Мертвая мать: Статья. Андре Грин. «Мертвая мать.»

“Мертвая мать”: поиск истоков депрессии

В психологии и психотерапии существует множество концепций, описывающих причины возникновения депрессий. С одной из них, занимающей признанное место в русле современного психоанализа, я хотела бы Вас ознакомить сегодня. Это концепция “мертвой матери” французского психоаналитика Андре Грина.

Данная концепция основана на простом постулате: ранние отношения ребенка с матерью оказывают существенное влияние на его дальнейшее психическое благополучие. И если эти отношения лишены эмоциональной отзывчивости, тепла, близости, то это может привести к тому, что в психике младенца образ матери запечатлевается как холодный и “мертвый”, несмотря на то, что по факту мать является живой. Отсюда и название концепции: под “мертвостью” понимается внутреннее состояние матери, ее психическая, а не физическая смерть.

А.Грин заметил, что в истории его пациентов, страдающих от тяжелых депрессий, довольно часто наблюдалось эмоциональное отчуждение в отношениях с матерью буквально с самых первых дней жизни. Матери таких пациентов оказывались не способными в полной мере выполнять свои функции по отношению к ребенку.

 

 

Что произошло с матерью?

Такие матери в силу разных обстоятельств (как правило, это сопряжено с потерей значимых отношений или глубоким жизненным разочарованием: смерть близких, предшествующий выкидыш, измена мужа и др.) оказываются глубоко погружены в собственную депрессию и собственное горе. Будучи не в состоянии справиться с ними самостоятельно, они замыкаются в своих болезненных переживаниях, из-за чего не могут быть отзывчивы к потребностям ребенка, теряют интерес к нему. При этом мать может продолжать механически заботиться и выполнять свои функции (кормить, мыть, одевать), но она не способна на подлинные отношения, как и не способна на истинное горевание по поводу своей депрессии. Такие матери “не видят” своих детей: они в прямом смысле могут избегать глазного и тактильного контакта с ребенком, “не слышать”, когда ребенок плачет и т. д. Их собственное горе оказывается настолько сильным, что довлеет над остальными сторонами жизни.

 

Что происходит в этот момент с ребенком?

Потеря должного внимания, заботы и любви со стороны матери переживаются ребенком как катастрофа! Такое поведение матери, пусть и вынужденное, приводит к серьезным изменениям в психике ребенка: в попытках хоть как-то сохранить мать (ведь он так в ней нуждается!), ребенок идентифицируется с ней, и сам становится внутренне холодным, оцепеневшим, “мертвым”. Т.е. потребность в матери, когда она не может быть удовлетворена непосредственно в реальной жизни, иллюзорно удовлетворяется ребенком посредством того, что он как бы сам пытается стать для себя этой матерью. Но единственная мать, которую он видит – отстраненная, неотзывчивая, эмоционально холодная. Таким становится на многие годы вперед и сам ребенок. При этом он приобретает навык ничего не чувствовать, боясь, что его злость (возникающая как нормальная реакция на игнорирование матерью) может разрушить и без того уже “мертвый” объект. Этот паттерн “равнодушия” закрепляется и будет воспроизводиться в любых отношениях, грозящих разочарованием, – т.е. в любых близких отношениях. Вместо того, чтобы испытывать любовь и привязанность, человек с подобной установкой из страха потерять отношения и вновь остаться “покинутым” будет обесценивать их значимость и того человека, с которым эти отношения завязываются.

Вторым важным моментом является тот факт, что причина материнской депрессии остается скрытой от ребенка. Он не понимает, почему самый близкий человек внезапно лишает его любви и тепла, истинный смысл поведения матери оказывается не доступным. Процесс поиска утерянного смысла часто приводит к усиленному развитию интеллекта и фантазирования. Ребенок однажды пережил опыт отвержения от матери, чье настроение зависело от непонятных для него причин. Теперь он направит все свои силы на то, чтобы предугадывать поведение, чувства, настроения и мысли окружающих людей.

Но ничего из вышеперечисленного, ни один из защитных механизмов, будь то “равнодушие” или фантазирование и интеллектуализация – не способны исцелить ту глубокую рану, которая осталась у человека. Эта рана блокирует способность дарить и получать любовь, поскольку в этой области таится такой силы душевная боль, что любая попытка близких отношений приводит к усилению страхов, разочарований, беспомощности, отчаяния. Давно закрепившаяся связь (идентификация) с “мертвой матерью”, оставаясь скрытой от сознания, оставляет в душе зияющую дыру, в которую проваливаются все попытки любить.

