Курт воннегут механическое пианино отзывы: «Механическое пианино» Курт Воннегут: рецензии и отзывы на книгу | ISBN 978-5-17-093750-9

Player Piano рассказывает об обществе, переживающем свою особую промышленную революцию, которая напоминает Маркса, который, столкнувшись с первой промышленной революцией, увидел впереди неумолимые противоречия. Общество не может продолжать упрощать жизнь удобствами и концентрировать богатство, одновременно порождая огромное недовольное население. И Маркс, и Воннегут понимали, что недовольное население поднимется, и когда оно осознает себя, то обнаружит, что ему нечего терять, кроме своих цепей.

Во многих смыслах « Player Piano » читается как изложение марксистской политической и социологической теории. На протяжении всего романа разворачивается старая добрая пролетарская революция. Но Воннегут, увидев ужасные результаты индустриализма, которые даже Маркс не мог себе представить (промышленная война, массовое производство в беспрецедентных масштабах, лень, вызванная средствами массовой информации), по-иному смотрит на историю. В то время как Маркс видел кульминацию истории в концентрации технологий на благо масс (где грядущая революция будет использовать эти технологии для освобождения человечества), Воннегут отвергает натиск истории и взывает к остановке самого прогресса. Освобождение человечества придет не чисто технологическими средствами, а путем критического переформулирования его отношения к технике на онтологических и эпистемологических основаниях. Машины — это рабы, отмечает один из персонажей, и «любой, кто соревнуется с рабами, становится рабом».

Player Piano , таким образом, представляет собой роман о благородном стремлении восстановить человечество после бесчеловечных условий. Прежде всего, это означает революционную реконструкцию представлений человечества о прогрессе и времени. Уолтер Беньямин однажды написал:

«Маркс говорит, что революции — это локомотив мировой истории. Но, возможно, все совсем иначе. Возможно, революции — это попытка пассажиров этого поезда, а именно человечества, активировать аварийный тормоз».

Воннегут явно ухватился за это экстренное торможение. Капитаны индустрии в Player Piano  часто называют историю неизбежным, даже механическим маршем вперед в «процессе цивилизации, открывающем новые, невообразимые двери к лучшим вещам, к лучшей жизни, к большему количеству людей при меньших затратах». ». Это философия истории, приличествующая коммерческому, а не серьезному мыслителю. Но история в этом обществе потеряла всякий смысл, и, как отмечает один из персонажей, все — пиар. Зачем иметь историю, когда вы могли бы иметь рекламу?

Такой взгляд на историю, по существу, является историей часового механизма. Player Piano  содержит автоматизированное общество, поэтому вполне логично, что его история также полностью автоматизирована. Его история предопределена потребностями индустриализма, а не выбором реальных людей. Свобода воли была лишена. Машине не нужна воля. Машины даже не очень нуждаются в человечестве. Воннегут пытается снова ввести человечество, эту великую непостижимую переменную, в уравнение истории. Общество рубашки-призрака, группа радикалов, созданная для противодействия статус-кво, выступает за то, чтобы «мужчин и женщин вернули к работе в качестве контролеров машин, и чтобы контроль над людьми с помощью машин был ограничен». Они понимают, что «свобода», предоставляемая машинами, — это имитация свободы, которая порождает только ложные потребности. Предоставленный государством холодильник, микроволновая печь, телевизор и стиральная машина не эквивалентны человеческой свободе. Как писал Маркузе, «люди узнают себя в своих товарах; они находят свою душу в своем автомобиле, аппаратуре Hi-Fi, двухуровневом доме, кухонном оборудовании».

