Экспрессивный значение слова: Экспрессивный — это… Что такое Экспрессивный?

Под ред. С. А. Кузнецова

экспресси́вный

1. Обладающий экспрессией, выразительный.

      нареч.

      -и; ж.

М. Л. Каленчук, Р. Ф. Касаткина

экспресси́вный

[р’] и [р]; экспре[с’]и́вный

Преодоление и экспрессия

Преодоление (субъективная компонента функционального поведения) всегда детерминировано тем или иным позывом, потребностью, целью, намерением или функцией, оно всегда имеет назначение. Человек идёт на почту, чтобы отправить письмо, заходит в магазин, чтобы купить себе еды, мастерит полку, чтобы поставить на неё книги, или выполняет работу, за которую получает деньги. В самом понятии «преодоление» (coping) (296) уже заложена попытка решения некой проблемы или, по меньшей мере, столкновение с некой проблемой.

«Преодоление» — не самодостаточное понятие, оно всегда отсылает нас к чему-то, что лежит за его пределами, и это может быть текущая или базовая потребность организма, средство или цель поведения, целенаправленное поведение или поведение, индуцированное фрустрацией.

Экспрессивное поведение или то, что подразумевают под этим термином психологи, как правило, немотивировано, хотя, разумеется, обязательно чем-то детерминировано. (Спешу напомнить, что экспрессивное поведение имеет множество детерминант, поиск базового удовлетворения не служит для него единственно возможной причиной.) Экспрессивное поведение — это своего рода зеркало, оно отражает, обозначает или выражает некое состояние организма. Более того, экспрессивное поведение, как правило, становится

Всё, что мы говорили до сих пор, просто и очевидно. Но стоит двинуться дальше, и мы тут же сталкиваемся с одной на первый взгляд парадоксальной проблемой. Я имею в виду проблему мотивированного самовыражения, суть которой состоит в том, что умный, образованный человек может научиться честности, грациозности, доброте и даже искренности, и они станут истинной экспрессивной составляющей его поведения. Люди, подвергшиеся психоанализу, и люди, обретшие высший мотивационный смысл жизни, поймут, о чём я веду речь.

Для этих людей проблема самовыражения, пожалуй, — единственная базовая проблема. Самоприятие и спонтанность не требуют от них особых усилий — например, любой здоровый ребёнок живёт в ладу с собой и совершенно естествен в своём поведении, ему не нужно прилагать для этого особых усилий. Но если человек постоянно задаёт себе вопросы: «Кто я такой?», «Как мне стать лучше?», то очевидно, что самовыражение для него становится мучительно трудной задачей, а зачастую даже недостижимой целью. То же самое можно сказать о невротиках, даже о бывших невротиках.

И в самом деле, самовыражение практически невозможно для невротика, у которого нет чувства собственного Я, который постоянно ощущает себя актёром, вынужденным выбирать роль из некого навязанного ему репертуара ролей.

Хочу привести два примера — один простой, другой посложнее — для того, чтобы продемонстрировать те (внешние) противоречия, которые несёт в себе концепция мотивированной, преднамеренной спонтанности, концепция, так сказать, «расслабленности с напряжёнными мышцами», или, если угодно, концепция даосской уступчивости. Если человек хочет хорошо танцевать, то он должен быть спонтанен, свободен в своих движениях, он должен слушать, куда влечёт его музыка, должен улавливать неосознанные желания своего партнёра. Хороший танцор позволяет себе стать инструментом, он всецело отдаётся во власть музыки, которая движет и управляет им. У него нет собственной воли, нет собственных желаний, он некритичен к себе. Он пассивен — пассивен в самом истинном и в самом полезном смысле этого слова — даже если он танцует до полного изнеможения. Именно эта пассивная спонтанность, это неволение, лежит в основе множества различных способов получения удовольствия, например, удовольствие оказаться в руках мастера — массажиста или парикмахера, удовольствие, которое мы получаем от ласк, удовольствие подчиниться ребёнку, позволить ему тормошить и мучить вас. Но очень немногие люди способны быть такими же пассивными в танце. Очень многие неумелые танцоры стараются совершать «нужные» движения, напряжённо вслушиваются в ритм музыки, постоянно контролируют себя, боятся сбиться с ритма, сделать неверное движение и, как правило, не добиваются желанного результата. Сторонний наблюдатель всё равно поймёт, что перед ним плохой танцор, да и сами они, как правило, считают себя таковыми, ибо танец не приносит им удовольствия. Только самозабвенная самоотдача, только отказ от самоконтроля, преодоление старания, спонтанность могут стать источником истинного, наслаждения.

Можно не ходить в танцевальную школу и стать хорошим танцором. Но это не опровергает значения обучения. Однако обучение танцу — это особый вид обучения, это старание не стараться, это обучение спонтанности, добровольному самоотказу, неволению, естественности, даосской пассивности. Многим людям приходится «учиться» этому, приходится преодолевать внутренние запреты, гордыню, стремление к постоянному самоосознанию и самоконтролю. («Когда ты освободишься от внешнего, от желаний и борьбы, ты будешь движим своим собственным позывом и даже не будешь знать об этом». — Лао-цзы.)

Ещё более трудные вопросы возникают, когда мы берёмся рассуждать о природе самоактуализации. О людях, живущих на высших уровнях мотивации, можно сказать, что их поведение и поступки чрезвычайно спонтанны, они открыты, простодушны, естественны и потому выразительны (можно следом за Асрани назвать это «состоянием лёгкости»). Более того, их мотивация в корне отлична от мотивации обычных людей, их потребности настолько далеко ушли от мотивов безопасности, любви или уважения, что им следует придумать иное название. (Для описания потребностей и мотивов самоактуализирующихся людей я предложил понятия «метапотребности» и «метамотивы».)