 

Что происходит с таким человеком во взрослой жизни?

Сами пациенты не осознают собственное горе так же, как его не осознавали их “мертвые” матери. Ведь поскольку на самом деле матери таких пациентов остаются живы, истинная причина их депрессии (идентификация с “мертвостью”) оказывается глубоко скрытой в бессознательном слое психики. Таким образом, горе остается не проработанным, не названным, не пережитым. Поэтому и запросы, с которыми приходят такие пациенты на терапию, редко касаются депрессивных переживаний. Часто они прячутся за жалобами на проблемы в личных и\или рабочих отношениях, ощущение душевной пустоты, заниженную самооценку и т. п.

У таких людей часто наблюдается диссоциация между душой и телом и блокада любви. Т.е. в отношениях они могут искать исключительно изолированного удовлетворения сексуальной потребности или только платонической нежности. Соединить же эти потребности воедино оказывается невозможно, поскольку грозит сделать человека уязвимым, зависимым.

Такие люди считают, что они способны дарить любовь, что у них есть большие запасы этой любви, но на самом деле все чувства остались как бы “в залоге у мертвой матери”. Т.е. сам человек этой любовью не располагает, всю ее он отдал матери, которая “умерла”, но так и осталась не похороненной.

Терапия с такими пациентами достаточно затруднительна. Из-за раннего негативного опыта они с трудом устанавливают отношения с другими людьми, в том числе и с психотерапевтом, а установив, проецируют на него образ своей депрессивной матери. Они не верят, что терапевт может им помочь. Бессознательно они ожидают от него отвержения.

Но глубокое исследование личной истории и опыта пациента вместе с “живым”, эмпатичным желанием терапевта и его искренней заинтересованностью (впротивовес равнодушию “мертвой матери”) в том, чтобы помочь, позволяют докопаться до истинных причин состояния пациента, сделать их осознаваемыми, позволить прожить те чувства, которые остались блокированными, и освободить, наконец, место для новых отношений.

 

Ознакомиться с полной версией статьи Андре Грина Вы можете здесь.

Комплекс Мертвой Матери в клинической практике

«В основном аффективная дезинвестиция касается также и психических представлений и является психическим убийством объекта, совершаемым без ненависти» А. Грин, “Мертвая Мать”

Концепция Андре Грина «Мертвая Мать» в практике для меня – один из инструментов исследования депрессивного клиента.

Но, прежде чем подойти непосредственно к теории Грина, необходимо кратко обозначить этапы развития взглядов на депрессию в психоанализе.

Фрейд и Абрахам, разрабатывая психоаналитическую теорию депрессии на основе эмпирического материала, который собирали в ходе лечения свои пациентов.

В 1912 году Карл Абрахам опубликовал текст “Подходы к психоаналитическому исследованию и лечению маниакально-депрессивного расстройства и родственных ему состояний”. В нем он пишет о конфликте амбивалентности, о противоборстве любви и ненависти к объекту, об уничижительном отношении к самому себе и о глубокой регрессии на оральную фазу у пациентов с меланхолией.

“Особенно хотелось бы выделить тенденцию “отказа от жизни”. Именно высшие степени торможения, которые называют депрессивным ступором, представляют собой символическую смерть. ..Здесь следует назвать часто встречающуюся идею обнищания. Например, пациент жалуется на то, что он и его семья обречены на голодную смерть. Этот своеобразный, часто полностью овладевающий пациентом ход мыслей объясняется обычной идентификацией либидо с деньгами, сексуальным и финансовым состоянием”.

Там же Абрахам замечает, что формирование переноса у подобных пациентов, которые во время депрессии отворачиваются от всего мира, чрезвычайно затруднено.

С помощью интроекции человеку удается сделать депрессию несколько менее болезненной. Вытесненная ненависть проявляется в идеях (иногда бредовых) виновности. Либидинозные и агрессивные импульсы сталкиваются друг с другом, парализуют активность человека и мучают его чувством вины. Эмоциональные побуждения относятся вначале к внешнему, затем к интроецированному объекту.

