горизонт. Мы потому, главное, не таковы, что христиане, вполне христиане. А первый догмат христианства — общность закона для всех, общность идеала, все братья.

Ф. М. Достоевский

Целью данной статьи является репрезентация взглядов Ф. М. Достоевского на проблему смысла жизни, смерти и бессмертия в контексте его почвенничества, которое, с нашей точки зрения, только по трагическому недоразумению выдавалось прежде некоторыми интерпретаторами его творчества и мировоззрения как реакционно-консервативная социальная утопия националистического толка. В действительности же сам Ф. М. Достоевский еще в начале своего творчества обозначил основной нерв своих художественных и философских исканий следующим образом: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время. Я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком» [12, c. 227]. В этом плане в данной работе проблематика смысла жизни у автора «Братьев Карамазовых» предстает, как нам представляется, как последовательное развертывание антропологии почвенничества. Именно в этой констатации и заключается новизна данной работы, напрямую сопряженная с ее актуальностью, ибо великий писатель хорошо осознавал опасность и социальную деструктивность смысложизненных исканий, облекаемых в жестко идеологические и разного рода «теоретические» формулы устроения мира «по новому штату».

Надо прямо сказать, что Ф. М. Достоевский не воспринимал проблему смысла жизни и связанную с нею тему смерти и бессмертия как сугубо вербальную, не редуцировал ее к словам, идеям и идеологиям, но был глубоко убежден в ее онтологическом статусе, духовной глубине и многомерности.

Да и вообще, чтобы человек ни говорил, как бы ни заявлял себя в диалогическом пространстве великих романов писателя, смысл его жизни отнюдь не исчерпывается словом и даже более того — нередко находится в прямом и непосредственном противоречии с ним. Наиболее сокровенное в человеке Достоевского — смысл его жизни и смерти, экзистенциально-метафизическая тайна его посмертного бытия — не укладывается в жестко фиксированные границы «слова» о человеке, как понимал его М. М. Бахтин, предполагавший, что именно в словесном самовыражении персонажи Достоевского репрезентируют себя максимально обстоятельным образом [1, с. 99]. Как правило,

именно границы «слова», будь то «идея», «теория» или же наспех сочиненный индивидом миф о себе самом или же новых формах устроения мироздания, разрываются именно тогда, когда силою обстоятельств человек подходит (либо сам подводит себя) к некой последней роковой черте, отделяющей бытие от небытия, смерть от вечности.

По существу, для героев Достоевского важнейшим экзистенциальным событием, переживаемым ими с предельным напряжением всех человеческих сил и возможностей, является именно обессмысливание жизни вследствие краха ценностных оснований «идеи», с которой они всецело и безоговорочно отождествляли себя. Так, Н. А. Бердяев, анализируя роман Ф. М. Достоевского «Бесы», не без оснований констатировал:

Одержимость ложной идеей сделала Петра Верховенского нравственным идиотом. Он одержим был идеей всемирного переустройства, всемирной революции, он поддался соблазнительной лжи, допустил бесов овладеть своей душой и потерял элементарное различие между добром и злом, потерял духовный центр. В образе Петра Верховенского мы встречаемся с уже распавшейся личностью, в которой нельзя уже нащупать ничего онтологического. Он весь есть ложь и обман и он всех вводит в обман, повергает в царство лжи. Зло есть изолгание бытия, лжебытие, небытие. Достоевский показал, как ложная идея, охватившая целиком человека и доведшая его до беснования, ведет к небытию, к распадению личности [3, с. 273].

Строго говоря, человек здесь оказывается в положении, когда жизнь становится одинаково невозможной как духовно, так и эмпирически («экзистенциальный вакуум», по определению В. Франкла). Рациональное восприятие жизни, казалось бы, безупречно представленное той или иной «идеей» индивида, оказывается опровергнутым благодаря вмешательству в его судьбу неких высших сил, не учтенных калькулирующим разумом и потому разом и совершенно беспощадно разрушающих все его прежние смысложизненные построения.

Особенно интересен в этом плане знаменитый разговор Ивана и Алексея Карамазовых в трактире провинциального Скотопригоньевска. Знаменитая мысль Алеши, что для того, чтобы понять жизнь, надо полюбить ее «прежде логики», как бы раздробляется мрачным вопрошанием Ивана, задающего смысл и тональность всей дальнейшей беседе братьев: «…жизнь полюбить больше, чем смысл ее?» [6, с. 261]. По существу, герой Достоевского останавливается в трагическом недоумении перед обнаруженным им «странным» парадоксом жизни: неизменное, «от века» существование мира, смысл которого — зло и насилие (к «фактам» зла его сознание чрезвычайно пристрастно, недаром он их собирает и «коллекционирует»), и наличие в этом же самом мире явлений высочайшей человечности (бескорыстной и жертвенной любви людей друг к другу). Но если любовь он считает исторически сложившейся формой моралистического лицемерия (особенно характерна в этом плане интерпретация Иваном легенды об Юлиане Милостивом), то бессмысленность человеческих страданий (в особенности же — страданий невинных детей) разрастается в его сознании до гипертрофированных размеров. Однако в этом бунте против зловещих законов социального бытия есть и своя «высшая правда»; и она

тем очевиднее, чем меньше понимает ее сам герой Достоевского. Отрицая нравственный смысл миропорядка, в котором обречены страдать невиновные, чьи мучения не имеют и, по всей вероятности, никогда не будут иметь эквивалентного воздаяния («…Зачем мне ад для мучителей, — взывает Иван к Алеше, — что тут ад может исправить, когда те (дети. — В. С., О. С.) уже замучены?» [6, с. 277]), он подвергает сомнению ни много ни мало смысл христианских ценностей и кончает тем, что начинает сомневаться в смысле всего общественно-исторического устройства, а вместе с ним — творения Божия — земли, природы, мироздания и человеческого естества как такового. Но, как справедливо заметил Н. А. Бердяев,

устами Ивана Карамазова Достоевский произносит суд над позитивными теориями прогресса и над утопиями грядущей гармонии, воздвигнутой на страданиях и слезах предшествующих поколений. Весь прогресс человечества и все грядущее его совершенное устройство ничего не стоят перед несчастной судьбой каждого человека, самого последнего из смертных. В этом есть христианская правда. Но острие вопроса, поставленного Иваном, совсем не в этом. Он ставит вопрос свой не как христианин, верующий в божественный смысл жизни, а как атеист и нигилист, отрицающий божественный смысл жизни, видящий лишь бессмыслицу и неправду с ограниченной человеческой точки зрения. Это — бунт против божественного миропорядка, непринятие человеческой судьбы, определенной Божьим промыслом. Это — распря человека с Богом, нежелание принять страдание и жертвы, постигнуть смысл нашей жизни как искупление. Весь бунтующий ход мыслей Ивана Карамазова есть проявление крайнего рационализма, есть отрицание тайны человеческой судьбы, непостижимой в пределах и границах этого отрывка земной, эмпирической жизни. Рационально постигнуть в пределах земной жизни, почему был замучен невинный ребенок, невозможно. Самая постановка такого вопроса — атеистична и безбожна. Вера в Бога и в Божественный миропорядок есть вера в глубокий, сокровенный смысл всех страданий и испытаний, выпадающих на долю всякого существа в его земном странствовании. Утереть слезинку ребенку и облегчить его страдания есть дело любви. Но пафос Ивана не любовь, а бунт <.> В основе вопроса Ивана Карамазова лежит какая-то ложная русская чувствительность и сантиментальность, ложное сострадание к человеку, доведенное до ненависти к Богу и божественному смыслу мировой жизни. Русские сплошь и рядом бывают нигилистами-бунтарями из ложного морализма. Русский делает историю Богу из-за слезинки ребенка, возвращает билет, отрицает все ценности и святыни, он не выносит страданий, не хочет жертв. Но он же ничего не сделает реально, чтобы слез было меньше, он увеличивает количество пролитых слез, он делает революцию, которая вся основана на неисчислимых слезах и страданиях. В нигилистическом морализме русского человека нет нравственного закала характера, нет нравственной суровости перед лицом ужасов жизни, нет жертво-способности и отречения от произвола. Русский нигилист-моралист думает, что он любит человека и сострадает человеку более, чем Бог, что он исправит замысел Божий о человеке и мире [3, с. 264-265].

При этом этот бунтующий персонаж Ф. М. Достоевского и не подозревает, что его претензии не имеют никакого предметного основания и, так сказать, предъявляются «не по адресу». Как мы можем судить на основании скорбных и вместе с тем предельно рационалистически выверенных умозаключений

Ивана, он предъявляет к Богу не духовные, но именно моральные требования; и глубочайшая онтологическая несовместимость моралистически-рацио-нальных запросов Ивана и Сверх-разумная и Сверх-моральная сущность его Адресата, у Которого иная Природа и иные, непостижимые человеку на земле законы бытия, внезапно оборачивается в реальной жизни Ивана целым циклом последовательно сменяющих друг друга преступлений и катастроф, а затем уже почти ницшеанскими формами безумия. Не случайно апостол Павел давал такое наставление своей сомневающейся пастве, предостерегая ее от слишком поспешных выводов об устройстве миропорядка: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (1 Кор. 2: 14).

Тем не менее именно вера как момент экзистенциально-личностного единения человека с Богом реально, а не умозрительно прорывает кошмар и ужас эгоистического «обособления», поэтому каждый уверовавший бессмертен ровно настолько, насколько принимает этот безусловный и в своей безусловности абсолютно фундаментальный закон духовной жизни человечества. Всякие попреки, вопросы, моральное негодование (т. е. ребяческое стремление «дернуть» Бога за бороду) здесь совершенно неуместны, избыточны и ничего кроме недоумения вызвать не могут. Да и вообще, согласно Достоевскому, как мы уже неоднократно отмечали выше, смысл человеческого существования именно в силу своей онтологической всеохватности никоим образом не может быть представлен в виде моральной проповеди или еще того менее — какой-либо социальной доктрины и уж тем более — какой-либо «идеи», претендующей «переделать» «ошибочное» существование человечества «по новому штату». По сути дела, он чрезвычайно прост, прост той абсолютной гениальной наивностью жизни, которая меньше всего поддается холодному рационалистическому анализу, но всегда с готовностью открывает себя чистым и великодушным людям. У Достоевского в одной из сцен «Братьев Карамазовых» есть ситуация, когда эта вечная проблема человеческого существования получает не прямое (нормативно формулируемое), но косвенное (духовно опосредованное) разрешение.

Федор Павлович спрашивает Алешу:

— Алешка, есть бессмертие?

— Есть.

— А Бог и бессмертие?

— И Бог и бессмертие. В Боге и бессмертие [6, с. 154].

Действительно, с христианской точки зрения, у Бога нет мертвых, у Него все живы. А если живы, то реально, а не умозрительно сознают и понимают, для чего находились на земле и теперь пребывают в вечности. И знание это спасительно, ибо уничтожает жуткую непреложность земной смерти и открывает пути в будущую жизнь, существующую уже на совершенно иных основаниях. Замечательным подтверждением этому являются суждения старца Зосимы, как бы подводящего духовный итог исканиям многих мятущихся героев Достоевского:

Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле. Бог взял семена из миров иных и посеял их на земле и взрастил сад Свой и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным, если ослабеет или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и возненавидишь ее [6, с. 290-291].

Таким образом, по Достоевскому, первое необходимое условие, придающее человеческой жизни смысл и устраняющее трагедию смерти, есть вера в Бога и бессмертие души. Однако это условие составляет лишь один из важнейших элементов его антропологии почвенничества.

Другим важнейшим аспектом смысла жизни в понимании Достоевского служит теллурический момент почвенничества, т. е. связь человека с землей вообще и родной землей в частности. Об этом в свое время убедительно писал выдающийся европейский мыслитель, знаток и почитатель Ф. М. Достоевского, К. Шмитт. «Земля для него (К. Шмитта. — В. С., О. С.), пишет современный французский мыслитель А. де Бенуа, — это в большей степени исторический элемент, а не географический. Но даже и антропологический: человек — это, прежде всего, земное животное, это «землевладелец»» [2, с. 143].

Весьма симптоматично, что многие персонажи Ф. М. Достоевского в период духовного краха, парадоксальным образом сопровождающегося переживанием некоего особого экстатического восторга, падают на землю, подчеркнем, именно на родную землю, целуют ее и обливают слезами умиления, любви и высшего благоговения перед ней. В знаменитом диалоге между Иваном и Алешей, произошедшем в ординарном русском трактире провинциального городка, также особым образом воспроизводятся эти странные переживания. Однако в устах Ивана Карамазова они вдруг получают качественно иную духовную «окраску»:

Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище и никак не более. И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь [6, с. 154].

В этой цитате удивительно точно воспроизводится гедонистическая и откровенно «западническая» сущность жизневосприятия Ивана Карамазова, придающая его крайне своеобразному «почвенничеству» сугубо извращенный и глубоко обесценивающий смысл его жизни характер. Алеша же Карамазов, переживший глубокую духовную драму после смерти старца Зосимы в связи с исходившим от тела его любимого учителя и духовного наставника «тлетворным духом», дабы преодолеть безмерность выпавших на его долю страданий, вынужден был совершить особого рода онтологический «кенозис»,

«умалившись» (согласно завету старца Зосимы) до преклонения перед родной землей в молитвенном экстазе, слезах и рыданиях, а затем и в целовании ее священного лона — дарующего жизнь обновленную и принимающую в себя жизнь исчерпавшуюся, за что и был безмерно вознагражден духовным исцелением и глубоким (уже на всю оставшуюся жизнь!) пониманием смысла и предназначения человеческого бытия. Пережив этот уникальный в своем роде духовный опыт, он действительно, согласно достопамятному суждению Ф. М. Достоевского, сделался «деятельным человеколюбцем», т. е. оказался способным свободно и великодушно помогать людям, исполняя заповеди Христа. В качестве отрицательного примера, безупречно «работающего» в совершенно иных жизненных обстоятельствах, можно сослаться здесь на повесть И. С. Тургенева «Вешние воды», в которой молодой русский дворянин Д. Санин, полюбивший до глубины души итальянскую девушку Джемму, безвозвратно потерял ее, а с нею и всякий интерес к жизни, из-за фактического предательства своей родной земли, испытав ложный стыд за нее перед матерью своей названной невесты.

Тем не менее теллурическим аспектом почвеннической антропологии Достоевского не исчерпывается проблематика смысла жизни, ибо для великого писателя чрезвычайно важен и третий момент, обуславливающий смысл жизни человека — его глубокая прочувствованная принадлежность к своему народу и прочная духовная связь с ним. В этом плане Ф. М. Достоевский, прошедший через испытание каторгой и солдатчиной, перестал быть интеллигентом и носителем соответствующего, несколько брезгливого отношения к народу, который он искренне полюбил, глубоко понял и принял в свое сердце.

По необычайно прозорливой и исторически оправдавшей себя мысли Ф. М. Достоевского, значительная часть русской интеллигенции была охвачена ложной, не выверенной интеллектуально и уж тем более не восчувствованной духовно любовью к народу. Здесь уместно вспомнить знаменитое определение русской интеллигенции, данное Г. П. Федотовым: «.русская интеллигенция есть группа, движение и традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей» [14, с. 71-72]. В свое время на примере пер-соналистического прочтения жизни и творчества А. С. Пушкина и Н. А. Некрасова Ф. М. Достоевский показал, что означает в предметном своем существе истинная и ложная любовь к народу.

Полюбить, то есть пожалеть народ за его нужды, бедность, страдания, может и всякий барин, особенно из гуманных и просвещенных. Но народу надо, чтоб его не за одни страдания его любили, а чтоб полюбили и его самого. Что же значит полюбить его самого? «А полюби ты то, что я люблю, почти ты то, что я чту» — вот что значит и вот как вам ответит народ, а иначе он никогда вас за своего не признает, сколько бы вы там об нем не печалились. <.> Пушкин любил народ не за одни только страдания его. За страдания сожалеют, а сожаление так часто идет рядом с презрением [11, с. 116].

Эти замечательные слова великого писателя, полностью изжившего в себе в страданиях и муках интеллигентские комплексы, в полной мере относятся и к нему самому.

Так, Ф. М. Достоевский остро ощущал беспочвенность значительной части русской интеллигенции, которую видел в оторванности ее от деятельной и созидательной жизни своего народа, вследствие чего он одним из первых русских мыслителей подверг самой беспощадной критике мессианские претензии интеллигенции, и в особенности ее стремление осчастливить народ на основе различного рода идеологий. В то же время здесь возникает чрезвычайно много вопросов относительно духовно-нравственных и социально-гражданских качеств самого русского народа. Как оценить сейчас убежденность Ф. М. Достоевского в том, что русский народ есть «народ-богоносец», имея в виду нашу трагическую историю и слишком многие горестные реалии сегодняшнего дня?

Ф. М. Достоевский отнюдь не идеализировал духовное и моральное состояние русского народа и в этом смысле отнюдь не являлся снисходительным и благодушествующим народопоклонником: «Народ развратен; но дело в том, что он свое злое не считает за хорошее, а мы свою дрянь, заведшуюся в сердцах и уме нашем, считаем за культурную прелесть и хотим, чтоб народ пришел у нас учиться.» [8, с. 198]. Смеем предположить, что Достоевский, называя народ «богоносцем», полагал, что он в своем большинстве есть носитель некоего особого абсолюта — будь то явления духовного порядка, социальные или же моральные идеалы или еще того парадоксальнее — утопические проекты, зачастую действительно представленные в виде очередной рационально сконструированной «идеи». И в этом плане едва ли корректно представлять эту метафору «народа-богоносца» как сугубо положительное явление, предполагающее исключительную приверженность русских христианским добродетелям и соответствующему образу жизни. Не случайно именно Достоевский предчувствовал, что в качестве абсолюта, имеющего в народном сознании почти сакральное содержание, им, к сожалению, могут быть избраны весьма сомнительные в духовном плане «идеи», предполагающие возможность грядущего отрыва народа от своей национальной почвы и неизбежно следующий за этим цикл грозных социокультурных катастроф, угрожающих всему историческому бытию России в целом. Есть некоторые основания полагать, что феномен Смердякова, а вместе с ним и смердяков-щины как весьма характернейшего, в высшей степени национального социокультурного явления есть тому убедительнейшее подтверждение. Да и вообще Ф. М. Достоевский прекрасно осознавал, насколько губительны для самого народа эти страшные рецидивы русского самоотрицания, не щадящего ничего и никого — ни самого себя, ни своего Отечества, ни даже своей будущей исторической судьбы; и поэтому, как нам представляется, самоубийство Смердякова в финале последнего великого романа Ф. М. Достоевского несомненно имеет глубокий символический смысл. Следовательно, если русскому народу и суждено будет продолжить свое историческое бытие, то оно возможно, согласно глубочайшему убеждению Ф. М. Достоевского, только как существование народа духовно преображенного, прошедшего через горнило невиданных испытаний и страданий и именно благодаря им вновь обретшего путь к Христу-Спасителю на своей земле.

Здесь особенно важно подчеркнуть, что Ф. М. Достоевский, наблюдая русских людей в самых разных обстоятельствах жизни, осмыслял их историческое

и социокультурное предназначение отнюдь не сугубо позитивистским образом, и уж тем более не калькулировал некие «плюсы» и «минусы» народа в их эмпирической достоверности, но созерцал именно душу народа в ее духовной глубине. Определяя себя как «реалиста в высшем смысле этого слова», писатель дает нам указание на то, что он созерцал глубины не только души человеческой как таковой, определяя смысл и предназначение ее бытия на земле, но и народной души по преимуществу, а вместе с ней и смысл исторического бытия России, обреченной переживать бремя тягчайших социокультурных катастроф и вместе с тем пытаться обрести свое новое предназначение в человечестве. Душа же народа, в особенности такого сложного и духовно противоречивого, как русский народ, есть понятие метафизическое и именно поэтому требует глубочайших выношенных и восчувствованных духовных интуиций. Нет сомнения в том, что автор «Братьев Карамазовых» вполне обладал духовными интенциями такого рода и значения, и потому созерцал душу народную не только в ее статике и житейской единовременности, но и в ее глубинной историософской перспективе.

Здесь необходимо понять, так что же в русском народе пленяло и вдохновляло Ф. М. Достоевского? Если мы сумеем ответить на этот вопрос, то поймем смысл и суть почвенничества писателя в рассматриваемом нами аспекте. Так, еще на каторге Ф. М Достоевский обнаружил, что русских отличает отнюдь не племенная солидарность, к которой в обыденном, сугубо житейском плане они практически равнодушны, в то время как определяющее значение для них имеет глубинное, духовное самоощущение себя как народа, имеющего великое историческое задание, предназначение которого, как правило, становится внятным для него во время переломных моментов своей судьбы или чрезвычайных социокультурных потрясений, столь же конкретно национальных, сколько и безусловно всемирных. Потом в знаменитой Пушкинской речи он разовьет эту мысль до понятия всечеловечности русских.

Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия [11, с. 131].

Человеческая же суть русского народа питается прежде всего его христианскими корнями, глубоко укорененными в его особом этосе, привычках и быте, а главное — в особом миропонимании, смысле и предназначения своего бытия на земле, позволяющего ему нередко провидеть человеческие качества в недавнем враге и прощать ему обиды и преступления «по Христову евангельскому закону».

Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина. Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю «в рабском виде исходил, благословляя» Христос. Почему же нам не вместить последнего слова Его? Да и Сам Он не в яслях ли родился? [11, с. 148].

Насколько прав был Ф. М. Достоевский относительно русского народа и особенного, только ему присущего смысла и назначения его существования в его теллурической глубине и историософских перспективах и возможностях, нельзя судить только по трагическому для русских опыту ХХ в. Жизнь продолжается, и Россия осуществляет свое историческое движение, в котором зримо наметилась тенденция возврата русского народа к своим святыням. На этом пути рождаются и новые мученики за веру (например, простой русский солдат Евгений Родионов отказался снять свой нательный крест, за что и погиб от рук чеченских боевиков, а молодой российский офицер Александр Прохоренко, будучи корректировщиком, в бою с исламистскими радикалами под сирийской Пальмирой вызвал на себя огонь артиллерии и погиб, повторив подвиг своих соотечественников, воевавших на фронтах Великой Отечественной войны). Здесь вполне уместно вспомнить слова Н. А. Бердяева, сказавшего, что «Достоевский видит русскую почву в самых глубоких пластах земли, какие обнаруживаются и после землетрясений и провалов. Это — не бытовая почвенность. Это — онтологическая почвенность, узнание народного духа в самой глубине бытия» [4, с. 115]. Мы, по-видимому, вправе констатировать здесь некое глубинное совпадений смыслов, точнее некий выстраданный Ф. М. Достоевским особый «круг мысли», явно обозначенный в его почвенничестве, где духовный аспект понятия почвы, его народный аспект и смысл человеческого бытия в его прямом религиозно-философском выражении фактически сливаются и взаимно определяют друг друга. Как тут не вспомнить знаменитое латинское выражение: «Vox populi, vox dei (Глас народа — глас Божий)»?! И если этот сложный синтез духовного и теллурического, народа и земли, антропологии и почвы когда-либо осуществится эмпирически, и народ каким-то особым, только одному ему присущим способом сумеет обрести самого себя на своей земле, то наконец-то сбудется знаменитое пророчество Ф. М. Достоевского о том, что уже погибающий народ-богоносец вдруг воскреснет, подобно Лазарю, сядет у ног Христа, чем повергнет в величайшее изумление многие страны, народы и государства, внешне выглядящие гораздо привлекательнее, нежели русские и их многострадальное Отечество.