Если свойственное человеку желание любви мы называем потребностью, то стремление к самоактуализации следует обозначить каким-то иным понятием, ибо оно имеет слишком много характеристик, отличающих его от потребностей нижележащих уровней. Одна из самых существенных особенностей самоактуализации, представляющая наибольший интерес в контексте нашего обсуждения, состоит в том, что безопасность, любовь, уважение — это внешние для организма феномены, их нет в самом организме, и потому организм испытывает в них нужду. В основе, самоактуализации мы не найдём нехватки, дефицита, и потому её нельзя отнести к разряду нужд. Самоактуализацию нельзя отнести к разряду внешних по отношению к организму феноменов, она необходима организму, но не так, как вода необходима дереву.

Самоактуализация — это внутренний рост организма, это развитие тенденций, заложенных в нём, или, если говорить точнее, самоосуществление организма. Так же как дерево нуждается в воде, солнце и питании, точно так же человек нуждается в безопасности, любви и уважении, и он получает их из окружающей его действительности, из окружающей среды.

Именно с этой точки начинается развитие, или отдельное бытие. Любому дереву нужен солнечный свет и любому человеку нужна любовь, однако, удовлетворив эти элементарные потребности, каждое дерево и каждый человек развивается по-своему, в своей собственной манере, не похожей на способы развития других деревьев и других людей, используя эти универсальные удовлетворители для своих индивидуальных, уникальных целей. Одним словом, с этого момента организм развивается изнутри, он обретает независимость от внешних факторов. Парадоксально, но высшим мотивом человеческого поведения служит бегство от мотива, от функции, то есть чистое самовыражение. Или, скажем иначе, самоактуализация мотивирована потребностью в росте, а не потребностью в восполнении или устранении некоего дефицита. Это — «вторичная наивность», невинность мудрости, «состояние лёгкости» (295, 314.315).

Человек может продвигаться в направлении самоактуализации, преодолевая менее «высокие», но более насущные проблемы, то есть он может сознательно и намеренно стремиться к спонтанности. Таким образом, на высших уровнях человеческого развития дихотомия между преодолением и экспрессией, между функциональным и экспрессивным компонентами поведения стирается, преодолевается, и именно человеческое старание становится дорогой к самоактуализации.

Внутренние и внешние детерминанты

Характерной чертой функционального поведения есть то, что оно в большей степени, чем экспрессивное поведение, определяется внешними детерминантами. Преодоление, как правило, представляет собой функциональную реакцию на некую критическую или проблемную ситуацию или на некую потребность, удовлетворение которой обеспечивается физической и/или культурной средой. В конечном итоге функциональное поведение, как мы уже видели, представляет собой попытку устранения внутреннего дефицита при помощи внешних удовлетворителей.

В отличие от функционального поведения, основные детерминанты экспрессивного поведения находятся в характере человека (см. ниже). Если функциональное поведение можно охарактеризовать как взаимодействие характера с непсихической реальностью, в результате которого происходит их взаимное приспособление, то экспрессивное поведение следует рассматривать как эпифеномен характера, как побочный его продукт. Таким образом, если первый тип поведения подчиняется и законам физического мира, и закономерностям характерологической структуры индивидуума, то второй — преимущественно законам психологической, или характерологической реальности. Наглядной иллюстрацией этому тезису может стать искусство «ангажированное» и «свободное», «продажное» и «непродажное».

Из вышесказанного можно сделать несколько выводов.

1. Если мы хотим исследовать характер человека, то мы должны обратить внимание на его экспрессивное поведение. Достаточно обширный опыт использования проективных (или экспрессивных) тестов подтверждает этот вывод.
2. Возвращаясь к извечному спору о том, что такое психология человека и с какой стороны за неё браться, мы можем смело заявить, что приспособительное, целенаправленное, мотивированное, инструментальное поведение — не единственный психологический феномен, требующий исследования.
3. Вычленение из общего континуума поведения функционального и экспрессивного компонентов имеет некоторое отношение к проблеме взаимоотношения психологии с другими науками.

Нельзя отрицать того факта, что изучение физического мира полезно с точки зрения лучшего понимания функционального поведения, но оно вряд ли прольет свет на природу экспрессивного поведения. Этот тип поведения, по-видимому, имеет сугубо психологическую природу, подчиняется своим собственным правилам и законам, и поэтому его следует изучать непосредственно, то есть при помощи психологических методов, остерегаясь использования методов других естественных наук.

Связь с научением

Функциональное поведение в своих чистых проявлениях, как правило, выступает продуктом научения, тогда как чисто экспрессивное поведение обычно не связано с научением. Нет нужды обучать человека чувству беспомощности, тому, как выглядеть здоровым или казаться глупым, как проявлять свой гнев или удивление. Но для того, чтобы ездить на велосипеде, мастерить книжные полки или зашнуровывать ботинки, человеку нужно поучиться, нужно овладеть определёнными навыками и приёмами. Различие между функциональным и экспрессивным поведением можно проиллюстрировать, если провести аналогию с психологическими методиками — например, с тестами достижений, с одной стороны, и тестом Роршаха, с другой.

Функциональное поведение нуждается в подкреплении, человек прекратит свои действия, если увидит, что они не достигают желанного результата, тогда как экспрессивное поведение, как правило, не требует подкрепления или вознаграждения, не зависит от удовлетворения потребности.

Возможность контроля

Обусловленность функционального поведения внешними факторами, а экспрессивного — внутренними — проявляется также и в том, насколько подконтрольно поведение, насколько успешно справляются с этой задачей сознательные и бессознательные механизмы (сдерживание, подавление, вытеснение). Экспрессивное поведение всегда спонтанно, оно почти не поддаётся контролю, его трудно скрыть, изменить, подделать, подавить. (Уже в самих понятиях «контроль» и «экспрессия» заложено противопоставление.) То же самое можно сказать и про мотивированное самовыражение, о котором мы говорили выше.