У большинства населения США «выбили духовную начинку». Они отчаянно нуждаются в смысле и достоинстве. Им нужно место в этом мире, но его нет. «Теперь, когда машины взяли верх, есть кто-то, кто может что-то предложить. Все, что может сделать большинство людей, — это надеяться, что им что-то дадут». Машины принесли в общество материальное изобилие, настоящий Эдем, но люди быстро обнаружили, что все, чем можно наслаждаться с материальным изобилием, «гордостью, достоинством, самоуважением, стоящей работой, осуждено как непригодное для потребления человеком». Таким образом, материальное изобилие этого футуристического общества имело прямо противоположный эффект. Вместо того, чтобы сеять мир и довольство, на их месте процветали желчь и недовольство.

Что же тогда делать с обществом, которое очерняет человечество во имя эффективности? Это трудное затруднительное положение, потому что противостояние такому эффективному индустриальному обществу, по-видимому, означает поддержку неэффективности, что было бы иррационально. Маркузе в « One-Dimensional Man » говорит, что «самым неприятным аспектом развитой индустриальной цивилизации» является «рациональный характер ее иррациональности».

Чтобы противостоять этой рациональной иррациональности, необходимо занять позицию иррациональной рациональности. Это именно то, что намеревается сделать Общество рубашки-призрака: «мы должны быть немного ребячливыми, — настаивают они, — а драться обязательно недостойно и незрело». Само человечество, пишет в своем манифесте Общество призрачных рубашек, несовершенно, хрупко, неэффективно, то гениально, то глупо. Машины совершенны по-своему одномерно, но как многомерные существа в человеческом несовершенстве есть добродетель, больше добродетели, чем любая машина могла бы надеяться удержать, а именно потенциал человеческой воли и свобода человечества выбирать, какие существа они хотели бы быть, а не иметь это предопределено или запрограммировано как машина. Таким образом, Воннегут хватается за аварийный тормоз истории в Player Piano  призывая прекратить продолжающееся порабощение человечества и выступая за новую онтологическую основу отношений между человечеством и машинами, основанную на новой концепции прогресса.

Мирное поле битвы

Хотя « Player Piano » очень похож на тираду против современных технологий, это гораздо больше критика прогресса, особенно технического прогресса, не сопровождаемого социальным и политическим прогрессом. В своих мемуарах 2005 г. Человек без страны , Воннегут признает, что многие обвиняли его в том, что он луддит. Конечно, Player Piano  является главным доказательством для таких обвинителей. В некотором смысле Воннегут определенно является луддитом, хотя во многих важных отношениях он им не является. Он луддит в том смысле, что разделяет неприятие луддитами бесчеловечных технологий. Он не луддит в том смысле, что он не полностью отвергает технологии как таковые, а скорее отвергает нездоровое отношение общества к технологиям. Конечно, это тонкое различие, но все же важное.

Технология и концепция прогресса неразрывно связаны друг с другом. Критика Воннегутом прогресса проистекает не из его желания затормозить технологические разработки, а из его стремления к социальному и политическому прогрессу, который слишком часто отстает от технического прогресса. Кроме того, технический прогресс так часто затмевает собой социальный и политический прогресс, что исключает их или заменяет их. В своем эссе «О концепции истории» философ Вальтер Беньямин пишет, что нацистская Германия стала технократическим кошмаром, каким мы ее знаем, потому что «она рассматривала технологическое развитие как движущую силу потока, которым, как она думала, она движется» и создала «Иллюзия, что фабричная работа якобы способствует техническому прогрессу, представляет собой политическое достижение». В результате, пишет он, «одна из причин, по которой у фашизма есть шанс, заключается в том, что во имя прогресса его противники рассматривают его как историческую норму».

Общество Игрока на пианино — это как раз то общество, в котором население считает технологический прогресс взаимозаменяемым с политическими достижениями, в то время как на самом деле исключение этих двух приводит только к устранению последних. Таким образом, Воннегут на самом деле критикует только «неумеренную веру в беззаконный технический прогресс», а не технологию как таковую. Общество, которое делает технический прогресс без социального прогресса, вообще не добилось настоящего прогресса. На самом деле он регрессировал, потому что новые технологии служат лишь дальнейшему порабощению человечества, привязывая его к более новым и жестоким формам эксплуатации. Вот почему свидетельство Павла Протея о том, что «шаг назад после неправильного поворота есть шаг в правильном направлении», так бесспорно верно.

