Цветаева с любимыми не расставайтесь текст: Марина Цветаева — С любимыми не расставайтесь «Ирония судьбы…» скачать mp3, текст песни, Марина Цветаева , видео Ирония судьбы-С любимыми не расставайтесь!

Содержание

Владикавказские друзья Марины Цветаевой

19.12.2017 16:00 2614 0

В этом году в России отметили 125-летие М. И. Цветаевой. Эта дата стала поводом вспомнить малоизвестные факты биографии одного из лучших поэтов XX века

Нет, Марина Ивановна никогда не бывала в нашем городе. Да и о ее дружбе с Кавказом сказать нечего. Разве что о переводах произведений отдельных поэтов, что в сложные минуты жизни все-таки помогло ей выстоять. Но это, прямо скажем, очень грустные воспоминания.

А вот друзья – наши земляки – у нее действительно были. Более того, они сыграли немаловажную роль в ее судьбе. Когда она попала в, казалось бы, безвыходную ситуацию, именно владикавказцы протянули ей руку помощи. Так кто же они, эти люди? Поэты А. Кочетков и В. Меркурьева.

Архив М. Цветаевой бережно хранит ее письма, которых великое множество.

И к Волошину, и к Пастернаку, и к Брюсову, и к Ахматовой, и к мужу С. Эфрону, и к дочери Ариадне, и к сестре Анастасии. И к Вере Меркурьевой и Александру Кочеткову тоже. Интересные они, эти письма. Да и отношения людей тоже необычные. Они были малознакомы, но что-то непередаваемое, способное искренне тронуть душу сближало их стихи, способствуя доверительности и откровению.

Известно, что Марина Цветаева вернулась из эмиграции в Россию с сыном Георгием (Муром) в июне 1939-го. В августе того же года арестовали ее мужа Сергея Эфрона и дочь Ариадну. Почувствовав страшное одиночество Марины, добрая, уже совсем не молодая, больная Меркурьева первой обратилась к ней с письмом. Ответ, датированный 20 февраля 1940 г., пришел из Дома отдыха писателей (в Голицыне): «Дорогая Вера Меркурьева (простите, не знаю отчества), вас помню – это было в 1918 г., весной, мы с вами ранним рассветом возвращались из поздних гостей. И стихи ваши помню – не строками, а интонацией, – мне кажется, вроде заклинаний.

Я бываю в Москве очень редко… У меня нет твердого места, есть нора, вернее, четверть норы, – без окна и без стола… Но я все-таки приеду к вам – из благодарности, что вспомнили и окликнули.

М. Ц.». В другом письме из Голицына от 10 мая 1940 г. Цветаева писала: «Дорогая Вера Меркурьева, не объясните равнодушием: всю зиму болела – а сейчас еще хворает сын; всю зиму – каждый день – переводила грузин – огромные глыбы неисповедимых подстрочников… Кроме того, не потеряла, а погребла ваше письмо с адресом, только помнила: Арбат, а Арбат велик… 10 июня собираюсь перебраться поближе к Москве, тогда авось будем чаще встречаться, если вам этого после встречи со мной захочется… Сердечно обнимаю. М. Ц.».

О том, что летом 1940 года состоялось знакомство супругов Кочетковых с Цветаевой, свидетельствует письмо В. Меркурьевой, посланное М. Цветаевой из Старков (деревня в Подмосковье. – Ред.) 24 августа 1940 года: «Марина Ивановна, дорогая, посылаю с надежным человеком вашу – невольно задержанную книгу.

.. Жаль, не приехали вы сюда, к нам на дачу, здесь можно лежать – на припеке, а то и в тени – и урывками сказать настоящее слово. А теперь уже поздно, да?.. Остаемся здесь – я до конца сентября, Кочетковы дольше, до холодов, иногда до снега. По приезде увидимся – надеюсь, немедленно…

До свидания, Марина – чудесное имя. Ваша Вера Меркурьева».

Сохранилось большое ответное письмо Цветаевой от 31 августа 1940 года. Вот только некоторые отрывки оттуда, которые позволят представить, как нарастали бытовые неурядицы, одиночество Марины и связанное с этим чувство безысходности: «…Моя жизнь плохая. Моя нежизнь. (Подчеркнуто здесь и далее М. Цветаевой). Вчера ушла с улицы Герцена… во временно пустующую крохотную комнату в Мерзляковском переулке… А дальше? Обращалась к заместителю Фадеева Павленко – очаровательный человек, вполне сочувствует, но дать ничего не может, у писателей Москвы нет ни метра, и я ему верю… Словом, Москва меня не вмещает. Мне некого винить. И себя не виню, потому что это моя судьба.

Только чем кончится?! У меня есть друзья, но они бессильны. И меня начинают жалеть… (Это хуже всего, потому что я от малейшего доброго слова – интонации – заливаюсь слезами, как скала водопада водой. И Мур впадает в гнев. Он понимает, что плачет не женщина, а скала…). Завтра пойду в Литфонд справляться о комнате. Обнимаю Вас, сердечно благодарю за память. М. Ц.».

Еще более неопределенным становится положение М. Цветаевой в 1941 году. Прежние друзья и писатели все более отодвигались от нее. В тот момент В. А. Меркурьева вновь настойчиво зовет Цветаеву в Старки. На этот раз ей удалось с помощью А. С. Кочеткова все же довести дело до конца.

Сохранилась записка М. Цветаевой Кочеткову от 10 июня 1941 года, которая связана с ее приездом в Старки. Привожу ее полностью: «Дорогой Александр Сергеевич! У меня перестал действовать телефон, м.б. совсем, м.б. временно – не знаю. Мы остаемся на прежнем месте, т.к. нигде новых жильцов не прописывают. Вся надежда – на дачу!

Ныне я от 6 ч. до 8 ч. в Клубе писателей на лекции П.В.Х.О. Оттуда пойду домой и буду Вас ждать. Еще я дома с утра часов до четырех – как Вам удобнее. Очень нужно повидаться.

Очень растерянная и несчастная М. Ц. 10 июня 1941 г.».

Зная отзывчивого Александра Сергеевича, можно не сомневаться, что он немедленно выполнил просьбу Цветаевой.

Меркурьева с Кочетковым откликаются на беду Марины самым человеческим образом – приглашают ее с сыном на лето 1941-го к себе в Старки. В 10-х числах июня они списываются, а 22-го начинается война. «Она прожила у нас в Старках перед отъездом 2 недели и была такая сама не своя, что чувствовалось что-то недоброе», – писала потом Меркурьева уже из эвакуации (К. Архипповой, 23 февраля 1942 г.).

Александр Кочетков

Несколько месяцев назад стало известно, что ученые-некрополисты после долгих, настойчивых поисков обнаружили в Москве, на Донском кладбище, захоронение (урну) поэта А. Кочеткова. Это было своеобразной сенсацией, потому что до этого никто, к сожалению, не знал о последних днях и последнем пристанище автора широко известного стихотворения «С любимыми не расставайтесь. ..». Кочеткова как поэта-переводчика очень хорошо знали и ценили в литературном мире. Да и могло ли быть как-то иначе?!