Даже несмотря на то, что такого рода самовыражение человек обретает в процессе обучения, постепенно освобождаясь от внутренних запретов, его спонтанность и свобода истинны, реальны и потому так же неподконтрольны, как естественные источники экспрессивного поведения.

Эмоциональные реакции, почерк, манера танцевать, петь, говорить — всё это примеры экспрессивных реакций, которые, если и попадают под контроль сознания, то лишь на весьма короткое время. Человек не властен над своей экспрессией, критическое отношение к ней не может быть длительным — рано или поздно либо в силу усталости, либо из-за отвлечения внимания, либо по каким-то иным причинам контроль ослабнет, и верх снова возьмут глубинные, бессознательные, автоматические, характерологические детерминанты [6. Экспрессивное поведение нельзя назвать произвольным в полном смысле этого слова. Экспрессия отличается от преодоления ещё и тем, что она не требует от человека усилий. Функциональное поведение всегда сопряжено с некоторой долей напряжения, усилия. (Опять же оговорюсь, что творчество — это особый случай.)

Хочу заранее предостеречь от одной ошибки. Вас может одолеть искушение счесть спонтанность и экспрессивность заведомо полезными для организма характеристиками, а самоконтроль — напротив, заведомо вредоносным. Но это не так. Конечно, в большинстве случаев субъективное переживание спонтанности приносит человеку удовольствие, хотя бы потому, что предполагает заведомо большую раскованность, искренность, лёгкость, чем старания контролировать своё поведение, и в этом смысле спонтанность полезна как для здоровья организма, так и для оздоровления взаимоотношений с другими людьми, о чём говорит, например, Джурард (217). Однако можно посмотреть на самоконтроль с иной точки зрения. Если мы представим его в образе сдержанности, то вряд ли сможем отрицать, что некоторые аспекты сдержанности вполне благоприятны и даже полезны для человека, не говоря уже о том, что иногда для успешного взаимодействия с внешним миром человеку просто необходимо контролировать себя. Контроль не обязательно означает фрустрацию или отказ от удовольствий. Те способы самоконтроля, которые я называю «аполлоническими» вовсе не ставят под сомнение необходимость удовлетворения базовых потребностей; наоборот, они направлены на то, чтобы человек получил ещё большее удовлетворение. К таким способам контроля я отношу отложенное удовлетворение (например, в половых отношениях), грациозность (в танце или в плавании), эстетизацию (например, в еде), стилизацию (например, в поэзии), соблюдение церемониала, сакрализацию и другие, которые позволяют человеку не просто делать что-то, а делать это хорошо.

Считаю нужным ещё раз напомнить, что в здоровой личности гармонично сосуществуют обе эти тенденции. Здоровый человек не только спонтанен. Он спонтанен и экспрессивен тогда, когда хочет быть спонтанным и экспрессивным. Он способен расслабиться, отказаться от самоконтроля, способен, что называется, расстегнуть пиджак, когда находит это уместным.

Но он умеет также контролировать себя, может отложить удовольствие на потом, он вежлив, он старается не обижать людей, умеет промолчать и умеет держать себя в руках. Он воплощает в себе и дионисийство, и аполлонизм, он способен быть стоиком и эпикурейцем, экспрессивным и функциональным, сдержанным и раскованным, искренним и отстранённым, веселым и деловитым, он живёт настоящим, но умеет думать о будущем.

Здоровый, самоактуализирующийся человек поистине универсален; в отличие от среднестатистического человека он осуществляет гораздо большую часть возможностей, заложенных в человеческой природе. Его арсенал реакций гораздо шире, чем у обычного человека, и он движется в направлении к абсолютной человечности, то есть к полному раскрытию своего человеческого потенциала.

Воздействие на среду

Функциональное поведение по своей природе — не что иное, как попытка изменить окружающий мир, и эта попытка, как правило, оказывается более или менее успешной.

Экспрессивное поведение напротив, как правило, не стремится вызвать изменения окружающей среды, а если и приводит к таковым, то непреднамеренно.

Рассмотрим такой пример. Некий человек — предположим, коммерсант, — хочет продать свой товар и вступает в разговор с потенциальным покупателем. Ясно, что в этой ситуации продавец сознательно направляет беседу в нужное ему русло, приводит различные аргументы, чтобы заставить собеседника приобрести у него товар. Однако манера общения нашего коммерсанта неприятна, он слишком навязчив (или недружелюбен, или высокомерен), и это вызывает у его собеседника желание поскорее отделаться от него. На этом примере мы видим, что экспрессивные аспекты поведения могут определённым образом воздействовать на ситуацию, однако нужно отметить, что наш коммерсант вовсе не стремился к столь нежеланным для себя эффектам, он не старался быть навязчивым или высокомерным и, скорее всего, так и не понял, что произвёл на своего собеседника плохое впечатление. Отсюда мы можем заключить, что даже если экспрессивное поведение воздействует на внешнюю действительность, то воздействие это имеет немотивированный, непреднамеренный, эпифеноменальный характер.

Средства и цели

Преодоление, или функциональное поведение, всегда носит инструментальный характер, всегда служит средством достижения некой цели. И наоборот — всякое целенаправленное поведение (за исключением тех случаев, когда человек сознательно, добровольно отказывается от преодоления) следует считать функциональным.

Различные формы экспрессивного поведения либо не имеют никакого отношения к средствам и целям (например, почерк), либо сами по себе служат целью (например, пение, танец, игра на фортепьяно и тому подобное). ³⁰

Подробнее мы остановимся на этом вопросе в главе 14.