Таким образом, мы считаем необходимым еще раз подчеркнуть, что почвенническую антропологию Достоевского в контексте разрешения им проблемы смысла жизни, смерти и бессмертия никоим образом не следует представлять в виде сугубо рациональной, умозрительно постулируемой идеи, концепции или теоретического конструкта. По-видимому, она являет собой некий сложный духовный синтез смысложизненных оснований человека, уходящих в сферу трансцендентного бытия, в то же время укорененных в теллурической глубине, приверженности родной земле, а также предполагающей неразрывную связь со своим народом, приятием его исторического пути и судьбы в самых неожиданных и порой парадоксальных формах и проявлениях.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. — М.: Художественная литература, 1972.

2. Бенуа де А. Карл Шмитт сегодня. — М.: ИОИ, 2014.

3. Бердяев Н. А. Духи русской революции // Вехи. Из глубины. — М.: Правда, 1991.

4. Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского // Н. Бердяев о русской философии: в 2 ч. Ч. 1 / сост. Б. В. Емельянов, А. И. Новиков. — Свердловск: Изд-во Уральского ун-та. 1991.

5. Достоевский Ф. М. Бесы // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1974. — Т. 10.

6. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1976. — Т. 14.

7. Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1876 г. // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1981. — Т. 22.

8. Достоевский Ф. М. Дневник писателя за 1876 год // Достоевский Ф. М. Полн. собр.соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1982. — Т. 24.

9. Достоевский Ф. М. Пушкин, Лермонтов и Некрасов / Дневник писателя 1880 сентябрь — декабрь // Достоевский Ф. М. Полн. собр.соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1984. — Т. 26.

10. Достоевский Ф. М. Объяснительное слово по поводу печатаемой ниже речи о Пушкине // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1984. — Т. 26.

11. Достоевский Ф. М. Пушкин (Очерк) // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. — Л.: Наука, 1984. — Т. 26.

12. Мочульский К. В. Достоевский. Жизнь и творчество // Гоголь. Соловьев. Достоевский. — М., Республика. 1995.

13. Толстой Л. Н. Исповедь // Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 22 т. — М.: Художественная литература, 1983. — Т. 16.

14. Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции // Федотов Г. П. Грехи и судьба России: в 2 т. — СПб.: София, 1991. — Т. 1.

Федор Достоевский — фото, биография, личная жизнь, романы, причина смерти

Биография

Федор Михайлович Достоевский появился на свет 11 ноября 1821 года в Москве. Его отец Михаил Андреевич происходил из рода шляхтичей Достоевских герба Радван. Он получил медицинское образование и работал в Бородинском пехотном полку, Московском военном госпитале, а также в Мариинской больнице для неимущих. Мать будущего прославленного писателя, Нечаева Мария Федоровна, была дочерью столичного купца.

Родители Федора не были богатыми людьми, однако они неустанно трудились, чтобы обеспечить семью и дать детям хорошее образование. Впоследствии Достоевский не раз признавался, что безмерно благодарен отцу и матери за прекрасное воспитание и образование, которое стоило им тяжелого труда.

Читать мальчика научила мать, она использовала для этого книгу «104 Священные Истории Ветхого и Нового Завета». Отчасти поэтому в знаменитой книге Достоевского «Братья Карамазовы» персонаж Зосима в одном из диалогов рассказывает, что в детстве научился читать именно по этой книге.

Навыки чтения юный Федор осваивал и на библейской Книге Иова, что также нашло отражение в его последующих произведениях: писатель использовал свои размышления о данной книге при создании известного романа «Подросток». Отец также вносил свою лепту в образование сына, обучая его латыни.

Федор Достоевский
Posted by Володимир Дорош on Saturday, July 12, 2014

Федор Достоевский в молодости

В общей сложности в семье Достоевских родилось семь детей. Так, у Федора был старший брат Михаил, с которым он был особенно близок, и старшая сестра Варвара. Кроме того, у него были младшие братья Андрей и Николай, а также младшие сестры Вера и Александра.

В юности Михаила и Федора обучал на дому Н.И. Драшусов, преподаватель Александровского и Екатерининского училищ. С его помощью старшие сыновья Достоевских изучали французский язык, а сыновья преподавателя, А.Н. Драшусов и В.Н. Драшусов, обучали мальчиков математике и словесности соответственно. В период с 1834 по 1837 годы Федор и Михаил продолжили обучение в столичном пансионе Л.И. Чермака, который тогда был весьма престижным учебным заведением.

В 1837 году случилось ужасное: Мария Федоровна Достоевская скончалась от чахотки. Федору в момент смерти матери было всего 16 лет. Оставшись без жены, Достоевский-старший решил отправить Федора и Михаила в Санкт-Петербург, в пансион К.Ф. Костомарова. Отец хотел, чтобы мальчики впоследствии поступили в Главное инженерное училище. Интересно, что оба старших сына Достоевского на тот момент увлекались литературой и хотели посвятить ей свою жизнь, но отец не воспринимал их увлечение всерьез.

Перечить воле отца мальчики не смели. Федор Михайлович успешно прошел обучение в пансионе, поступил в училище и окончил его, однако все свободное время он посвящал чтению. Шекспир, Гофман, Байрон, Гёте, Шиллер, Расин, Гомер, Лермонтов, Гоголь, Пушкин – произведения всех этих прославленных авторов он глотал взахлеб, вместо того, чтобы увлеченно постигать азы инженерной науки.

В 1838 году Достоевский вместе с приятелями даже организовали в Главном инженерном училище собственный литературный кружок, в который, помимо Федора Михайловича, вошли Григорович, Бекетов, Витковский, Бережецкий. Уже тогда писатель начал создавать свои первые произведения, но все же не решался окончательно встать на путь литератора. Завершив обучение в 1843 году, он даже получил должность инженера-подпоручика в Петербургской инженерной команде, однако продержался на службе недолго. В 1844 году он решил заниматься исключительно литературой и подал в отставку.

Личная жизнь

Первой супругой Достоевского стала Мария Исаева, с которой он познакомился вскоре после возвращения из каторги. В общей сложности брак Федора и Марии продлился порядка семи лет, до скоропостижной кончины супруги писателя в 1864 году.

Во время одной из своих первых поездок за границу в начале 1860-ых годов Достоевского очаровала эмансипированная Аполлинария Суслова. Именно с нее была написана Полина в «Игроке», Настастья Филипповна в «Идиоте» и ряд других женских персонажей.

Хотя накануне сорокалетнего юбилея за плечами у писателя были, как минимум, продолжительные отношения с Исаевой и Сусловой, на то время его женщины еще не подарили ему такое счастье, как дети. Этот недостаток восполнила вторая жена писателя — Анна Сниткина. Она стала не только верной супругой, но и прекрасным помощником писателя: взяла на себя хлопоты по изданию романов Достоевского, рационально решала все финансовые вопросы, готовила к изданию свои воспоминания о гениальном муже. Роман «Братья Карамазовы» Федор Михайлович посвятил именно ей.

Анна Григорьевна родила супругу четверых детей: дочерей Софью и Любовь, сыновей Федора и Алексея. Увы, Софья, которая должна была стать первым ребенком супружеской четы, скончалась через несколько месяцев после родов. Из всех детей Федора Михайловича продолжателем его писательского рода стал только сын Федор.

Начало творческого пути

Хотя семья и не одобряла решения молодого Федора, он усердно принялся корпеть над начатыми ранее произведениями и развивать идеи новых. 1844 год ознаменовался для начинающего писателя выходом его первой книги – «Бедные люди». Успех произведения превзошел все ожидания автора. Критики и литераторы высоко оценили роман Достоевского, поднятые в книге темы нашли отклик в сердцах у многих читателей. Федора Михайловича приняли в так называемый «кружок Белинского», его начали называть «новым Гоголем».

Успех продлился недолго. Примерно через год Достоевский представил на суд публики книгу «Двойник», однако она оказалась непонятной для большинства почитателей таланта молодого гения. Восторг и восхваление писателя сменились критикой, неудовлетворением, разочарованием и сарказмом. Впоследствии литераторы оценили новаторство этого произведения, его непохожесть на романы тех лет, но в момент выхода книги этого не прочувствовал практически никто.

Вскоре Достоевский поссорился с Тургеневым и был выдворен из «кружка Белинского», а также поссорился с Н.А. Некрасовым, редактором «Современника». Впрочем, публиковать его произведения тут же согласилось издание «Отечественные записки» под редакцией Андрея Краевского.

Тем не менее, феноменальная популярность, которую принесла Федору Михайловичу его первая публикация, позволила ему завести ряд интересных и полезных знакомств в литературных кругах Санкт-Петербурга. Многие его новые знакомые отчасти стали прототипами различных персонажей последующих произведений автора.

Арест и каторга

Судьбоносным для писателя стало знакомство с М.В. Петрашевским в 1846 году. Петрашевский устраивал так называемые «пятницы», во время которых обсуждалась отмена крепостного права, свобода книгопечатания, прогрессивные изменения в системе судопроизводства и другие вопросы подобного плана.

Во время встреч, так или иначе связанных с петрашевцами, Достоевский познакомился и с коммунистом Спешневым. Тот в 1848 году организовал тайное общество из 8 человек (включая его самого и Федора Михайловича), которое выступало за переворот в стране и за создание незаконной типографии. На встречах общества Достоевский неоднократно зачитывал «Письмо Белинского Гоголю», которое тогда было запрещено.

В том же 1848 году был опубликован роман Федора Михайловича «Белые ночи», но, увы, насладиться заслуженной славой ему не удалось. Те самые связи с радикально настроенной молодежью сыграли против писателя, и 23 апреля 1849 года его арестовали, как и многих других петрашевцев. Достоевский свою вину отрицал, но ему вспомнили и «преступное» письмо Белинского, 13 ноября 1849 года приговорив писателя к смертной казни. До этого он в течение восьми месяцев томился в заключении в Петропавловской крепости.

К счастью для русской литературы, жестокий приговор для Федора Михайловича исполнен не был. 19 ноября генерал-аудиториат счел его не соответствующим вине Достоевского, в связи с чем смертную казнь заменили на восьмилетнюю каторгу. А в конце того же месяца император Николай I еще больше смягчил наказание: писателя сослали на каторгу в Сибирь на четыре года вместо восьми. При этом он был лишен дворянского чина и состояния, а по окончании каторжных работ был произведен в рядовые солдаты.