Работа Фрейда “Печаль и меланхолия” 1915 года является фундаментальной для психоаналитической теории депрессии.

Отправная точка рассуждений Фрейда – опыт переживания печали в повседневной жизни. Он определяет печаль как реакцию на утрату любимого человека или “занявшей его место абстракции, как-то: родины, свободы, идеала и т.д.”.

Далее, Фрейд сравнивает печаль и меланхолию и обнаруживает между ними одно отличие.

“В психическом отношении меланхолия отличается очень болезненным дурным настроением, потерей интереса к миру, утратой способности любить, торможением всякой дееспособности и снижением чувства собственной значимости, которое выражается в самообвинениях, самобичеваниях, усиливающихся до бредового ожидания кары. Печаль обнаруживает точно такие же черты, кроме единственной: нарушения чувства собственной значимости при ней не возникает”

То есть, меланхолия – это такая печаль, которая не проходит, она полностью поглощает человека, он сосредоточен исключительно на ней, ему не удается избавиться от привязанности к утраченному объекту. Даже если появляется кто-то, способный восполнить потерю, человек продолжает сопротивляться созданию новых связей.

Фрейд задается вопросом, почему?

“Меланхолическая заторможенность производит на нас впечатление таинственности лишь потому, что мы не можем понять, чем же настолько поглощены больные. Меланхолик демонстрирует нам еще нечто такое, чего нет при печали – необычайное принижение чувства своего Я. При печали мир становится пустым, при меланхолии пустым бывает само Я”

Важно отметить, что Фрейд также говорит об идентификации как основном механизме при меланхолии, сравнивает истерическую и нарциссическую идентификации и считает нарциссическую идентификацию более ранней.

Фрейд называет “критическую инстанцию” садистической по отношению к Я меланхолика и считает проблему агрессии наиболее важным компонентом меланхолии.

Мелани Кляйн  на основе клинического опыта пришла к выводу о существовании тесной связи между инфантильной депрессивной позицией и феноменом скорби и меланхолии. Ее основные работы по теме депрессии это “Вклад в психогенез маниакально-депрессивных состояний” (1935) и “Скорбь и ее связь с маниакально-депрессивными состояниями” (1940).

Кляйн исходила из того, что в период отлучения от груди ребенок достигает депрессивной позиции, в основе которой лежит неосознаваемое (поскольку речь идет о довербальных стадиях развития) чувство утраты объекта, включая ощущение утраты любви и безопасности, к которым присоединяются деструктивные импульсы, направленные на материнскую грудь.

“Преследования и требования “плохих” интернализированных объектов, атаки таких объектов одного на другой, острая необходимость выполнить весьма строгие требования “хороших объектов”, защитить и умиротворить их внутри Эго с возникающей в результате ненавистью Ид, постоянные сомнения по поводу “хорошести” хорошего объекта, что вызывает его быструю трансформацию в “плохой” – все эти факторы объединяются, чтобы вызвать у Эго чувство жертвы внутренне противоречивых, невыполнимых претензий изнутри, состояние, которое переживается как нечистая совесть. То есть, самые ранние высказывания совести связаны с преследованием со стороны плохих объектов”

В этой же работе Кляйн обозначает тревогу депрессивного пациента как относящуюся к страху потерять хороший объект.

Более подробно она описывает виды тревог:

– о том, как правильно и в правильное время сложить вместе кусочки (частичные объекты)

– как выбрать хорошие кусочки и избавиться от плохих

– как оживить объект, когда он уже собран

И выполнению этой задачи, по мнению Кляйн, мешают «плохие объекты».

Важно подчеркнуть, что Кляйн связывает депрессию с нарушениями раннего процесса интроекции.

“Оказалось, что шаг от интроекции частичных объектов к интроекции целостных любимых объектов со всеми его последствиями, имеет самое решающее значение в развитии. Его успех – и это истина – в значительной степени зависит от того, насколько Эго на предыдущей стадии развития было способно справиться со своим садизмом и тревогой и развило ли оно сильное либидинозное отношение к частичным объектам”

В работе “Скорбь и ее отношение к маниакально- депрессивным состояниям”, Мелани Кляйн продолжила рассуждать о том, как соотносится ее концепция депрессивной позиции и психодинамика скорби. Всякий раз, когда взрослый человек переживает горе, в нем возрождается ранняя скорбь инфантильной депрессивной позиции. С точки зрения структуры, психика формируется как бы наполняясь внутренними объектами.