Поведение и сознание

Акты чистой экспрессии не осознаются человеком или осознается только частично. Обычно человек не отдаёт себе отчёта в том, как он ходит, как стоит, как улыбается и как смеётся. Мы обращаем внимание на эти вещи только тогда, когда разглядываем фотографии, просматриваем домашние видеозаписи, или же когда кто-нибудь поправляет или передразнивает нас. Но это скорее исключения, нежели правило. Осознанные акты экспрессии, такие как выбор одежды, прически, мебели, следует рассматривать как примеры смешанного поведения, в котором присутствует изрядный элемент функциональности. Функциональное поведение, как правило, осознается полностью, хотя иногда, в крайне редких случаях может иметь неосознанный характер.

Самоосвобождение и катарсис. Незавершённые акты. Синдром разведчика

Есть особый тип поведения, в котором объединяются экспрессивная природа и функциональный смысл. Несмотря на свою экспрессивность, оно исполняет определённые функции, а порой становится сознательным выбором организма. Я говорю о тех поведенческих актах, которые Леви называл актами освобождения. Примеры, которыми проиллюстрировал этот тип поведения сам Леви (271), кажутся мне несколько технократичными, поэтому позволю себе привести более подходящий, на мой взгляд, пример. Мне кажется, что наиболее полным образом этот тип поведения обнаруживается в ругательствах, непроизвольно слетающих с уст человека, или в ситуациях, когда человек, оставшись наедине с собой, даёт волю своему гневу и ярости. Всякое ругательство, несомненно, экспрессивно, поскольку выражает состояние организма. Это не функциональный акт, потому что он не имеет своей целью удовлетворение базовой потребности.

Он приносит человеку удовлетворение, но удовлетворение особого рода. Такие поведенческие акты вызывают изменения в состоянии организма, но изменения эти носят эпифеноменальный характер, выступают как побочный продукт поведения.

Мне думается, что подобного рода акты освобождения можно определить как поведение, способствующее устранению внутреннего дискомфорта в организме, снятию внутреннего напряжения. Такое поведение 1) позволяет завершить незавершённый акт; 2) снимает накопившуюся враждебность, тревогу, возбуждение, радость, восторг, экстаз и другие аффекты, перенапрягающие ресурсы организма, позволяет им выплеснуться в экспрессивно-двигательном акте, а также 3) есть одной из форм «чистой» активности, активности ради активности, в которой не может себе отказать ни один здоровый организм. То же самое можно сказать о самораскрытии (217).

Вполне возможно, что катарсис как форма психотерапии, о которой говорили Брейер и Фрейд, в сущности есть лишь несколько более сложным вариантом вышеописанного поведения.

Катарсис также можно определить как полное (и в известном смысле несущее удовлетворение) высвобождение сдержанного, незавершённого акта, как поток воды, спущенной из запруды.

Наверное, любое признание, любую форму самообнажения можно рассматривать как акт освобождения. Быть может, даже столь специфический феномен как психоаналитический инсайт подпадает под это определение; если бы мы достаточно хорошо изучили этот феномен, то, вероятно, с полным правом рассматривали бы его как акт освобождения или акт завершения.

Не следует путать вышеописанный тип поведения, который берёт своё начало из стремления к завершению незавершённого акта или серии актов, с персеверативным поведением, которое представляет собой исключительно функциональную реакцию организма на возникшую угрозу. Персеверативное поведение детерминировано угрозой базовым, парциальным и/или невротическим потребностям, и потому его следует рассматривать в рамках теории мотивации, тогда как представленный здесь тип поведения скорее должен быть отнесён к разряду идеомоторных феноменов, которые, в свою очередь, тесно связаны с такими нейрофизиологическими переменными, как уровень сахара в крови, количество выделяемого адреналина, возбудимость вегетативной нервной системы и рефлексы. То есть для того, чтобы понять, почему пятилетний ребёнок получает такое удовольствие, прыгая на пружинном матраце, нет нужды исследовать его мотивационную жизнь, достаточно просто вспомнить, что существуют такие физиологические состояния, которые требуют моторного выражения. Когда человек не имеет возможности выразить себя, когда он вынужден скрывать свою истинную природу, когда он не может быть самим собой, он чувствует примерно такое же напряжение, как разведчик в тылу врага.

Естественность, искренность, безыскусность гораздо менее утомительны, чем притворство и фальшь.

Репетиционный синдром; настойчивое и безуспешное преодоление; «обезвреживание» проблемы

Повторяющиеся ночные кошмары невротика, еженощные пробуждения пугливого ребёнка (или взрослого человека), неспособность ребёнка отвлечься от своих страхов, тики, ритуалы и прочие символические акты, диссоциативные акты, невротические «выплески» — всё это проявления репетиционного синдрома (от лат. repetitio — повторение), о котором я считаю нужным порассуждать особо. ³¹

О важности данного феномена говорит хотя бы тот факт, что Фрейд, когда столкнулся с ним, вынужден был внести коррективы в некоторые из базовых положений своей теории.

После него к этой проблематике обращались такие исследователи, как Фенихель (129), Куби (245), Касании (223), их соображения могут помочь нам понять природу данного феномена. По мнению этих авторов, поведенческие акты репетиционного круга можно рассматривать как настойчивые потуги — иногда успешные, но чаще тщетные — разрешить практически неразрешимую проблему. В качестве примера, хорошо иллюстрирующего этот тезис, представьте себе повергнутого на ковер борца. До тех пор, пока у него остаются силы, он старается подняться на ноги, хотя прекрасно понимает, что, поднявшись, будет снова уложен противником на ковер. Иначе говоря, в основе этих поведенческих актов лежит упрямое и почти безнадёжное желание организма овладеть ситуацией. Исходя из этого положения, мы должны рассматривать их как особую форму преодоления или, по крайней мере, как попытку такого преодоления. Эти акты отличаются от простых персевераций и тем более от актов освобождения, — феномен освобождения не предполагает преодоления, освобождение лишь завершает незавершённое и разрешает неразрешённое.