Портрет Федора Достоевского
Несмотря на все тяготы и лишения, которые предполагал подобный приговор, поступление в солдаты означало полное возвращение Достоевскому его гражданских прав. Это был первый подобный случай в России, поскольку обычно те люди, которых приговаривали к каторжным работам, до конца жизни теряли свои гражданские права, даже если выживали после многих лет заключения и возвращались к свободной жизни. Император Николай I пожалел молодого писателя и не захотел губить его талант.
Годы, которые Федор Михайлович провел на каторге, произвели на него неизгладимое впечатление. Писатель тяжело переживал бесконечные страдания и одиночество. Кроме того, у него ушло немало времени на то, чтобы наладить нормальное общение с другими арестантами: те долго не принимали его из-за дворянского титула.
В 1856 году новый император Александр II даровал прощение всем петрашевцам, а в 1857 году Достоевский был помилован, то есть получил полную амнистию и был восстановлен в правах на публикацию своих произведений. И если в молодости Федор Михайлович был не определившимся в своей судьбе человеком, пытающимся найти правду и построить систему жизненных принципов, то уже в конце 1850-ых годов он стал зрелой сформировавшейся личностью. Тяжелые годы на каторге сделали из него глубоко религиозного человека, коим он оставался до самой смерти.
Расцвет творчества
В 1860 году писатель опубликовал двухтомное собрание своих сочинений, в которое вошли повести «Село Степанчиково и его обитатели» и «Дядюшкин сон». С ними произошла примерно та же история, что и с «Двойником» — хотя впоследствии произведениям была дана очень высокая оценка, современникам они не пришлись по вкусу. Однако вернуть внимание читателей к повзрослевшему Достоевскому помогла публикация «Записок из Мертвого дома», посвященных жизни каторжников и написанных по большей части во время заключения.
Для многих жителей страны, которые не сталкивались с этим ужасом самостоятельно, произведение стало чуть ли не шоком. Многие люди были ошеломлены тем, о чем рассказывал автор, особенно с учетом того, что раньше тема каторги для русских писателей была чем-то вроде табу. После этого Герцен начал назвать Достоевского «русским Данте».
Примечательным для писателя стал и 1861 год. В этом году он, в сотрудничестве со своим старшим братом Михаилом, занялся издательством собственного литературно-политического журнала под названием «Время». В 1863 году издание было закрыто, и вместо него братья Достоевские начали печатать другой журнал – под названием «Эпоха».
Памятник Федору Достоевскому
Эти журналы, во-первых, укрепили позиции братьев в литературной среде. А во-вторых – именно на их страницах были опубликованы «Униженные и оскорбленные», «Записки из подполья», «Записки из Мертвого дома», «Скверный анекдот» и многие другие произведения Федора Михайловича. Михаил Достоевский вскоре скончался: он ушел из жизни в 1864 году.
В 1860-ых годах писатель начал ездить за границу, находя в новых местах и знакомых вдохновение для своих новых романов. В том числе, именно в тот период у Достоевского зародилась и начала реализовываться идея произведения «Игрок».
В 1865 году издание журнала «Эпоха», количество подписчиков которого неуклонно сокращалось, пришлось закрыть. Более того: даже после закрытия издания за писателем значилась внушительная сумма долгов. Чтобы как-то выпутаться из тяжелой финансовой ситуации, он заключил крайне невыгодный для себя договор о публикации собрания своих произведений с издателем Стеловским, а вскоре после этого начал писать свой самый известный роман «Преступление и наказание». Философский подход к социальным мотивам получил широкое признание среди читателей, и роман прославил Достоевского еще при жизни.
Следующей великой книгой Федора Михайловича стал «Идиот», опубликованный в 1868 году. Идея изобразить прекрасного человека, который пытается осчастливить других персонажей, но не может преодолеть враждебные силы и, в итоге страдает и сам, оказалась легкой для воплощения только на словах. В действительности Достоевский называл «Идиота» одной из самых сложных для написания книгой, хотя князь Мышкин и стал его самым любимым персонажем.
Могила Ф. М. Достоевского Тихвинское кладбище Санкт-Петербург сегодня
Posted by Фёдор Михайлович Достоевский on Monday, July 27, 2020
Могила Федора Достоевского
Закончив работу над этим романом, автор решил написать эпопею под названием «Атеизм» или «Житие великого грешника». Реализовать свою задумку ему не удалось, однако некоторые идеи, собранные для эпопеи, легли в основу последующих трех великих книг Достоевского: романа «Бесы», написанного в 1871-1872 годах, произведения «Подросток», завершенного в 1875 году, и романа «Братья Карамазовы», работу над которым Достоевский закончил в 1879-1880 годах.
Интересно, что «Бесы», в которых писатель изначально предполагал выразить свое неодобрительное отношение к представителям революционных течений в России, постепенно видоизменялись в ходе написания. Изначально автор не собирался сделать Ставрогина, ставшего впоследствии одним из самых известных его персонажей, ключевым героем романа. Но его образ оказался настолько мощным, что Федор Михайлович решил изменить замысел и добавить в политическое произведение настоящую драму и трагедию.
Если в «Бесах», помимо прочего, достаточно широко раскрывалась тема отцов и детей, то в следующем романе – «Подросток» — писатель вывел на первый план вопрос воспитания повзрослевшего ребенка.
Своеобразным результатом творческого пути Федора Михайловича, литературным аналогом подведения итогов, стали «Братья Кармазовы». Многие эпизоды, сюжетные линии, персонажи этого произведения были отчасти основаны на написанных ранее романах писателя, начиная с его первого опубликованного романа «Бедные люди».
Смерть
Достоевский скончался 28 января 1881 года, причина смерти – хронический бронхит, туберкулез легких и эмфизема легких. Смерть настигла писателя на шестидесятом году жизни.
Проститься с писателем пришли толпы почитателей его таланта, но наибольшую известность Федор Михайлович, его вневременные романы и мудрые цитаты получили все же после смерти автора.
Цитаты Достоевского
Никто не сделает первый шаг, потому что каждый думает, что это не взаимно.
Очень немного требуется, чтобы уничтожить человека: стоит лишь убедить его в том, что дело, которым он занимается, никому не нужно.
Свобода не в том, чтоб не сдерживать себя, а в том, чтоб владеть собой.
Писатель, произведения которого не имели успеха, легко становится желчным критиком: так слабое и безвкусное вино может стать превосходным уксусом.
Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!
Мир спасёт красота.
Человек, умеющий обнимать – хороший человек.
Не засоряйте свою память обидами, а то там может просто не остаться места для прекрасных мгновений.
Если ты направился к цели и станешь дорогою останавливаться, чтобы швырять камни во всякую лающую на тебя собаку, то никогда не дойдешь до цели.
Человек он умный, но чтоб умно поступать — одного ума мало.
Кто хочет приносить пользу, тот даже со связанными руками может сделать много добра.
Жизнь задыхается без цели.
Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.
Страданием своим русский народ как бы наслаждается.
Счастье не в счастье, а лишь в его достижении.
«Сегодня торжествует психология подворотни» – Огонек № 44 (5540) от 19.11.2018
Лев Додин работает над новой премьерой в Малом драматическом театре — это спектакль-погружение «Братья Карамазовы» по роману Достоевского. «Огонек» попросил режиссера поставить диагноз нашему времени
— Вы ставите сейчас Достоевского — «Братьев Карамазовых». Вы уж простите, но Достоевский не может нам помочь разобраться в том, что происходит именно с нами и именно сейчас. Я сознательно обостряю: может ли нам сегодня помочь Достоевский?
— Знаете, продолжая известную мысль Теодора Адорно о том, что стихи не спасли мир от Освенцима… Ну, так и Достоевский, как известно, не спас мир. Но, с одной стороны, никто не знает, преодолели бы мы Освенцим, если бы не было написано всех этих стихов. Конечно, зло было побеждено с помощью военной силы, но потом, когда наступает мир, мы понимаем, что одной военной силы недостаточно. Утопии и заблуждения человечества не преодолеваются только силой. И то, что казалось преодоленным окончательно, оказывается в итоге непреодоленным вообще. Нам все время кажется, что великая литература учила нас, как делать, чтобы было хорошо. А на самом деле литература, и Достоевский как ее концентрированный заряд, все время говорит только об одном: как сложно устроен, как страшен человек и как он именно страшно-сложен. И как опасна сама природа человека. У Достоевского Алеша Карамазов ведь не выходит победителем, он не может ни остановить убийство, ни предотвратить каторгу Мити и безумие Ивана. Он остается в глубокой растерянности перед этим миром. И отсюда одна из теорий литературоведов, что Достоевский сам не знал, станет ли Алеша святым или превратится в бомбиста.
— В этом смысле, да — он описал природу русского человека как никто другой.
— Вы знаете, мы все время связываем Достоевского с русской душой, в существовании которой я отчасти сомневаюсь. Есть ли вообще душа с русским оттенком, так же, как душа с немецким оттенком, и так далее? В главном, верю, все души общие. Достоевский ведь в те времена описывал в том числе и нарастание противоречий между социалистическими идеями и капитализмом, они и тогда уже были во всем мире, но только в России случился этот страшный взрыв. Россия все доводит до глобального трагического противостояния.
— Россия — это готовность ко всему, причем ко всему сразу, одновременно.
— В России исторически сконцентрировались все мировые проблемы. И когда мы ставим спектакли про Россию, уже не говоря о Достоевском, те же «Братья и сестры» Федора Абрамова… Казалось бы, это советско-колхозная история. Но я давно открыл для себя: во всем мире ее воспринимают не как историю о советских колхозах.
— А о чем?
— Это каждый по-разному формулирует, но это то, что называется несбывшимися иллюзиями. О том, что такое хлеб, голод, страсть. Я, наверное, сейчас банальности говорю — любовь и ненависть. В Греции мне говорят: ой, Абрамов — это же античная трагедия, вы должны ставить античные трагедии. Я отвечаю: я никогда не ставил античную трагедию и не знаю, смогу ли. Но им кажется, что это…
— …советская античность.
— Для них и для всех остальных слово «советское» вдруг оказывается ничего не значащим. Нам это очень трудно понять. Мы, с одной стороны, относимся к себе критически, недовольны собой, а с другой — мы так горды нашим собственным недовольством и обижаемся, что никто не может этого оценить. Когда в переполненном зале сидят и плачут над «Братьями и сестрами», в Америке — американцы, в Англии — англичане, во Франции — французы, а рядом со мной вдруг оказывается русский эмигрант, который не понимает, как это они могут рыдать над горем, которое принадлежит только нам?.. Ему кажется, что «они» все равно не понимают, что «они» над чем-то другим плачут, а не над тем, над чем нужно. В его представлении европеец нашу русскую, особенно советскую, душу понять не может. Мы настолько погрузились в собственные проблемы, что перестали ощущать себя частью мира. И в этом смысле мы поддерживаем самый реакционный взгляд на самих себя, на Россию как на нечто особенное, где не может быть свободы, демократии, просто потому, что мы особенные. На самом деле не такие уж мы и «не такие». Потому что все по-своему не такие. У нас с Европой все болезни общие. И Россия в этом смысле — не столько проблема, сколько часть общей проблемы. Вся большая литература, в том числе Достоевский,— это о том, как опасно не любить и как невозможно любить другого.
— Может быть, нам нужно научиться бояться самих себя, опасаться — в этом главный урок «Карамазовых»?
— Вы знаете, я сейчас о «Карамазовых» боюсь рассуждать, потому мы еще только начинаем этап погружения. Если бы мы знали, что мы хотим сказать, то зачем было бы ставить все это? Допустим, Достоевский хотел сказать: «Люди, будьте бдительны». И зачем еще что-то говорить, если все ясно? Достоевский все время говорит, как опасен человек, при том что в нем вроде бы столько прекрасного. И вот эта позиция, мне кажется, сегодня самая актуальная: если все мы — создания божьи, тогда откуда в человеке столько страшного? С другой стороны, если бы не было в нем чего-то прекрасного, то не было бы и ужасного. Если мы еще чему-то все-таки из последних сил поражаемся или возмущаемся, значит все-таки что-то в нас есть помимо нас самих? Иначе мы давно бы уже жили в тех самых архаичных временах, где станцевал перед охотой ритуальный танец — и никаких слов больше не надо.
— Мне думается, сейчас вы в той же ситуации, что и в 1970-е. Тогда поставить Абрамова на сцене — это была попытка уйти подальше, чтобы понять какое-то центральное звено, суть советского человека. И сейчас вы ищете в Достоевском центральное звено российского человека.
— Я могу быть глубоко неправ, но важнейшее, что я сейчас хочу,— погрузиться в главную боль, с помощью которой, мне кажется, пойму какие-то важные для себя, для истории, для человека закономерности. А что касается параллелей… Я помню, в 1980-х мы были у Абрамова в гостях в Верколе, идем по улице, рядом стоят несколько работяг-колхозников, и вдруг я слышу, как один шепчет: «Тихо, сука, писатель идет». Или выходим на крылечко покурить, и какая-то старушка кидается к нему, немного подвыпившая: спасибо тебе, Федорушка, спасибо тебе большое. Спасибо, что в книгу свою не вставил!» Вот понимаете, он — защитник русского народа, но оказывается, что русский народ, как и всякий другой, не хочет видеть себя таким. В те времена интеллигенция считала, что власть не дает народу жить хорошо. Абрамов, кажется, одним из первых сказал, что народ живет так, как он может и как он того заслужил, и именно поэтому те, кого он в книгу не вставил, были ему благодарны. Очень многие русские писатели-деревенщики ему это не могли простить.
— Вы говорите, что ищете сейчас не центральную мысль, а как бы центральную боль. То есть вы предлагаете поверять нашу жизнь не интеллектуально, а эмоционально, не со-мыслие, а со-болие — как более действенный метод познания действительности. У современных авторов этого сострадания вы не чувствуете?
— Наверное, у них просто времени не хватает сострадать. Ощущение, что пишут очень одаренные, талантливые, изощренные и интеллектуально, и стилистически. Но они пишут чаще о других, а не о себе. Чуточку посмеиваясь над всеми этими «другими». Вообще посмеиваться сегодня — признак некоего превосходства, хотя на самом деле — признак непонимания и равнодушия. Есть замечательные вещи, но как бы свысока все немножко презирающие. Поэтому и не вызывают сострадания — как вызывают его книги документального характера. Потому что вдруг исторические документы, переписка реальных людей, оказывается, как раз полна болью тех, кто их писал. Может быть, это моя вина — мне не хватает знания каких-то особенных сегодняшних реалий. Хотя я стараюсь быть внимателен ко всему, что выходит, и ко всему, что происходит. Просто… что-то не взрывается во мне, чего-то не хватает. Это не значит, что я обижаю всю современную русскую литературу. Есть очень тонкие и нежные вещи, причем вроде бы на периферии по отношению к «Большой Книге». Есть писатель Максим Осипов, пишет небольшие повести, прелестные, тонкие, в основном о провинциальной жизни, о подмосковной. И это иногда кажется важнее многих якобы глобальных произведений. И основной упрек современной литературе — за человеком не признается масштаб чувств. У самого пишущего этот масштаб есть, а за другими он его не признает. Все вокруг бездуховные люди, кроме него самого. Вы знаете, я объехал почти всю Россию, половину прошел пешком и в жизни своей не встречал бездуховного человека. Впрочем, и в других странах.
— Просто этот дух неправильно используется?
— Он не используется, он глубоко зарыт, иногда он изуродован. А в общем-то просто тупого, бездуховного человека — ну, кроме глубоко больных, да и то эта болезнь связана с физиологическими изменениями — не существует. Я часто говорю нашим артистам: не бывает персонажа, который был бы глупее вас. Даже самого глупого персонажа Шекспира написал Шекспир, поэтому нельзя играть глупого, ничтожного, он всегда крупнее нас.
— Вспомним еще один ваш спектакль: «Жизнь и судьба» по Гроссману. У вас буквально на сцене явлен конфликт духа и материи — между «рефлексирующими и жующими». Он и сегодня актуален и выглядит как конфликт людей универсальной и локальной культуры — уже в планетарном масштабе. Что означает это разделение сегодня? Ощущаете, чувствуете ли вы его?
— Мне кажется, у нас сейчас многое внутренне меняется, развивается. В этом свете конфликт между «рефлексирующими и жующими» — он не то чтобы смягчается, но переходит в другую плоскость. Сегодня, несмотря на наше бурное и вполне мотивированное желание, трудно определить, кто свой, кто чужой: все-таки главный конфликт происходит внутри каждого из нас. Это не красивые слова. Если уж углубляться в «Жизнь и судьбу»: у Гроссмана практически все основные персонажи, сидящие в ГУЛАГе, вызывающие огромное сострадание, они все в свое время сами сажали других…
— Замкнутый круг насилия.
— …Так что даже у Гроссмана этот конфликт сложнее, чем «плохие посадили хороших». Рефлексирующие люди и сами иногда пережевывали, используя вашу метафору, себе подобных. Все гораздо сложнее и страшнее в этом смысле. У главного героя «Жизни и судьбы», ученого Виктора Штрума, огромная внутренняя травма: он ведь не смог спасти мать, погибшую в одном из бесчисленных «яров», да и сам не всегда был тверд в своих убеждениях. Точно так же и каждый из нас всегда где-то чем-то в жизни поступился. Вы знаете, он ведь и себя изобразил в образе Штрума. В 1953 году, незадолго до смерти Сталина, планировалось — сегодня уже почти не опровергается — массовое переселение евреев из центральной части страны на Дальний Восток. Причем в соответствии с изуверскими законами того времени писатели сами должны были вождя попросить об этом, чтобы «спасти евреев от гнева русского народа». Для них был заготовлен уже и текст этого письма, и Гроссман после долгих сомнений тоже его подписал. Как и почти все. Вообще, единственный, кто не подписал,— Эренбург, который вроде бы славился своей компромиссностью, гибкостью и так далее. Он сказал: я напишу лично письмо товарищу Сталину. И действительно написал, где объяснял, почему, на его взгляд, это было бы неправильно с точки зрения пользы для коммунистической партии. Никто не знает реакции — Сталин довольно быстро умер, и все, к счастью для одних, и к несчастью для других, остались на своих местах. Но эту подпись под письмом Гроссман потом не мог простить себе всю жизнь. Так что чувство вины у Штрума абсолютно автобиографично. Вот вам пример: Гроссман, личность, великий писатель, который предупреждает нас о том, как страшно потерять себя, и сам при этом знает, что такая опасность может подстерегать каждого. Мы любили в детстве спрашивать друг друга: «Если бы ты был партизаном и попал в плен к фашистам, выдал бы секрет или нет?» Сказать «я не знаю» было в наше время ужасно… «западло». Как это? Нужно всегда говорить четко: не выдам. А на самом деле никто не знает, на что способен. А кроме того, никто не обязан «не выдавать». В этом смысле нам только кажется, что это легко — определить кто свой, кто чужой.
— Эти опознаватели, как мы знаем, даже в самолетах не всегда срабатывают.
— А у людей с этим гораздо сложнее. Чаще всего, если мы придерживаемся одной точки зрения по одному, пусть и очень важному, вопросу, нас это вроде бы сближает и противопоставляет кому-то. Но если вдруг этой же точки зрения придерживается какой-то злой или ограниченный человек, для меня, например, сама суть спора становится гораздо менее важна, чем качества этого человека. И это в первую очередь влияет на мой выбор. Часто нас поражает, как человек, утверждающий, что «свобода важнее всего», не дает возможности никому выразить другую точку зрения. Ленин когда-то говорил: чтобы соединиться, нужно размежеваться. Сегодня все только и делают, что размежевываются, всюду конфликт неприятия, непозволения другому иметь другую точку зрения… Эта жажда размежеваться сейчас разделяет людей больше, чем сама точка зрения. Это нужно помнить, когда мы говорим «никогда так не было плохо, как сегодня, никогда не было так страшно, как сейчас». И тогда было страшно, и сегодня.
— Страшно, но по-другому.
— Мне очень страшно, например.
— А что вас страшит больше всего?
— Пожалуй, продолжая этот круг размышлений, мне кажется, что разрыв уже проходит сложнее и сложнее, чем в советские времена. Была когда-то одна точка зрения и другая точка зрения, одну я считаю правдивой, другую неправдивой, одну правильной, другую неправильной. Это типично для века идеологий. А когда нет идеологий, друг с другом сталкиваются не точки зрения, а, так сказать… разнообразие отсутствия точек зрения. Тут что-то другое… Принято считать, что мы живем во времена постмодерна. Но и это уже, на мой взгляд, пройденный этап, он длился недолго — 1990-е — начало 2000-х годов. Когда обесценились все слова, мы говорили, что слова больше ничего не значат. Но тогда мы не говорили, что обесценились сами понятия!
— А теперь пришла очередь и самих понятий.
— Да, именно. Пришло время обесценивания самих понятий, разрушения оппозиций «добро-зло, хорошо-плохо, вранье-правда». И это ощущается как ключевая проблема. «Я вру? Да, вру. А ты что, не врешь? Я убиваю?.. Да, я убиваю. А ты что, не убиваешь?» — «Я убиваю. Но убиваю лучше, чем ты, и на более правильных основаниях». Это спор не о понятиях, а о праве использовать их в собственных целях. Одинаково понимаемых, универсальных понятий становится все меньше, потому и договариваться стало трудно.
— Что это напоминает, какие времена? Такое уже было?
— Тут параллели возникают разве что очень отдаленные. Мне кажется иногда, что такое было на закате Римской империи. Это легенда, возможно, но пишут, что тогда по улицам Рима время от времени проносили мертвое тело, чтобы хоть как-то напомнить людям, что смерть существует, что она может также и тебя коснуться. Варвары пришли не потому, что завоевали эти территории, а потому, что все это сгнило изнутри еще до их прихода. Я, наверное, слишком много беру на себя — не моя профессия об этом рассуждать. Но с другой стороны, я об этом думаю, а когда об этом думаешь, упираешься в то, что трудно стало определить: а что, собственно, есть хорошее?..
— Может, это естественный процесс: нужно, чтобы все дошло до полного распада, чтобы произошла полная перезагрузка всего, прежде всего самой этики?
— Было бы ужасно, если все закончится так же, как с Римской империей. Снова обрушится целый кусок истории, потом будет длительный период варварства, отсутствие истин и только потом — опять переход к Средним векам, к Возрождению, где опять что-то значат красота, законы. Хотя и при этом — войны, кровь, завоевания.
— Можно ли в таком случае избежать периода варварства?
— Для меня главный вопрос, как этого избежать. Не случится ли так, что прежде мир надоест самому себе до такой степени, что все уничтожат друг друга?.. Нам нужно срочно заинтересоваться и увлечься чем-то другим. Ужасно хочется быть оптимистическим пессимистом и верить, что человек все-таки ужаснется, испугается тому, что может случиться. Но проблема в том, что и само чувство страха почти потеряно, мы столько видим сегодня страшного благодаря новым средствам связи, что нам перестает быть страшно.
— Как бы одновременно и страшно, и не страшно.
— Как бы страшно теоретически. Когда за мной идет человек в темной парадной с топором — вроде да, страшно. Я каждую ночь вхожу в темную парадную, но со временем привыкаешь, и страх не исчезает, а как бы отдаляется на некоторое расстояние. И это исчезновение страха — тоже по-своему страшная история, как ни странно. Знаете, есть ведь такая психическая болезнь, когда у людей отсутствует чувство страха. Страх ведь — это еще и ограничитель, в каком-то смысле духовный наставник. Если тебе не страшно за себя, то может быть страшно за кого-то другого. Нам сказано было довольно давно: «Любите ближнего, как самого себя», а сколько веков уже никак не получается. Я в последнее время думаю иногда, может быть, весь ужас в том, что мы не любим себя, не понимаем себя. Как ты относишься к себе — небрежно, неаккуратно,— так же и к другому, не задумываясь.
Когда тебя бьют — нужно ударить в ответ. А еще лучше — ударить заранее, первому. Тогда тебя вроде не ударят в ответ. Эта психология подворотни, она, мне кажется, сегодня торжествует вообще — и в мире, и в политике, и в эстетике даже. В этой атмосфере «подставь другую щеку» звучит сегодня просто смешно. По идее, если человек подставляет другую щеку, рука собирающегося ударить должна хотя бы на секунду приостановиться, ее должен удерживать какой-то остаток нравственного, взывающего к милосердию. Сегодня этого жеста не поймут, сегодня очень трудно кого-то удивить нравственным поступком. Я думаю, появись сегодня академик Сахаров, удивил бы он сегодня кого-то своими обращениями к мировым лидерам, прислушался бы кто-то к его размышлениям о мире?
— Я уверен, что очень скоро появился бы такой комментарий в сетевом агрегаторе: «Политолог такой-то высмеял Сахарова…» Да, конечно, Сахаров был бы смешон. Заметил бы вообще его тут кто-нибудь сегодня?
— Ну, Сахарова и в его времена сопровождали теми же комментариями. Он ведь предложил в свое время теорию конвергенции социализма и капитализма. И там, и там есть лучшее и нужно соединять лучшее… И тогда-то над этим посмеивались, но никто, в общем, не вник толком, а сегодня почти все сочли бы его юродивым. Разве что тогда его замечали, а сегодня, я думаю, и не заметили бы.
— Благородный поступок сегодня оценить не могут, потому что для этого нет внутренних регистров, что ли.
— Нет регистров, нет понимания, зачем он нужен. Категория благородства вообще ушла из политики, как мы видим, и почти из частной жизни. Нет, я верю, что все-таки оно существует и продолжает цениться. Но сегодня человек даже стесняется собственного благородства. Он чувствует, что его не поймут. Или оценят его благородство как особую хитрость. Знаете, хитрые люди считают, что люди нехитрые — на самом деле самые хитрые. Надо же, как гениально он притворяется приличным, у меня так не получается…
— Этот распад морали, прочных понятий тоже ведь о чем-то нам говорит. Например, о подготовке к рождению в чем-то совершенно нового мира. Если что и можно сегодня сказать про наше время, то это время подготовки к выходу на какой-то иной уровень…
— …Или же это приведет к полному падению, к «гибели всерьез». Я не хочу быть транслятором катастрофического настроения, но мне тоже кажется: мы сегодня действительно живем в какой-то решающий момент человеческой истории. И как всегда, у нас совершенно нет понимания этого. Его, впрочем, никогда и не было на самом деле, потому что все перемены случались всегда неожиданно. Сегодня люди разъезжаются по домам, после маскарада, а назавтра просыпаются в другой стране.
— После «Маскарада», поставленного Мейерхольдом в феврале 1917 года, вы имеете в виду?
— Да. Как-то довольно давно мы были в гостях у Питера Брука, великого режиссера, и его жены Наташи Парри, замечательной актрисы. Наташа — русская по происхождению, но не знающая уже русского языка, у нее хранились несколько чемоданов переписки ее мамы, и она никак не могла это прочесть сама. И просит меня: прочти первое, что попадется. Я достаю и читаю: «Дорогая дочка, поздравляю тебя со счастливым наступающим 1917 годом». И у меня слезы брызнули из глаз: кто мог знать, чем обернется этот год и все дальнейшее. И кто из нас может знать это сегодня наверняка?
— Может быть, разница лишь в том, что раньше власть в большей степени определяла позицию людей, а сейчас от выбора самих людей больше зависит?
— Всегда многое зависело от самого человека. С одной стороны, человек не значил никогда так много, как сегодня. А с другой — никогда не значил так мало.
Беседовал Андрей Архангельский

Зигмунд Фрейд Достоевский и отцеубийство
Многогранную личность Достоевского можно рассматривать с четырех сторон: как писателя, как невротика, как мыслителя-этика и как грешника. Как же разобраться в этой невольно смущающей нас сложности?

Наименее спорен он как писатель, место его в одном ряду с Шекспиром. «Братья Карамазовы» — величайший роман из всех, когда-либо написанных, а «Легенда о Великом Инквизиторе» — одно из высочайших достижений мировой литературы, переоценить которое невозможно. К сожалению, перед проблемой писательского творчества психоанализ должен сложить оружие.

Достоевский скорее всего уязвим как моралист. Представляя его человеком высоконравственным на том основании, что только тот достигает высшего нравственного совершенства, кто прошел через глубочайшие бездны греховности, мы игнорируем одно соображение. Ведь нравственным является человек, реагирующий уже на внутренне испытываемое искушение, при этом ему не поддаваясь. Кто же попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, — того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь. Он не исполняет основного принципа нравственности — необходимости отречения, в то время как нравственный образ жизни — в практических интересах всего человечества. Этим он напоминает варваров эпохи переселения народов, варваров, убивавших и затем каявшихся в этом, — так что покаяние становилось техническим примером, расчищавшим путь к новым убийствам. Так же поступал Иван Грозный; зга сделка с совестью — характерная русская черта. Достаточно бесславен и конечный итог нравственной борьбы Достоевского. После исступленной борьбы во имя примирения притязаний первичных позывов индивида с требованиями человеческого общества — он вынужденно регрессирует к подчинению мирскому и духовному авторитету — к поклонению царю и христианскому Богу, к русскому мелкодушному национализму, — к чему менее значительные умы пришли с гораздо меньшими усилиями чем он. В этом слабое место большой личности. Достоевский упустил возможность стать учителем и освободителем человечества и присоединился к тюремщикам; культура будущего немногим будет ему обязана. В этом, по всей вероятности, проявился его невроз, из-за которого он и был осужден на такую неудачу. По мощи постижения и силе любви к людям ему был открыт другой — апостольский — путь служения.

Нам представляется отталкивающим рассматривание Достоевского в качестве грешника или преступника, но это отталкивание не должно основываться на обывательской оценке преступника. Выявить подлинную мотивацию преступления недолго: для преступника существенны две черты — безграничное себялюбие и сильная деструктивная склонность; общим для обеих черт и предпосылкой для их проявлений является безлюбовность, нехватка эмоционально-оценочного отношения к человеку. Тут сразу вспоминаешь противоположное этому у Достоевского — его большую потребность в любви и его огромную способность любить, проявившуюся в его сверхдоброте и позволявшую ему любить и помогать там, где он имел бы право ненавидеть и мстить — например, по отношению к его первой жене и ее любовнику. Но тогда возникает вопрос — откуда приходит соблазн причисления Достоевского к преступникам? Ответ: из-за выбора его сюжетов, это преимущественно насильники, убийцы, эгоцентрические характеры, что свидетельствует о существовании таких склонностей в его внутреннем мире, а также из-за некоторых фактов его жизни: страсти его к азартным шрам, может быть, сексуального растления незрелой девочки («Исповедь»). Это противоречие разрешается следующим образом, сильная деструктивная устремленность Достоевского, которая могла бы сделать его преступником, была в его жизни направлена, главным образом, на самого себя (вовнутрь — вместо того, чтобы изнутри) и, таким образом, выразилась в мазохизме и чувстве вины. Все- таки в его личности немало и садистических черт, выявляющихся в его раздражительности, мучительстве, нетерпимости — даже по отношению к любимым людям, — а также в его манере обращения с читателем; итак: в мелочах он — садист вовне, в важном — садист по отношению к самому себе, следовательно, мазохист, и это мягчайший, добродушнейший, всегда готовый помочь человек.

В сложной личности Достоевского мы выделили три фактора — один количественный и два качественных. Его чрезвычайно повышенную аффективность, его устремленность к перверзии, которая должна была привести его к садомазохизму или сделать преступником; и его неподдающееся анализу творческое дарование. Такое сочетание вполне могло бы существовать и без невроза: ведь бывают же стопроцентные мазохисты — без наличия неврозов. По соотношению сил — притязаний первичных позывов и противоборствующих им торможений (присоединяя сюда возможности сублимирования) — Достоевского все еще можно было бы отнести к разряду импульсивных характеров». Но положение вещей затемняется наличием невроза, необязательного, как было сказано, при данных обстоятельствах, но все же возникающего тем скорее, чем насыщеннее осложнение, подлежащее со стороны человеческого «Я» преодолению. Невроз — это только знак того, что «Я» такой синтез не удался, что оно при этой попытке поплатилось своим единством.

В чем же, в строгом смысле, проявляется невроз? Достоевский называл себя сам — и другие также считали его — эпилептиком, на том основании, что он был подвержен тяжелым припадкам, сопровождавшимися потерей сознания, судорогами и последующим упадочным настроением. Весьма вероятно, что эта так называемая эпилепсия была лишь симптомом его невроза, который в таком случае следует определить как истероэпилелсию, то есть, как тяжелую истерию. Утверждать это с полной уверенностью нельзя по двум причинам: во-первых, потому что даты анамнезических припадков так называемой эпилепсии Достоевского недостаточны и ненадежны, а, во-вторых, потому что понимание связанных с эпилептоидными припадками болезненных состояний остается неясным.

Перейдем ко второму пункту. Излишне повторять всю патологию эпилепсии — это не привело бы ни к чему окончательному, — но одно можно сказать: снова и снова присутствует, как кажущееся клиническое целое, извечный morbus sacer, страшная болезнь со своими не поддающимися учету, на первый взгляд неспровоцированными судорожными припадками, изменением характера в сторону раздражительности и агрессивности и с прогрессирующим снижением всех духовных деятельностей. Однако эта картина, с какой бы стороны мы ее ни рассматривали, расплывается в нечто неопределенное. Припадки, проявляющиеся резко, с прикусыванием, усиливающиеся до опасного для жизни status epilepticus, приводящего к тяжкому самокалечению, могут все же в некоторых случаях не деки лгать такой силы, ослабляясь до кратких состояний абсанса, до быстро проходящих головокружений, и могут также сменяться краткими периодами, когда больной совершает чуждые его природе поступки, как бы находясь во власти бессознательного. Обуславливаясь, в общем, как бы странно это ни казалось, чисто телесными причинами, эти состояния могут первоначально возникать по причинам чисто душевным (испуг) или могут в дальнейшем находиться в зависимости от душевных волнений. Как ни характерно для огромного большинства случаев интеллектуальное снижение, но известен, по крайней мере, один случай, когда этот недуг не нарушил высшей интеллектуальной деятельности (Гельмгольц) (Другие случаи, в отношении которых утверждалось то же самое, ненадежны или подлежат сомнению, как и случай самого Достоевского). Лица, страдающие эпилепсией, могут производить впечатление тупости, недоразвитости, так как эта болезнь часто сопряжена с ярко выраженным идиотизмом и крупнейшими мозговыми дефектами, не являясь, конечно, обязательной составной частью картины болезни; но эти припадки со всеми своими видоизменениями бывают и у других лиц, у лиц с полным душевным развитием и скорее со сверхобычной, в большинстве случаев, недостаточно управляемой ими аффективностью. Неудивительно, что при таких обстоятельствах невозможно установить совокупность клинического аффекта «эпилепсии». То, что проявляется в однородности указанных симптомов, требует, по-видимому, функционального понимания: как если бы механизм анормального высвобождения первичных позывов был подготовлен органически, механизм, который используется при наличии весьма разных условий — как при нарушении мозговой деятельности при тяжком заболевании тканей или токсическом заболевании, так и при недостаточном контроле душевной экономии, кризисном функционировании душевной энергии. За этим разделением на два вида мы чувствуем идентичность механизма, лежащего в основе высвобождения первичных позывов. Этот механизм недалек и от сексуальных процессов, порождаемых в своей основе токсически; уже древнейшие врачи называли коитус малой эпилепсией и видели в половом акте смягчение и адаптацию высвобождения эпилептического отвода раздражения.

«Эпилептическая реакция», каковым именем можно назвать все это вместо взятое, несомненно также поступает и в распоряжение невроза, сущность которого в том, чтобы ликвидировать соматически массы раздражения, с которыми невроз не может справиться психически. Эпилептический припадок становится, таким образом, симптомом истерии и ею адаптируется и видоизменяется, подобно тому, как это происходит при нормальном течении сексуальною процесса. Таким образом, мы с полным правом различаем органическую и аффективную эпилепсию. Практическое значение этого следующее: страдающий первой — поражен болезнью мозга, страдающий второй — невротик. В первом случае душевная жизнь подвержена нарушению извне, во втором случае нарушение является выражением самой душевной жизни.