“Инкорпорировав родителей, ребенок считает что они живут внутри его тела конкретным образом, таким, как переживаются глубокие бессознательные фантазии – по его мнению, они являются интернальными или внутренними объектами. Так, в бессознательном ребенка выстраивается внутренний мир, соответствующий его фактическим, получаемым от других людей и из внешнего мира, переживаниями и впечатлениям, но все же измененный его фантазиями и импульсами. Если это мир людей, преимущественно живущих в мире друг с другом и с Эго, результатом будет внутренняя гармония, безопасность и интеграция.”

Ребенок проверяет внутреннюю реальность средствами внешней реальности. Он постепенно накапливает хороший опыт взаимодействия с матерью и увеличение этой любви и доверия. Наряду с этим, уменьшаются страхи, что, благодаря счастливым переживаниями, помогают ребенку преодолевать депрессию и переживать потери.

Важный вывод Кляйн о психодинамике скорби.

“Мой опыт привел меня к заключению, что хотя и верно, что характерной чертой скорби является установление индивидом потерянного любимого объекта внутри себя, делает это он не впервые. Благодаря работе скорби он водворяет на место этот объект, а также любимые внутренние объекты, которые как он считал, потерял. Следовательно, он вновь обретает то, чего добился в детстве.”

Далее хочу сказать о развитии взглядов на причины депрессии в теории привязанности Джона Боулби, долгое время не признававшейся психоаналитическим сообществом.

Фрейд и Кляйн, в основном, фокусировались на внутренних переживаниях и фантазиях ребенка, его либидинозных или агрессивных бессознательных импульсах. Джон Боулби пришел к выводу, что психоанализ совсем не учитывает или даже игнорирует события реальной жизни ребенка. Когда на супервизии (а супервизором у него была М.Кляйн) он выразил намерение поговорить с матерью своего трехлетнего пациента, Кляйн запретила ему такую беседу, так как считала ошибочным обращение к данному источнику сведений о ребенке.

Начав собственные исследования, многолетние наблюдения за младенцами, Боулби резюмирует: необходимым условием сохранения психического здоровья детей в младенчестве и раннем детстве является наличие эмоционально теплых, близких, устойчивых и продолжительных отношений с матерью или лицом ее замещающим. Принципиальное уточнение относительно роли матери: наиболее важным компонентом материнского ухода является внимание к сигналам, подаваемым ребенком и общение с ним, а не сам по себе повседневный уход.

«Один из ключей к уходу за ребенком состоит в том, чтобы обращаться с ребенком так, чтобы ни один из двух импульсов, которые подвергают опасности любимого человека – либидинальная жадность и ненависть – не стали слишком интенсивными»

В первые месяцы жизни младенец научается различать особую фигуру, обычно мать, и стремится находиться рядом с ней. Ребенок остро реагирует на разлуку с матерью, по Боулби, эта реакция проходит три стадии: протест, отчаяние, отчуждение. Переживание разлуки у младенцев приводит к печали по утраченному лицу и упрекам в его адрес, которые остаются бессознательными.

Здесь мне вспоминается и цитата из Винникотта:

«Для ребенка ощущение присутствия матери длится Х минут. Если мать отсутствует в течение более, чем х минут, ее имаго исчезает и вместе с ним младенец теряет способность использовать символ единства. Ребенок погружается в состояние дистресса, однако вскоре этот дистресс снимается, потому что мать возвращается через Х+Y минут. В течение Х+Y минут с ребенком не происходит драматического изменения. Однако через Х+Y+Z минут ребенок становится травмированным. Через Х+Y+Z минут возвращение матери не улучшает измененного состояния ребенка. Травма подразумевает, что ребенок пережил разрыв жизненного континиума, жизненной целостности, поэтому, начиная с этого момента, примитивные защиты организуются таким образом, чтобы предотвратить повторение переживания «немыслимой тревоги» или возвращение острого состояния спутанности, обусловленного дезинтеграцией нарождающейся структуры Эго»

Однако не всегда материнскую депривацию или раннюю потерю можно понимать в буквальном смысле. Часто младенец, не разлученный с матерью надолго, также развивает депрессивную динамику. Здесь Боулби говорит о разрыве эмоциональной связи,  который, по его мнению, может стать одной из причин формирования не только депрессивной, но и социопатической личности.