Впечатлительный ребёнок, напуганный сказкой о сером волке, будет снова и снова мысленно возвращаться к напугавшему его образу, тема волков будет всплывать в его играх, разговорах, вопросах, фантазиях, рисунках. Можно сказать, что таким образом ребёнок пытается «обезвредить» проблему, сделать её менее болезненной. Чаще всего он достигает желанного результата, многократно представляя себе страшный образ, он постепенно привыкает к нему, перерабатывает и перестаёт бояться его, узнает способы защиты, пробует различные приёмы, которые должны помочь ему стать хозяином положения, совершенствует удачные и отказывается от неудачных и так далее.

Логично было бы заключить, что навязчивость исчезает с исчезновением причины, вызвавшей её. Однако, как в таком случае объяснить тот факт, что иногда навязчивость не желает отступать? Видимо, нужно признать, что индивидууму, несмотря на все его старания, не всегда удаётся победить её, не всегда удаётся стать хозяином положения.

По-видимому, люди, у которых не сформировано базовое чувство уверенности, люди, постоянно ощущающие угрозу, не умеют красиво проигрывать. Здесь уместно было бы вспомнить эксперименты Овсянкиной (367) и Зейгарник (493), посвящённые изучению персеверации незавершённых действий или, иначе говоря, персеверации неразрешённых проблем.

Исследователи пришли к выводу, что эта тенденция возникает только тогда, когда существует угроза личности, когда поражение означает для человека утрату безопасности, уверенности в себе, самоуважения и тому подобных вещей.

Учитывая данные этих исследований, мы можем внести в нашу формулировку одно существенное уточнение. Навязчивость, то есть безуспешные попытки преодоления, неизбежны тогда, когда существует угроза базовым потребностям организма, когда организм не в состоянии устранить эту угрозу.

Разделив персеверации на экспрессивные и функциональные, мы не только получим два подкласса поведенческих актов, но и увеличим общий объём актов, которые можно назвать персеверативными. Например, к разряду «экспрессивных персевераций» или «завершающих актов» мы отнесем не только акты освобождения, но и моторные выплески напряжения, различные формы выражения возбуждения, как приятного, так и неприятного для организма, и широкий ряд идеомоторных тенденций в целом. Следуя той же логике, под рубрикой «навязчивое преодоление» можно (и даже полезно) объединить такие феномены, как не преодолённое чувство обиды или унижения, бессознательное чувство зависти и ревности, настойчивые попытки компенсировать некогда пережитое унижение, компульсивное стремление к частой смене партнёров у скрытых гомосексуалистов и прочие тщетные усилия, направленные на устранение угрозы. Я позволю себе смелое предположение и заявлю, что, пересмотрев некоторые концептуальные положения теории неврозов, мы в конце концов придём к выводу, что и сам невроз — это не что иное, как неэффективная, безуспешная попытка преодоления.

Безусловно, всё вышесказанное ещё не означает, что отныне отпадает необходимость в дифференциальной диагностике. Для того, чтобы помочь конкретному пациенту, страдающему навязчивыми ночными кошмарами, мы должны определить, экспрессивен ли его кошмар или функционален, или природа этого кошмара двойственна. Ниже я приведу примеры, почерпнутые мною из работы Мюррея (353). ³²

Определение невроза

Мы постепенно приходим к пониманию того, что классический невроз в целом, так же как и любой отдельный невротический симптом, имеет функциональную природу. Фрейд, несомненно, внёс наиболее значительный вклад в науку, показав, что невротический симптом имеет функции и цели и может вызывать эффекты самого разного рода (первичная выгода).

Однако, к нашему несчастью, к разряду невротических оказались приписанными не только функциональные, но и экспрессивные симптомы. Мне же представляется, что во избежание путаницы было бы полезно уточнить само понятие невротической симптоматики. Я предлагаю называть невротическими только такие поведенческие проявления, которые несут в себе ту или иную функцию, поведение же экспрессивного характера стоило бы обозначить каким-то иным понятием (см. ниже).

Существует довольно простой — по крайней мере, с точки зрения теории — признак, позволяющий нам отличить истинно невротические симптомы, то есть симптомы функциональные, целенаправленные, от симптомов псевдоневротических, симптомов экспрессивной природы. Если симптом несёт в себе некую функцию, если он что-то делает для человека, то очевидно, что человеку будет трудно отказаться от него. Предположим, что мы нашли способ полностью освободить пациента от невротических симптомов.

Вряд ли такая процедура принесёт ему облегчение, скорее она причинит ему вред, так как может обострить его тревогу или иные болезненные переживания. Это всё равно что вынуть часть фундамента из-под дома. Даже если эта часть не столь прочна, как соседняя, она, хорошо или плохо, но поддерживает здание, — решительно изъяв её, мы рискуем разрушить все строение. ³³

Однако, если симптом не функционален, если он не имеет жизненно важного значения для организма, его устранение не причинит вреда пациенту, скорее наоборот — оно пойдёт ему на пользу. Симптоматическую терапию, как правило, критикуют на том основании, что она игнорирует взаимосвязь симптомов. Болезненный симптом, на первый взгляд самостоятельный, на самом деле может играть жизненно важную роль для целостности психической организации пациента, и потому терапевт не имеет права «изымать» симптом, не уяснив его значение.