Весьма вероятно, что эпилепсия Достоевского относится ко второму виду. Точно доказать это нельзя, так как в таком случае нужно было бы включить в целокупность его душевной жизни начало припадков и последующие видоизменения этих припадков, а для этого у нас недостаточно данных. Описания самих припадков ничего не дают, сведения о соотношениях между припадками и переживаниями неполны и часто противоречивы. Всего вероятнее предположение, что припадки начались у Достоевского уже в детстве, что они вначале характеризовались более слабыми симптомами и только после потрясшего его переживания на восемнадцатом году жизни — убийства отца — приняли форму эпилепсии. Было бы весьма уместно, если бы оправдалось то, что они полностью прекратились во время отбывания им каторги в Сибири, но этому противоречат другие указания. Очевидная связь между отцеубийством в «Братьях Карамазовых» и судьбой отца Достоевского бросилась в глаза не одному биографу Достоевского и послужила им указанием на «известное современное психологическое направление». Психоанализ, так как подразумевается именно он, склонен видеть в этом событии тягчайшую травму — и в реакции Достоевского на это — ключевой пункт его невроза.

Если я начну обосновывать эту установку психоаналитически, опасаюсь, что окажусь непонятным для всех тех, кому незнакомы учение и выражения психоанализа.

У нас (один) надежный исходный пункт. Нам известен смысл первых припадков Достоевского в его юношеские годы — задолго до появления «эпилепсии». У этих припадков было подобие смерти, они назывались страхом смерти и выражались в состоянии летаргического сна. Эта болезнь находила на него вначале — когда он был еще мальчиком — как внезапная безотчетная подавленность; чувство, как он позже рассказывал своему другу Соловьеву, такое, как будто бы ему предстояло сейчас же умереть; и в самом деле наступало состояние совершенно подобное действительной смерти… Его брат Андрей рассказывал, что Федор уже в молодые годы, перед тем, как заснуть, оставлял записки, что боится ночью заснуть смертоподобным сном и просит поэтому, чтобы его похоронили только через пять дней («Достоевский за рулеткой», введение, c. LX).

Нам известны смысл и намерение таких припадков смерти. Они означают отождествление с умершим — человеком, который действительно умер, или с человеком живым еще, но которому мы желаем смерти. Второй случай более значителен. Припадок в указанном случае равноценен наказанию. Мы пожелали смерти другому, — теперь мы стали сами этим другим и сами умерли. Тут психоаналитическое учение утверждает, что этот другой для мальчика обычно — отец, и именуемый истерией припадок является, таким образом, самонаказанием за пожелание смерти ненавистному отцу.

Отцеубийство, как известно, основное и изначальное преступление человечества и отдельного человека. Во всяком случае, оно — главный источник чувства вины, неизвестно, единственный ли; исследованиям не удалось еще установить душевное происхождение вины и потребности искупления. Но отнюдь не существенно — единственный ли это источник. Психологическое положение сложно и нуждается в объяснениях. Отношение мальчика к отцу, как мы говорим, амбивалентно. Помимо ненависти, из-за которой хотелось бы отца, как соперника, устранить, существует обычно некоторая доля нежности к нему. Оба отношения сливаются в идентификацию с отцом, хотелось бы занять место отца, потому что он вызывает восхищение, хотелось бы быть, как он, и потому, что хочется его устранить. Все это наталкивается на крупное препятствие. В определенный момент ребенок начинает понимать, что попытка устранить отца как соперника, встретила бы со стороны отца наказание через кастрацию. Из страха кастрации, то есть в интересах сохранения своей мужественности, ребенок отказывается от желания обладать матерью и от устранения отца. Поскольку это желание остается в области бессознательного, оно является основой для образования чувства вины. Нам кажется, что мы описали нормальные процессы, обычную судьбу так называемого Эдипова комплекса; следует, однако, внести важное дополнение.

Возникают дальнейшие осложнения, если у ребенка сильнее развит конституционный фактор, называемый нами бисексуальностью. Тогда, под угрозой потери мужественности через кастрацию, укрепляется тенденция уклониться в сторону женственности, более того, тенденция поставить себя на место матери и перенять ее роль как объекта любви отца. Одна лишь боязнь кастрации делает эту развязку невозможной. Ребенок понимает, что он должен взять на себя и кастрирование, если он хочет быть любимым отцом, как женщина. Так обрекаются на вытеснение оба порыва, ненависть к отцу и влюбленность в отца. Известная психологическая разница усматривается в том, что от ненависти к отцу отказываются вследствие страха перед внешней опасностью (кастрацией). Влюбленность же в отца воспринимается как внутренняя опасность первичного позыва, которая, по сути своей, снова возвращается к той же внешней опасности.

Страх перед отцом делает ненависть к отцу неприемлемой; кастрация ужасна, как в качестве кары, так и цены любви. Из обоих факторов, вытесняющих ненависть к отцу, первый, непосредственный страх наказания и кастрации, следует назвать нормальным, патогеническое усиление привносится, как кажется, лишь другим фактором — боязнью женственной установки. Ярко выраженная бисексуальная склонность становится, таким образом, одним из условий или подтверждений невроза. Эту склонность, очевидно, следует признать и у Достоевского — и она (латентная гомосексуальность) проявляется в дозволенном виде в том значении, какое имела в его жизни дружба с мужчинами, в его до странности нежном отношении к соперникам в любви и в его прекрасном понимании положений, объяснимых лишь вытесненной гомосексуальностью, — как на это указывают многочисленные примеры из его произведений.

Сожалею, но ничего не могу изменить, — если подробности о ненависти и любви к отцу и об их видоизменениях под влиянием угрозы кастрации несведущему в психоанализе читателю покажутся безвкусными и маловероятными. Предполагаю, что именно комплекс кастрации будет отклонен сильнее всего. Но смею уверить, что психоаналитический опыт ставит именно эти явления вне всякого сомнения и находит в них ключ к любому неврозу. Испытаем же его в случае так называемой эпилепсии нашего писателя. Но нашему сознанию так чужды те явления, во власти которых находится наша бессознательная психическая жизнь! Указанным выше не исчерпываются в Эдиповом комплексе последствия вытеснения ненависти к отцу. Новым является то, что в конце концов отождествление с отцом завоевывает в нашем «Я» постоянное место. Это отождествление воспринимается нашим «Я», но представляет собой в нем особую инстанцию, противостоящую остальному содержанию нашего «Я». Мы называем тогда эту инстанцию нашим «Сверх-Я» и приписываем ей, наследнице родительского влияния, наиважнейшие функции.

Если отец был суров, насильствен, жесток, наше «Сверх-Я» перенимает от него эти качества, и в его отношении к «Я» снова возникает пассивность, которой как раз надлежало бы быть вытесненной. «Сверх-Я» стало садистическим. «Я» становится мазохистским, то есть в основе своей — женственно-пассивным. В нашем «Я» возникает большая потребность в наказании, и «Я» отчасти отдает себя, как таковое, в распоряжение судьбы, отчасти же находит удовлетворение в жестоком обращении с ним «Сверх-Я» (сознание вины). Каждая кара является ведь, в основе своей, кастрацией и, как таковая, — осуществлением изначального пассивного отношения к отцу. И судьба в конце концов, — лишь дальнейшая проекция отца.

Нормальные явления, происходящие при формировании совести, должны походить на описанные здесь анормальные. Нам еще не удалось установить разграничения между ними. Замечается, что наибольшая роль здесь в конечном итоге приписывается пассивным элементам вытеснения женственности. И еще, как случайный фактор, имеет значение, является ли внушающий страх отец и в действительности особенно насильственным. Это относится к Достоевскому — факт его исключительного чувства вины, равно как и мазохистского образа жизни, мы сводим к его особенно ярко выраженному компоненту женственности. Достоевского можно определить следующим образом: особенно сильная бисексуальная предрасположенность и способность с особой силой защищаться от зависимости от чрезвычайно сурового отца. Этот характер бисексуальности мы добавляем к ранее узнанным компонентам его существа. Ранний симптом «припадков смерти» можно рассматривать как отождествление своего «Я» с отцом, допущенное в качестве наказания со стороны «Сверх-Я». Ты захотел убить отца, дабы стать отцом самому. Теперь ты — отец, но отец мертвый; обычный механизм истерических симптомов. И к тому же: теперь тебя убивает отец. Для нашего «Я» симптом смерти является удовлетворением фантазии мужского желания и одновременно мазохистским посредством наказания, то есть садистическим удовлетворением. Оба, «Я» и в«Сверх-Я», играют роль отца и дальше. — В общем, отношение между личностью и объектом отца, при сохранении его содержания перешло в отношение между «Я» и «Сверх-Я», новая инсценировка на второй сцене. Такие инфантильные реакции Эдипова комплекса могут заглохнуть, если действительность не дает им в дальнейшем пищи. Но характер отца остается тем же самым, нет, он ухудшается с годами, — таким образом продолжает оставаться и ненависть Достоевского к отцу, желание смерти этому злому отцу. Становится опасным, если такие вытесненные желания осуществляются на деле. Фантазия стала реальностью, все меры защиты теперь укрепляются. Припадки Достоевского принимают теперь эпилептический характер, — они все еще означают кару за отождествление с отцом. Но они стали теперь ужасны, как сама страшная смерть самого отца. Какое содержание, в особенности сексуальное, они в дополнение к этому приобрели, угадать невозможно.

Одно примечательно: в ауре припадка переживается момент величайшего блаженства, который, весьма вероятно, мог быть зафиксированием триумфа и освобождения при получении известия о смерти, после чего тотчас последовало тем более жестокое наказание. Такое чередование триумфа и скорби, пиршества и печали, мы видим и у братьев праорды, убивших отца, и находим его повторение в церемонии тотемической трапезы. Если правда, что Достоевский в Сибири не был подвержен припадкам, то это лишь подтверждает то, что его припадки были его карой. Он более в них не нуждался, когда был караем иным образом, — но доказать это невозможно. Скорее этой необходимостью в наказании для психической экономии Достоевского объясняется то, что он прошел несломленным через эти годы бедствий и унижений. Осуждение Достоевского в качестве политического преступника было несправедливым, и он должен был это знать, но он принял это незаслуженное наказание от батюшки-царя — как замену наказания, заслуженного им за свой грех по отношению к своему собственному отцу. Вместо самонаказания он дал себя наказать заместителю отца. Это дает нам некоторое представление о психологическом оправдании наказаний, присуждаемых обществом. Это на самом деле так: многие из преступников жаждут наказания. Его требует их «Сверх-Я», избавляя себя таким образом от самонаказания.

Тот, кто знает сложное и изменчивое значение истерических симптомов, поймет, что мы здесь не пытаемся добиться смысла припадков Достоевского во всей полноте. Достаточно i-ого, что можно предположить, что их первоначальная сущность осталась неизменной, несмотря на все последующие наслоения. Можно сказать, что Достоевский так никогда и не освободился от угрызений совести в связи с намерением убить отца. Это лежащее на совести бремя определило также его отношение к двум другим сферам, покоящимся на отношении к отцу — к государственному авторитету и к вере в Бога. В первой он пришел к полному подчинению батюшке-царю, однажды разыгравшему с ним комедию убийства в действительности, — находившую столько раз отражение в его припадках. Здесь верх взяло покаяние. Больше свободы оставалось у него в области религиозной — по не допускающим сомнений сведениям он до последней минуты своей жизни все колебался между верой и безбожием. Его высокий ум не позволял ему не замечать те трудности осмысливания, к которым приводит вера. В индивидуальном повторении мирового исторического развития он надеялся в идеале Христа найти выход и освобождение от грехов — и использовать свои собственные страдания, чтобы притязать на роль Христа. Если он, в конечном счете, не пришел к свободе и стал реакционером, то это объясняется тем, что общечеловеческая сыновняя вина, на которой строится религиозное чувство, достигла у него сверхиндивидуальной силы и не могла быть преодолена даже его высокой интеллектуальностью. Здесь нас, казалось бы, можно упрекнуть в том, что мы отказываемся от беспристрастности психоанализа и подвергаем Достоевского оценке, имеющей право на существование лишь с пристрастной точки зрения определенного мировоззрения. Консерватор стал бы на точку зрения Великого Инквизитора и оценивал бы Достоевского иначе. Упрек справедлив, для его смягчения можно лишь сказать, что решение Достоевского вызвано, очевидно, затрудненностью его мышления вследствие невроза. Едва ли простой случайностью можно объяснить, что три шедевра мировой литературы всех времен трактуют одну и ту же тему — тему отцеубийства: «Царь Эдип» Софокла, «Гамлет» Шекспира и «Братья Карамазовы» Достоевского. Во всех трех раскрывается и мотив деяния, сексуальное соперничество из-за женщины. Прямее всего, конечно, это представлено в драме, основанной на греческом сказании. Здесь деяние совершается еще самим героем. Но без смягчения и завуалирования поэтическая обработка невозможна. Откровенное признание в намерении убить отца, какого мы добиваемся при психоанализе, кажется непереносимым без аналитической подготовки. В греческой драме необходимое смягчение при сохранении сущности мастерски достигается тем, что бессознательный мотив героя проецируется в действительность как чуждое ему принуждение, навязанное судьбой. Герой совершает деяние непреднамеренно и по всей видимости без влияния женщины и все же это стечение обстоятельств принимается в расчет, так как он может завоевать царицу-мать только после повторения того же действия в отношении чудовища, символизирующего отца. После того, как обнаруживается и оглашается его вина, не делается никаких попыток снять ее с себя, взвалить ее на принуждение со стороны судьбы; наоборот, вина признается — и как всецелая вина наказывается, что рассудку может показаться несправедливым, но психологически абсолютно правильно. В английской драме это изображено более косвенно, поступок совершается не самим героем, а другим, для которого этот поступок не является отцеубийством. Поэтому предосудительный мотив сексуального соперничества у женщины не нуждается в завуалировании. Равно и Эдипов комплекс героя мы видим как бы в отраженном свете, так как мы видим лишь то, какое действие производит на героя поступок другого. Он должен был бы за этот поступок отомстить, но странным образом не в силах это сделать. Мы знаем, что его распаляет собственное чувство вины: в соответствии с характером невротических явлений происходит сдвиг, и чувство вины переходит в осознание своей неспособности выполнить это задание. Появляются признаки того, что герой воспринимает эту вину как сверхиндивидуальную. Он презирает других не менее, чем себя. «Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки?». В этом направлении роман русского писателя уходит на шаг дальше. И здесь убийство совершено другим человеком, однако, человеком, связанным с убитым такими же сыновними отношениями, как и герой Дмитрий, у которого мотив сексуального соперничества откровенно признается, — совершено другим братом, которому, как интересно заметить, Достоевский передал свою собственную болезнь, якобы эпилепсию, тем самым как бы желая сделать признание, что, мол, эпилептик, невротик во мне — отцеубийца. И, вот, в речи защитника на суде — та же известная насмешка над психологией: она, мол, палка о двух концах. Завуалировано великолепно, так как стоит все это перевернуть — и находишь глубочайшую сущность восприятия Достоевского. Заслуживает насмешки отнюдь не психология, а судебный процесс дознания. Совершенно безразлично, кто этот поступок совершил на самом деле, психология интересуется лишь тем, кто его в своем сердце желал и кто по его совершении его приветствовал, — и поэтому — вплоть до контрастной фигуры Алеши — все братья равно виновны: движимый первичными позывами искатель наслаждений, полный скепсиса циник и эпилептический преступник. В «Братьях Карамазовых» есть сцена, в высшей степени характерная для Достоевского. Из разговора с Дмитрием старец постигает, что Дмитрий носит в себе готовность к отцеубийству, и бросается перед ним на колени. Это не может являться выражением восхищения, а должно означать, что святой отстраняет от себя искушение исполниться презрением к убийце или им погнушаться, и поэтому перед ним смиряется. Симпатия Достоевского к преступнику действительно безгранична, она далеко выходит за пределы сострадания, на которое несчастный имеет право, она напоминает благоговение, с которым в древности относились к эпилептику и душевнобольному. Преступник для него — почти спаситель, взявший на себя вину, которую в другом случае несли бы другие. Убивать больше не надо, после того, как он уже убил, но следует ему быть благодарным, иначе пришлось бы убивать самому. Это не одно лишь доброе сострадание, это отождествление на основании одинаковых импульсов к убийству, собственно говоря, лишь в минимальной степени смещенный нарциссизм. Этическая ценность этой доброты этим не оспаривается. Может быть, это вообще механизм нашего доброго участия по отношению к другому человеку, особенно ясно проступающий в чрезвычайном случае обремененного сознания своей вины писателя. Нет сомнения, что эта симпатия по причине отождествления решительно определила выбор материала Достоевского. Но сначала он, — из эгоистических побуждений, — выводил обыкновенного преступника, политического и религиозного, прежде чем к концу своей жизни вернуться к первопреступнику, к отцеубийце, — и сделать в его лице свое поэтическое признание.

Опубликование его посмертного наследия и дневников его жены ярко осветило один эпизод его жизни, то время, когда Достоевский в Германии был обуреваем игорной страстью («Достоевский за рулеткой»). Явный припадок патологической страсти, который не поддается иной оценке ни с какой стороны. Не было недостатка в оправданиях этого странного и недостойного поведения. Чувство вины, как это нередко бывает у невротиков, нашло конкретную замену в обремененности долгами, и Достоевский мог отговариваться тем, что он при выигрыше получил бы возможность вернуться в Россию, избежав заключения в тюрьму кредиторами. Но это был только предлог, Достоевский был достаточно проницателен, чтобы это понять, и достаточно честен, чтобы в этом признаться. Он знал, что главным была игра сама по себе, le jeu pour le jeu. Все подробности его обусловленного первичными позывами безрассудного поведения служат тому доказательством, — и еще кое-чему иному. Он не успокаивался, пока не терял всего. Игра была для него также средством самонаказания. Несчетное количество раз давал он молодой жене слово или честное слово больше не играть или не играть в этот день, и он нарушал это слою, как она рассказывает, почти всегда. Если он своими проигрышами доводил себя и ее до крайне бедственного положения, это служило для него еще одним патологическим удовлетворением. Он мог перед нею поносить и унижать себя, просить ее презирать его, раскаиваться в том, что она вышла замуж за него, старого грешника, — и после всей этой разгрузки совести на следующий день игра начиналась снова. И молодая жена привыкла к этому циклу, так как заметила, что то, от чего в действительности только и можно было ожидать спасения, — писательство, — никогда не продвигалось вперед лучше, чем после потери всего и закладывания последнего имущества. Связи всего этого она, конечно, не понимала. Когда это чувство вины было удовлетворено наказаниями, к которым он сам себя приговорил, тогда исчезала затрудненность в работе, тогда он позволял себе сделать несколько шагов на пути к успеху.

Рассматривая рассказ более молодого писателя, нетрудно угадать, какие давно позабытые детские переживания находят выявления в игорной страсти. У Стефана Цвейга, посвятившего, между прочим, Достоевскому один из своих очерков («Три мастера»), в сборнике «Смятение чувств», есть новелла «Двадцать четыре часа в жизни женщины». Этот маленький шедевр показывает как будто лишь то, каким безответственным существом является женщина и на какие удивительные для нее самой закононарушения ее толкает неожиданное жизненное впечатление. Но новелла эта, если подвергнуть ее психоаналитическому толкованию, говорит, однако без такой оправдывающей тенденции гораздо больше, показывает совсем иное, общечеловеческое, или, скорее, общемужское, и такое толкование столь явно подсказано, что нет возможности его не допустить. Для сущности художественного творчества характерно, что писатель, с которым меня связывают дружеские отношения, в ответ на мои расспросы утверждал, что упомянутое толкование ему чуждо и вовсе не входило в его намерения, несмотря на то, что в рассказ вплетены некоторые детали, как бы рассчитанные на то, чтобы указывать на тайный след. В этой новелле великосветская пожилая дама поверяет писателю о том, что ей пришлось пережить более двадцати лет тому назад. Рано овдовевшая, мать двух сыновей, которые в ней более не нуждались, отказавшаяся от каких бы то ни было надежд, на сорок втором году жизни она попадает — во время одного из своих бесцельных путешествий — в игорный зал монакского казино, где среди всех диковин ее внимание приковывают две руки, которые с потрясающей непосредственностью и силой отражают все переживаемые несчастным игроком чувства. Руки эти — руки красивого юноши (писатель как бы безо всякого умысла делает его ровесником старшего сына наблюдающей за игрой женщины), потерявшего все и в глубочайшем отчаянии покидающего зал, чтобы в парке покончить со своею безнадежной жизнью. Неизъяснимая симпатия заставляет женщину следовать за юношей и предпринять все для его спасения. Он принимает ее за одну из многочисленных в том городе навязчивых женщин и хочет от нее отделаться, но она не покидает его и вынуждена, в конце концов, в силу сложившихся обстоятельств, остаться в его номере отеля и разделить ею постель. После этой импровизированной любовной ночи она велит казалось бы успокоившемуся юноше дать ей торжественное обещание, что он никогда больше не будет играть, снабжает его деньгами на обратный путь и со своей стороны дает обещание встретиться с ним перед уходом поезда на вокзале. Но затем в ней пробуждается большая нежность к юноше, она готова пожертвовать всем, чтобы только сохранить его для себя, и она решает отправиться с ним вместе в путешествие — вместо того, чтобы с ним проститься. Всяческие помехи задерживают ее, и она опаздывает на поезд; в тоске по исчезнувшему юноше она снова приходит в игорный дом — и с возмущением обнаруживает гам те же руки, накануне возбудившие в ней такую горячую симпатию; нарушитель долга вернулся к игре. Она напоминает ему об ею обещании, но одержимый страстью, он бранит сорвавшую его игру, велит ей убираться вон и швыряет деньги, которыми она хотела его выкупить. Опозоренная, она покидает город, а впоследствии узнает, что ей не удалось спасти его от самоубийства.

Эта блестяще и без пробелов в мотивировке написанная новелла имеет, конечно, право на существование как таковая — и не может не произвести на читателя большого впечатления. Однако психоанализ учит.