В 1983 году Андре Грин опубликовал работу «Мертвая мать», в которой описал последствия эмоциональной не-включенности матери в ребенка.

В практике аналитической работы Грин обратил внимание, что клиенты с комплексом ММ обращаются с жалобами, непосредственно не имеющими отношения к депрессии, однако депрессию они обнаруживают в переносе.

Грин настаивает, что его работа не рассматривает психические последствия реальной смерти матери, а скорее говорит об интроекте, сложившемся в психике ребенка вследствие материнской депрессии.

В результате депрессии мать, которая, казалось бы, должна быть источником жизненной энергии для ребенка, преображается в безжизненную фигуру. Она осталась в живых, но в глазах маленького ребенка мертва психически.

Грин задается вопросом: какую можно установить связь между потерей объекта и депрессивной позицией и своеобразием комплекса ММ, центрального, но часто замаскированного другой симптоматикой? Какие психические процессы развиваются вокруг этого центра?

Комплекс ММ, пишет Грин, нельзя объяснить Эдиповой ситуаций. Отталкиваясь от поздней фрейдовой концепции тревоги (опубликованной в работе Торможение, симптом и тревога), Грин развивает мысль о наличии более ранних тревог, чем кастрационная и тревога вытеснения. Он замечает, что контекст кастрационной тревоги, как правило, звучит кроваво, но когда речь идет о тревогах, связанных с потерей груди, контекст никогда не бывает кровавым. Она – траурных цветов, черная или белая.

Черная – это тяжелая депрессия, белая – это состояние пустоты. Грин выдвигает гипотезу, что черная депрессия является вторичной, или, скорее, следствием белой депрессии.

Белое горе является результатом массивной, радикальной эмоциональной дезинвестиции, оставляющей в бессознательном следы в виде «психических дыр», которые будут заполнены реинвестициями, но эти реинвестиции станут только выражением деструктивности освобожденной таким образом энергии либидо. Абстиненция аналитика, пишет Грин, может оставить депрессивное ядро нетронутым.

Каково же описание комплекса ММ в переносе: у аналитика возникает чувство несоответствия между депрессией и внешним поведением больного, которое депрессия не затрагивает.

Эта депрессия повторяет инфантильную: она развивается в присутствии объекта, погруженного в свое горе. В этой точке происходит изменение материнского образа.

Кроме потери любви, для младенца эта ситуация несет потерю смысла, он не находит никакого объяснения произошедшему, кроме как истолковать это, как следствие своих влечений к объекту.

После того, как ребенок делает напрасные попытки репарации матери, его Я применит серию защит.

Первая защита – дезинвестиция материнского объекта и неосознанная идентификация с ММ. Грин пишет: «В основном аффективная дезинвестиция касается также и психических представлений и является психическим убийством объекта, совершаемым без ненависти»

Ребенок, идентифицируясь с ММ, сам становится ею.

Другое последствие крушения материнского образа – преждевременное развитие фантазматических и интеллектуальных способностей. Эти ранние сублимации, пишет Грин, «вскроют всю неспособность играть уравновешивающую роль в психической экономии, поскольку в одном пункте субъект остается особенно уязвим – в том, что касается его любовной жизни».

На мой взгляд, это суждение перекликается в мыслью Винникотта, который предположил, что в случае, когда мать неадекватно заботится о своем ребенке, разум, при иных благоприятных условиях интегрированный с психосоматическими переживаниями, становится «вещью в себе». В итоге образуется патологическая структура «разум-психика» и «разум-объект». Разум не используется для того, чтобы придать смысл новым ощущениям и переживаниям, наоборот, разум навязывает в новой ситуации тот смысл, который он образовал в исходной травматической ситуации.