Жизнь Александра Сергеевича складывалась непросто. Студентом филфака МГУ он был мобилизован в Красную Армию. И уже после службы попал в наш Владикавказ. Казалось бы, что такое работа библиотекаря? Такая мирная, такая далекая от всех общественных передряг. Но это норма для обывателя, а не для Кочеткова. Он искал творческого общения с теми, для кого поэзия – главное в жизни. Уже тогда рождались любимые образы, формировались планы будущих новелл, поэм. Уже тогда происходили интересные знакомства.

Писать начал очень рано – лет с четырнадцати. Но судьба сложилась так, что он, скромнейший, талантливейший, трудолюбивый человек, известен нам, читателям, больше как переводчик. Может, это оттого, что он был просто беспомощен в отношении устройства судьбы своих сочинений. Ему было неловко относить их в редакцию. А если и относил, то стеснялся приходить за ответом. Больше всего на свете боялся грубости и бестактности. А круг знаний его был широчайшим. Судите сами! Он переводил Хафиза, Анвари, Унсури и других творцов своего любимого поэтического Востока. А рядом – Шиллер, Корнель, Расин, Беранже, грузинские, литовские, эстонские поэты.

Владикавказцы знали Александра Кочеткова как человека большой доброты и честности. Говорят, он обладал редким даром сострадания чужой беде. Деньги у него не водились, а если и появлялись, то немедленно перекочевывали под подушки больных, в пустые кошельки нуждающихся.

В 1926-м во владикавказской «Золотой зурне» Кочетков опубликовал двадцать стихотворений. Он очень дорожил этим изданием и память о пребывании в нашем городе хранил всегда, как и тесную связь с друзьями владикавказской юности – М. Слободским, Е. Рединым, Л. Беридзе.

Есть такое понятие: «Автор одного стихотворения». Как же долго и незаслуженно Александр Сергеевич носил на себе именно эту печать. Хотя, конечно, «С любимыми не расставайтесь. ..» – это, пожалуй, и есть то, что навсегда вошло в золотой фонд отечественной лирики. Именно «Баллада о прокуренном вагоне» (это полное название произведения) стала визитной карточкой поэта. Стихотворение в списках ходило по фронтам Великой Отечественной. «Я узнал его в дни войны и мне, как и многим моим знакомым, оно казалось написанным на фронте», – рассказывает поэт и критик Лев Озеров, который всегда считал это стихотворение личной необходимостью, впрочем, как и все – стоило им только раз услышать строки оттуда. Солдаты посылали это произведение в письмах домой как весть, утешение, мольбу. В списках, различнейших вариантах оно ходило по фронтам, часто без имени автора, как народное. А не это ли самое что ни есть настоящее подтверждение большого таланта поэта! Помните? Такие, казалось бы, нехитрые слова:

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них,

И каждый раз навек прощайтесь,

Когда уходите на миг…

Кочи (так друзья сокращенно называли Александра Сергеевича и его любимую супругу Ирину Григорьевну Прозрителеву) делили с Мариной Цветаевой последний кусок хлеба, хлопотали в Литфонде о том, чтобы о ней позаботились, хотели эвакуироваться из Москвы, где участились бомбежки, взяв с собой и ее с сыном, чтобы как-то помочь, чтобы только ей не было так одиноко. Но нет, не получилось…

А когда Кочи узнали о страшной трагедии, произошедшей с Мариной в Елабуге, они сделали все возможное, чтобы помочь ее осиротевшему сыну Георгию (Муру) приехать к ним в Ташкент. До возвращения в Москву он жил в их семье, посещал школу, Кочетков даже отдал ему свой пропуск на обеды и получение хлеба. А потом, уже после гибели Мура (это случилось в 1944 году, когда его, студента-первокурсника Литературного института, мобилизовали, и он попал на фронт), Кочи долго и упорно старались узнать подробности гибели Георгия Эфрона. Но, увы, сделать этого так и не смогли. А сколько сделал Александр Сергеевич для сохранения архива Марины Цветаевой! Да, мы, владикавказцы, можем по-настоящему гордиться таким земляком!

Вера Меркурьева

У Евгения Евтушенко есть большой труд, которому, по-моему, нет цены. Это составленная им антология русской поэзии. Одна из глав названа так: «Женщина из племени неправдоподобных…» Что же имел в виду великий поэт? Скорее всего, неправдоподобие сохранения достоинства в самых немыслимых для этого условиях становилось единственной духовной реальностью во времена, когда безжалостно рушилось все и вся.

«Вера Меркурьева – одно из самых неправдоподобных явлений нашей поэзии, и, надо думать, по неслучайному совпадению она похоронена рядом с другой малоправдоподобной женщиной – Черубиной де Габриак (Елизаветой Дмитриевой) в Ташкенте. Никто не знает, где их могилы…

Поэзия Веры Меркурьевой – словно залежавшаяся на илистом дне моря времени среди обломков кораблей и консервных банок жемчужина редкостной, чарующе неправильной формы… Михаил Гаспаров, который сейчас тоже кажется одним из племени неправдоподобных, дал гениальную формулу поэзии Меркурьевой: «Стихи пишутся как дневник, – продолжает Е. А. Евтушенко. – Например, стихотворение «Душегрейка» написано, когда под ногами разверзлись такие бездны истории, что личные драмы вроде бы поменьшели и надо было спасительно ухватиться за что-то теплое, душегреющее. Это тоже «всехные» стихи. Правда, жизнь повернулась здесь не затменной, а светящейся стороной: «Тепло у печки. Слитный запах Цветов и легких папирос. И старый кот на мягких лапах Упрячет в шерстку зябкий нос. / И мама в старых теплых туфлях Бредет – ворчит сама с собой: – И все-то хлам, и все-то рухлядь, Как мы с тобой, как мы с тобой. / Вон дочка, смолоду-то спится, Уж так скромна, ни за порог, – А мне тепло, смешно, и снится Не то жених, не то пирог».

Эти стихи так полнокровны, так свежи, как только что с печи дышащий всеми боками новорожденный румяный хлеб, как наливная щека ребенка, как облако осыпанной росой сирени, тычущейся в окно и требующей всеми переливающимися звездочками, чтобы его отворили. Эти стихи похожи на то, как если бы Лев Толстой вздумал написать стихи от имени Наташи Ростовой, наконец-то возвращающейся к жизни после смерти князя Андрея».

Интересный, талантливый владикавказский педагог, критик, библиограф Е. Я. Архиппов называл Веру Меркурьеву «пепельной царицей», а сама себя она величала «Кассандрой». Кассандра – пророчица, которую никто не слушает… Удивительно точно. Как раз про нее. А ведь кто, если не она, достоин нашей памяти… Вот как описывает ее, своего дорогого друга, Евгений Яковлевич: «Глаза темно-янтарные, спрашивающие. .. Ее речь – несколько растянутая, поющая, как в сказке. Шаги – мелкие и тревожные…» А как восторженно отзывались о творчестве нашей землячки все, кто ее знал! «В ней есть то, чего так хотела я и чего нет и не будет: подлинно русское, от Китежа…» – говорила поэтесса Черубина де Габриак (Е. И. Дмитриева).

«Я вижу во всем, что она мне сообщает, дарование необыкновенное, силу и смелость чрезвычайные…» – отзывался о поэтессе Вячеслав Иванов – один из видных представителей Серебряного века. А когда в 1932 году, уже живя в столице, Меркурьева вступила в Московский союз писателей, рекомендации ей давали известнейшие литераторы М. Н. Розанов, В. В. Вересаев, О. Э. Мандельштам, Б. Л. Пастернак, Б. А. Пильняк. Они ее хорошо знали по отдельным публикациям и понимали, что перед ними не просто больной, одинокий, уставший от множества проблем и лишений человек, а натура незаурядная, неординарная, откровенно талантливая.