что она возникла на основе умопострояемого вожделения периода полового созревания, о каковом вожделении некоторые вспоминают совершенно сознательно. Согласно умопострояемому вожделению, мать должна сама ввести юношу в половую жизнь для спасения его от заслуживающего опасения вреда онанизма. Столь частые сублимирующие художественные произведения вытекают из того же первоисточника. «Порок» онанизма замещается пороком игорной страсти, ударение, поставленное на страстную деятельность рук, предательски свидетельствует об этом отводе энергии. Действительно, игорная одержимость является эквивалентом старой потребности в онанизме, ни одним словом, кроме слова «игра», нельзя назвать производимые в детской манипуляции половых органов. Непреоборимость соблазна, священные и все-таки никогда не сдерживаемые клятвы никогда более этого не делать, дурманящее наслаждение и нечистая совесть, говорящая нам, что мы будто бы сами себя губим (самоубийство), — все это при замене осталось неизменным. Правда, новелла Цвейга ведется от имени матери, а не сына. Сыну должно быть лестно думать: если мать знала бы, к каким опасностям приводит онанизм, она бы, конечно, уберегла меня от них тем, что отдала бы моим ласкам свое собственное тело. Отождествление матери с девкой, производимое юношей в новелле Цвейга, является составной частью той же фантазии. Оно делает недосягаемое легко достижимым; нечистая совесть, сопровождающая эту фантазию, приводит к дурному исходу новеллы. Интересно отметить, что внешнее оформление, данное писателем новелле, как бы прикрывает ее психоаналитический смысл. Ведь весьма оспоримо, что любовная жизнь женщины находится во власти внезапных и загадочных импульсов. Анализ же вскрывает достаточную мотивацию удивительного поведения женщины, до тех пор отворачивавшейся от любви. Верная памяти утраченного супруга, она была вооружена против любых притязаний, напоминающих любовные притязания мужа, однако — и в этом фантазия сына оказывается правомерной — она не может избежать совершенно неосознаваемого ею перенесения любви на сына и в этом-то незащищенном месте ее и подстерегает судьба. Если игорная страсть и безрезультатные стремления освободиться от нее и связанные с нею поводы к самонаказанию являются повторением потребности в онанизме, нас не удивит, что она завоевала в жизни Достоевского столь большое место. Нам не встречалось ни одного случая тяжкого невроза, где бы автоэротическое удовлетворение раннего периода и периода созревания не играло бы определенной роли, и связь между попытками его подавить и страхом перед отцом слишком известна, чтобы заслужить что-нибудь большее, чем упоминание.

Зигмунд Фрейд «Я» и «Oнo»

Труды разных лет

Перевод с немецкого

Книга 2 Тбилиси, «Мерами», 1991
Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни. Его слова — на вес золота. Цитаты Федора Достоевского, великого русского гения и мыслителя
Ф. М. Достоевский известен всем и каждому еще со времен школьной программы. Его глубокие философские произведения не оставляют равнодушным, а глубоко проникают в сердце. Читатели отмечают, насколько запоминающимися выглядят его цитаты. Их можно перечитывать сотни раз и постоянно находить что-то новое. Высказывания Достоевского наполнены необыкновенной мудростью.
Они учат более глубокому пониманию и осмыслению окружающей действительности. Чем больше их читаешь, тем ярче открываются давно известные истины, и начинаешь глубже чувствовать происходящие изменения. Высказывания Достоевского о жизни наполнены невероятным знанием того, как устроен этот мир. Люди, которые интересуются творчеством данного писателя, наверняка знают их наизусть.
Поразительно, но самые естественные вещи люди почему-то делают с натяжкой, прикладывая к этому многочисленные усилия. Казалось бы, доверие является естественным чувством. Однако не все люди действительно способны его испытывать. Большинство уходят от собственного чувства ответственности, заменяя его чем-то другим, пытаясь переключить свое внимание. Доверие рождается из осознания собственной значимости и уверенности в себе. Известные высказывания Достоевского изобилуют поразительной мудростью.
Как часто мы испытываем негативные эмоции и даже не спешим освобождаться от них. На самом деле обида есть не что иное, как несоответствие ожиданий одного человека касательно действий и поступков другого. Когда окружающие делают что-то, чего нам не хотелось бы принимать по отношению к себе, формируется негативное чувство стойкого неприятия. По сути, обида — это мусорное ведро, которое нужно не забывать своевременно выносить.
Однако люди часто цепляются за свои ограничивающие убеждения и потом сами начинают страдать от якобы несправедливого к себе отношения. Высказывания Достоевского о человеке часто подтверждают мысль о том, что многие до такой степени эгоистичны, что не замечают ничего вокруг, кроме собственных потребительских желаний и мыслей. Чтобы избавиться от обиды, необходимо уметь работать над собой, преодолевать свои недостатки. Только человек, развитый духовно, способен преобразовать окружающую его реальность.
Маленький человечек способен принести много радости в дом, где его любят и ценят. Общаясь с детьми, мы внутренне очищаемся, преображаемся и становимся сильнее. Ребенок делает женщину еще прекраснее, привносит в ее жизнь особенный смысл. Как и другие высказывания Достоевского, данная фраза ориентирована как раз на духовное исцеление любовью.
Женщина, которая собирается дать жизнь крохотному существу, отличается от той, что мыслит категориями успеха в карьере и бизнесе. Материнский инстинкт у прекрасной половины человечества очень силен. Вот почему женщина способна заботиться не только о своих детях, но и о племянниках, внуках и даже совершенно посторонних ребятишках. Наличие ребенка делает жизнь человека намного более полной, осмысленной и великодушной. Откуда-то изнутри приходит щедрость, желание заботиться, отдавать тепло.
Люди так часто предъявляют по отношению друг к другу многочисленные требования, что не замечают самого собеседника. Они забывают относиться с любовью к окружающим, замечать их сильные стороны, видеть уникальные качества характера. Высказывания Достоевского, подобные этому, говорят о том, что необходимо ценить самого человека, а не выискивать существующие у него недостатки. Необходимо понимать, что каждый из нас был задуман Всевышним как индивидуальная личность со своими уникальными чертами и характером. Когда мы вмешиваемся в мировоззрение другого человека, то как будто совершаем над ним насилие — не позволяем быть собой, реализовывать свою внутреннюю природу.
Любовь преображает все вокруг. Если мы станем хотя бы чуточку терпимее к окружающим, то с изумлением сможем обнаружить, как они меняются в лучшую сторону. Каждый человек нуждается в том, чтобы его любили, всячески во всем поддерживали.
Наверное, никто не станет спорить с тем, что действительно развитая личность отличается мудростью и способностью самостоятельно принимать ответственные решения. Чем больше понимания мы проявляем по отношению к окружающим, тем продуктивнее живем на самом деле. Выражая свое неравнодушие, сострадание, человек освобождается от собственных негативных установок, в корне меняет свое мировоззрение.
Таким образом, высказывания Достоевского подчеркивают истинную ценность человеческого существования. Чем больше времени мы посвящаем саморазвитию, тем становимся духовно богаче.
Великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский — весьма значимая фигура в мировой литературе. «Великое пятикнижие» — наиболее сильные произведения автора, среди которых такие романы, как: «Бесы», «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карамазовы» и «Подросток».
Поистине всемирная слава пришла к Федору Михайловичу после смерти. Его произведения называют пророческими, а самого писателя — эталоном духовности и истинного Православия, отменным «копателем» глубин и противоречий человеческой души и светочем русского народа. Достоевский фактически был основателем почвенничества — течения, которое соблюдало некий баланс между «европейского культурой» и «национальной почвой» России того времени. Он стал вдохновителем и, своего рода, учителем для многих писателей и даже ученых, среди которых Альбер Камю, Альберт Эйнштейн, Максим Горький, Зигмунд Фрейд, Ф. Ницше, О. Уайлд и другие.
Гениальность Достоевского неоспорима, по силе изобразительности его талант равен, может быть, только Шекспиру. Но как личность, как «судью мира и людей» его очень легко представить в роли средневекового инквизитора … Неоспоримо и несомненно: Достоевский — гений, но это злой гений наш. Он изумительно глубоко почувствовал, понял и с наслаждением изобразил две болезни, воспитанные в русском человеке его уродливой историей, тяжкой и обидной жизнью: садическую жестокость во всем разочарованного нигилиста и — противоположность её — мазохизм существа забитого, запуганного, способного наслаждаться своим страданием, не без злорадства, однако, рисуясь им пред всеми и пред самим собою.
М. Горький
1. Нет ничего в мире труднее прямодушия и нет ничего легче лести.
2. Я знаю все, но не знаю ничего хорошего.
3. Тайное сознание могущества нестерпимо приятнее явного господства.
4. А почему я говорю много слов и у меня не выходит? Потому что говорить не умею. Те, которые умеют хорошо говорить, те коротко говорят.
5. …если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию.
6. Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, знает сам это, а все-таки самый первый обижается, обижается до приятности, до ощущения большого удовольствия, а тем самым доходит и до вражды истинной…
7. Так, когда мы несчастны, мы сильнее чувствуем несчастие других; чувство не разбивается, а сосредотачивается…
8. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной.
9. Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.
10. Оправдайте, не карайте, но назовите зло злом.
11. Смехом иной человек себя совсем выдаёт, и вы вдруг узнаёте всю его подноготную.
12. Страданием своим русский народ как бы наслаждается.
13. Фантастическое составляет сущность действительности.
14. Ограниченному обыкновенному человеку нет, например, ничего легче, как вообразить себя человеком необыкновенным и оригинальным и усладиться тем без всяких колебаний.
15. Люди, люди — самое главное. Люди дороже даже денег.
16. Никто не сделает первый шаг, потому что каждый думает, что это не взаимно.
17. Дурак, признавший, что он дурак, уже не дурак.
19. Русский без православия – дрянь, а не человек.
20. Запомните мой завет: никогда не выдумывайте ни фабулы, ни интриг. Берите то, что даёт сама жизнь. Жизнь куда богаче всех наших выдумок! Никакое воображение не придумает вам того, что даёт иногда самая обыкновенная, заурядная жизнь, уважайте жизнь!
21. Сила не нуждается в ругательствах.
22. Ищите любви и копите любовь в сердцах ваших. Любовь столь всесильна, что перерождает и нас самих.
23. Учитесь и читайте. Читайте книги серьезные. Жизнь сделает остальное.
24. Нужно быть действительно великим человеком, чтобы суметь устоять даже против здравого смысла.
25. Велика радость любви, но страдания так велики, что лучше не любить вовсе.
26. Совесть — это действие Бога в человеке.
27. Пожелавший правды уже страшно силен.
28. Когда я вижу вокруг себя, как люди, не зная, куда девать свое свободное время, изыскивают самые жалкие занятия и развлечения, я разыскиваю книгу и говорю внутренне: этого одного довольно на целую жизнь.
29. Кто хочет приносить пользу, тот даже со связанными руками может сделать много добра.
30. В каждой женщине есть своя изюминка, но для того, чтобы ее найти, не нужно крошить весь пирог.
31. Сарказм — последняя уловка стыдливых и целомудренных сердцем людей, которым грубо и навязчиво лезут в душу.
32. Свобода не в том, чтоб не сдерживать себя, а в том, чтоб владеть собой.
33. Очень немного требуется, чтобы уничтожить человека: стоит лишь убедить его в том, что дело, которым он занимается, никому не нужно.
34. Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком.
35. У честных врагов бывает всегда больше, чем у бесчестных.
36. Если хотите, человек должен быть глубоко несчастен, ибо тогда он будет счастлив. Если же он будет постоянно счастлив, то он тотчас же сделается глубоко несчастлив.
37. Да будут прокляты эти интересы цивилизации, и даже самая цивилизация, если для сохранения ее необходимо сдирать с людей кожу.
Нравится? Смотри еще:
Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной.
Деньги — это чеканная свобода.
Умная жена и ревнивая жена — два предмета разные.
Женщина обманет само всевидящее око.
Без зачатков положительного и прекрасного нельзя выходить человеку в жизнь из детства, без зачатков положительного и прекрасного нельзя пускать поколение в путь.
Жизнь задыхается без цели.
Запомните мой завет: никогда не выдумывайте ни фабулы, ни интриг. Берите то, что даёт сама жизнь. Жизнь куда богаче всех наших выдумок! Никакое воображение не придумает вам того, что даёт иногда самая обыкновенная, заурядная жизнь, уважайте жизнь!
Может быть, что вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной только беспрерывности процесса достижения, иначе сказать, самой жизни…
Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.
Оправдайте, не карайте, но назовите зло злом.
Знание не перерождает человека: оно только изменяет его, но изменяет не в одну всеобщую, казенную форму, а сообразно натуре этого человека.
Если мне докажут, что истина вне Христа, а Христос вне истины, то я предпочту остаться с Христом, чем с истиной.
Любовь столь всесильна, что перерождает и нас самих.
В истинно любящем сердце или ревность убивает любовь, или любовь убивает ревность.
Велика радость любви, но страдания так велики, что лучше не любить вовсе.
Мир спасёт красота.
народы
Мерило народа не то, каков он есть, а то, что он считает прекрасным и истинным.
Величайшее умение писателя — это уметь вычёркивать. Кто умеет и кто в силах своё вычёркивать, тот далеко пойдёт.
Писатель, произведения которого не имели успеха, легко становится желчным критиком: так слабое и безвкусное вино может стать превосходным уксусом.
Настоящая правда всегда неправдоподобна. Чтобы сделать правду правдоподобнее, нужно непременно подмешать к ней лжи. Люди всегда так и поступали.
Страданием своим русский народ как бы наслаждается.
Неужели и тут не дадут и не позволят русскому организму развиться национально, своей органической силой, а непременно безлично, лакейски подражая Европе? Да куда же девать тогда русский-то организм? Понимают ли эти господа, что такое организм? Отрыв, «отщепенство» от своей страны приводит к ненависти, эти люди ненавидят Россию, так сказать, натурально, физически: за климат, за поля, за леса, за порядки, за освобождение мужика, за русскую историю, одним словом, за всё, за всё ненавидят.
Высшая и самая характерная черта нашего народа — это чувство справедливости и жажда ее.
Смехом иной человек себя совсем выдаёт, и вы вдруг узнаёте всю его подноготную.
Счастье не в счастье, а лишь в его достижении.
Может быть, что вся-то цель на земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной только беспрерывности процесса достижения, иначе сказать, самой жизни.
Возбуждение сострадания к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному и есть тайна юмора.
Юмор есть остроумие глубокого чувства.
на другие темы
Лишь усвоив в возможном совершенстве первоначальный материал, то есть родной язык, мы в состоянии будем в возможном же совершенстве усвоить и язык иностранный, но не прежде.
Фантастическое составляет сущность действительности.

БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ Федор Михайлович Достоевский
БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ Федор Михайлович Достоевский
БРАТЬЯ КАРАМАЗОВ
Глава 3 — Братья заводят друзей
    ИВАН, однако, находился не в отдельной комнате, а только в месте.

выключен экраном, чтобы его не видели другие люди в

комната. Это была первая комната от подъезда со шведским столом вдоль

стена. В нем то и дело метались официанты. В

Единственным посетителем в номере был старый военный в отставке, пьющий чай

в углу.Но в другом доме царила обычная суета.

залы трактира; были крики официантов, звук

хлопающие пробки, щелчок бильярдных шаров, гул органа.

Алеша знал, что Иван обычно не бывает в этом трактире и

не любил таверны в целом. Значит, он, должно быть, пришел сюда, он

размышлял, просто встретить Дмитрия по договоренности. Но Дмитрия не было

там.

    "Я закажу тебе рыбу, суп или что-нибудь еще? Ты не живешь на

- воскликнул Иван, явно обрадованный тем, что

достал Алешу.Он закончил обедать и пил чай.

    «Дайте мне суп, а потом чаю, я голоден», - сказал он.

Алеша весело.

    «А вишневое варенье? У них здесь есть. Вы помните, как раньше

любили вишневое варенье, когда были маленькими? "

    «Ты это помнишь? Дай и мне варенье, оно мне до сих пор нравится».

    Иван позвонил официанту и заказал суп, джем и чай.

    "Я все помню, Алеша, я тебя помню, пока ты не был

одиннадцать, мне было почти пятнадцать. Такая разница между

пятнадцать и одиннадцать, что братья никогда не становятся товарищами в таком возрасте.я

даже не знаю, любил ли я тебя. Когда я ушел в

Москва первые несколько лет я вообще не думал о тебе. Потом,

когда ты сам приехал в Москву, мы где-то встречались только раз, я

полагать. И вот я здесь больше трех месяцев, и до сих пор

мы почти не сказали друг другу ни слова. Завтра я ухожу,

и я просто думал, когда я сидел здесь, как я мог видеть, как ты говоришь

до свидания, и как раз тогда вы прошли. "

    - Значит, вам очень хотелось меня видеть?

    "Очень.Я хочу узнать тебя раз и навсегда, и я хочу, чтобы ты

Знай меня. А потом попрощаться. Я считаю, что всегда лучше получить

чтобы узнать людей перед тем, как покинуть их. Я заметил, как ты

смотрел на меня эти три месяца. Был постоянный взгляд

ожидания в твоих глазах, и я не могу этого вынести. Вот так вот

Я держался от тебя подальше. Но в конце концов я научился тебя уважать.

«Маленький человечек твердо стоит», - подумал я. Хотя я смеюсь, я

серьезный. Вы твердо стоите, не так ли? Мне нравятся такие твердые люди, как

что бы они ни были, даже если они такие маленькие

молодцы как вы.Ваши выжидательные глаза перестали меня раздражать, я полюбил

их, в конце концов, эти выжидающие глаза. Кажется, ты любишь меня за что-то

причина, Алеша? "

    «Я люблю тебя, Иван. Дмитрий говорит о тебе - Иван - могила! Я говорю о тебе.

ты, Иван - загадка. Ты и сейчас для меня загадка. Но я

что-то в тебе понимаю, а я этого не понимал до этого

утро."

    "Что это такое?" засмеялся Иван.

    "Вы не будете сердиться?" Алеша тоже засмеялся.

    "Хорошо?"

    "Что вы так же молоды, как и другие молодые люди трехлетнего возраста и

двадцать, что ты просто молодой, свежий и милый мальчик, зеленый в

факт! Я тебя ужасно оскорбил? "

    «Напротив, меня поразило совпадение, - воскликнул Иван,

тепло и добродушно."Поверите ли вы, что с тех пор

сцену с ней, я не думал ни о чем другом, кроме моей юной

зелень, и, как будто вы уже догадались, начинаете с нее. Делать

вы знаете, я сидел здесь и думал про себя: если бы я не

верю в жизнь, если я потерял веру в женщину, которую люблю, потерял веру в

порядком вещей, были убеждены, что все

беспорядочный, проклятый и, возможно, охваченный дьяволом хаос, если бы я был поражен

каждым ужасом разочарования человека - все же я хотел бы

жить и, однажды попробовав чашу, не отвернуться от нее

пока я его не осушил! Но в тридцать я обязательно уйду из

чашку, даже если я не опорожнил ее, и отвернуться - где я не знаю.Но до тридцати я знаю, что моя молодость восторжествует

все - каждое разочарование, каждое отвращение к жизни. Я спросил

я много раз, есть ли на свете какое-нибудь отчаяние, которое

преодолеть эту неистовую и, может быть, неподобающую жажду жизни во мне,

и я пришел к выводу, что нет, то есть до тех пор, пока я не

тридцать, а потом я потеряю его, как мне кажется. Некоторый драйв

чахоточные моралисты - и особенно поэты - часто называют эту жажду

за основу жизни. Это особенность Карамазовых, правда, что

жажда жизни несмотря ни на что; у тебя тоже нет сомнений,

но почему это подло? Центростремительная сила на нашей планете все еще

страшно сильный, Алеша.У меня тоска по жизни, и я продолжаю

живя вопреки логике. Хотя я могу не поверить в порядок

Вселенная, но мне нравятся липкие маленькие листочки, когда они раскрываются в

весна. Я люблю голубое небо, я люблю некоторых людей, которые любят тебя

иногда знаю, не зная почему. Я люблю великие дела, совершенные

мужчин, хотя я, может быть, давно перестал в них верить, но от

старая привычка ценит их сердцем. Сюда принесли суп для

ты ешь, это пойдет тебе на пользу. Они знают, что это первоклассный суп

как это сделать здесь.Хочу по Европе поехать, Алеша, поеду

отправляйтесь отсюда. И все же я знаю, что пойду только на кладбище,

но это самое драгоценное кладбище, вот что это такое! Драгоценные

лежащих там мертвых, каждый камень над ними говорит о таких

горящей жизни в прошлом, такой страстной веры в свое дело,

их правда, их борьба и их наука, что я знаю, что я

падать на землю, целовать эти камни и плакать над ними; хотя

В глубине души я убежден, что это давно не что иное, как кладбище.И я буду плакать не от отчаяния, а просто потому, что буду счастлив

в моих слезах я погрузлю свою душу в эмоции. Я люблю липкое

листья весной, голубое небо - вот и все. Это не вопрос

интеллект или логика, это любовь изнутри, своим желудком.

Любят первые силы юности. Понимаешь

что-нибудь из моей тирады, Алеша? »Иван вдруг засмеялся.

    «Я слишком хорошо понимаю, Иван. Любить душой хочется,

животом. Вы так хорошо это сказали, и я ужасно рад, что

- воскликнул Алеша."Я думаю, что все

должен любить жизнь превыше всего на свете ".

    "Любите жизнь больше, чем ее смысл?"

    "Конечно, люблю, независимо от логики, как вы говорите, это должно быть

независимо от логики, и только тогда поймешь

смысл этого. Я так давно думал. Половина вашей работы

сделано, Иван, ты любишь жизнь, теперь тебе остается только попробовать сделать вторую

половина, и вы спасены ".

    «Вы пытаетесь спасти меня, но, может быть, я не заблудился!

означает твоя вторая половинка? "

    "Да ведь нужно воскрешать мертвых, которые, возможно, еще не умерли

после всего.Пойдем, дай мне чаю. Я так рад нашему разговору, Иван ".

    "Я вижу, вы чувствуете вдохновение. Я ужасно люблю такие

профессий de foi * от таких-новичков. Ты стойкий человек,

Алексей. Это правда, что вы собираетесь покинуть монастырь? "



    * Профессии веры.



    «Да, мой старейшина посылает меня в мир».

    "Мы увидимся тогда в этом мире. Мы встретимся до того, как я

мне тридцать, когда я начну отворачиваться от чашки. Отец

не хочет отворачиваться от своей чашки, пока ему не исполнится семьдесят, он

на самом деле мечтает дотянуть до восьмидесяти, - говорит он.Он имеет в виду только это

слишком серьезно, хоть он и шут. Он стоит на твердой скале,

он тоже стоит на своей чувственности, хотя после тридцати лет, действительно,

может не на чем стоять ... Но держаться за семьдесят - это

противно, лучше только до тридцати; можно сохранить тень

благородство »обманом. Вы видели Дмитрия сегодня? "

    «Нет, но я видел Смердякова», а Алешу быстро, хотя

подробно описал свою встречу со Смердяковым. Иван начал

с тревогой слушал и расспрашивал его."Но он умолял меня не рассказывать Дмитрию, что он рассказывал мне о

его, - прибавил Алеша. Иван нахмурился и задумался.

    "Вы недовольны счетом Смердякова?" - спросил Алеша.

    "Да, из-за него. Будь он проклят, я определенно хотел увидеть

Дмитрий, а теперь незачем, - неохотно сказал Иван.

    "Но ты действительно собираешься так скоро, брат?"

    «А что с Дмитрием и отцом? Чем это закончится?» спросил Алеша

с тревогой.

    «Вы все время твердите об этом! При чем мне это?

сторож моего брата Дмитрия? - раздраженно рявкнул Иван, но потом

вдруг горько улыбнулся."Ответ Каина о своем убитом брате,

не так ли? Может быть, вы сейчас об этом думаете? Хорошо

черт возьми, я не могу оставаться здесь, чтобы быть их хранителем, не так ли? Я

закончил то, что должен был сделать, и я ухожу. Вы представляете, что я ревную?

Дмитрия, что я пытался украсть его прекрасную Катерину

Ивановна последние три месяца? Ерунда, я занимался своим

собственный. Я закончил. Я иду. Я закончил это только сейчас, ты был

свидетель."