Из этого положения закономерно вытекает другое. Если симптоматическая терапия действительно опасна, когда мы имеем дело с истинно невротическими симптомами, то она же совершенно безвредна, когда мы имеем дело с экспрессивной симптоматикой. Устранение симптома экспрессивного характера не причиняет пациенту вреда, напротив, оно может облегчить его состояние. Это означает, что симптоматическая терапия может найти гораздо более широкое применение, нежели предписывает ей психоанализ [463, 487. Многие гипнотерапевты и поведенческие терапевты считают, что опасность симптоматической терапии сильно преувеличена.

На основании всего вышеизложенного закономерно заключить, что традиционное понимание неврозов страдает чрезмерной упрощённостью. В общей картине симптоматики невроза всегда можно обнаружить как функциональные, так и экспрессивные симптомы, и мы должны научиться различать их, отделять одни от других, как отделяем причину от следствия.

Так, например, причиной многих невротических симптомов бывает чувство беспомощности, такую симптоматику следует рассматривать как реактивное образование, с помощью которого человек пытается преодолеть ощущение беспомощности или хотя бы сжиться с ним. Реактивное образование, безусловно, функционально, но само чувство беспомощности экспрессивно, оно не приносит человеку пользы, оно не выгодно для него. Оно предстаёт перед организмом как данность, и человеку не остаётся ничего другого, как реагировать на эту данность.

Катастрофическое поведение; безнадёжность

Иногда мы сталкиваемся с тем, что все попытки организма преодолеть угрозу терпят крах. Так бывает, когда внешняя угроза слишком велика или когда защитные системы организма слишком слабы, чтобы противостоять угрозе.

Гольдштейн первым провёл глубокий анализ симптоматики пациентов, страдающих травматическими повреждениями мозга, и показал разницу между функциональными реакциями, или реакциями, направленными на преодоление угрозы, и катастрофическим поведением, возникающим в результате невозможности преодоления этой угрозы.

Катастрофическое поведение обнаруживается также у пациентов, страдающих фобиями (260) и тяжёлыми посттравматическими неврозами [2. Наверное, с ещё большей наглядностью он проявляется у невротизированных крыс, у которых оно принимает форму лихорадочного поведения (285). Конечно, этих крыс нельзя назвать невротиками в строгом смысле этого слова. Невроз — это болезненный способ организации поведения, тогда как поведение этих животных абсолютно дезорганизовано.

Другой характеристикой катастрофического поведения служит его антифункциональность, нецеленаправленность; другими словами, оно скорее экспрессивно, нежели функционально. Следовательно, такое поведение нельзя назвать невротическим, для его обозначения стоило бы использовать другие термины. Можно назвать его катастрофическим, можно дезорганизованным, можно попытаться найти какое-то иное название. Однако вы можете предпочесть иную точку зрения на эту проблему, например, ту, что предлагает в своей работе Кли (233).

Ещё одним примером такого рода экспрессии, в корне отличной от невротического преодоления, служит глубокое чувство безнадёжности или уныния, характерное для людей и обезьян (304), вынужденных жить в условиях хронической депривации, обречённых на бесконечные разочарования. В какой-то момент эти люди (и обезьяны) просто перестают сопротивляться обстоятельствам, однажды они понимают, что борьба бессмысленна. Им не на что надеяться, а значит, не за что бороться. Вполне возможно, что апатия шизофреника объясняется этим же чувством безнадёжности, а следовательно, её следует интерпретировать не как форму преодоления, а как отказ от преодоления. Мне кажется, что апатия как симптом кардинально отличается от буйного поведения кататонического шизофреника или бредовых идей параноидного пациента. Буйство и бред очевидно функциональны; это реакции, направленные на преодоление, они свидетельствуют о том, что организм сопротивляется болезни, что он не утратил надежды. В теории это может означать, что прогноз при кататонических и параноидных формах будет более благоприятным, чем при простой форме шизофрении, и практика подтверждает это предположение.

Так же дифференцированно следует подходить к интерпретации суицидальных попыток, к анализу поведения смертельно больных людей и к анализу отношения пациента к болезни. В этих ситуациях отказ от преодоления также значительно снижает вероятность благоприятного исхода.

Психосоматические симптомы

Дифференциация поведения на функциональное и экспрессивное может оказаться особенно полезной в сфере психосоматической медицины. Именно этой области знания наивный детерминизм Фрейда нанёс наибольший вред. Ошибка Фрейда заключалась в том, что он предполагал за поведением обязательную взаимосвязь с «бессознательной мотивацией».

Обнаруженный им феномен так называемых ошибочных действий он интерпретировал исключительно с точки зрения бессознательных мотивов, словно не замечая существования иных детерминант поведения. Он обвинял в антидетерминизме любого, кто только предполагал возможность существования иных источников забывания, оговорок и описок. Многие психоаналитики и по сей день склонны объяснять поведение человека исключительно действием бессознательных мотивов.

Следует признать, что при анализе неврозов предвзятость психоаналитиков не так вопиюща, поскольку практически все невротические симптомы действительно имеют под собой бессознательную мотивацию (разумеется, наряду с другими детерминантами).

Однако в психосоматической медицине такой подход породил страшную неразбериху. Очень многие соматические реакции не несут в себе никакой функции, очевидной цели, они не имеют под собой никакой мотивации — ни бессознательной, ни осознанной. Такие симптомы как повышенное кровяное давление, запор, желудочная язва и тому подобное, служат скорее всего эпифеноменами, побочными продуктами сложной цепи физических и соматических процессов. Ни один язвенник не стремился заработать язву, не нуждался в ней; его болезнь не несёт ему прямой выгоды. (Я пока оставляю в стороне вопрос о вторичной выгоде.) А вот в чём он действительно нуждался, так это в том, чтобы скрыть от окружающих свою пассивность или подавить свою агрессию или соответствовать неким идеалам. Эти цели могут быть достигнуты только ценой соматического здоровья, но эта цена всегда неожиданна для человека, он не предвидит её. Другими словами, психосоматические симптомы не приносят человеку той (первичной) выгоды, какую приносят невротические симптомы.