Публикаций у Веры Александровны, к великому сожалению, было немного и она так и осталась в тени. Да, есть поэты известные, есть забытые, есть вообще безвестные. Так вот Меркурьева была безвестной. За всю жизнь она напечатала не более двух десятков стихотворений: в московском альманахе «Весенний салон поэтов» в 1918 году и в нашем владикавказском альманахе «Золотая зурна». А ее рукописные сборники «Тщета», «Дикий колос», венок стихов «На подступах к Москве», написанные в грозном 1941 году, так и остались ненапечатанными. Это исправили только в наши дни.

Владикавказ был для Веры «спасательным кругом», той пристанью, куда она могла войти всегда и где ее бы обязательно приняли.

Она любила здесь все. Может, потому, что именно здесь родилась, здесь жили ее родные. «…Росла в большой семье больным, одиноким ребенком», – рассказывала она в автобиографии. Писать начала с девяти лет, несколько детских стихотворений родные послали знаменитому поэту Я. П. Полонскому и получили в ответ советы и благословение. Но астма, глухота безжалостно отнимали силы у ребенка. И все же в борьбе с недугами крепла воля, формировался характер. Владикавказская Ольгинская гимназия надолго стала ее вторым домом. А одноклассница Антонина Беме – подругой на всю жизнь.

После смерти матери в 1918 году уехав в Москву, Вера смогла обратить на себя внимание немногочисленными, но удивительно искренними, самобытными, а потому запоминающимися публикациями. Ее стихи были в газетах рядом со стихами М. Цветаевой,

В. Инбер, Н. Крандиевской. Ее заметил И. Эренбург. Но жить было решительно не на что. И опять выручает любимая гавань – родной Владикавказ. Вера сплачивает вокруг себя молодых литераторов – А. Кочеткова, М. Слободского и других. Кружок получил шутливое название «Вертеп», а потом по предложению Е. Архиппова его переименовали в «Винету» (сказочный город, скрывший свои богатства на морском дне). И в 1926 году вышел коллективный сборник молодых поэтов «Золотая зурна». Меркурьева опубликовала в нем двенадцать стихотворений. Если бы она знала тогда, что это будет, по сути, ее последняя публикация… А дальше… Дальше немота, пустота, полоса потерь и разочарований.

В 1932 году в Москву Вера уезжала нехотя. После смерти единственной сестры Марии во Владикавказе ей стало тоскливо, одиноко, а в столице – близкие друзья: семья Кочетковых, которые настойчиво приглашали ее разделить свой скромный кров. «Милые, поймите же: я иду в изгнание! – говорила Вера владикавказским знакомым. – Здесь у меня остается все… Дороже этого уже ничего не будет». Да, здесь ей, по ее же определению, было когда-то так «голодно и весело». В двадцатые годы она была «снята с социального обеспечения как не прослужившая восемь лет при советской власти», давала уроки английского языка и «бедствовала терпеливо и довольно равнодушно, но упорно и постоянно. Жизнь впрохолодь, еда впроголодь…» Но это был ее город, и рядом были земляки. Теперь же, после стольких смертей родных, здесь стало невыносимо. Теперь она уезжала из Владикавказа навсегда.

В Москву прибыла совсем больная. Какое уж тут упорство в поисках работы: для беготни по редакциям просто не было сил.

Помогли друзья и добрые люди: Кочетков, Шервинский, Розанов. Лежа в постели, она переводила сперва Байрона, потом Шелли. И все же смогла выполнить работу до конца – выпустила книгу «Избранные стихотворения Шелли» (1937 год). А жила при этом в неимоверно сложных условиях. Своего угла у нее так никогда и не было. Спасла, как всегда, удивительная отзывчивость Александра Кочеткова. В избе в Старках под Коломной их комната была разгорожена на четыре четвертушки: в двух – Кочетков с семьей, в двух – Меркурьева с подругой. Александр Сергеевич считал Веру своим первым учителем и относился к ней с беспредельным уважением. Удивительно, но нужда, несправедливость, лишения не озлобили этих людей, не заставили их «по-волчьи выть».

Да, они были гуманными, эти люди. Даже в самых что ни есть трудных условиях могли протянуть руку помощи страждущему.

Пример тому – их бескорыстная помощь М. Цветаевой.

А их, Кочетковых и Меркурьеву, тоже эвакуировали. Только в Ташкент. Они добирались туда двадцать четыре дня. Вера Александровна – с воспалением легких. Что ждало их в переполненном приезжими азиатском городе? Голод, теснота, темнота, нервы… «А жить трудно, не жить – легче… От кровати до стола еле додвигаюсь…» – писала Меркурьева во Владикавказ Е. Я. Архиппову.

Умерла она в феврале 1943 года. По ее же просьбе ее похоронили на кладбище, откуда открывался чудесный вид на горы, на целую цепь гор, которые там были как на ладони. Совсем как во Владикавказе…

Марина Цветаева

А теперь давайте вернемся к Марине.

Эренбург вспоминал, что в августе Цветаева приходила к нему, но разговора у них не получилось: он целиком был поглощен дурными сводками с фронта и фактически от нее отмахнулся.

. Она непреложно знала: необходимо эвакуироваться. Мур резко протестовал; ему было интересно действовать: тушить на крыше зажигалки, он чувствовал себя героем. А Марина Ивановна сходила с ума от страха за него. И ее можно было понять.

Она собирала в Союзе писателей необходимые бумаги для эвакуации; соображала, что взять с собой, что оставить. Ходила Марина Ивановна в Гослитиздат, где у нее были доброжелатели. От П. Чагина, исполнявшего обязанности директора и некогда, без сомнения, помогшего вставить в план книгу ее стихов, взяла письмо в Татарское отделение Союза писателей с просьбой использовать ее в качестве квалифицированной переводчицы. И другое письмо – от него же и с такой же просьбой – в Татиздат. Самоочевидная тщета…

А кроме того, Марина Ивановна пришла в Гослитиздат, в редакцию литературы народов СССР, для которой делала многие переводы, к заведующей А. П. Рябининой (с ней ее в свое время познакомил Пастернак) и передала ей самое дорогое из своего архива – конверт, на котором написала: «Р. М. Рильке и Борис Пастернак (Gilles, 1926 г.)». Столь великое значение придавала она письмам своих «собратьев», перед которыми преклонялась; в архиве же своем оставила собственноручные копии рильковских и пастернаковских писем. ..

Все, кто видел тогда Цветаеву, вспоминали, как она была потеряна, несчастна, беспомощна и неуверенна. Однако это было не совсем так. Она приняла твердое решение ехать с группой литераторов, отправлявшихся в Чистополь и Елабугу.

Приплыли в Чистополь по Каме. Марине Ивановне хотелось сойти, потому что там сошли несколько человек, с кем она успела познакомиться. Но в Чистополь было нельзя: говорят, он забит эвакуированными; ехать туда могли только родственники уже находившихся там. Так постановил Литфонд, и раболепное новоявленное начальство из «братьев-писателей» строго исполняло это предписание.