    "У Катерины Ивановны?"

    "Да, и я освободился раз и навсегда.И в конце концов, что

я имею дело с Дмитрием? Дмитрий не входит. У меня была своя

дело уладить с Катериной Ивановной. Вы знаете, на

напротив, Дмитрий вел себя так, как будто есть понимание

между нами. Я не просил об этом, но он торжественно передал ее

ко мне и дал нам свое благословение. Слишком уж смешно. Ах, Алеша, если бы

Вы только знали, как легко сейчас мое сердце! Вы не поверите, я сидел

здесь ел мой ужин и почти заказывал шампанское, чтобы отпраздновать

мой первый час свободы.Тфу! Это продолжается почти шесть

месяцев, и сразу скинул. Я никогда не мог догадаться

даже вчера, как легко было бы положить этому конец, если бы я захотел ».

    "Ты говоришь о своей любви, Иван?"

    «Из моей любви, если хотите. Я влюбился в девушку, я

беспокоился о ней, и она беспокоила меня. Я сидел и смотрел на нее ...

и все сразу рухнуло! Я заговорил сегодня утром с вдохновением,

но я ушел и расхохотался. Вы бы поверили этому? Да,

это буквальная правда."

    «Вы, кажется, сейчас очень веселитесь», - заметил Алеша, глядя в

его лицо, которое внезапно посветлело.

    «Но как я мог сказать, что мне она немного наплевать! Ха-ха!

Оказывается, я этого не сделал. И все же как она меня привлекла! Как

привлекательной она была только что, когда я произнес свою речь! И ты знаешь, что она

меня ужасно привлекает даже сейчас, но как легко ее оставить. Делать

ты думаешь, я хвастаюсь? "

    «Нет, только, возможно, это была не любовь».

    «Алеша, - засмеялся Иван, - о любви не размышляй,

это неприлично для вас.Как вы ворвались в обсуждение этого

утро! Я забыл тебя за это поцеловать .... Но как она мучилась

меня! Он определенно сидел у «рваной раны». Ах, она знала, как я

любил ее! Она любила меня, а не Дмитрия, - весело настаивал Иван.

чувство к Дмитрию было просто самоубийством. Все, что я ей сказал, просто

теперь было совершенно правдой, но самое худшее, это может занять ее

пятнадцать или двадцать лет, чтобы узнать, что ей все равно

Дмитрий, и любит меня, кого мучает, и, может быть, никогда не найдет

это вообще не было, несмотря на ее сегодняшний урок.Ну так лучше;

Я могу просто уйти навсегда. Кстати, как она сейчас? Какие

случилось после того, как я ушел? "

    Алеша сказал ему, что она была в истерике, и что она сейчас, он

слышал, без сознания и в бреду.

    "Разве это не мадам Хохлакова?"

    "Думаю, нет."

    "Я должен выяснить. Однако никто не умирает от истерики. Они не

иметь значение. Бог дал женщине облегчение в истерике. Я не пойду к ней в

все. Зачем снова продвигаться вперед? "

    "Но ты сказал ей, что она никогда не заботилась о тебе."

    "Я специально это сделал. Алеша, я позову кого-нибудь

шампанское? Выпьем за мою свободу. Ах, если бы вы знали, как я рад

являюсь!"

    «Нет, брат, лучше не пить», - сказал вдруг Алеша.

«Кроме того, я чувствую себя подавленным».

    «Да, вы долгое время были в депрессии, я это заметила».

    "Вы решили пойти завтра утром?"

    «Утро? Я не сказал, что мне нужно идти утром .... Но

возможно, это может быть утро. Вы не поверите, я здесь обедал

сегодня только для того, чтобы не пообедать со стариком, я так его ненавижу.я

должен был уехать давным-давно, насколько он обеспокоен. Но почему

ты так беспокоишься о моем отъезде? У нас много времени, прежде чем я

иди, вечность! "

    "Если ты уезжаешь завтра, что ты имеешь в виду под

вечность?"

    "Но какое это имеет для нас значение?" засмеялся Иван. "У нас есть время

Достаточно для нашего разговора, для того, что привело нас сюда. Почему ты так выглядишь

удивлен? Ответ: почему мы здесь встретились? Говорить о моей любви к

Катерина Ивановна, старика и Дмитрия? заграничных путешествий? из

роковое положение России? императора Наполеона? Это оно?"

    "Нет."

    "Тогда вы знаете, для чего. У других все по-другому; но мы

в нашей зеленой молодежи надо решать извечные вопросы в первую очередь

все. Это то, о чем мы заботимся. Россия молодая говорит о

теперь ничего, кроме вечных вопросов. просто когда старики все

занялись практическими вопросами. Почему ты смотришь на меня

в ожидании последних трех месяцев? Чтобы спросить меня: 'Что ты

верите или совсем не верите? Вот какими были твои глаза

значение для этих трех месяцев, не так ли? "

    «Может быть, и так», - улыбнулся Алеша."Ты не смеешься надо мной сейчас,

Иван?

    "Я смеюсь! Я не хочу ранить моего младшего брата, который был

наблюдая за мной с таким ожиданием три месяца. Алеша, посмотри

прямо на меня! Конечно, я такой же маленький мальчик, как ты,

только не новичок. И чем занимались русские мальчики до

я имею в виду некоторые из них? В этой вонючей таверне, например,

здесь они встречаются и садятся в угол. Они никогда не встречались в своих

живет раньше и, когда они выйдут из таверны, они не встретятся

снова в течение сорока лет.И о чем они говорят в это мгновение

остановка в таверне? О вечных вопросах, о существовании

Бог и бессмертие. А те, кто не верит в Бога, говорят о

социализма или анархизма, трансформации всего человечества по новому

узор, так что все сводится к одному, они же

вопросы вывернуты наизнанку. И массы, массы самого оригинального

Русские парни только и говорят о вечных вопросах! Не правда ли

так?"

    «Да, для настоящих россиян вопросы существования Бога и

бессмертие, или, как вы говорите, те же вопросы, вывернутые наизнанку,

приходить в первую очередь, конечно, и они должны, - сказал Алеша,

все еще смотрит на своего брата с той же нежной и вопрошающей улыбкой.«Ну, Алеша, быть русским иногда бывает очень неразумно,

но что-нибудь глупее, чем то, как русские мальчики проводят время один

с трудом представляю. Но есть один русский мальчик по имени Алеша.

ужасно люблю ".

    "Как хорошо ты это вставил!" Алеша вдруг засмеялся.

    "Ну, скажи мне, с чего начать, отдавай приказы. Существование

Бога, а? "

    "Начни где хочешь. Вчера ты заявил у отца, что

Бога не было ». Алеша испытующе посмотрел на брата."Я сказал, что вчера за обедом специально, чтобы подразнить тебя, и увидел

твои глаза светятся. Но теперь я не возражаю против обсуждения с вами,

и я говорю об этом очень серьезно. Я хочу с тобой дружить, Алеша,

у меня нет друзей, и я хочу попробовать. Ну, может быть, только вообразить

Я тоже принимаю Бога, - засмеялся Иван, - это для тебя сюрприз, не правда ли?

Это?"

    «Да, конечно, если ты сейчас не шутишь».

    «Шучу? Мне вчера у старца сказали, что я шучу.

Знаешь, милый мальчик, в восемнадцатом был старый грешник.

века, который заявил, что, если бы не было Бога, он был бы

изобрел.S'il n'existait pas Dieu, il faudrait l'inventer. И человек

действительно изобрел Бога. И что странно, что бы было

чудесно, разве не то, что Бог действительно должен существовать; чудо в том, что

такая идея, идея необходимости Бога, могла прийти в голову

такого дикого, злобного зверя, как человек. Так свято, так трогательно, так

мудрая и такая великая заслуга в этом человеке. Что касается меня, я давно

решили не думать, создал ли человек Бога или Бог человека. И я

не пройдет через все аксиомы, поставленные русскими парнями по этому поводу.

субъект, все происходящее из европейских гипотез; что такое гипотеза

с русским мальчиком есть аксиома, и не только с мальчиками, но

со своими учителями, потому что наши русские профессора часто просто

сами мальчики.Поэтому я опускаю все гипотезы. Для чего

мы стремимся сейчас? Я пытаюсь как можно быстрее объяснить свои

сущностная природа, вот какой я человек, во что я верю

в, и на что я надеюсь, вот и все, не так ли? И поэтому я говорю вам

что я принимаю Бога просто. Но вы должны отметить это: если Бог существует и если

Он действительно сотворил мир, а потом, как мы все знаем, сотворил его.

согласно геометрии Евклида и человеческого разума с

концепция только трех измерений в пространстве.Тем не менее, были

и до сих пор остаются геометрическими и философами, и даже некоторые

самые выдающиеся, сомневающиеся в том, вся ли вселенная или

говоря шире, все существо было создано только в Евклиде.

геометрия; они даже осмеливаются мечтать о двух параллельных линиях, которые

согласно Евклиду, никогда не может встретиться на земле, может встретиться где-нибудь в

бесконечность. Я пришел к выводу, что, поскольку я не могу понять

даже это, я не могу ожидать, что пойму о Боге. Я признаю

смиренно, что у меня нет способности решать такие вопросы, у меня есть

Евклидов земной разум, и как я могу решать проблемы, не относящиеся к

этот мир? И тебе тоже советую никогда не думать об этом, моя дорогая

Алеша, особенно о Боге, существует Он или нет.Все такие

вопросы совершенно неуместны для ума, созданного с идеей

только три измерения. И поэтому я принимаю Бога и рад этому, и

более того, я принимаю Его мудрость, Его цели, которые совершенно за гранью

наш кен; Я верю в основной порядок и смысл жизни;

Я верю в вечную гармонию, в которой, как говорят, однажды мы будем

смешанный. Я верю в Слово, к которому стремится вселенная,

и Который Сам был «с Богом», и Который Сам является Богом и так далее,

и так далее до бесконечности.Для этого есть всевозможные фразы. я

Кажется, я на правильном пути, не так ли? Тем не менее, вы бы поверили в это, в

конечный результат я не принимаю этот мир Божий, и хотя я

знаю, что он существует, я его вообще не принимаю. Дело не в том, что я не принимаю

Боже, ты должен понять, это мир, созданный Им, я не

не могу принять. Позвольте мне пояснить. Я как ребенок верю, что

страдания будут исцелены и восполнены, что все унизительные

абсурдность человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж,

как презренная выдумка бессильных и бесконечно малых

Евклидов разум человека, который в финале мира, в момент

вечная гармония, произойдет что-то настолько драгоценное, что

хватит всем сердцам, чтобы утешить всякую обиду,

для искупления всех преступлений человечества, всей крови

они пролили; что это позволит не только простить, но и

оправдывал все, что случилось с мужчинами, но думал, что все, что может

свершилось, я не принимаю это.Я этого не приму. Даже если параллельно

линии действительно встречаются, и я сам это вижу, я это увижу и скажу, что они

встретились, но все равно не приму. Это то, что лежит в основе меня,

Алеша; это мое кредо. Я серьезно отношусь к тому, что говорю. Я начал наш

говорить как можно глупее нарочно, но я довел до своего

признание, потому что это все, что вам нужно. Вы не хотели слышать о

Боже, но только для того, чтобы знать, чем живет твой любимый брат. Так что

Я же вам сказал."

    Свою длинную тираду Иван закончил резким и неожиданным чувством.«А почему ты начал« так глупо, как мог »?» спросил Алеша,

мечтательно глядя на него.

    «Для начала, чтобы быть русским. Русский

разговоры на такие темы всегда ведутся немыслимо

тупо. А во-вторых, чем глупее, тем ближе к

реальность. Чем глупее, тем яснее. Глупость недолговечна

и безыскусный, в то время как разум извивается и прячется.

Ум - лжец, а глупость честна и прямолинейна.

Я довел разговор до отчаяния, и тем глупее я

представили, тем лучше для меня."

    «Вы объясните, почему вы не принимаете мир?» - сказал Алеша.

    "Конечно, это не секрет, что я был таким

ведущих к. Дорогой младший брат, я не хочу развращать тебя или

чтобы отвратить тебя от твоей крепости, возможно, я хочу, чтобы ты исцелил меня ".

Иван вдруг улыбнулся совсем как маленький кроткий ребенок. Алеша имел

никогда раньше не видел такой улыбки на его лице.