Чтобы проиллюстрировать этот момент, Воннегут описывает сцену в начале романа, где Пол Протей смотрит из окна своего офиса в северной части штата Нью-Йорк и видит то, что он описывает как мирное поле битвы: «Здесь, в бассейне излучины реки, могавки победили алгонкинов, голландцы — могавков, британцы — голландцев, американцы — британцев». Эти ужасные сцены, «где люди когда-то выли и рубили друг друга, а также боролись с природой, теперь были не чем иным, как «костями, гнилыми частоколами, пушечными ядрами и наконечниками стрел». Словно для того, чтобы посыпать соль на раны, продукт таких столетий — всего лишь «детские коляски и крышки от бутылок, мотоциклы и холодильники, телевизоры и трехколесные велосипеды». Это, как говорит Воннегут, «плоды мира». Это так называемый прогресс, над которым Воннегут справедливо смеется.

Ничего, кроме кота на заборе

Сам Протей сомневается в этой концепции прогресса и считает возрастающую технизацию человечества опасным процессом с мрачным финалом. Пока он может победить Чарли Чекера, но как долго человеческий разум будет превосходить разум робота? Как бы то ни было, роботизированное тело превзошло человеческое тело. Роман даже намекает на эротизацию робототехники. На складе Протей восхищается телесной эстетикой машин с почти эротической тоской. «Сами машины были интересными и восхитительными». Это «тысяча маленьких танцоров», которые никогда не пропускают ни одного шага и не перестают восхищаться: «практиковали точную гимнастику — подпрыгивали, кружились, прыгали, толкались, махали…» «. Они тоже поют, со своими « Furrazz-ow-ow-ow-ow-ow-ow-ak » и « Vaaaaaaa-zuzip ! » и « О-о-о! тонка-тонка ».

Это фашистское преклонение перед металлизированным телом соответствует эстетическому идеалу Филиппо Томмассо Маринетти, поэта-футуриста 20   века, который, восхваляя фашистское искусство, прославлял «воображаемую металлизацию человеческого тела». В своем манифесте футуризма и фашизма Маринетти писал: «Мы хотим прославлять войну — единственное лекарство от мира». Это логичный финал для металлизированного корпуса, которого не может не желать втайне даже Пол Протей. Однако такая жажда — это жажда войны или, по крайней мере, стремление к устареванию самого человечества. Таким образом, Павел Протей должен отучиться от своего стремления к металлизированному телу, и к концу романа его перевоспитание завершено.

Именно это извращенное принижение всего человеческого кажется Воннегуту крайне оскорбительным. Мысль о том, что, как сформулировал Пол на суде, «мы плохие, потому что мы люди». Люди противопоставляются машинам, что Воннегут находит неприятным: «это довольно невпечатляющий тип человека, который выходит на первое место по сравнению с машиной». Тем не менее все в человечестве было низведено до статуса машины, а люди в лучшем случае делают машины второго сорта. Само общество представляет собой механическую пантомиму, поведенческое и жестовое воспроизведение массовой идеологии, мало чем отличающееся от ужасной игры, которую инженерам пришлось разыгрывать на бизнес-конференции в Медоуз. Весь мир — сцена, и они вынуждены играть на ней свои роли. Все говорили только о том, как прекрасны вещи: «Кто мог отрицать, что это было великолепно и приятно? Это было то, что все говорили, когда ему нужно было выступить». Это «корпоративная личность», которой все придерживаются. Это «отнимающая много времени помпезность и торжественность, которую любовно сохраняют счастливые чемпионы эффективности». Когда Пол разговаривает с Анитой, она критикует его, анализирует его ответы и, наконец, редактирует и полирует их.