Блестящий пример тому — исследование Данбер (114), доказавшее, что существует особый тип людей, склад личности которых увеличивает риск травмы. Эти люди настолько беспечны, настолько неосмотрительны, что поскальзываются, запинаются и падают на ровном месте, получая при этом различного рода переломы и вывихи. Они не ставят перед собой задачи сломать руку или ногу, эти переломы — не цель этих людей, а рок, довлеющий над ними.

Впрочем, некоторые исследователи допускают гипотетическую возможность того, что соматические симптомы приносят человеку определённую выгоду, но я бы сказал, что эти симптомы правильнее было бы отнести к разряду конверсионных или невротических симптомов. Если же соматический симптом возникает в результате некоего невротического процесса, как непредвиденная соматическая расплата за него, он требует иного названия; его имеет смысл назвать, например, физионевротическим или экспрессивно-соматическим. Не стоит смешивать побочные продукты невротического процесса с самим процессом.

Прежде чем закончить обсуждение этой темы, считаю нужным упомянуть о наиболее выразительном классе симптомов. Это симптомы, которые отражают генерализованные, организмические состояния человека, такие как депрессия, хорошее здоровье, активность, апатия и тому подобное. Если человек подавлен, то он подавлен весь, целиком. И совершенно очевидно, что запор в данном случае выступает не функциональным, а экспрессивным симптомом (хотя у некоторых пациентов даже запор может стать целенаправленным поведенческим актом, например, ребёнок настойчиво отказывается испражняться, демонстрируя тем самым бессознательную враждебность по отношению к назойливым приставаниям матери). То же самое можно сказать об утрате аппетита и о мутизме, нередко сопровождающих апатию, о хорошем мышечном тонусе здорового человека, о нервозности неуверенного в себе человека.

Возможность двоякой интерпретации психосоматических расстройств прекрасно продемонстрирована в работе Сонтага (433). Автор исследовал пациентов с кожными заболеваниями.

Он рассказывает о пациентке, страдавшей сильной угревой сыпью. Манифестация и троекратные повторные возникновения этого симптома по времени совпадали с эпизодами тяжёлого эмоционального стресса и конфликта, связанного с сексуальными проблемами. В каждом из трёх эпизодов угри как нарочно появлялись на лице и теле женщины накануне полового контакта. Вполне возможно, что женщина бессознательно желала оказаться неприглядной для того, чтобы избежать полового контакта; возможно также, что она таким образом наказывала себя за свои прошлые прегрешения. Другими словами, сыпь могла выступать как функциональный, невротический симптом, симптом, несущий определённую выгоду пациентке. Но убедительных аргументов в пользу такой интерпретации у нас нет; да и сам Сонтаг допускает, что вся эта история вполне может быть цепью случайных совпадений.

Можно также предположить, что угревая сыпь была выражением генерализованного организмического нарушения, вызванного конфликтом, стрессом, тревогой, что в её появлении был элемент экспрессии. Нужно сказать, что работа Сонтага весьма необычна, и её необычность состоит именно в том, что автор чутко уловил ту основополагающую дилемму, которая обязательно встаёт перед исследователем при анализе такого рода случаев; Сонтаг допускает возможность альтернативной интерпретации симптома — рассмотрения его и как функционального, и как экспрессивного.

Большинство же авторов, не располагая даже тем количеством данных, которыми располагал Сонтаг, не утруждают себя рассмотрением альтернатив и либо смело объявляют симптом невротическим, либо с не меньшей решительностью заявляют, что в нём нет ничего невротического.

Очень часто мы склонны видеть потаённый смысл в том, что на самом деле не больше, чем простое совпадение. Для лучшего понимания того, почему симптомы требуют особой осторожности при интерпретации, хочу в качестве примера привести один случай, о котором я где-то читал. Пациент, женатый мужчина, завёл интрижку на стороне, в связи с чем испытывал мучительные угрызения совести. Мало того, каждый раз после половой близости с любовницей у него на теле высыпала сыпь. Судя по настроению, которое царит ныне в медицинских кругах, можно предположить, что очень многие врачи сочли бы эту сыпь невротическим симптомом, они заявили бы, что мужчина таким образом наказывает себя.

Однако внимательный осмотр пациента показал возможность менее замысловатого объяснения. Оказалось, что кровать его любовницы кишела клопами!

Свободные ассоциации как самовыражение

Дифференциация поведения на два класса поможет нам лучше понять процесс свободных ассоциаций. Если вы следом за мной придёте к выводу, что свободные ассоциации — по сути своей экспрессивный феномен, вы поймёте, в чём причина действенности этого метода.

Если задуматься, то вся эта глыба психоанализа, огромное количество теорий, созданных на его основе, и методик, рождённых им, держится на единственной процедуре — на методе свободных ассоциаций. В связи с этим кажется просто невероятным, что эта процедура так плохо изучена.

Исследований по этой проблеме практически не проводится, она так и не стала предметом серьёзного научного обсуждения. Мы знаем, что свободные ассоциации приводят к катарсису и инсайту, но до сих пор можем лишь гадать, отчего так происходит.

Для начала обратимся к проективным тестам, таким как тест Роршаха, поскольку они представляют собой наглядный и всем известный образец экспрессии. Образы, о которых сообщает пациент в процессе тестирования, не имеют целью решить какую-то проблему, они просто отражают его взгляд на мир.