 
День, когда Достоевский открыл смысл жизни во сне — Сборы мозгов
Однажды ноябрьской ночью 1870-х годов легендарный русский писатель Федор Достоевский (11 ноября 1821 г. — 9 февраля 1881 г.) открыл во сне смысл жизни — или, по крайней мере, главный герой его последнего рассказа.В произведении, которое впервые появилось в откровении Дневник писателя ( публичная библиотека ) под названием «Сон квир-парня» и позже было опубликовано отдельно под названием Сон смешного человека , исследуется темы, аналогичные темам в романе Достоевского 1864 года « Записки из подполья », который считается первым настоящим экзистенциальным романом. Верная утверждению Стивена Кинга о том, что «хорошая художественная литература — это правда внутри лжи», эта история проливает свет на личные духовные и философские наклонности Достоевского с необычайной ясностью — возможно, больше, чем любая из его других опубликованных работ.Созерцание в его основе находится где-то между борьбой Толстого со смыслом жизни и галлюцинаторной экзегезой Филипа К. Дика.
Портрет Федора Достоевского — Василий Перов, 1871
Рассказ начинается с того, что рассказчик бродит по улицам Петербурга «мрачной ночью, самой мрачной ночью, которую только можно представить», рассказывая о том, как другие высмеивали его всю жизнь и скатывались в нигилизм с «ужасной болью» веры в то, что ничего не имеет значения. Он всматривается в мрачное небо, смотрит на одинокую звездочку и размышляет о самоубийстве; двумя месяцами ранее, несмотря на свою нищету, он купил «отличный револьвер» с тем же намерением, но с тех пор пистолет оставался в его ящике.Внезапно, когда он смотрит на звезду, маленькая девочка лет восьми, одетая в лохмотья и явно находящаяся в бедственном положении, хватает его за руку и невнятно умоляет о помощи. Но главный герой, разочарованный жизнью, прогоняет ее и возвращается в убогую комнату, которую он делит с пьяным старым капитаном, обставленную «диваном, обтянутым американской тканью, столом с несколькими книгами, двумя стульями и старым креслом. невероятно старый, но все же кресло «.
Когда он опускается в кресло, чтобы подумать о том, чтобы закончить свою жизнь, его преследует образ маленькой девочки, что заставляет его усомниться в своем нигилистическом характере.Достоевский пишет:
Я точно знал, что в эту ночь застрелюсь, но как долго просидю у стола — этого я не знал. Я, конечно, должен был застрелиться, но для этой маленькой девочки.
Понимаете: хотя мне было все равно, но, например, я чувствовал боль. Если бы кто-нибудь ударил меня, я почувствовал бы боль. Точно так же и в моральном смысле: если бы случилось что-то очень жалкое, мне было бы жалко, как и прежде, чем все в жизни стало для меня все одинаково.Как раз перед этим мне стало жаль: конечно, я бы помог ребенку непременно. Почему же тогда я не помог девочке? Это произошло из-за идеи, которая тогда пришла мне в голову. Когда она тянула ко мне и звала меня, внезапно передо мной возник вопрос, на который я не мог ответить. Вопрос был праздным; но это меня разозлило. Я был зол из-за того, что пришел к выводу, что если бы я уже решил покончить с собой сегодня вечером, то теперь, более чем когда-либо прежде, все в мире должно быть для меня одинаковым.Почему я чувствовал, что мне все равно, и жалел девочку? Помню, я очень ее жалел: так сильно, что почувствовал боль, даже странную и невероятную в моей ситуации…
Казалось очевидным, что если я еще был человеком, а не шифром, и до тех пор, пока меня не превратили в шифр, то я был жив и, следовательно, мог страдать, сердиться и стыдиться своих действий. Очень хорошо. Но если бы я, например, покончил с собой, например, через два часа, что мне было до этой девушки и что мне было делать со стыдом или с чем-то на земле? Я буду шифром, абсолютным нулем.Могло ли мое сознание того, что я скоро полностью перестану существовать и, следовательно, ничего не будет существовать, ни малейшего влияния на мое чувство жалости к девушке или на мое чувство стыда за совершенную мною подлость?
От морали он переходит к экзистенциальному:
Мне стало ясно, что жизнь и мир как бы зависят от меня. Я могу даже сказать, что мир существовал только для меня. Я должен застрелиться, и тогда мира вообще не будет, по крайней мере, для меня.Не говоря уже о том, что, возможно, никому после меня действительно не будет ничего, и весь мир, как только мое сознание исчезнет, также исчезнет, как призрак, только как часть моего сознания, и будет полностью уничтожен, поскольку возможно, весь этот мир и все эти люди — я один.
Видя «эти новые, мучительные вопросы», он погружается в размышления о том, что на самом деле означает свобода воли. В отрывке, который напоминает знаменитый афоризм Джона Кейджа о смысле жизни — «Нет, почему.Просто здесь.» — и утверждение Джорджа Лукаса о том, что «жизнь вне разума», Достоевский предполагает через своего главного героя, что смысл жизни придает сама жизнь:
Мне внезапно пришло в голову одно странное соображение. Если бы я раньше жил на Луне или на Марсе и был бы там опозорен и опозорен настолько, что иногда можно только представить это во сне или кошмаре, и если бы я впоследствии оказался на Земле и все еще сохранял сознание что я сделал на другой планете, и если бы я знал, кроме того, что я никогда не вернусь случайно, тогда, если бы я смотрел на Луну с земли — было бы мне все равно или нет? Будет ли мне стыдно за свой поступок или нет? Вопросы были праздными и бесполезными, потому что револьвер уже лежал передо мной, и я знал всем своим существом, что это произойдет наверняка; но вопросы возбуждали меня в ярости.Я не мог умереть сейчас, не решив сначала эту проблему. Одним словом, эта маленькая девочка меня спасла, потому что мои вопросы заставили меня отложить спусковой крючок.
Когда он обдумывает это, главный герой засыпает в кресле, но этот сон имеет качество сновидений наяву. В одном из множества замечательных полуотрывков Достоевский всматривается в извечный вопрос, почему нам снятся сны:
Сны необычайно странные. Одна вещь предстает с ужасающей ясностью, с деталями, точно установленными, как драгоценности, в то время как вы перепрыгиваете через другую, как будто вы ее совсем не замечаете — например, пространство и время.Кажется, что сны — это работа не ума, а желания, не головы, а сердца … Во сне происходят совершенно непонятные вещи. Например, мой брат умер пять лет назад. Иногда я вижу его во сне: он принимает участие в моих делах, и мы очень взволнованы, а я, все время, пока продолжается мой сон, прекрасно знаю и помню, что мой брат умер и похоронен. Почему меня не удивляет, что он хоть и мертв, но все еще рядом со мной и занимается мной? Почему мой разум все это допускает?
В этом странном состоянии главному герою снится, что он берет свой револьвер и направляет его в свое сердце, а не в голову, где он изначально намеревался застрелиться.Подождав секунду или две, его снобличие быстро нажимает на курок. Затем происходит нечто замечательное:
Боли не почувствовал, но мне показалось, что с отчетом у меня все содрогнулось, и все вдруг погасло. Все вокруг меня было ужасно черным. Я ослеп и онемел и лег на спину на что-то твердое. Я ничего не видел и не мог издать ни звука. Люди ходили и шумели вокруг меня: бас капитана, крики хозяйки … Вдруг наступил перерыв.Меня несут в закрытом гробу. Я чувствую, как качается гроб, и думаю об этом, и вдруг впервые мне приходит в голову мысль, что я мертв, совсем мертв. Я знаю это и не сомневаюсь в этом; Я не могу ни видеть, ни двигаться, но в то же время чувствую и думаю. Но вскоре я смиряюсь с этим и, как обычно, во сне без вопросов принимаю действительность.
Теперь меня хоронят в земле. Все бросают меня, и я один, совсем один. Я не шевелюсь… Я лежал и — странно сказать — ничего не ожидал, безоговорочно принимая, что мертвому нечего ожидать.Но было сыро. Я не знаю, сколько времени прошло — час, несколько дней или много дней. Внезапно мне на закрытый левый глаз упала капля воды, которая просочилась через могилу. Через минуту упал еще один, затем третий и так далее, каждую минуту. Внезапно в моем сердце вспыхнуло глубокое негодование, и внезапно в моем сердце я почувствовал физическую боль. «Это моя рана», — подумал я. «Здесь я застрелился. Пуля там ». И все это время вода капала прямо на мой закрытый глаз. Внезапно я закричал, но не голосом, потому что я был неподвижен, но всем своим существом, судье всего, что со мной делалось.
«Кем бы ты ни был, если ты есть, и если существует цель более разумная, чем то, что сейчас происходит, пусть она присутствует и здесь. Но если ты отомстишь мне за мое глупое самоубийство, то знай, по непристойности и абсурдности дальнейшего существования, что никакие пытки, которые могут случиться со мной, никогда не могут сравниться с презрением, которое я буду тихо испытывать даже через миллионы людей. лет мученичества ».
Я вскрикнул и замолчал.Глубокое молчание длилось целую минуту. Еще одна капля даже упала. Но я знал и верил, бесконечно и твердо, что в одно мгновение все непременно изменится. Внезапно моя могила открылась. Не знаю, открывали ли его и открывали, но меня захватило какое-то неизвестное мне темное существо, и мы оказались в космосе. Вдруг я увидел. Была глубокая ночь; никогда, никогда не было такой тьмы! Мы пронеслись сквозь космос и были уже далеко от Земли. Я ничего не спрашивал у того, кто меня вел.Я был горд и ждал. Я уверял себя, что не боюсь, и мое сердце растаяло от восторга при мысли, что я не боюсь. Я не помню, как долго мы носились в космосе, и представить себе не могу. Это случилось, как всегда во сне, когда вы перепрыгиваете пространство и время, законы жизни и разума и останавливаетесь только там, где радует ваше сердце.
Изображение галактики 1845 года, вдохновившее Ван Гога на «Звездную ночь», из книги Майкла Бенсона «Космиграфика: изображение пространства во времени»
Сквозь густую тьму он видит звезду — ту же звездочку, которую он видел перед тем, как прогнать девушку. .По мере того, как сон продолжается, главный герой описывает своего рода трансцендентность, сродни тому, что испытывается во время психоделических наркотических трипов или в состояниях глубокой медитации:
Внезапно меня охватила знакомая, но подавляющая эмоция. Я видел наше солнце. Я знал, что это не могло быть наше Солнце, которое породило нашу Землю, и что мы были на бесконечном расстоянии, но каким-то образом я узнал, что это было точно такое же Солнце, что и наше, его копия и двойник. Сладкий и трогательный восторг восторженно эхом разнесся по моей душе.Дорогая сила света, того самого света, который дал мне рождение, коснулась моего сердца и возродила его, и я почувствовал жизнь, старую жизнь, впервые после моей смерти.
Он попадает в другой мир, похожий на Землю во всех отношениях, кроме «все казалось светлым праздником, с великим и священным триумфом, наконец достигнутым» — мир, населенный «детьми солнца», счастливыми людьми, чьи глаза « сияли ярким сиянием », а лица« сияли мудростью и определенным сознанием, исполненным спокойствия.»Главный герой восклицает:
Ох, мгновенно, с первого взгляда на их лица я все понял, все!
Признавая, что «это был всего лишь сон», он, тем не менее, утверждает, что «ощущение любви этих прекрасных и невинных людей» было очень реальным и что-то, что он принес в бодрствующую жизнь на Земле. Проснувшись на рассвете в своем кресле, он снова восклицает с новой благодарностью за жизнь:
Ой, теперь — жизнь, жизнь! Я поднял руки и взывал к вечной истине, не звал, но плакал.Восторг, невыразимый восторг возвысил все мое существо. Да жить…
Достоевский завершает размышлениями своего главного героя об общей сущности жизни, нашем общем завоевании счастья и доброты:
Все стремятся к одной и той же цели, по крайней мере, все стремятся к одной и той же цели, от мудрого человека до самого низшего убийцы, но только разными способами. Это старая истина, но в ней есть новое: я не могу далеко сбиться с пути. Я видел правду. Я видел и знаю, что люди могут быть красивыми и счастливыми, не теряя при этом способности жить на Земле.Я не буду, я не могу поверить, что зло — это нормальное состояние людей … Я видел правду, я не изобретал ее своим умом. Я видел, видел, и ее живой образ навсегда заполнил мою душу. Я видел ее в таком совершенном совершенстве, что не могу поверить, что ее не было среди мужчин. Как же мне тогда сбиться с пути? … Живой образ того, что я видел, всегда будет со мной, всегда будет исправлять и направлять меня. О, я сильный и свежий, я могу продолжать, продолжать даже тысячу лет.
[…]
А это так просто… Одно дело — люби ближнего, как самого себя, — это одно.Все, больше ничего не нужно. Вы сразу поймете, как жить.
Спустя столетие Джек Керуак повторил это в своей великолепной медитации о доброте и «золотой вечности».
Дневник писателя — прекрасное чтиво целиком. Дополните его рассказом Толстого о поиске смысла в бессмысленном мире и мечтой Маргарет Мид прозрение о том, почему жизнь подобна голубому желе.
Обретение смысла жизни в страдании | Гарри Дж.Земельный участок | Личностный рост
«Если вы скажете, что все это тоже можно подсчитать и свести в таблицу — хаос, тьма и проклятия, так что простая возможность вычислить все это заранее остановит все это, и разум снова утвердится, тогда человек намеренно сошел с ума, чтобы избавиться от разума и добиться своей точки зрения! Я верю в это, я отвечаю за это, потому что вся работа человека, кажется, на самом деле состоит только в том, чтобы каждую минуту доказывать самому себе, что он человек, а не пианино! »
Глава восьмая, Записки из подполья
Федор Достоевский использует характер подпольного человека, чтобы прославить свободу.Подземный человек олицетворяет свободу выбора — предпочитать страдание здоровью, ужас восторгу и аморальность морали. Он посвятил свою жизнь извращенной идее восстания, когда он постоянно бросается в костер в надежде, что кто-нибудь его заметит. Он совершает насилие над собой, чтобы показать другим, какое насилие они совершают над собой.
Подземный человек пытается разоблачить существование иррационального. Его жизнь — спектакль; он действует как зеркало, представляя своей аудитории нелогичную для них сторону.Ибо человек слишком непредсказуем и непоследователен, чтобы сводиться к тому, что является рациональным, моральным, разумным и логичным.
Намеренно быть оскорбительным, грязным, грубым и высокомерным, быть настолько иррациональным, насколько это возможно, — это акт восстания против системы, которая считает, что люди просто прямые.
Он стремится, вопреки неверию окружающих, стать еще более злым, изолированным и несчастным — он совершает бунт только для того, чтобы продемонстрировать своей аудитории, каково это — быть брошенным с корабля в океан.
Он надеется оскорбить свою аудиторию, показать им, насколько они жалки, пытаясь контролировать маленький мир вокруг них.
У людей есть очень много планов и планов, которые, как они надеются, положат конец их страданиям, но, как только небо появляется на горизонте, они снова склоняются и обнаруживают что-то еще, из-за чего они могут быть несчастны. Как писал Эмерсон, когда они в Неаполе, им снится, что они в Риме. Подпольщик это понимает, он видел это много раз, снова и снова:
«Но если он не глуп, то он чудовищно неблагодарен! Феноменально неблагодарный.На самом деле, я считаю, что лучшее определение человека — неблагодарный двуногий ».
Глава восьмая, Записки из подполья.
Это природа человека. Но если вы верите в разумность человека, то как вы оправдываете историю мира? Ибо история — это великая катастрофа, бесконечный цикл предательства и несчастий, в котором нет побед или триумфов.
Человек современного рационального мышления должен либо отвернуться, либо взвизгнуть от ужаса. Поскольку история нерациональна, она даже не разумна, а представляет собой хаотический беспорядок, определяемый чрезвычайными актами ужаса и трусости.Нет конца огромным страданиям, которые мы сами себе причинили. Почему же тогда люди продолжают верить, что будущее будет другим?
Записки из подполья — это атака на идеологии, стремящиеся положить конец страданиям, а именно на марксизм и утилитаризм. Достоевский утверждал, что, несмотря на попытку человечества создать «Хрустальный дворец», всеобъемлющую утопию, нельзя избежать истины о том, что люди не всегда хотят действовать в собственных интересах; Влечение к протесту против рационального — часть нашей естественной энергии, даже если она вредна.
Люди всегда борются за свободу и за шанс заявить о себе независимыми от взвода. Действительно, разум и комфорт привлекли орду. Но иногда кто-то отстраняется от толпы, чтобы снова услышать собственный голос, даже если это означает преступление или тяжелую работу.
Люди действительно хотят быть хорошими, но они не хотят быть совершенными. Иногда они хотят увидеть, каково это быть ужасно плохим, почувствовать вибрации хаоса и посмотреть, как колышутся карты при падении.
Никто не достоин быть святым, но и никто не хочет им быть. И в этом, писал Достоевский, проблема с продвижением к утопии — никто на самом деле не хочет того, чего они, кажется, ищут. Достоевский блестяще аргументирует это в «Записках из подполья»:
«Олей на него всякое земное благо, утопи его в море счастья, чтобы на поверхности не было видно ничего, кроме пузырей блаженства; дайте ему экономическое процветание, чтобы ему не оставалось ничего другого, кроме как спать, есть пирожные и заниматься продолжением своего вида, и даже тогда из чистой неблагодарности, из чистой злобы человек может сыграть с вами какую-нибудь гнусную шутку.
Он даже рискнул бы своими пирожными и сознательно желал бы самой роковой ерунды, самого неэкономичного абсурда, просто чтобы внести во все это положительное благоразумие свой роковой фантастический элемент ».
Записка из подполья, Глава восьмая
Жорж Сёра — Купальщицы в Аньер
Дайте людям именно то, что они хотят, утверждает рационалист, и боль, которую они испытывают из-за нехватки, исчезнет. Но нет никаких оснований полагать, что это правда. Разрешите все трудности в мире, и мы не просто сложим руки вместе и полюбоваться нашим сияющим новым миром, а только создадим из воздуха еще больше проблем, больше забот, больше неопределенностей.
Люди хотят чувствовать себя живыми, они хотят узнать, кто они на самом деле, что заставляет их задыхаться, что заставляет их истекать кровью. Иногда они вырывают волосы на руках, просто чтобы почувствовать боль. Иногда они ругаются на тех, кого любят, просто чтобы почувствовать горе.
Но они совершают эти преступления только для того, чтобы доказать, что они люди, а не машина, что они сильны и что у них действительно есть выбор, прекрасная способность выбирать между бесконечным количеством возможностей. И как они обожают трясущееся напряжение перед принятием такого решения!
Эту иррациональность, эту тьму невозможно подсчитать — она рождена безумием свободной воли.Никакое количество разума и логики никогда не исправит молекулы наших генов. И даже если бы мы преуспели в наших планах по восстановлению разума и логики, не прошло много времени, как мы потеряли бы свой разум только для того, чтобы обнаружить, что он у нас есть.
26+ Братья Карамазовы Цитаты из последнего романа Достоевского Кидадля
Лучшие цитаты из «Братья Карамазовы»
Мы все принимаем и верим, что человечество — это великое дело, которое должен любить каждый мужчина.Именно этому поведению и этике и посвящена эта книга. Читайте лучшие цитаты из книги «Братья Карамазовы», которые помогут вам жить настоящим и поверить в то, что все возможно.
1. «Секрет человеческого существа не только в том, чтобы жить, но и в том, чтобы жить ради чего».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
2. «Все дозволено …»
— Достоевский Федор, «Братья Карамазовы».
3. «Гадюка съест гадюку, и она послужит им обоим!»
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы, книга III, глава 9».
4. «Что такое ад? Я утверждаю, что это страдание от невозможности любить ».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
5. «Тайна человеческого существования заключается не только в том, чтобы остаться в живых, но и в том, чтобы найти то, ради чего жить».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
6. «Ужасно то, что красота бывает не только ужасной, но и загадочной. Бог и дьявол сражаются там, а поле битвы — сердце человека ».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
7. «Чем больше я люблю человечество в целом, тем меньше я люблю человека в частности».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
8. «Я говорю, что человек засыпает и не просыпается, и все … Это моя философия».
— Федор Карамазов, Часть вторая, «Братья Карамазовы».
9. «Человека, который лжет самому себе, обидеть легче, чем кого бы то ни было».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
10. «Я думаю, что дьявола не существует, но человек создал его, он создал его по своему образу и подобию.»
— Федор Достоевский,« Братья Карамазовы ».
11. «Чем больше я ненавижу мужчин по отдельности, тем более пылкой становится моя любовь к человечеству».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
12. «Красота не только ужасна, но и загадочна. Бог и дьявол сражаются там, а поле битвы — сердце человека ».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
13. «Человек, который лжет самому себе и прислушивается к своей собственной лжи, приходит в такое состояние, что не может различить правду внутри себя или вокруг себя, и поэтому теряет всякое уважение к себе и другим.И, не имея уважения, он перестает любить, и, чтобы заниматься и отвлекать себя без любви, он уступает место страстям и грубым удовольствиям и опускается до скотства в своих пороках, все от постоянной лжи другим мужчинам и самому себе ».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
14. «Почему жив такой человек! Можно ли ему позволить и дальше позорить землю самим собой? »
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
«Братья Карамазовы» Цитаты о правде и мире
«Братья Карамазовы» — это рассказ, который поможет вам понять важные вещи в жизни и проявит уважение ко всем, кто этого заслуживает.Вот некоторые из лучших «Братьев Карамазовы», которые действительно отражают человеческую склонность быть жестокими и лгать всякий раз, когда это соответствует требованиям.
15. «Ревнивые легче всех прощают, и все женщины это знают».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
16. «Прошу прощения, я больше ничего не могу сказать, чтобы утешить вас, потому что любовь в действии — вещь суровая и ужасная по сравнению с любовью во сне. Любовь во сне жадна к немедленным действиям, быстро осуществляется и на виду у всех. .Мужчины даже отдают свои жизни, если только суровые испытания не продлятся долго, а скоро закончатся, и все будут смотреть и аплодировать, как на сцене. Но активная любовь — это труд и сила духа, а для некоторых тоже, пожалуй, законченная наука ».
— Федор Достоевский,« Братья Карамазовы ».
17.« В большинстве случаев люди, даже самые злобные, бывают гораздо наивнее и простодушнее, чем мы думаем. И это верно и для нас самих ».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
18. «Да ведь весь мир познания не стоит той детской молитвы к« милому, доброму Богу »! Я ничего не говорю о страданиях взрослых людей, они яблоко съели, прокляните их, а черт их всех забрал! Но эти малыши! »
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
19. «Вы должны знать, что в жизни нет ничего выше, сильнее, серьезнее или полезнее, чем какое-нибудь хорошее воспоминание, особенно воспоминание из детства, из родительского дома.»
— Федор Достоевский,« Братья Карамазовы ».
20. «Послушайте: если каждый должен страдать, чтобы купить вечную гармонию со своими страданиями, молитесь, скажите мне, при чем тут дети? Совершенно непонятно, почему они должны страдать и почему они должны покупать гармонию со своими страданиями ».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
21. «Мне отказывают в чувствах, например благодарности, просто из-за моего социального положения».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
22. «Прежде всего, не лги самому себе».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
23. «Это мое последнее послание к вам: в печали ищите счастья».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
24. «Я могу видеть солнце, но даже если я не могу видеть солнце, я знаю, что оно существует. А знать, что солнце там — это живая ».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
25. «Люди иногда говорят о зверской жестокости, но это великая несправедливость и оскорбление для животных; зверь никогда не может быть таким жестоким, как человек, таким артистически жестоким.Тигр только рвет и грызет, вот и все, что он умеет. Он никогда бы не подумал о том, чтобы прибивать людей за уши, даже если бы он мог это сделать ».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
26. «Каждый из нас виноват во всем перед всеми, а я больше всех».
— Федор Достоевский, «Братья Карамазовы».
27. «Это факт, и он говорит, он кричит сам за себя… но когда дело касается внутренних ощущений, это совсем другое дело, господа.»
— Федор Достоевский,« Братья Карамазовы ».
Здесь, в Kidadl, мы тщательно составили множество интересных цитат для всей семьи, чтобы каждый мог насладиться им! Если вам понравились наши предложения по цитатам из «Братьев Карамазовых», то почему бы не взглянуть на цитаты Курта Воннегута или цитаты из «Войны и мира».
Влюбленный Достоевский от Алекса Христофи обзор — непредсказуемо, опасно и захватывающе | Биографические книги
Федор Достоевский впервые влюбился в него, когда ему было за тридцать.Он написал два знаменитых романа, Бедные люди и Двойник , был арестован за государственную измену, подвергся инсценировке казни и отбыл четыре года каторжных работ в Сибири. Теперь, в 1854 году, он служил рядовым в армии, и объект его желания, Мария Исаева, была капризной и чахоткой женой пьяницы по имени Александр.
Когда Исаевы перебрались в шахтерский городок Кузнецк, расположенный в 700 верстах на юго-западе Сибири (верста примерно равна километру), любовь Достоевского казалась обреченной.Но затем Александр умер, оставив Марию одну и в беде. Достоевский прислал ей свои последние рубли и предложение руки и сердца, сказав кучеру дождаться ее ответа, прежде чем отправиться в недельное путешествие обратно по снегу. Мария отклонила его предложение: она никогда не сможет выйти замуж за рядового без гроша в кармане. Затем она влюбилась в человека, такого же бедного, как Достоевский, и к тому же простака: «Я с трудом понимаю, как я продолжаю жить», — писал Достоевский, зная, что эта текущая мелодрама повторяет сюжет « Бедных людей ».
В конце концов он женился на Марии, и в первую брачную ночь у него случился первый полный эпилептический припадок. Она так и не оправилась от вида его корчащегося, смятого тела: «Черная кошка пробежала между нами», как он выразился в «Оскорбленные и раненые». Пара не разделила ни одного дня счастья, но потом в его истории вообще сложно найти много дней счастья.
Жизнь Достоевского была не чем иным, как Достоевским. Он считал, что именно страдание придает ценность существованию: «Страдание и боль всегда обязательны для широких умов и глубоких сердец», — объяснил он в Преступление и наказание .«Поистине великие люди, как мне кажется, должны испытывать большую печаль на этой земле». Его мать, которую также звали Мария, умерла от туберкулеза, когда ему было 15 лет; вскоре после этого его отец был найден мертвым в канаве, возможно, убитым крепостными в его имении. Бедный народ сделал его литературной сенсацией, но не заработал для него денег, а небольшие деньги, которые он заработал, были потеряны на колесе рулетки. Пока его романы копали психику, он боролся со своим телом: миопия, геморрой, инфекции мочевого пузыря, эмфизема.К тому времени, когда он писал Devils , его припадки стали настолько серьезными, что, когда он приходил в сознание, он не мог вспомнить ни сюжет романа, ни имена его персонажей.
Жизнь Достоевского была ничем иным, как Достоевским — страданиями, он считал, что придавало значение существованию