Итак, по-видимому, 18 августа вместе с несколькими семьями (сколько литераторов причалили на этом пароходе сейчас уже неустановимо) Цветаева прибыла в Елабугу. Крутой берег, издали чем-то напоминавший… коктебельский Кара-Даг с «профилем» Волошина – налево; направо – дорога, постепенно подымающаяся вверх, с ивами по обеим сторонам, с деревенскими избами; центр городка – бывшие купеческие дома, несколько церквей (заколоченных либо превращенных в склады).

Именно в этом глухом провинциальном городке ей было суждено уйти из жизни. Она просто не видела другого выхода. Собственно, Цветаева, как утверждает автор книги о ней из серии «ЖЗЛ» Виктория Швейцер, давно готовила себя к этому. Она писала:

Пора снимать янтарь,

Пора менять словарь,

Пора гасить фонарь

Наддверный…

Сколько горечи, отчаяния, тоски, безверия в этих словах… Трагедия сильного человека…

Много лет спустя здесь, в Елабуге, ей поставят памятник. Но совсем не это суть важно. Главное – наконец осуществилась ее юношеская мечта. Когда-то Марина, восемнадцатилетняя гимназистка, писала:

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти

– Нечитанным стихам!

– Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет! ),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

…И вот это время пришло. Настал, действительно настал «ее черед»! Произведения Марины Ивановны Цветаевой читают и перечитывают, их кладут на музыку, бесконечно цитируют, ими гордится Россия. И как это отрадно, что наши земляки приняли такое участие в ее нелегкой судьбе…

История песни «Мне нравится, что вы больны не мной»

Даже если вы не знакомы с творчеством Марины Цветаевой, вы наверняка сможете процитировать несколько строчек минимум из одного произведения замечательной поэтессы серебряного века. Речь идет о стихотворении «Мне нравится, что вы больны не мной». Всенародная любовь пришла к нему с выходом на экраны мелодрамы «Ирония судьбы, или С легким паром», для которой Михаил Таривердиев положил его на музыку.

Позже мы вернемся к фильму и узнаем, почему композитор поссорился с Аллой Пугачевой из-за песни, но сначала давайте выясним, кому посвящено знаменитое стихотворение. Литературные критики и поклонники Марины Цветаевой терялись в догадках, к кому обращалась поэтесса, пока тайну не раскрыла ее сестра Анастасия Ивановна.

История песни «Мне нравится, что вы больны не мной»

Марина Цветаева написала стихотворение в мае 1915 года. Оно предназначалось Маврикию Александровичу Минцу, второму супругу ее сестры.

Послушаем воспоминания Анастасии Цветаевой о знакомстве с мужем и основной идее произведения:

Многие не понимают этого стихотворения, ищут подтекст, второй смысл. А никакого второго смысла нет. Мне было двадцать лет, я рассталась со своим первым мужем. На моих руках – двухлетний сын Андрюша. Когда Маврикий Александрович впервые переступил порог моего дома, мы проговорили целый день. Он был поражен, что я уже автор романа «Королевские размышления» и пишу второй роман. Я свободно владела иностранными языками, живопись, музыка – все, что мы с Мариной унаследовали от матери. Маврикий Александрович сделал мне предложение. Я стала его женой.
Но когда Маврикий Александрович познакомился с Мариной – он ахнул! Марине 22 года, и она уже автор двух поэтических сборников, у нее прекрасный муж и 2-х летняя дочь. Марина в те счастливые годы была хороша собой, белоснежная кожа с легким румянцем, красивые вьющиеся волосы. Маврикий Александрович любовался Мариной, она это чувствовала и …краснела. Марина была благодарна Маврикию Александровичу, что я не одинока, что меня любят… Вот об этом стихотворение. Марине «нравилось» и никакого второго смысла в нем нет.

Маврикий Минц скончался весной 1917 года в результате острого приступа аппендицита. В 1938 году Анастасию Ивановну на десять лет сослали в лагеря по обвинению в контрреволюционной пропаганде. Она была реабилитирована лишь спустя два года после освобождения. Анастасия Цветаева прожила девяносто восемь лет, до конца жизни занимаясь литературной, переводческой, педагогической и общественной деятельностью.

Запись для фильма «Ирония судьбы, или С легким паром»

Микаэл Таривердиев рассказывал, что они с Эльдаром Рязановым пробовали нескольких певиц на роль исполнительниц романсов в фильме, но никто им не подошел. В итоге, они пригласили Аллу Пугачеву. Работа над песнями шла сложно, с десятками дублей в каждом случае, но результатом все остались довольны.

Посмотрим отрывок из мелодрамы, в котором исполняется «Мне нравится, что вы больны не мной».

Песня рассорила Таривердиева и Пугачеву. Послушаем композитора:

Когда фильм вышел, прошло буквально несколько месяцев, нас пригласили на телевидение, где Пугачева должна была спеть романс из фильма не под фонограмму, а вживую. Я должен был ей аккомпанировать. И вдруг она стала петь совершенно по-другому. Она пела жестко, очень жестко: «Мне НРАВИТСЯ, что вы больны не мной». Я не мог заставить ее спеть, как три месяца назад, в фильме. Я уговаривал: «Алла, тебе же не нравится, что “вы больны не мной”, у Цветаевой именно этот смысл. А ты сейчас поешь, что тебе нравится… Она-то хочет, чтобы были больны ею, а говорит другое – и возникает глубина».
Я был раздражен и поэтому не прав. Мы с ней поссорились. Потом Пугачева совсем ушла в поп-культуру, хотя, мне кажется, могла бы стать звездой другого плана, типа Барбры Стрейзанд. Но она выбрала свой путь. Я понимаю, что она даже выиграла от этого. Вот только мне это уже было совершенно неинтересно. Жаль, конечно, что в итоге мы поссорились.
Через год или два, на каком-то фестивале в Сочи, она подошла ко мне и сказала: «Микаэл Леонович, мне НРАВИТСЯ, что вы больны не мной». Повернулась и ушла. По-моему, больше я ее никогда и не видел.

Комсомольская правда – Крым, 2011

Видеоклип «Мне нравится, что вы больны не мной»

Дальше музыкальное видео, в котором Алла Пугачева поет «Мне нравится, что вы больны не мной».

Другие исполнители

В разные годы композицию пели многие популярные артисты. Послушаем версию Светланы Сургановой и рок-группы «Сурганова и оркестр».

Патрисия Каас тоже исполняла песню.

Интересные факты

Песня «Мне нравится, что вы больны не мной» также звучит в фильме «Пацаны» (1983) Динары Асановой.

Текст песни «Мне нравится, что вы больны не мной»

Марина Цветаева, Микаэл Таривердиев

Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной –
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью – всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня – не зная сами! –
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце, не у нас над головами,–
За то, что вы больны – увы! – не мной,
За то, что я больна – увы! – не вами!

Цитата о песне

Но когда показывают «Иронию судьбы» и я слышу ее пение, то вспоминаю, как это было очаровательно. Какая в ней была тонкость, нежность и ранимость. И как жаль, что все это ушло. Или спряталось, что не имеет значения. Однако народу-то нравится!