И, завершить теоретическую часть своего выступления хочу цитатой Грина: «На мгновенье они (любовь и ненависть) могут объединить свои усилия, но вскоре деструктивность превысит возможности субъекта, который не располагает необходимыми инвестициями ни на поддержание длительных объектных отношений, ни для постепенного нарастания глубокой личной вовлеченности, требующей заботы о другом»

Мертвая Мать I | Гуманитарные науки | JAMA Psychiatry

Я буду плодом, который после своего распада оставит вечную жизнь; Итак, как велика должна быть ваша радость, что вы родили меня? ^{1 (стр. 87)}

— Письмо Эгона Шиле матери, 31 марта 1913 г. , умер в Клостернойбурге, Австрия, от третичного сифилиса в возрасте 54 лет. ^{1 (p9)} Четырнадцатилетний Эгон был опустошен своей смертью. ² Хэнд, его мать и 2 сестры были свидетелями быстрого упадка отца в предыдущие 2 года. Они подшучивали над ним, когда к ужину приходили его галлюцинирующие гости, и выражали тревогу, когда он пытался покончить жизнь самоубийством. Он заразился сифилисом примерно во время женитьбы, но отказался признать, что у него есть болезнь, не хотел лечить ее и вскоре заразил свою 17-летнюю жену. ^{1 (стр.10)} Ее первые 3 беременности, все мальчики, были мертворожденными; Эльвира, первый выживший ребенок, как полагают, умерла в возрасте 10 лет от менингита, осложнения позднего врожденного сифилиса. Затем появились Мелани и Эгон, первый выживший мальчик. Его мать выразила благодарность за его рождение в своем дневнике. Эгон восхищался своим отцом, но считал, что его мать чрезмерно заботлива и требовательна, и чувствовал, что она недостаточно чтит память его отца.

Желая, чтобы он стал инженером, она решительно возражала против его интереса к искусству, несмотря на его очевидный талант. Она уступила и разрешила ему посещать художественную школу, когда он был принят в престижную Венскую академию изящных искусств.

Наставником Шиле был Густав Климт (1862-1918), крупная фигура австрийского экспрессионизма. В 1909 году Шиле и другие ученики-единомышленники покинули Академию изящных искусств, чтобы сформировать Neukunstgruppe (Новая художественная группа). Манифест Шиле для группы призывал к абсолютному творческому самоопределению индивидуального художника. Его ранние работы были радикально субъективными и психологически и сексуально напряженными. Он исследовал телесность и сексуальность тела в своих мужских и женских обнаженных телах. В 1910, он сделал серию автопортретов, изображающих самого себя с гримасой, криком или мастурбацией, используя неестественные цвета для обозначения душевного состояния. Он изображал себя танцором, борцом, человеком в агонии и человеком в рабстве сексуальных потребностей своего тела.

Молодые девушки предстают в похотливых позах, лишенных невинности. ³

Его серия Dead Mother , начатая в 1910 году, была начата после разговора с искусствоведом Артуром Ресслером. Выслушав жалобы Шиле на непонимание его матери, он предложил художнику нарисовать разные виды материнства. При этом Шиле перешел от выразительной телесности и откровенного реализма своих ранних работ к символическому изображению.

Первая из этих картин, Мертвая мать I (обложка), была написана быстро в канун Рождества 1910 года. ^{1 (стр. 86)} темное, пугающее присутствие. Бледная, осунувшаяся, исхудавшая и подавленная мать с костлявыми руками держит младенца. Ее рот, приоткрытый, опускается вниз; ее глаза безжизненны и пусты без радости. Младенец розовый, оранжевый и красный в отличие от пепельно-серой матери, и в его глазах блестит свет. Руки пятнисто-красные. Предполагаются белые выделения из носа, похожие на насморк, характерные для врожденного сифилиса. Младенец, явно живой, завернут в черный саван, раскрашенный так, чтобы обеспечить прозрачный вид на матку. Похоже, он застрял в ограниченном пространстве без очевидных способов выбраться.

Просмотреть в большом размере

Эгон Шиле (1890-1918), австриец. Обложка: DeadMother—Tote Mutter (I) , 1910. Дерево, масло; 32 × 27,5 см. Собрание Леопольда, Вена, Австрия. Фотография предоставлена ​​Эрихом Лессингом/ArtResource, Нью-Йорк.