Взаимодействие людей механизировано. Павел говорит о «механике брака». Когда его жена говорит ему, что любит его, он автоматически отвечает: «Я люблю тебя , Анита». Это не настоящая любовь или эмоции. Это, как говорит Воннегут, «хорошая подделка тепла». Эд Финнерти даже шутит о том, что человека можно легко роботизировать: «Нержавеющая сталь, покрытая губчатой ​​резиной и электрически нагретая до 98,6 градусов». Однако именно это и произошло. Их промышленность опирается на «производство почти без рабочей силы». Это общество, которое «научилось обходиться без своих мужчин и женщин». Это общество, очищенное от человечества. Люди слишком неэффективны, «немашиноподобны», как говорит Воннегут. Людей помещают в карантин через реку. Сьюзен Бак-Морс однажды сказала, что западным странам не нужен ГУЛАГ, у них есть гетто. Усадьба — это гетто/ГУЛАГ, это тюрьма без решеток, потому что решетки политичны и бесконечно эффективнее, чем в настоящей тюрьме. Плоть и кости человеческого тела становятся своего рода тюрьмой. Рассмотрим кота в машинном зале в начале романа. Пораженный робототехникой, он в конечном итоге получает удар током об забор. «Ничего, кроме кота на заборе». Как идет кошка, так идет и человечество.

Передовая технология Player Piano не освободила человечество, а только способствовала его эксплуатации. Их жизнь стала проще, но не более значимой. Технология, которая у них есть, не была использована для революционного преобразования человеческого смысла. Технология не используется, чтобы выявить лучшее в человечестве. Он не дополняет человечество — он просто заменяет его. Замещенное человечество похоже на призрак, след того, чем оно когда-то было. Человечество — это игрок на пианино, запись на кассете, как бедняга Руди Герц, когда-то искусный механик.

Именно по этим причинам отвергаются технологии и прогресс. Воннегут тянется к ручному тормозу, ища, как выразился Элиот в эпиграфе, проход, которым мы не воспользовались, и дверь, которую мы так и не открыли. Воннегут требует, чтобы человечество вернулось к прежнему состоянию технического прогресса и начало заново, на этот раз обеспечив социальный прогресс наряду с технологическим прогрессом. Читатель должен присоединиться к Финнерти, архичеловеку в этом романе, когда он говорит: «Я сочувствую любому человеку, выступающему против машины», особенно когда это машина самой истории. «Тот, кто живет электроникой, умирает от электроники. Sic semper tyrannis ». Если позволить этой механизированной истории, автоматизированной и бесспорной истории, продолжаться беспрепятственно, то в конечном итоге все человечество окажется в рабстве, станет жертвой собственного творения или же окажется под угрозой исчезновения из-за ухудшения состояния окружающей среды или бесконечных войн. Единственный способ остановить историю, как намекал Беньямин, — это остановить само время. Беньямин утверждал, что «концепцию исторического прогресса человечества нельзя отделить от концепции его прогресса в однородном, пустом времени». В Игрок на пианино Воннегут описывает это полностью автоматизированное общество как «совершенно приятное и удобное место, где можно попотеть в Судный день». Это пустое, однородное время, которое должно быть вырвано из исторической преемственности, чтобы возникли новые исторические и социально-политические потенциалы и, в конечном счете, позволило трансцендентному человечеству унаследовать землю.

Против времени

В Player Piano есть важный момент, который, если читатель не уделит ему должного внимания, ускользнет незамеченным. Тем не менее, это указывает на уникальную темпоральную критику прогресса Воннегутом. Этот момент происходит примерно в середине романа, когда Пол Протей находится в старомодном фермерском доме на окраине технологизированного и автоматизированного промышленного центра Илиона. Пол находится в этом фермерском доме, настоящей окаменелости в футуристическом ландшафте, чтобы купить его. Вопреки всем эстетическим, социальным и политическим условностям Протей оглядывается назад во времени, стремясь к более простой эпохе, а не к запутанному кошмару своего автоматизированного настоящего. Он описывает дом как «отрезанный от бурлящих потоков истории, общества и экономики. вне времени».