Микаэл Таривердиев об Алле Пугачевой
КП-Крым, 2011

О «Письме к амазонке» Марины Цветаевой

«ЛЮБОВЬ В СЕБЕ — это детство. Любовники — дети. У детей детей не бывает», — пишет русская поэтесса Марина Цветаева в своем «Письме к амазонке ». «Нельзя жить за счет любви, — продолжает она. «Единственное, что переживает любовь, — это ребенок».

В то время как взрослая жизнь Цветаевой была разорвана трагедиями, она сохранила детскую способность любить. У нее были страстные эпистолярные романы с двумя другими легендарными поэтами своего времени, Борисом Пастернаком и Райнером Марией Рильке. Она также вела оживленную, часто откровенную переписку с товарищами по изгнанию, покровителями, литературными протеже, учеными, интеллектуалами и потенциальными любовниками. В качестве примера можно привести письмо от 1932, адресованное из Парижа, где Цветаева жила обедневшей эмигранткой, Натали Барни, очаровательной наследнице состояния американских железнодорожников.

Переведенное А’Дорой Филлипс и Гаэль Коган как «Письмо к амазонке », оно является образцом интенсивного эпистолярного стиля Цветаевой. Колебаясь между конфронтацией и соблазнением, он бросает вызов Барни, поборнику романтических и сексуальных отношений между женщинами. Женщины-любовники не могут иметь детей вместе, говорит Цветаева, — это «единственное слабое место, единственное уязвимое место, единственная брешь в совершенном единстве двух любящих друг друга женщин».

Тема однополых отношений была в центре внимания самого известного диалога Платона о любви,

Symposium , в котором комик Аристофан рассказывает миф о первобытных людях, расколотых пополам разгневанными богами. Первоначальное сильное разделение заставляет каждого из нас искать вторую половину, чтобы снова сделать нас целыми. В то время как большинство первых людей были андрогинными (мужчина-женщина), некоторые состояли из двух женщин, а другие — из двух мужчин. По мнению Аристофана, это объясняет, почему некоторые из нас могут восстановить свою первоначальную целостность только в однополых союзах.

Сократ, как обычно, делает более радикальное заявление. Он считает, что наши эротические занятия движимы фундаментальным человеческим желанием — всегда обладать добром. В то время как большинство гетеросексуальных союзов имеют тенденцию удовлетворять это желание биологически — производя уменьшенные копии нас, смертных существ с ограниченной продолжительностью жизни, — лучшие формы союза приводят к более прочному и красивому потомству, такому как акты героизма, произведения искусства и законы. Эти дети более ценны, говорит Сократ, потому что они более полно удовлетворяют стремление своих родителей к бессмертию, и они делают это независимо от пола или возраста своих родителей. Разве каждый из нас не предпочел бы отца или мать Илиада или Конституция США, а не обычное человеческое дитя? Нет ли чего-то пассивного в том, чтобы позволить нашим эротическим импульсам направить свои эротические импульсы на секс и рождение детей, что по умолчанию установлено нашей животной природой?

Аргумент Цветаевой в ее эссе о том, что любовные отношения между двумя партнерами могут быть доведены до конца только ребенком, должен удивить бывалых читателей ее сочинений. В других своих произведениях Цветаева всегда настаивала на том, что, поскольку она поэт, она имеет право «стряхнуть» природные данные, в том числе и собственное женское тело. У природы нет абсолютной власти: ее претензии на нас следует подвергать сомнению, сопротивляться им. И все же в заключении

Письмо к амазонке , Цветаева приводит в подтверждение своего аргумента природу: «Природа говорит: нет. Запрещая нам это, она защищает себя. Бог, запрещая нам что-либо, делает это из любви; природа, запрещая нам, делает это из любви к себе, из ненависти ко всему, что не ее».

Грубо говоря, природа эгоистична. Ему нет дела до нас, наших причин и побуждений, нашей любви и нашей целостности. Она предполагает, что человеческая природа предвосхищает « Эгоистичный ген» Ричарда Докинза.0004 (1976) на четыре десятилетия заботится только о воспроизведении большего количества экземпляров самого себя. Но если это так, то почему мы должны прислушиваться к природе? Ответ Цветаевой состоит в том, что молодые женщины делают это «неосознанно, по чистому и тройственному жизненному инстинкту — молодости, увековечения, чрева».