Год спустя Шиле нарисовал Мертвая мать II с подзаголовком Рождение гения (рис. 1). Теперь глаза матери закрыты, и она явно мертва. Младенец, предположительно Шиле, с широко открытыми глазами пытается вырваться из утробы. Выживший младенец становится выдающимся ребенком (гением). Шиле писал своей матери: «Это великая разлука. Без сомнения, я буду самым большим, самым красивым, самым ценным, самым чистым, самым драгоценным плодом». ^{1 (p87)} Его грандиозность и физические черты, которые могут быть совместимы с врожденным сифилисом, которые появляются на некоторых из его ранних автопортретов, заставили Гургешона ⁴

предположить, был ли он инфицирован. Прямых свидетельств этому нет, и другие видят лишь его экспрессионистский стиль и черты личности, связанные с родительской чрезмерной опекой.

Посмотреть в большом размере

Шиле, Рождение гения (Мертвая мать II) ,1911. Дерево, масло; 12 5/8 × 10 дюймов (32,1 × 25,4 см). Предположительно уничтожен. Фотография предоставлена ​​Galerie St Etienne, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.

Нет свидетельств контакта между Зигмундом Фрейдом и Шиле, ⁵ , хотя в те же годы они жили в Вене. Интерес Фрейда был к античному искусству и сублимации эмоций в социально значимые творения. Искусство Шиле, напротив, было направлено на прямое выражение эмоций без психологической цензуры. ⁵ Более того, Фрейд подчеркивал конфликт между отцом и сыном, тогда как Шиле занимался установлением свободы от чрезмерно защищающей, требовательной и контролирующей матери.

Каталожные номера

1.

Комини A  Эгон Шиле: Портреты.   Издательство Калифорнийского университета Беркли, 1974 г .;

2.

Каллир J  Эгон Шиле: жизнь и творчество.  Нью-Йорк, NY Harry N Abrams Inc., 2003;

3.

Хобхаус J Обнаженные: видение Эгона Шиле. Знаток. 1984;240100- 109Google Scholar

4.

Гургешон П Мертвая мать серия Эгона Шиле: психоанализ образа художника. Лекция прочитана в: Университет Лойолы в Чикаго 27 марта 2004 г. Чикаго, Иллинойс

5.

Уолрод ST

Эгон Шиле: Психобиография [докторская диссертация]. Калифорнийская школа профессиональной психологии Беркли, 1978 г.;

Комплекс Мертвой Матери | Encyclopedia.com

Комплекс мертвой матери был описан Андре Грином в 1980 году. Свидетельства о нем появляются во время переноса, поэтому его часто невозможно идентифицировать при первом запросе на анализ. Она особенно проявляется в виде «трансферентной депрессии», повторения инфантильной депрессии, которую часто невозможно вспомнить. Существенной характеристикой этой депрессии является то, что она возникает в присутствии объекта, который сам поглощен скорбью. Причин этого горя может быть много, и материнский объект их не признает. Поэтому они по большей части выводятся гипотетически посредством анализа с большей или меньшей достоверностью.

Основным наблюдаемым последствием на уровне контрпереноса является понимание холодного, твердого, бесчувственного ядра в сердце переноса. Это результат жестокого материнского декатексиса, который ребенок не в состоянии понять и который переворачивает его психический мир с ног на голову. После тщетных попыток возмещения ущерба стало доминировать чувство бессилия. Затем устанавливаются сложные защиты, которые связывают зеркальное представление отказа от материнского объекта с бессознательной идентификацией с умершей матерью. Результатом этого является психическое убийство объекта, происходящее без всякой ненависти.

Материнская скорбь запрещает любое агрессивное выражение, которое могло бы усилить материнскую отчужденность. С одной стороны, прокалывается паттерн объектных отношений, а с другой — на краю этой дыры цепляются периферические катексисы. Молчаливая деструктивность не позволяет субъекту восстановить объектное отношение, способное преодолеть конфликт и открыть путь к укрепляющим его связям, или же дефинитивные приспособления служат лишь щитом, препятствующим доступу к ядру конфликта. Единственное, что сохраняется, — это тупая душевная боль, характеризующаяся, в частности, неспособностью к близкому контакту с каким-либо объектом, имеющим какое-либо отношение к аффектам. Ненависть так же невозможна, как и любовь, и ее невозможно получить, не чувствуя себя обязанным отдавать, чтобы ничем не быть обязанным, даже мазохистскому удовольствию. Мертвая мать вездесуща, но не представлена, и, кажется, завладела предметом, сделав его пленником своего траура по ней.