Достоевский, умерший в возрасте 56 лет, не написал автобиографию, а «похоронил свое сердце», как Алекс Христофи, говорит об этом в своей художественной литературе. Кристофи, также писатель-романист, описывает « Достоевский в любви » не столько как биографию, сколько как «реконструированные мемуары».Его метод, как он объясняет, заключался в том, чтобы «с радостью допустить академическую ошибку», исключив «автобиографический вымысел Достоевского из его фантастической жизни». Это достигается за счет смешения его авторского голоса с голосом Достоевского в разделах, взятых из писем, записных книжек и художественной литературы и плавно вшитых в текст. Чтобы не прерывать ход повествования, источники приведены только в конце книги. Это остроумный мотив, который хорошо работает, не в последнюю очередь потому, что он погружает нас в силовое поле мысли Достоевского, которое Христофи также использует для объяснения собственной своенравности.«Факты», как Достоевский напоминает нам в «Преступление и наказание » и Христофи напоминает нам здесь, «это еще не все; знать, как обращаться с фактами, — по крайней мере, половина дела ».
Один из примеров того, как Христофи обращается с фактами, можно увидеть в рассказе о инсценировке казни, с которой начинается Dosteovsky in Love . Соединяя описания из писем Достоевского с отрывками из Идиот, Братья Карамазовы и Оскорбленные и раненые, Христофи переносит нас не только в момент, когда Достоевский столкнулся с расстрелом, но и в его романистический ответ на этот момент: «Мне оставалось жить не больше минуты», — пишет он брату.«Самая ужасная часть наказания, — размышляет он в книге« Идиот », — это не телесная боль, а определенное знание о том, что через час, затем через десять минут, затем через полминуты ваша душа должна покинуть вашу душу. тело, и ты больше не будешь мужчиной ». Эффект состоит в том, что Достоевский находится с нами в комнате, он заново переживает весь этот ужас, но в то же время осознает, какую хорошую историю это делает. Становится ясным, что Достоевский-любовник не отличался от Достоевского-эпилептика, Достоевского-игрока или Достоевского перед смертью: каждое переживание было непредсказуемым, опасным и волнующим.
Иллюстрация Раскольникова и Мармеладова к Преступление и наказание (1874) Михаила Петровича Клодта. Фотография: Heritage Images / Getty Images
Помимо Марии, у Достоевского было еще два серьезных любовных романа. Полина, красивая, расстроенная дочь крепостного, причиняла ему только горе, в то время как Анна, стенографистка, которая стала его второй женой, поддерживала его, пока он неоднократно закладывал их немногочисленные вещи, а затем проиграл деньги в казино. То, как он сделал Анне предложение, пишет Христофи, «так тихо и застенчиво, что вы не можете удержаться от желания обнять его».Он совершенно прав, но сюжет не разглашу.
Христофи, однако, интересует не только Достоевский как любитель женщин. Это тоже есть у Достоевского как у верующего в христианскую любовь. Эта вера лежала в основе его романов, и к концу жизни он считался пророком, распространяющим Евангелие всеобщей гармонии. После его знаменитой воодушевляющей речи в честь Пушкина «незнакомые люди рыдали, обнимали друг друга и клялись быть лучшими людьми, любить друг друга». Два старика подошли к нему и сказали, что «двадцать лет мы были врагами… но мы просто обнялись и помирились.Все зависит от тебя.
Из романистов обычно получаются хороших биографов, не в последнюю очередь потому, что они знают, как оформить рассказ, и нелегко довести эпическую жизнь Достоевского до 256 страниц, поражающих пульс. «Любовь Достоевского» «» прекрасно написана и реализована, но огромная любовь, которую Христофи испытывает к своему предмету, делает эту книгу такой трогательной.
«Достоевский в любви: интимная жизнь» издается издательством Bloomsbury (рекомендованная розничная цена 20 фунтов стерлингов). Чтобы заказать копию, перейдите в магазин guardianbookshop.com. Может взиматься плата за доставку.
Книга VI
Резюме и анализ Часть 2: Книга VI
Сводка
Отец Зосима в постели в окружении друзей и последователей, когда Алеша возвращается в монастырь. Старший слаб, но все еще достаточно внимателен и хочет поговорить со своей аудиторией. Он ласково здоровается с Алешей и спрашивает о Дмитрии; он говорит, что сделанный ему поклон был признанием сильных страданий, которые он предвидит для мальчика.Однако у Алеши, по его словам, совсем другое будущее, и он снова советует молодому монаху вернуться в мир, чтобы присмотреть за своими братьями. Таким образом, говорит он, Алеша научится любить всю жизнь, благословлять жизнь и учить страдающих любить и благословлять жизнь.
Эти мольбы к Алеше — последние просьбы отца Зосимы. Теперь он рассказывает всем собравшимся, почему Алеша для него особенный. Однажды, по словам старейшины, у него был старший брат, который сильно на него повлиял.Алеша особенно сильно похож на этого брата — физически и духовно. Затем Зосима начинает вспоминать.
Он родился в знатной семье со скромным достатком. Его отец умер, когда ему было всего два года, и он воспитывался вместе со своей матерью и братом, о котором говорил. Брат, на восемь лет старше Зосимы, попал под влияние вольнодумца и вскоре стал источником горя для матери. Он высмеивал ее религиозные обряды и ее набожные убеждения.Затем, в семнадцать лет, он заболел чахоткой, и семье сообщили, что ему осталось жить всего несколько месяцев.
За те месяцы, которые он ожидал смерти, в мальчике произошло грандиозное духовное обращение. Он стал чрезвычайно набожным и постоянно говорил о необходимости любить всех созданий Бога, даже маленьких птичек в саду. Он просил слуг почувствовать себя равными ему и часто говорил, что хотел бы быть слугой слуг.
Помимо брата, Зосима говорит, что на него оказало влияние еще одно: Библия.По его словам, эта книга свидетельствует о степени любви Бога ко всем людям. Зосима скорбит по тем, кто не может найти той безмерной любви, которую он находит в Библии.
Но привязанность Зосимы к Библии не длилась всю жизнь. В юности его отправили в военное училище в Санкт-Петербурге, и вскоре он забросил и Библию, и свое религиозное образование. После окончания учебы он вел беззаботный образ жизни типичного молодого офицера. Он ухаживал за красивой дамой, которая, как он был уверен, ответила ему взаимностью, но пока он отсутствовал, она вышла замуж за другого.Зосима была оскорблена и сразу же вызвала мужа на дуэль. Но, проснувшись утром в день дуэли, он выглянул, увидел свежую, чистую красоту всего Божьего мира и вспомнил призыв своего умирающего брата: любите все творения Божьи. Он вскочил с постели, извинился перед слугой, которого избил накануне вечером, и составил план своей дуэли. Он позволил своему противнику сделать первый выстрел; после этого Зосима бросал пистолеты и просил у этого человека прощения. Он так и сделал.Но сопровождавшие Зосиму офицеры были шокированы странным поведением. Они допросили его и еще больше удивились объяснению: он, по его словам, решил оставить военную комиссию и уйти в монастырь.
Пост Зосима стал притчей во языцех. Однажды ночью к нему пришел таинственный незнакомец и умолял выслушать мотивы, побудившие к действиям Зосимы. Зосима долго разговаривал с этим человеком и много ночей после этого. Затем, выслушав всю историю Зосимы, мужчина признался: много лет назад он убил женщину из страсти, и в этом обвиняли кого-то другого.Однако этот человек умер до суда. Теперь у преступника есть жена и дети, и он стал одним из самых уважаемых филантропов в обществе. Но, стонет он Зосиме, он никогда не находил себе счастья. Несмотря на явно успешную жизнь, ему всегда нужно было признаться. В конце концов, он и сделал это публично, но никто ему не поверил; они думали, что он временно невменяем. Вскоре после признания Зосиме мужчина заболевает.Старец навещает его и очень благодарит за руководство. Зосима до сих пор ни разу не раскрыл секрет этого человека.
Старец делает паузу и начинает рассказывать Алеше о том, что значит быть монахом. Зосима считает, что русский монах из всех людей ближе всего к русскому народу и что в конечном итоге спасение России придет через этих простых людей, которые, он уверен, всегда останутся православными в своих убеждениях. Он также говорит о равенстве всех людей и надеется, что когда-нибудь каждый станет по-настоящему кротким и сможет принять слугу как равного и, в свою очередь, действовать как слуга для других.
Истинное равенство, говорит он, можно найти только в «духовном достоинстве человека». В качестве примера он рассказывает о старом слуге, который дал ему денежную сумму для монастыря. Это, как показывает старец, идеальный поворот в действии; отношения господин-слуга больше не существуют.
Зосима увещевает своих слушателей любить все творения Бога и брать на себя ответственность за все человеческие грехи. Он объясняет, что часто Бог ожидает многих вещей, которые мы не можем понять с помощью человеческой логики.Человек, например, не должен судить своих собратьев — даже преступников, — говорит Зосима; человек должен молиться за тех, кто находится вне церкви, потому что материального ада не существует. Он говорит, что существует только духовный ад. Затем он падает на пол и тянется, как будто обнимает землю. С радостью он отдает свою душу Богу.
Анализ
Достоевский из-за их положительного качества вставляет заключительные взгляды отца Зосимы рядом с вопрошающим недоверием Ивана Карамазова.Они действуют как противовес многим идеям, представленным в Книге V.
В отличие от Ивана, Зосима поучительный — самый поучительный персонаж в романе, пожалуй, во всех произведениях Достоевского. Его идеи слишком абстрактны, чтобы их можно было представить так, как это были у Ивана; его идеи слишком глубоки, чтобы их можно было представить иначе, как с помощью простого увещевания.
Части философии Зосимы, конечно, обсуждались в более ранних книгах, но здесь почти все его принципы собраны вместе и представлены либо на примерах из его собственной жизни, либо в наставлениях и миниатюрных проповедях.В каком-то смысле Зосима является продолжением более ранних персонажей Достоевского, но из-за его личной истории он представляет собой гораздо больше, чем просто абстракцию идей автора. Удивительно, но отец Зосима — довольно крепкий персонаж, который претерпел множество разнообразных переживаний, прежде чем посвятить свою жизнь монастырю. Есть основания для его убеждений; он не обычный святой.
Что касается количества справочного материала, который дает Зосима, очень важно, чтобы мы видели его на фоне такого облегчения.Если теории старшего должны быть признаны действительными, мы не можем рассматривать его как изолированного или даже подавляемого человека, который обращается к религии, чтобы избежать отвержения мира. Зосима не был интровертом; юность его была дикой и безрассудной, наполненной «пьянством, развратом и бесовщиной». Он был популярен среди своих сослуживцев и среди людей в целом. Следовательно, его обращение и его последующее религиозное посвящение основаны на мотивированной реальности.
Отчет о дуэли и действиях Зосимы показывает, что он был человеком не только морального, но и физического мужества.Примечательно, что обращение было вызвано тем, что он вспомнил некоторые из идей своего умершего брата о любви к жизни и уважении ко всему в этом мире. С этого времени эти идеи становятся все более и более центральными в последней философии жизни Зосимы.
Что касается страдания, то объяснение Зосимы того, почему он поклонился Дмитрию, имеет глубокие корни в философии Достоевского. Например, в «Преступление и наказание», «» главный герой склоняется перед проституткой, потому что видит в ней «страдания всего человечества».«Страдание, как считал Достоевский, было началом возмездия. Только через большие страдания человек может очиститься от своих грехов, и именно этот процесс Зосима видит в Дмитрии.
Говоря о своей любви к Библии, Зосима говорит, что основной урок книги таков: нужно осознать безмерную любовь Бога к человечеству. Поначалу, правда, осознать это непросто. Трудно принять, что Бог отдал своего возлюбленного Иова дьяволу только для того, чтобы похвалиться перед своим противником.Но ценность притчи, как говорит Зосима, заключается в том, что это тайна, «соединяющая преходящее земное зрелище и вечную истину». Это, конечно, диаметрально противоположно тому, во что верит Иван. Он отказывается принимать любую идею, не постигаемую земной логикой. Но для Зосимы величие Бога заключается в том факте, что человек не может постичь пути Бога и что некоторые вещи на земле должны оставаться загадкой. Только с такой тайной человек осознает всю полноту славы Божьей.Если бы человек мог постичь все, Бог утратил бы чувство величия. Опять же, в отличие от Ивана (который любит человечество, но не может принять идею страдания, которое Бог навязывает человеку), Зосима говорит, что «тот, кто не верит в Бога, не поверит в Божий народ. Тот, кто верит в Божий народ, увидит Его Святость тоже, хотя он не верил в это до того ». Старец настаивает на активной любви к человечеству; только через любовь можно поверить в Бога. Пока что Иван не согласен.Он проводит свое время, размышляя над трудными проблемами; у него нет времени на активную любовь.
С появлением таинственного незнакомца Зосима подвергается первому испытанию. Было бы легко сказать незнакомцу, что он достаточно пострадал и что ему незачем разрушать свою жизнь и жизнь своей семьи, сделав открытое признание. Но Зосима тихо убеждает в своих попытках заставить незнакомца признать свои ошибки. Это не попытка принуждения, а просто тихая мольба к нему выполнить то, что его совесть требует сделать.
Поскольку Зосима доверяет свою мудрость Алеше, читатель должен знать, что взгляды старца — это по сути те, которыми сам Достоевский пытался жить или, по крайней мере, хотел жить. В частности, Достоевского интересовали эти понятия:
1. Русский монах и его возможное значение. — Зосима считает, что спасение России будет происходить из двух источников — русских монахов и огромной идеализированной части русского населения, которую он называл русским народом или русским народом.Однако монахи были даже более важны, чем народ, если нужно было осуществить возрождение России. От монахов исходили энергия и идеи чистоты и любви. Зосима считает, что монах практикует послушание, пост и молитву, веря, что эти три дисциплины принесут ему единственную истинную свободу: священную свободу. В такой свободе навсегда отказано человеку, существующему в современном обществе, рабу механических и материальных легкомыслий; он никогда не достигнет свободы, необходимой для чистого понимания смысла жизни.Он слишком увлечен жизнью, чтобы размышлять о ней. Только монах, человек, «освободившийся от тирании материальных вещей и привычек», может постигать великие идеи и служить им. По сути, это ответ старца на вопрос Великого Инквизитора и Ивана. Только на свободе человек может постичь идеи, достаточно великие, чтобы сделать жизнь достойной сохранения.
После того, как монах дает пример и философию, начинается возрождение, и в русском народе питается новая Россия.Народ, конечно, никогда не может надеяться полностью подражать жизни монаха, но из-за того, что они живут близко к земле и к основным жизненным вопросам, они могут легко усвоить мудрость русского монаха. Конечно, Зосима понимает, что средний крестьянин иногда грешит, но он также считает, что крестьянин осознает свою неправоту в своем грехе. Это осознание будет его спасением, потому что человек должен сначала признать праведность как высшую добродетель; это делают люди. Не следует отчаиваться в крестьянине, советует Зосима, потому что даже в его греховности и невежестве «спасение придет от народа, от его веры и его кротости» — идея, которую очень часто пропагандировал Достоевский.Он использует, например, Соню в Преступлении и наказании как такой тип, так называемый пассивный искупительный характер, и предполагает, что через пассивное принятие веры и крайнюю кротость будет достигнуто спасение. Народ — надежда Зосимы, потому что он верят в основном так же, как и монах. Старец говорит, что «неверующий реформатор никогда ничего не сделает в России. Даже если он искренен сердцем и гений, народ встретит атеиста и победит его». Но если принять во внимание широко распространенный атеизм, последовавший за коммунистической революцией в России, Достоевский, возможно, никогда не писал ничего, что оказывалось бы настолько абсолютно неверным, как это пророчество отца Зосимы.
2. О господах и рабах и о том, могут ли они быть братьями по духу. — Зосима выступает за абсолютное равенство всех мужчин. Истинное достоинство не приходит от обладания большим материальным богатством. По словам старейшины, достоинство происходит только из внутреннего чувства собственной значимости; он способен уважать другого человека, не завидуя ему. Когда человек достигает такого достоинства, он создает единство, братство, в котором господин может общаться со слугой, не теряя ни самоуважения, ни достоинства.Это утопия Зосимы, основанная на «великом единстве людей», сохраненная людьми, всем сердцем желающими быть слугами всех.
3. Молитвы, любви и контакта с другими мирами. — Зосима увещевал своих последователей молиться за других, даже за тех, кто согрешил. Бог, говорит он, будет благосклонно смотреть на любого грешника, который стоит перед Ним, доказывая, что кто-то возносит молитву за этого грешника. И снова старец вновь подчеркивает собравшимся свою твердую веру в силу положительной любви.«Любите человека даже в его грехе, потому что это является подобием Божественной Любви и высшей любовью на земле. Любите все Божье творение, все и каждую песчинку в нем. Любите каждый лист, каждый луч Божьего света. Любите животных, любите растения, любите все. Если вы любите все, вы познаете божественную тайну в вещах ». Благодаря любви человек обретает новое уважение ко всему в мире Бога. Таким образом, «мы должны любить не изредка, ни на мгновение, а вечно».
Одна из основных идей Зосимы, которая особенно трогает Алешу, — это взгляд старца на ответственность человека за чужие грехи.Зосима утверждает, что каждый должен взять на себя «ответственность за все человеческие грехи … потому что, как только вы искренне возложите на себя ответственность за все и за всех людей, вы сразу увидите, что это действительно так и что вы виноваты во всех». один и на все «. Если довести эту идею до логического завершения, мы увидим, что Алеша в конечном итоге должен взять на себя частичную ответственность за убийство своего отца. Он действительно это делает, наконец понимая, что человек должен стать активным участником, а не пассивным наблюдателем жизни.
Что касается ограничения человеком понимания всего святого, Зосима говорит, что человеку дано мистическое ощущение его любовной связи с другим миром. Как и Иван, старец признает, что человек не может понять таинственных путей Бога, но для Зосимы само существование чего-то столь загадочно необъяснимого является доказательством того, что человек обязан любовью и преданностью высшей силе. Таким образом, Зосима принимает посылки Ивана как доказательство существования Бога. «На последнем суде, — говорит старец, — человека не попросят объяснить то, чего он не может постичь, а только то, что он понимает.«
4. Может ли человек судить своих собратьев? — Зосима считает, что никто не может судить преступника. Во-первых, нужно признать, что ни один человек не является только преступником, и, возможно, больше, чем все другие люди, кажущиеся невиновными, а не якобы виновные, наиболее виноваты в совершенном преступлении. Алеша использует такую теорию, когда отказывается судить Дмитрия; более того, во время суда над братом он прощает его. С реалистической точки зрения взгляды Зосимы на преступника слишком идеальны.Зосима позволял преступнику выйти на свободу и надеялся, что он придет осудить его действия. Такой идеализм трогательно наивен.
И с таким же идеализмом Зосима проповедует целовать землю, «любить ее непрекращающейся, всепоглощающей любовью». Можно отметить, что любовь к матери-земле занимает центральное место во многих романах Достоевского. В «Преступление и наказание», убийце Раскольникову велят пойти и поклониться земле, которую он осквернил своим преступлением. В стихотворении Шиллера, которое Дмитрий часто цитирует, есть гимн, восхваляющий земное существование.Таким образом, полностью любя — любя даже землю — Зосима говорит, что человек может осознать экстаз, который является «даром Бога», данным не многим, но определенно избранным. Идеал духовной элиты чужд мышлению Ивана, но Зосима верит в такое меньшинство и подчеркивает, что они должны гордиться избранностью; их примеры приведут других к Божьему свету.
5. Ад и адский огонь, мистическое отражение. — Взгляды Зосимы на этот счет не соответствуют ортодоксальным взглядам церкви.Позже Ферапонт намекает на этот факт, когда изгоняет дьяволов из кельи Зосимы. Зосима абсолютно не верит в материальный адский огонь, сжигающий и карающий. Для него ад — это духовная агония, проистекающая из внутренней совести проклятых. По его словам, если бы было материальное наказание, оно бы облегчило духовное наказание из-за сильной физической боли. Более серьезное наказание, духовное наказание, — это признание грешником того, что он навсегда отделен от Бога.Зосима еще дальше отклоняется от учения церкви своими молитвами за осужденных. Он молится за них, потому что «любовь никогда не может быть оскорблением Христа».
50 вдохновляющих цитат Федора Достоевского
Федор Михайлович Достоевский, также известный как Достоевский, был русским писателем, новеллистом, публицистом, журналистом и философом. В его память 11 ноября отмечается день рождения Федора Достоевского. Родился 11 ноября 1821 года в Москве, Россия….
Ниже представлена коллекция самых известных и вдохновляющих цитат Федора Достоевского с изображениями.
Федор Достоевский Цитаты
«Душа исцеляется от детей». — Достоевский Федор
«Даже когда я подхожу к игорному залу, как только я слышу, через две комнаты от меня звенят деньги, выливающиеся на стол, у меня чуть не кончаются судороги». — Федор Достоевский
«Прежде всего, не лги самому себе. Человек, который лжет себе и прислушивается к своей собственной лжи, приходит к тому, что не может различать правду внутри себя или вокруг себя, и поэтому теряет всякое уважение к себе и другим.И, не имея уважения, он перестает любить ». — Федор Достоевский
«Как вы думаете, разве одно крохотное преступление не будет уничтожено тысячами добрых дел?» — Федор Достоевский
«Человека можно узнать по его смеху, и если вам нравится мужской смех, прежде чем вы узнаете что-либо о нем, вы можете с уверенностью сказать, что он хороший человек». — Достоевский Федор
«Лучшее определение человека: существо, стоящее на двух ногах и неблагодарное». — Достоевский Федор
«Боль и страдание всегда неизбежны для большого ума и глубокого сердца.Я думаю, что действительно великие люди должны иметь на земле большую печаль ». — Федор Достоевский
«Чем больше я люблю человечество в целом, тем меньше я люблю человека в частности». — Достоевский Федор
«Красота не только ужасна, но и загадочна. Бог и дьявол сражаются там, а поле битвы — сердце человека ». — Достоевский Федор
«Разрушьте мои желания, уничтожьте мои идеалы, покажите мне что-нибудь лучшее, и я последую за вами». — Федор Достоевский
«Лучше пойти не так, как надо, чем поступить по-своему, чем по-другому.»- Федор Достоевский
«В сознании каждого есть граница, за которую опасно выходить. После того, как вы пересекли эту черту, вернуться назад невозможно ». — Федор Достоевский
«Человек любит считать свои беды, но не считает свои радости. Если бы он пересчитал их, как должен, то увидел бы, что для каждого жребия предусмотрено достаточно счастья ». — Достоевский Федор
«Вы должны любить жизнь больше, чем смысл жизни.»- Федор Достоевский
«Грешя, каждый грешит против всех, и каждый человек хотя бы частично виновен в грехе другого. Нет изолированного греха ». — Федор Достоевский
Свобода не в ограничении, а в контроле над собой ». — Федор Достоевский
«Иногда мы встречаем людей, даже совершенно незнакомых людей, которые начинают интересовать нас с первого взгляда, как-то внезапно, сразу, еще до того, как было сказано хоть слово». — Достоевский Федор
«В истинно любящем сердце либо ревность убивает любовь, либо любовь убивает ревность.»- Федор Достоевский
«Пусть твое небо всегда будет чистым, пусть твоя дорогая улыбка всегда будет яркой и счастливой, и пусть ты будешь навеки благословлен тем моментом блаженства и счастья, который ты дал другому одинокому и благодарному сердцу. Разве такого момента недостаточно на всю жизнь? » — Федор Достоевский
«Я хочу поговорить обо всем хотя бы с одним человеком, как я говорю о вещах сам с собой». — Федор Достоевский
«Есть вещи, которые человек боится сказать даже самому себе, и у каждого порядочного человека есть такие вещи, которые хранятся в его уме.»- Федор Достоевский
«Чувствуешь себя задыхающимся без цели в жизни». — Федор Достоевский
«Идя по людному ряду, Он встретил того, кого знал». — Федор Достоевский
«Молчание всегда прекрасно, а молчаливый человек всегда красивее говорящего». — Федор Достоевский
«Много несчастий пришло в мир из-за недоумения и недосказанности». — Достоевский Федор
«Не забивайте себе память о тех случаях, когда вы чувствовали себя обиженными; у вас может не остаться места для более замечательных моментов, которые вы пережили.»- Федор Достоевский
«Слишком много думать — болезнь». — Федор Достоевский
«Ложь себе более глубоко укоренилась, чем ложь другим». — Достоевский Федор
«Человек, который умеет обнимать другого, — хороший человек». — Федор Достоевский
«Любить кого-то — значит видеть его таким, каким задумал его Бог». — Достоевский Федор
«Если хочешь преодолеть весь мир, преодолей себя.»- Федор Достоевский
«Одного интеллекта недостаточно, чтобы действовать разумно». — Федор Достоевский
«Самый умный, на мой взгляд, тот человек, который хотя бы раз в месяц называет себя дураком». — Достоевский Федор
«Мы не понимаем, что жизнь — это рай, потому что нам нужно только понять это, и она сразу исполнится во всей красе, мы будем обнимать друг друга и плакать». — Федор Достоевский
«Нет предмета настолько старого, чтобы о нем нельзя было сказать что-то новое.»- Федор Достоевский
«Это не Бог, которого я не принимаю, вы понимаете, это этот мир Бога, созданный Богом, который я не принимаю и не могу согласиться принять». — Федор Достоевский
«Величайшее счастье — знать источник несчастья». — Достоевский Федор
«Страдание — неотъемлемая часть обширного разума и чуткого сердца». — Федор Достоевский
«Настоящий джентльмен, даже если он потеряет все, чем владеет, не должен проявлять никаких эмоций.Деньги, должно быть, настолько низки для джентльмена, что вряд ли стоит беспокоиться. — Достоевский Федор
«Плохих людей можно найти везде, но даже среди худших может быть что-то хорошее». — Федор Достоевский
«Лишенные полноценной работы, мужчины и женщины теряют смысл существования; они сходят с ума, бредят безумными ». — Достоевский Федор
«оригинальность и чувство собственного достоинства достигаются только через труд и борьбу.»- Федор Достоевский
«Роман — это поэтическое произведение. Чтобы написать это, нужно обладать спокойствием духа и впечатлений ». — Достоевский Федор
«Вы должны принять это как есть, и, следовательно, принять все последствия. Стена — это действительно стена ». — Федор Достоевский
«Жить без надежды — значит перестать жить». — Достоевский Федор
«Научиться любить сложно, и мы дорого за это платим. Это требует тяжелого труда и длительного ученичества, потому что мы должны научиться любить не только на мгновение, но и навсегда.»- Федор Достоевский
«Если Бога нет, все дозволено». — Достоевский Федор
«Никто не живет и не может жить, не имея в поле зрения какой-либо цели и не прилагая усилий для ее достижения. Но когда объекта нет, а надежда полностью исчезает, тоска часто превращает человека в чудовище ». — Федор Достоевский
«Счастье не в счастье, а в его достижении». — Достоевский Федор
«У меня нет чувства собственного достоинства.Но может ли человек с острой чувствительностью вообще уважать себя? » — Федор Достоевский
Авторы по теме
.

Надо любить жизнь больше чем смысл жизни достоевский откуда это: Фёдор Михайлович Достоевский цитата: Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни.

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни ▷ Socratify.Net

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

25 главных цитат Фёдора Достоевского

Мы выбрали 25 выдающихся цитат великого мыслителя о счастье, любви и жизни:

Достоевский о смысле жизни, смерти и бессмертии человека (антропология почвенничества) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Федор Достоевский — фото, биография, личная жизнь, романы, причина смерти

Биография

Личная жизнь

Начало творческого пути

Арест и каторга

Расцвет творчества

Смерть

Цитаты Достоевского

«Сегодня торжествует психология подворотни» – Огонек № 44 (5540) от 19.11.2018

Зигмунд Фрейд Достоевский и отцеубийство

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни. Его слова — на вес золота. Цитаты Федора Достоевского, великого русского гения и мыслителя

народы

на другие темы

БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ Федор Михайлович Достоевский

БРАТЬЯ КАРАМАЗОВ

Глава 3 — Братья заводят друзей

День, когда Достоевский открыл смысл жизни во сне — Сборы мозгов

Обретение смысла жизни в страдании | Гарри Дж.Земельный участок | Личностный рост

26+ Братья Карамазовы Цитаты из последнего романа Достоевского Кидадля

«Братья Карамазовы» Цитаты о правде и мире

Влюбленный Достоевский от Алекса Христофи обзор — непредсказуемо, опасно и захватывающе | Биографические книги

Книга VI

Резюме и анализ Часть 2: Книга VI

50 вдохновляющих цитат Федора Достоевского

Федор Достоевский Цитаты

alexxlab

Добавить комментарий Отменить ответ

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни ▷ Socratify.Net

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ

25 главных цитат Фёдора Достоевского

Мы выбрали 25 выдающихся цитат великого мыслителя о счастье, любви и жизни:

Достоевский о смысле жизни, смерти и бессмертии человека (антропология почвенничества) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Федор Достоевский — фото, биография, личная жизнь, романы, причина смерти

Биография

Личная жизнь

Начало творческого пути

Арест и каторга

Расцвет творчества

Смерть

Цитаты Достоевского

«Сегодня торжествует психология подворотни» – Огонек № 44 (5540) от 19.11.2018

Зигмунд Фрейд Достоевский и отцеубийство

Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни. Его слова — на вес золота. Цитаты Федора Достоевского, великого русского гения и мыслителя

народы

на другие темы

БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ Федор Михайлович Достоевский

БРАТЬЯ КАРАМАЗОВ

Глава 3 — Братья заводят друзей

День, когда Достоевский открыл смысл жизни во сне — Сборы мозгов

Обретение смысла жизни в страдании | Гарри Дж.Земельный участок | Личностный рост

26+ Братья Карамазовы Цитаты из последнего романа Достоевского Кидадля

«Братья Карамазовы» Цитаты о правде и мире

Влюбленный Достоевский от Алекса Христофи обзор — непредсказуемо, опасно и захватывающе | Биографические книги

Книга VI

Резюме и анализ Часть 2: Книга VI

50 вдохновляющих цитат Федора Достоевского

Федор Достоевский Цитаты

alexxlab

Вам также может понравиться

Приемы активизации внимания: Приемы активизации внимания — начальные классы, прочее

Мой сын хочет меня: Хочу переспать со своей матерью. Что делать, если меня хочет сын: советы психолога

22 лет свадьбы: какая свадьба празднуется, как называется, поздравления

Добавить комментарий Отменить ответ