Другими словами, наши инстинкты достаточно сильны, чтобы разрушить некоторые из наших самых заветных проектов и самых глубоких обязательств. Поэтому Цветаева позиционирует однополую любовь как оскорбление природы.
Странно Цветаевой писать. У нее были открытые интимные отношения с женщинами. Ее «Подруга», цикл из 17 стихотворений, посвященных ее возлюбленной, поэтессе Софье Парнок, содержит одни из самых захватывающих любовных стихов на русском языке. Но здесь, в ее Письмо , она отвергает любовь между женщинами, и ее аргументы убедительны. Что делает его убедительным, так это психологическая мини-драма Цветаевой, поставленная между двумя влюбленными — Младшим и Старшим. Она позволяет нам увидеть серию эпизодов, словно через щель в двери, в ходе которых Старшая Любовница распознает все более отчетливо выражающееся желание Младшей иметь ребенка, «маленького тебя, чтобы любить», и дистанцируется от нее. беспокойный возлюбленный, подталкивающий ее к отъезду. Из правдоподобного описания той или иной мини-драмы Цветаева делает обобщающий вывод: подобное напряжение характерно для всех случаев романтической и эротической любви между женщинами. Однако этот шаг может быть просто провокацией. Барни был богат и имел хорошие связи, потенциальный покровитель. Тонко завуалированный исповедальный тон Цветаевой вовсе не хочет оттолкнуть ее, он предполагает, что она намеревалась подразнить женщину, которую называла «амазонкой» и «моим братом». Она хотела, чтобы Барни ответил.
Представление о том, что довод Цветаевой — это соблазн, а мини-драма — форма приманки, подтверждается вступительными абзацами письма . Способность противостоять природе Цветаева описывает как форму достижения:
Отречение — мотивация? Да, потому что для управления силой требуется гораздо более ожесточенное усилие, чем для ее высвобождения, которое не требует вообще никаких усилий. В этом смысле всякая природная деятельность пассивна, а всякая волевая пассивность активна (излияние — выносливость, вытеснение — действие). Что труднее: удержать лошадь или дать ей побежать? А, учитывая, что мы сдерживаемая лошадь — что тяжелее: быть сдерживаемой или дать волю своей силе? […] Каждый раз, когда я сдаюсь, я чувствую дрожь внутри. Это я — земля дрожит. Отречение? Борьба окаменела.
Природу нельзя полностью дисциплинировать — она будет прорываться, а иногда и побеждать. Вместо того, чтобы соглашаться с его контролирующей силой, мы должны стремиться развивать самообладание. В конце концов, это наша собственная природа восстает против целей, которые мы ставим перед собой.
В своем проницательном и богатом предисловии ученый Екатерина Чепела пишет, что «восторженно изложенное Цветаевой дело теперь может вызвать сочувствие к гомосексуальным и лесбийским парам, которые борются во всем мире за законное право рожать детей и создавать семьи вместе». Определив стремление к биологическому воспроизводству как исходящее от «эгоистичной природы», власти которой над нами у нас есть причины сопротивляться, эссе Цветаевой также побуждает нас пересмотреть наши представления о браке и семье и продолжать думать о других способах совместного существования — и иметь и заботиться о детях.
¤
Оксана Максимчук — переводчик и автор двух сборников стихов на украинском языке. Она преподает философию в Арканзасском университете.
Макс Розочинский — переводчик и поэт из Симферополя, Крым. Работает над монографией о поэзии Марины Цветаевой.
Вписывание Цветаевой в наш американский канон
Размышляя о своих отношениях как читатель-переводчик Цветаевой, я обнаруживаю, что как современная американка, которая начала читать, писать и переводить стихи в начале 1970-х, я разделяю точку зрения своего поколения с моей американской современницей Тесс Галлахер, выраженную в ее вступительном эссе «Перевод прекрасного избытка духа в Марине Цветаевой» ¹ :
Марина Цветаева занимает особое место в моей памяти о ищите женщин-писателей, которые могли бы предложить примеры того, чем можно восхищаться и к чему мы могли бы стремиться.
Женские модели начала 1970-х годов для молодых женщин-поэтов, таких как я, когда мы начали формировать свои поэтические голоса, были либо герметичными, как Эмили Дикинсон, которую закрыли, а ее щедрость спрятали в каменных банках, потому что ее гению помешали пристрастие мужчин к публикациям — или, на другом конце шкалы, взрывоопасный котел сдерживаемого праведного гнева и правды Сильвии Плат и Анны Секстон, — за что можно быть благодарным, чувствуя в то же время вину за то, что, возможно, они были ритуально спасены их самоубийств от подобных психических травм.
Мое первое знакомство с Мариной Цветаевой в начале 1970-х произошло, когда я начал читать и изо всех сил пытался писать стихи на английском языке, а также начал и изо всех сил пытался выучить основы флективной русской грамматики в Рид-колледже. Цветаева была представлена краткой подборкой переводов анфас в антологии под редакцией Владимира Маркова и Меррилла Спаркса, Современная русская поэзия , одного из учебников по курсу русской литературы, который читает Елена Сокол.
Помню, особенно запомнилось стихотворение Цветаевой «Попытка ревности». Где я когда-либо слышал такой голос? Никогда!
Вот мой новый перевод:
Попытка ревности
Как твоя жизнь с другим, —
Проще, не так ли? — Один взмах весла!—
И так же легко, как какой-то берег
Твоя память обо мне
Отступает, как плавучий остров
(В небе — не вода!)
Души, души! должны быть твои сестры,
Не твоя любовница—эс!
Как твоя жизнь с простой
Женщиной? Без своей богини?
Ваше Величество свергнуты, свергнуты—
Сброшены (из-за одного промаха),
Как ваша жизнь — постоянно чем-то заняты —
Отсиживаетесь? Как ты вообще — встаешь?
С обычаями неумирающей пошлости
Как ты справляюсь, бедняга?
«Хватит этих извержений —
И сцен! Я получу свой собственный дом».
Как жизнь с кем попало —
Мой избранник!
С более подходящим, более съедобным —
Еда? Надоело — не твоя вина. . .
Как живется тебе с кротовиной —
Ты, растоптавший Синай!
Как твоя жизнь с иностранцем,
Местным? Рядом с твоим ребром — дорогая?
Голову не стыдно хлестать
Как поводья Зевса?
Как твоя жизнь — ты в порядке —
В состоянии? Ты когда-нибудь поешь — как?
С клятвой неумирающей совести
Как поживаешь, бедняга?
Как твоя жизнь с товаром
Рынка? Найти ее арендную плату — круто?
После каррарского мрамора
Как жизнь с пылью
Из гипса? (Бог — вытесан из
Блоков — и ныне совершенно раздроблен!)
Как твоя жизнь с сотой-тысячной —
Ты, знавший Лилит!
Удовлетворяет ли ваша новинка рынка
? Остывший до чар,
Как твоя жизнь с земной
Женщиной, без шестого
Чувства?
Ну, заявляю: вы счастливы?
Нет? В мелком сливном водовороте —
Как твоя жизнь, дорогая? Тяжелее ли,
Как мне, с другим?
19 ноября 1924 г. кто мог бы парить вместе с ней», ³ Цветаева, которая «своими стихами восстанавливает душевное равновесие. Вместо того, чтобы отрезать любовника за то, что он бросил ее, или стать жертвой, она меняет правила и позволяет ему почувствовать то, что они потеряли свою любовь к ней. Это была недавно сформулированная парадигма для женщин-поэтов всего мира, пытающихся сделать больше, чем зализывать раны в позе жертвы». ⁴
Позже, в середине 1970-х, когда я писал для получения степени магистра поэзии в Мастерской писателей Айовы и заканчивал юридическую степень, у меня была возможность поработать пару сезонов в Международной писательской программе. в качестве помощника директоров Пола и Хуалинг Энгл; каждую неделю мне вручали буквальные «рыси» с разных языков мира для перевода презентаций писателей (в срок!) на английский.
В те насыщенные и напряженные годы в Айове я также учился у русских переводчиков, Джона Глэда и Дэниела Вайсборта (которые вместе с Тедом Хьюзом основали и редактировали Modern Poetry in Translation ), и смог внести свои собственные первые переводы на русский язык. стихи Николая Гумилева, Владислава Ходасевича, Вячеслава Иванова и Эдуарда Лимонова к антологии, которую они совместно редактировали, Русская поэзия: современный период (1978, University of Iowa Press), New York Times Известная книга года.
Затем, в феврале 1978 года, я занялся переводом Цветаевой, потому что:
…как анонимный член аудитории в Айова-Сити я имел возможность задать русскому поэту Иосифу Бродскому несколько вопросов об Анне Ахматовой — чья репутация остается шире, чем у Цветаевой. Ахматова и Бродский познакомились в Москве, когда она была очень старой женщиной, а он молодым человеком. Он признался, что они сплетничали, как это делают поэты, о других поэтах, но что Ахматова тогда «была ужасно смиренна». Она говорила, что «по сравнению с [Пушкиным] и Цветаевой я просто корова. Я корова», — так она говорила».0055 5
Я думаю теперь о том, что могла дать Цветаева ⁶, чтобы подслушивать тогда! Или позже, как Бродский дал свою рекомендацию к чтению в 1978 году:
Ну, если вы про ХХ век, я вам дам список поэтов. Ахматова, Мандельштам, Цветаева (а она, на мой взгляд, величайшая. Величайшим поэтом ХХ века была женщина). ⁷
Этот обмен любопытным образом согласуется с недавним сравнительным описанием Тэсс Галлахер различных притягательных качеств Ахматовой и Цветаевой:
Располагая обращение Цветаевой к современной американской поэзии современности и ко мне 1970-х годов, я считаю, что она была более опасной и неповоротливой моделью по сравнению с Ахматовой, ставшей для нас столь важной как знак статуса в условиях политических и эмоциональных принуждение, привлекая таких переводчиков, как Джейн Кеньон, чью собственную работу Ахматова воодушевила. ⁸
Прямые ответы Бродского на мои вопросы с места пробудили во мне раннее желание написать Цветаеву на английском языке, которая послужила бы моему собственному и следующему поколению американских поэтов, перевод, который позволил бы Цветаевой «носить Она вполне могла бы дать нам статус англичанки, если бы писала по-английски». ⁹
С 1978 года я продолжал работать над чтением и переводом Цветаевой, принимая ответы Бродского как своего рода задание, почти сорок лет… мой сын из его детского аутизма. Каким эмоциональным был день поздней осени 2005 года, когда выздоровление моего сына от аутизма казалось безопасным, когда я принесла свою большую поэтическую библиотеку, свои маленькие красные тетрадки и словари из подвала, где я загнала их в туго заклеенные скотчем комнаты. ящики, чтобы они не представляли никакого конкурирующего искушения для внимания, которого требовали выздоровление и специальное образование моего сына.
Гостеприимные монахи-бенедиктинцы из Университета Св. Иоанна в Колледжвилле, Миннесота, которые дали моему сыну строгое академическое образование в средней школе, любезно открывали для меня там свой монастырь каждые выходные, предоставив мне свободную монашескую келью — место, где я мог начать писать снова .
В будние и судебные дни я возобновил таскание своего трижды перешитого Оксфордского русско-английского словаря и маленьких красных кротовых тетрадей из здания суда в здание суда по пяти округам Северо-Восточной Айовы, работая урывками в ожидании своего назначенного адвоката. слушания и дела, которые должны быть созваны — судебный процесс подобен войне: поторопитесь и подождите. То, чем ты занимаешься во время ожидания, — это другая жизнь…
Публикация переводов трех более длинных стихотворений как , включенных в этот сборник, быстро последовала в 2006, 2007, 2009 и 2013 годах в New England Review (под редакцией К. Дейла Янга), The Hudson Review ( под редакцией Паулы Дитц) и в брошюре издательства Adastra Press (под редакцией Гэри Метраса).
Перевод «Поэмы конца» впервые появился в издании Hudson Review 60 ^th Anniversary (номинирован на премию Pushcart Prize), а затем был включен в Недавно опубликованная антология The Hudson Review , основанная на шестидесятилетнем опыте их переводческих публикаций, Poets Translate Poets (Сиракузы: 2013) в самой выдающейся компании — как поэтов, так и переводчиков.
Потом Стефан Дельбос, редактор интернет-журнала BODY , живущий и работающий в Праге, однажды ни с того ни с сего позвонил мне и спросил, не являюсь ли я «той Мэри Джейн Уайт, которая переводит Цветаеву». Обзор Хадсона , позволяющее Дельбосу включить мой перевод «Поэмы конца» в свою антологию, «С террасы в Праге: Антология пражской поэзии » (Univerzita Karlova v Praze: 2011), а также моему путешествию в Прагу, чтобы прочесть «Поэма Конца», спонсируемая ТЕЛО и маленьким и милым Цветаевским Центром.
Зимняя Прага была именно такой, какой я ее себе представлял — ну, вы привносите свои собственные взгляды и ожидания в любое путешествие, — но я смог пройтись по окрестностям и мостам Праги и провести день в любимом Цветаевой кафе «Славия» на у подножия Карлова моста разговаривал с русскими студентами и слушал, как Цветаева читала мне по-русски.
Какая большая честь была для попробовать перевести Цветаеву!
Начиная с ее ранних циклов, «Мили I и II»: ¹⁰
[м]й подход к переводу Цветаевой заключался в том, чтобы произвести точную дословную версию, которая не была бы болезненной или неудобной для чтения носителем американского языка. В начале процесса я просмотрел каждое слово в Оксфордском русско-английском словаре и отметил каждое значение работы и каждую идиому, в которой оно, как сообщается, используется. Эта часть перевода так же привлекательна для меня, как кроссворды для других людей; это как вязание или заполнение налоговых деклараций. Он производит спокойное опьянение словом или числом. Моя цель при этом состоит в том, чтобы путем осмоса получить верное ощущение фактуры того особого языка, который выбрала Цветаева, фактуры, если хотите, ее дикции. Это медленное знакомство и записи, к которым я возвращаюсь, помогают мне сделать верный выбор среди различных значений каждого отдельного слова.
Я стараюсь, чтобы материал одной строки ограничивался одной строкой перевода, чтобы максимально сохранить темп оригинала. Это вовсе не оригинальная идея. Будучи студентом Рид-колледжа в Портленде, штат Орегон, я часто ездил в Ванкувер, штат Вашингтон, чтобы навестить Мэри Барнард, замечательную переводчицу Сапфо. Именно она убедила меня в ценности этого общего правила верности и указала мне, как сохранение темпа оригинала полезно для воспроизведения его тона. Подумайте о том, как ускорение или замедление фильма создает общий комический или лирический эффект. В интересах сохранения этой верности темпу и тону я стараюсь не пропускать и не дополнять. Цветаева может быть очень сокращенной и резкой в оригинале. Она будет страдать от «добавленного объяснения».
Я не пытался переводить в рифму или метр, хотя стихи Цветаевой рифмованы и метричны с той же свежей и удивительной близостью, скажем, Эзры Паунда в Хью Селвине Моберли. Замечено, что по крайней мере рифмовать по-русски гораздо легче, чем по-английски. Отчасти это связано с тем, что русский язык является флективным. Эта интонация также приводит к большему разнообразию и слоговой глубине рифмы и ассонанса, чем в английском языке — рифма может охватывать до трех слогов, а ассонанс может быть обнаружен на ударной гласной или гласном звуке на три слога вглубь рифмующегося. слова. Итак, когда вы читаете, вы должны думать обо всем этом как о недостающем. ¹¹
Вот как цветаевский русский критик Карлинский описывает недостающее в этих переводах: важность хориамба для преследующего эффекта ее метрических узоров: «[Импульс вперед] поражает пластичностью своих жестов …; и хориамб (—У-У-), которым великолепно владеет Цветаева, есть послушное выражение этого [порыва вперед]. Как в Пятой симфонии Бетховена сердце бьется в хориамбических тактах, так и здесь возникает хориамбический лейтмотив, который становится осязаемым мелодическим жестом, интегрированным в различные ритмы. подчеркнул, а второй и третий нет. В традиционном русском стихосложении такая последовательность встречалась в редких случаях замены хореи ямбическими строками и наоборот. У него никогда не было самостоятельного существования. В После России … Цветаева сделала хориамб своим основным метрическим строительным блоком, используя его либо в чистом виде, либо в различных логаэдических смесях с ямбами или хореями . … [T] Огромная распространенность таких метров в После России вот что придает стихам этого сборника небывалую звучность». ¹²