Находясь внутри фермерского дома, он замечает напольные часы, настолько старинные, что их внутренние детали сделаны из дерева. Внимание Протея сразу привлекают часы, и он быстро сравнивает их со своими собственными часами, «ударопрочным, водонепроницаемым, антимагнитным, светящимся в темноте хронометром с автоматическим подзаводом». Заметив, что напольные часы отстают примерно на двенадцать минут, он потворствует «атавистической прихоти», заводя свои высокотехнологичные часы так, чтобы они соответствовали времени, которое показывают напольные часы.

Отклонившись от стандартного механического времени всего на двенадцать минут, Пол Протеус попадает в новую временную линию, альтернативное время, идущее параллельно настоящему. Протей в очень небольшой степени путешествовал во времени. Таким образом, Player Piano открывает путешествие во времени как мощное литературное средство, которое Воннегут с большим успехом использовал в более поздних романах, особенно Slaughterhouse-Five . Посеяв семена сомнения в традиционном течении времени, Воннегут создает потенциал для революционного перелома в истории, который станет неотъемлемой частью всего его творчества.

Сопоставляя фермерский дом и часы с полностью автоматизированным и футуристическим обществом Илиума, Воннегут устанавливает анахронизм как новую форму путешествия во времени. Анахронизм так часто понимается как ошибка, изъян в сюжете, в котором персонажи используют или ссылаются на концепции, изобретения, исторические фигуры и т. д., неуместные во времени и истории, что его использование в качестве подрывной силы часто остается незамеченным. . Однако не все писатели используют анахронизм по ошибке, и Воннегут мастерски применяет его в Пианино игрока . Воннегут — не единственный писатель, воспользовавшийся анахронизмом, но он, несомненно, один из лучших его практиков. Слово анахронизм буквально означает, от греческого, против времени. Ключом к использованию анахронизма является способность использовать тот момент кризиса, который испытывают читатели, когда вынуждены читать вопреки времени. Использование этого приема преднамеренно служит, по словам литературного критика и философа 20 ^-го -го века Вальтера Беньямина, «чистке истории против шерсти». Как литературный прием анахронизм не что иное, как революционер в своей способности обвинять настоящее и вызывать новые реальности.

Теодор Адорно однажды написал, что только то, что не подходит, может быть правдой. Это основной принцип анахронизма. Отстраняясь от своего настоящего на двенадцать минут, Павел Протей отвергает свое настоящее и призывает к пробуждению нового времени, а вместе с ним и нового сознания. Нарушая работу читателей и заставляя их читать против времени , их нормальное восприятие хода времени нарушается, и их понимание временной основы прогресса ставится под сомнение. Он расшатывает основы «несдержанной веры в беззаконный технический прогресс», которую Воннегут так безжалостно критикует в Пианино игрока . Словно подключаясь к подземной вене, Воннегут проникает в коллективную психику своих читателей через расколы во времени, чтобы обнаружить новые способы сознания и бытия, которые могут выйти за пределы бесчеловечного настоящего. В конце концов, это понятие прогресса, которое Воннегут стремится подвергнуть сомнению в этом романе, и, отодвигая Пола Протея от времени, даже всего на двенадцать минут, он дает себе пространство для начала своей критики.

Самые красивые пионы, которые я когда-либо видел…

Как читатели узнают в конце романа, Пол делает свой выбор и решает вырваться из цепей обстоятельств и истории. «Финнерти мог быть кем угодно, — сокрушается Пол, — в то время как он «мог быть только тем, кем был». Тем не менее, он хочет отстоять свою человечность против призрака за пианино. Пола ужасает мысль о том, что он «настолько хорошо вписался в механизм общества и истории, что может двигаться только в одной плоскости». Он попал в действительно одномерное общество. Экзистенциальный и профессиональный кризис Пола символизирует более широкий исторический кризис автоматизированной истории и общества. То есть общество, которое не только индустриализировано, но его история и социальные нормы столь же негибки, как и автоматизированные процессы. Пол желает отказаться от этого «шествия истории», как выразился Воннегут. В механизированной истории «кто-то всегда выигрывает, а кто-то всегда проигрывает». Проблема с машиной в том, что «она не может ошибаться».