Данная клиническая картина развивается на фоне неспособности ребенка понять ее причины. Важными показателями детской депрессии являются потеря смысла и чувство неспособности восстановить оплакиваемый объект, пробудить утраченное желание. Иногда значительные рационализации смещают источник конфликта во внешний мир, материнское желание становится недоступным по сравнению с тем, что, по мнению ребенка, он наблюдал. Затем ребенок винит в неудачах субъективное всемогущество в отношениях, ведущее за счет компенсации к усилению всемогущества в областях, менее непосредственно связанных с первичным объектом.

Эдипальный анализ прегенитальных фиксаций и бессознательной вины бесполезен в поиске выхода из этой ситуации, поскольку анализ не сосредоточен на конфигурации комплекса умершей матери. Ибо мать не может быть непосредственно идентифицирована в дискурсе пациента. Она появляется только в той мере, в какой аналитической ситуации удается извлечь свидетельство ее безмолвного присутствия, не будучи в состоянии найти ее в этом отсутствии, где отсутствуют даже косвенные признаки ее существования.

Подавление стерло в памяти след ее прикосновения, контакта с ней и катексиса ребенка с ней до возникновения его скорби по ней, что внезапно положило конец этим забытым отношениям. Это репрессии, которые возвращаются, чтобы похоронить ее заживо, даже разрушив все, включая могилу, что ознаменовало бы ее прошлое существование. В этой ситуации Винникоттианский холдинг рухнул, потому что объект был инцистирован, и от него не осталось и следа. Отождествление было с вакуумом, оставленным изъятием инвестиций. Нельзя слишком сильно подчеркивать отсутствие всех значимых ориентиров. Поскольку модификация материнской установки казалась необъяснимой, она, в свою очередь, привела ко всевозможным вопросам, которые вызывают чувство вины, а они, в свою очередь, усугубляются вторичными защитами и перемещаются на элементы, которые были присоединены для этой цели.

По сути, попытки заблокировать проблемы, не управляемые подавлением этой неприемлемой ситуации, вызывают некоторые серьезные реакции. Их цели таковы: (1) поддерживать эго живым через вторичную ненависть к объекту, за счет неистового, но неутолимого поиска удовольствий или за счет безудержного поиска возможного значения произведенных перемещений; (2) Оживить умершую мать, заинтересовать ее, отвлечь, соблазнить, вернуть ей вкус к жизни, вдыхая в нее любыми средствами, в том числе и самыми искусственными, радость быть живой; и (3) Соревноваться с объектом скорби в преждевременной триангуляции.

Комплекс мертвой матери, как мощный и интенсивный элемент, естественным образом притягивает к себе другие компоненты психической жизни и тесно связан с ее важнейшими системами. Следовательно, фантазия о первичной сцене пытается сделать понятными конкурентные отношения с гипотетическим объектом внезапной скорби и вновь пробудить боль от того, чтобы быть разоблаченным, выдвигая на первый план все, что напоминает о первичной сцене, и часто апокалиптически, через проективную идентификацию. Таким образом, катастрофа охватывает материнский объект, который колеблется между безразличием и ужасом, и наносит ответный удар. Часто бывает так, что отец является объектом преждевременного вложения в Эдипов комплекс, который возникает именно для этого случая, но лишен его обычных свойств. Этот вариантный комплекс приносит с собой не столько тревогу кастрации, сколько чувство бессильной ярости и паралича, беспомощности перед насилием, которое следует за действиями против предполагаемого соперника. Результатом часто является усиление чувства пустоты, повторяющееся и усиливающее наиболее пагубные последствия в основе конфликта.

На основе этих клинических наблюдений Андре Грин выдвинул гипотезу о судьбе первичного объекта как обрамляющей структуры эго, скрывающей негативную галлюцинацию матери. Комплекс мертвой матери демонстрирует несостоятельность этого процесса, превращая его представления в болезненную пустоту и препятствуя их способности связываться воедино в любом предсознательном мысленном образце. Комплекс мертвой матери противостоит «горячей» кастрационной тревоге, связанной с превратностями объектных отношений, которым может грозить телесное увечье, «холодной» тревоге, связанной с потерями, перенесенными на нарциссическом уровне (негативные галлюцинации, плоские психоз, тупая скорбь), приводящие к клиническому лечению негативизма.