А вот как русский читатель Цветаевой Бродский описывает то, чего не хватает в этих переводах:
Перенасыщенная ударениями, гармония цветаевского стиха непредсказуема; она больше склоняется к хореям и дактилям, чем к достоверности ямба. ¹³ Начало ее строк скорее хореическое, чем ударное, а окончания скорбные, дактилические. Трудно найти другого поэта, который так умело и обильно использовал цезуру и усеченные стопы. По форме Цветаева значительно интереснее всех своих современников, в том числе и футуристов, а ее рифмы изобретательнее, чем у Пастернака. Но самое главное, что ее технические достижения не были продиктованы формальными исследованиями, а являются побочными продуктами, т. е. естественными эффектами, речи, для которой самым значительным является ее предмет. ¹⁴
Несмотря на то, чего не хватает, я постарался сохранить речь Цветаевой, ее голос и сюжеты. И, за очень редкими исключениями, эти переводы сохраняют цветаевскую «более эксцентричную пунктуацию, используемую для выражения гиперболы ее поэзии и функционирующую в ее произведениях как активный формальный маркер для точного измерения ее эмоций». ¹⁵ Как заметила поэтесса Тесс Галлахер, «полнота тире и восклицаний — важная музыкальная партитура» Цветаевой, ¹⁶ «Цветаевский знак равенства (или неравенства) — тире — разделяет [слова] больше, чем запятая» (17)
Иногда Цветаева использует значительный enjambment (как и Рильке по-немецки в своих ранних работах, с которыми она была хорошо знакома до 1926 года), поэтому, несмотря на то, что она использовала рифму и размер, «мысль имеет тенденцию двигаться дальше конечной строки, завершаться беспокойной паузой в середине строки, а затем устремляется вперед». ¹⁸ Как заметил Иосиф Бродский: «Нам не нужно далеко искать» «ее подпись, ее отпечаток пальца» «enjambment, проходящий через вторую, третью и четвертую строки ‘ Новогоднее «Новогодний»]. ¹⁹
Он добавляет:
Но, возможно, именно из-за частоты [употребления ею enjambment] этот прием недостаточно удовлетворял ее, и она почувствовала необходимость «оживить» его скобками — эту минимальную форму. лирического отступления. (Вообще Цветаева, как никто другой, баловалась использованием типографских средств выражения придаточных сторон речи). ²⁰
Еще одна подпись Цветаевой в записке Бродскому — это «русский придаточный, поставленный на службу кальвинизму… Кальвинизм в объятиях этого придаточного… [так] кажется, нет более увлекательного, более емкая и более естественная для самоанализа форма, чем та, что встроена в многоступенчатый синтаксис русского сложного предложения». ²¹
При выполнении этих переводов невозможно было избежать осознания того, что Цветаева часто использует полисемию: «Ее виртуозное манипулирование контекстом и ассоциативная способность языка позволяют ей очень специфически задействовать в своих текстах множество значений. ». ²² В качестве одного примечательного примера см. мастерское использование Цветаевой телеграфных проводов или «линий», чьи провисания от полюса к полюсу являются «вздохами» вдоль железнодорожных «сервитутов» в ее вызывающем восхищение раннепражском цикле стихов Пастернаку: или использование ею «труб» и «дымовых труб» (одно и то же слово по-русски) в «О заводах».
И везде и всегда есть ее чистая радость в звуке — ее особая мелопея — которая иногда просвечивает (если повезет), как в этом маленьком раннем заклинании, вытянутом из ее гребня:
Слегка проведите пальцем — Щелкающее глиссандо
Только обо мне и обо мне. ²³
В этих переводах, таких как перевод Рильке Стивена Митчелла ²⁴ , работая как можно ближе к сохранению содержательной целостности ее строк, ее переносов, скобок, тире и будучи чувствительным к ее моделям полисемии, и звуковой паттерн, я попытался «точно передать» «собственную скульптурную артикуляцию» Цветаевой, чтобы читатели-англоязычные читатели могли ощутить» ее «внутреннее стилистическое развитие» и ее способы использования поэтической линии и «бесконечного подчиненного пункт». ²⁵ Пока я работал над окончательными набросками, это стало главной трудностью в борьбе с Цветаевским ангелом, постепенно разрешилось и остановилось, создавая, надеюсь, точно структурированные, последовательные переводы, которые, по сути, сохраняют Цветаеву . логопея .
То, что на первый взгляд кажется противоречиями и несоответствиями, на самом деле происходит от ее тщательно контролируемого использования контрастов, парадоксов и оппозиций. В ее по существу гегелевском подходе оппозиции не просто синтезируются, но вместо этого показываются как продукты ограниченной перспективы, которая ускользает, когда оппозиция оказывается достаточно далеко, чтобы выявить ее ограничения». ²⁶
Общефилософские представления, которыми наполнена поэзия Цветаевой, находят точное, конкретное выражение в творческом материале — от мельчайших подробностей и текстовых приемов отдельных стихотворений до упорядоченности целых сборников. Мы не должны позволять ее дионисийской поверхности ослеплять нас. Эмоциональная напряженность, которой Цветаева достигает в своих стихах, является продуктом очень последовательного перевода больших поэтических проблем в технические средства поэзии. Чтобы оценить эту последовательность в ее творчестве, нужно признать Цветаеву как серьезного, интеллектуально ответственного мыслителя, чьи авангардные произведения документируют систематическое и постоянное обращение к фундаментальным вопросам поэтического дискурса. ²⁷
Определение поэта и возникающей поэзии… применяется систематически и с безупречной последовательностью в впечатляющей демонстрации возможностей аналогического мышления, которое в системе Цветаевой вытесняет логическое. ²⁸
В самом начале перевода Цветаевой мне посчастливилось воспользоваться помощью преданного Цветаевой редактора вариорумного издания, покойного Александра «Саша» Сумеркина. При работе над этими более новыми переводами Сумеркиным были написаны научные заметки, написанные для каждого из этих текстов и стихотворения как , включенные в русское издание собрания стихов и прозы Цветаевой, были мне полезными помощниками, но далеко не такими полезными, как сам Саша, когда он был жив, часто звонил по телефону, писал письма и записки с разъяснениями и поддержкой заранее. наши встречи по телефону, поскольку он и я вместе работали над «Майлами I и II», и над моей коллекцией заметок для возможного перевода «Новогоднего», включенного сюда.
Для последних переводов с После России и три длинных стихотворения, как «Поэма Горы», «Поэма Конца» и «Новый год», я следовал тем же процедурам подготовки, что и раньше, с теми же целями, что и фундаментальная работа к чтению. Стихи Цветаевой — как один поэт читает другого. В этих более поздних переводах я чувствовал себя немного более уверенно, добавляя очевидные притяжательные местоимения и местоимения (не всегда явно необходимые в русском языке), чтобы поддержать мое прочтение любого данного стихотворения в целом. Итак, эти переводы возникают, отбрасываются, как остаток моего чтения. Я верю, что остаток моего прочтения — как один поэт, надеющийся прочесть другого, — это подарок моим читателям на английском языке, которые в противном случае не имели бы возможности услышать что-нибудь из собственного (все еще скрытого) русского голоса Цветаевой.
1. «Перевод тонкого избытка духа в Марине Цветаевой», Найдан, указ. соч., 9-13.
2. Владимир Марков и Меррилл Спаркс, Современная русская поэзия, антология со стихотворными переводами (Нью-Йорк: The Bobbs-Merill Company, Inc., 1966), 429-449.
3. «Воплощение прекрасного избытка духа у Марины Цветаевой», Найдан, указ. cit., 11.
4. Там же.
5. Обзор Айовы 9 (4): 4-5.
6. Там же.
7. Там же.
8. «Воплощение прекрасного избытка духа у Марины Цветаевой», Найдан, указ. cit., 11.
9. Там же, 13.
10. Мэри Джейн Уайт, От звездного неба к звездному небу, Стихи Мэри Джейн Уайт с переводами Марины Цветаевой (Стивенс-Пойнт, Висконсин: Holy Cow! Press, 1988 ), 49-92.
11. Из «Переводчика после», Уиллоу-Спрингс , № 20, весна 1987 г., к моему переводу Цветаевой
цикла «Вехи II».
12. Саймон Карлински, Марина Цветаева: Женщина, ее мир и ее поэзия (Кембридж: издательство Кембриджского университета, 1985), 185-186.