Павел хочет выйти из диалектики истории, «перестать быть инструментом любого набора верований или любой прихоти истории». Гегелевский мировой дух не проходит через него, настаивает он, он просто хочет жить в доме у дороги. Он не хочет иметь дело с обществом, «а только с землей, какой Бог дал ее человеку». Он желает жизни, подобной Торо, жить целеустремленно, «от всего сердца и безукоризненно, естественно , руками и умом». Его история, вся история, однако, полностью окружена, все перекрестки вымерли, и нет ничего, кроме улиц с односторонним движением. Единственный выход — бунт. Пол становится Бунтовщиком.

Вновь утверждать человечество, утверждает Воннегут, значит не заявлять о превосходстве человека над машинами, а заявлять, что врожденные качества человечества сами по себе являются ценностями, которые нельзя воспроизвести механически. Человечество должно преодолеть механизацию не просто борьбой, а по умолчанию. Это звучит как отговорка, но на самом деле это не так. «Главное дело человечества — хорошо выполнять свою работу, оставаясь людьми… а не служить придатками к машинам, институтам и системам». Этот экзистенциальный клич сделан в знак полного признания несовершенства человечества. Эти врожденные несовершенства, эти изъяны и есть те самые вещи, которые делают человеческую жизнь такой ценной. Несовершенство исключает все возможности для изменения, но несовершенный человек обладает безграничным потенциалом. «Самые красивые пионы, которые я когда-либо видел… были выращены почти из чистых кошачьих экскрементов», — говорит Пол. Каждое несовершенство дает возможность выбора и человеческой воли. Это само по себе является единственной ценностью, которая когда-либо нужна человечеству.

Павел Протей не раз воображал, с немалой долей самовозвеличивания, что он — конец расы. Он представляет тот последний остаток человечества, который желает переделать мир по образу человечества, а не машины. После того, как он уйдет, все препятствия будут сняты, и история часового механизма сможет продолжаться без ограничений, пока все люди не станут бесполезными. Après nous, машины.  И все же в самом конце романа Воннегут дразнит читателей проблеском незапятнанной возможности искупления: «Знаете, это еще не конец… Ничего никогда не было и ничего никогда не будет — даже Судный день». Ведь всегда есть шаг назад, а шаг назад после неправильного поворота — это шаг в правильном направлении.

Прочтите вступительное эссе Мэтью Гэннона «Курт Воннегут оторвался от времени». ]
Бумага, 352 страницы, 15 долларов.

Я долго сопротивлялся чтению Курта Воннегута. В этой жизни с ограниченным временем и, казалось бы, бесконечными и постоянно расширяющимися хорошими вещами для чтения, его биографии или сочинений просто не хватало, чтобы поднять планку, чтобы оправдать отодвигание какой-то другой непрочитанной книги в сторону. Однако я очень рад, что нашел предлог и время в эти зимние каникулы, чтобы прочитать 9 Воннегута.0210 Игрок на фортепиано.

Воннегут, родившийся в Индианаполисе, штат Индиана, в 1922 году, опубликовал книгу Player Piano в 1952 году (хотя для поощрения продаж книг среди читателей научной фантастики она была первоначально опубликована под бессмысленным названием Utopia 14 ). Это был первый роман Воннегута, которому исполнилось тридцать лет, и он вышел за семнадцать лет до его самого известного романа « Бойня номер пять» . В интервью начала 1970-х годов Воннегут отдал более чем просто вдохновляющую оценку 9 Хаксли.0210 О дивный новый мир для его сюжета, хотя он также рассказал о времени, проведенном на заводе General Electric, как о дополнительном исходном материале.