Поскольку экспериментальная ситуация почти не структурирована, и потому мы можем быть уверены в том, что образы, сообщаемые пациентом, почти всецело детерминированы структурой его характера и почти совсем не детерминированы требованиями внешней ситуации. Отсюда мы можем заключить, что имеем дело с актом экспрессии, а не преодоления. Именно поэтому, на основании содержания этих образов, мы вправе делать выводы о характере пациента.

Мне кажется, что метод свободных ассоциаций несёт в себе тот же смысл и может быть использован в тех же целях, что и тест Роршаха. Метод свободных ассоциаций, так же как тест Роршаха, наилучшим образом работает в неструктурированной ситуации. Если мы согласимся, что в основе свободы свободного ассоциирования лежит отказ от диктата внешней реальности, реальности, которая требует от человека подчинения сиюминутной конкретике, законам физического, а не психического мира, то мы поймём, почему проблема адаптации с такой обязательностью навязывает индивидууму целеполагание. Проблема адаптации активизирует и делает насущными те возможности организма, которые помогают ему преодолеть требования насущного. Насущное становится организационным принципом, в соответствии с которым разнообразные возможности организма воплощаются в действительность именно в той последовательности, которая единственно возможна и необходима для решения этой внешней задачи.

Говоря о структурированной ситуации, мы имеем в виду ситуацию, логика которой предопределяет и направляет реакции организма. Совсем другое дело — неструктурированная ситуация. В неструктурированной ситуации внешняя реальность не столь важна, не столь значима для организма. Она не предъявляет к организму ясно выраженных требований, не указывает ему на единственно возможный, единственно «правильный» ответ. Именно в этом смысле неструктурирован тест Роршаха, все реакции организма в данном случае равновозможны и одинаково верны. Проблема, встающая перед испытуемым, разглядывающим пятна Роршаха, прямо противоположна проблеме студента, всматривающегося в чертеж, сопровождающий геометрическую задачу; ситуация, в которой оказался студент, настолько жёстко структурирована, что в ней возможен лишь один-единственный, правильный ответ, который никак не связан с мыслями, чувствами и надеждами человека.

Всё вышесказанное с полным правом можно повторить и относительно метода свободных ассоциаций, быть может, даже с большей убедительностью, так как здесь пациенту не предлагается никакого стимульного материала. Перед ним не поставлено никакой конкретной задачи, никакой конкретной цели, наоборот, он должен избегать любого целеполагания.

Только тогда, когда пациент в конце концов научается ассоциировать легко и свободно, когда он сможет «выдать» те образы, мысли, воспоминания, которые проносятся в его сознании, не подвергая их цензуре, не пытаясь связать логически, только тогда они перестают быть ответом на внешний стимул и становятся отражением его характера, и чем меньше проступает в его ответах внешняя реальность, тем выше экспрессия, представленная в них. Совершенный испытуемый излучает эти ассоциации из самой сердцевины личности, из её ядра, в котором заключена его сущность.

Все ассоциации индивидуума будут детерминированы только его потребностями, фрустрациями и установками, то есть его личностной структурой. То же самое можно сказать и о сновидениях: их также следует считать выражением характерологической структуры индивидуума, так как внешняя реальность не оказывает практически никакого влияния на содержание сновидений. Тики, нервозность, оговорки, ошибки, забывание, хотя и функциональны по своей природе, тоже содержат экспрессивный компонент.

Значение свободных ассоциаций состоит в том, что они обнажают суть человека. Ориентация на достижение, на разрешение проблемы, на преодоление — всё это лишь поведенческие феномены, феномены, связанные с адаптацией личности, детерминированные требованиями внешней реальности, тогда как структура личности в большей степени детерминирована законами психической реальности, нежели законами логики или физической среды. Фрейдовское Эго, именно оно непосредственно связано с реальностью и поэтому, чтобы успешно взаимодействовать с ней, должно подчиняться ее законам.

Для того, чтобы добраться до сердцевины личности, для того, чтобы проникнуть в суть человека, нужно ослабить, если не исключить полностью, детерминирующее воздействие реальности и законов логики. Именно для этого психоаналитику и его пациенту нужны тихая комната, кушетка и благожелательная атмосфера; устремляясь именно к этой цели они пытаются освободиться от всех запретов и обязательств, которые возложила на них культура. Только тогда, когда пациент научается выражать свою сущность словами, когда слова теряют своё функциональное значение, только тогда мы можем наблюдать все благотворные эффекты метода свободных ассоциаций.

Отдельная проблема теоретического плана встаёт перед нами, когда мы приступаем к изучению преднамеренных или сознательных актов экспрессии. Давно замечено, что такие акты могут выполнять функцию своего рода обратной связи, вызывая изменения в характерологической структуре человека.

Довольно часто, работая со специально отобранными для этого людьми, я обнаруживал, что если регулярно просить человека изобразить какое-то качество или эмоцию (храбрость, нежность, гнев и так далее), то в конце концов человеку всё легче проявлять эти качества в реальных ситуациях, ему всё легче на самом деле быть храбрым, нежным или сердитым. Как правило, испытуемые, отбираемые для подобных терапевтических экспериментов, — это люди, в личности которых исследователь почувствовал те или иные подавленные тенденции. В таких случаях сознательная экспрессия способна изменить человека.

И последнее, что я хочу сказать по этому поводу. Я убеждён, что высшей формой выражения своеобразия личности есть искусство. Любая научная теория, любое открытие, любое изобретение в большей мере детерминировано требованиями внешней ситуации, нежели уникальной природой её автора. Не родись Менделеев, кто-нибудь другой обязательно составил бы периодическую таблицу химических элементов. Но полотна Сезанна могли выйти только из-под кисти Сезанна. Только художник незаменим.