Как и в классике Хаксли, действие Player Piano происходит в мире после войны (все они происходят после войны, не так ли?), в котором превосходные инженеры и механизация, по-видимому, спасли демократию, а уроки, извлеченные из войны, были затем повернулся к внедрению «стандартизированного прогресса» в домашнюю жизнь. Однако, в отличие от книги Хаксли, которая ярко расписана деталями и технологическим воображением, изображение общества будущего у Воннегута более плоское и кажется заметно более устаревшим.

Воннегута больше всего беспокоит цена, которую человечество заплатит за постоянно растущие темпы механизации и централизованного планирования. Для него старое пианино в обшарпанном низовом баре по соседству является символом общества, в котором машины заменили людей-работников. Хотя в книге лишь несколько мимолетных упоминаний о нем, можно почти увидеть призрак человека, чьи пальцы когда-то танцевали на клавишах на радость посетителям, теперь завис где-то рядом с автоматом, которому нечего делать. Мужчины в баре, кажется, не обращают внимания на тот факт, что механическое пианино было всего лишь предшественником машин, чьи движения в конечном итоге отняли у них работу и их ощущение полезного места в мире. По ходу книги доктор Пол Протеус, успешный инженер и менеджер, наконец, вынужден столкнуться с сопутствующими вопросами, поскольку он впервые вступает в реальный контакт с теми, кто находится на «проигравшей стороне» технологического прогресса.

Хотя ему не хватает пророческих способностей Хаксли, в том числе его полного отсутствия заботы о том, что инженеры могут направить свои усилия непосредственно на разработку самой жизни, мир Воннегута продолжает глубоко говорить с американским читателем двадцать первого века. В мире Воннегута старые иерархии были заменены новой иерархией, которая перекликается с направлением нашего современного празднования STEM (наука, технология, инженерия и математика), взгляда на прогресс, который безраздельно царит в школах и где инженеры и менеджеры владеют вершины власти.

Как рассказчик Воннегута объясняет процесс идеологической обработки, один из его персонажей провозглашает: «[T] его элитный бизнес, эта уверенность в превосходстве, это чувство правильности в отношении иерархии, возглавляемой менеджерами и инженерами, — это было привито во всех колледжах. выпускников, и об этом не было ни слова».

Будущее каждого человека в антиутопии Воннегута определяется стандартизированными тестами, будущее, которое уже наступило в некоторых частях Азии и становится все более верным в этой стране, очарованной, как и мы, иллюзией «меритократии», согласно некоторым объективный, научный стандарт. Вымысел о том, что крупные спортсмены колледжей являются настоящими учениками, заменяется абсолютным запретом на то, чтобы они ходили в школу в то же время, когда они представляли школу на футбольном поле. (Как неэффективным был бы «студент-спортсмен»!) И, возможно, вы знаете школу, похожую на эту — спортсмены больше не живут со студентами-сборщиками, а имеют специальные помещения, не отвлекающие студентов и преподавателей в кампусе.

Первая промышленная революция, как рассказывает нам главный герой Воннегута, была вдохновлена ​​тем, чтобы освободить человека от тяжелого ручного труда. Вторая промышленная революция была призвана освободить человека от рутинных умственных вычислений. Третье было вдохновлено освободить человека от необходимости думать вообще. Возможно, мы живем во втором — кто из нас понимает машины, которыми мы пользуемся каждый день? Сколько из нас полагаются на калькуляторы и автоматическую проверку орфографии? Действие книги происходит среди достижений третьего периода, периода, организующим принципом которого, по-видимому, является «божественное право машин, эффективность и организация».

В этом размышлении о последствиях прогресса инженеров для освобождения человека под новой национальной троицей (эффективность, экономия, качество) Воннегут позволяет нескольким своим персонажам вырваться из преобладающего мышления, чтобы задать самые глубокие вопросы -Что значит быть человеком? Ответ, кажется, может быть менее важным, чем вообще поднимать вопрос. Мы видим в романе Воннегута такое же бездумное стремление к «прогрессу», которое мы наблюдаем в современном мире, особенно в мире науки и техники. Инженеры и ученые не останавливаются, чтобы задать основные вопросы, а увлекаются удовольствием от творчества и пропагандой центральных планировщиков. Отделенные от низших классов и в значительной степени лишенные религии и гуманитарных наук, неясно, смогут ли большинство ученых, инженеров или менеджеров вообще поднять необходимые вопросы, которые могли бы смягчить и очеловечить их работу.

Как и во многих подобных романах-антиутопиях, остатки прошлого образа жизни пробуждают у главного героя возможность того, что жизнь могла быть другой и, возможно, когда-то была лучше. В наборе Player Piano такие остатки лежат, как ловушки, ожидающие, чтобы вырвать свою добычу из его рутины и разрушить его (поддерживаемый терапией) хорошо приспособленный образ жизни — ржавое старое ружье в обезоруженном обществе, грязный старый бар по соседству, ремесленник. большие и когда-то сильные старые руки, старые несовершенные деревянные балки нереконструированной комнаты, где Эдисон когда-то работал над своими грубыми изобретениями. И есть старая ферма, сохранившаяся нетронутой из-за защитного сервитута, наложенного на нее прошлыми владельцами, чтобы держать ее подальше от сети, за которой теперь ухаживает человек старых обычаев. Когда я читал, я надеялся, что главный герой, доктор Пол Протеус, поселится на этой ферме и возьмет на себя жизнь и миссию Уэнделла Берри, но это не входило в план Воннегута.

Последствия механизированного мира глубоко ощущаются в Америке, которую показывает нам Воннегут. Элита — это профессионалы с плоской душой, «люди без груди» К. С. Льюиса, одержимые продвижением в своей области и восхождением по управленческой лестнице. Они законченные материалисты, которых не волнует (и в значительной степени не осознает) духовная цена, которую платят люди, которым они служат со все возрастающим уровнем эффективности. Последствия могут быть еще хуже для мужчин и женщин, которые когда-то трудились в достоинстве квалифицированного рабочего или ремесленника. В своей жизни на государственном пособии или в принудительном порядке для службы в вооруженных силах или в составе «развалин и вонючих» рабочих они теряют цель и достоинство. Поскольку место каждого в обществе определяется стандартизированным тестом, они теряют достоинство выбора и большую часть надежды на будущее, которые есть у большинства из нас, в том числе у наших детей. Они маскируют свои потери бессмысленным телевидением, наркоманией, алкоголизмом и спортивными развлечениями. Выходит, что человек, действительно, не может жить одним хлебом.

Как и Хаксли, Воннегут использует изображения американских индейцев, чтобы показать нам то, что мы потеряли в этом управляемом и механизированном будущем. Повстанцев, борющихся против единообразия централизованной Америки, уподобляют коренным американцам, которые оказались перед выбором: либо продаться, чтобы стать второсортными белыми людьми, либо столкнуться с уничтожением.

В конце Воннегут просит нас подумать, для чего нужны люди и что влечет за собой человеческое достоинство. В открытом письме к публике мятежное «Общество рубашек-призраков» за подписью своего официального лидера сообщает своим читателям, что, хотя они могут счесть «устаревшим и тщетным представлением», что человек является творением Бога,

«Я нахожу это гораздо более оправданным убеждением, чем то, что подразумевается в безудержной вере в беззаконный технический прогресс, а именно, что человек находится на земле для того, чтобы создавать более прочные и эффективные образы самого себя и, следовательно, вообще устранять всякое оправдание для его собственное дальнейшее существование».

Мы думаем о Воннегуте как о совершенном леваке, черпающем в основном из пацифистских взглядов такие романы, как Бойня номер пять , но, по крайней мере, в Player Piano он затрагивает некоторые из основных тем, которые уже полвека волнуют вдумчивых консерваторов, — скука современности, централизация, механизация, последствия технологических инноваций и бездумное стремление к «прогрессу».