Сегодня исполняется 115 лет со дня рождения Марины Цветаевой
Интервью после смерти, беседа с человеком через 66 лет после его самоубийства — возможно ли это? Представьте — да! Ибо Марина Цветаева, наш нынешний собеседник, не просто современница- она всю жизнь, каждым часом своим, вела своеобразный диалог с будущим — разговор с нами — внуками своими и даже правнуками.
«К вам, живущим через 10 лет…» — подобных обращений в ее стихах, прозе, в записных книжках и сводных тетрадях великое множество. Она говорит через десятилетия, может, через века, будущим меряет себя, завтрашним днем оценивает поступки свои. А кроме того, ее записи и письма, 4 полновесных тома, лишь недавно открытых в архивах, не только поражают откровенностью, обнаженностью мысли, но касаются тех проблем, которые будут волновать вечно: любви, предательства, чести, непреклонности таланта. Да и сами записи ее — это вопросы и ответы великого русского поэта!
Идея «поговорить» с Цветаевой (а верней — с точностью до буквы «составить» беседу из фраз, мыслей и мнений поэта) пришла в голову журналисту, литературоведу, кинодокументалисту Вячеславу Недошивину, который вот уже 20 лет занимается Серебряным веком русской поэзии.
Десятки фильмов о поэтах снято по его сценариям. Ныне уже третий год он снимает 40-серийный фильм «Безымянные дома. Москва Серебряного века». Фильм будет заканчиваться беспрецедентными 8 сериями о жизни как раз Марины Цветаевой. В какой-то мере именно это — знание жизни и наследия Цветаевой!- дало ему некое внутреннее право все-таки попробовать, и все-таки — задать поэту эти вопросы.
«Интервью» с Мариной Цветаевой
1. Заповеди
— Марина Ивановна, когда-то Вы написали: «Дорогие правнуки, читатели через 100 лет! Говорю с Вами, как с живыми, ибо Вы будете…» Выходит, знали, что останетесь? Чуяли свою, пусть будущую, но оглушительную славу?
— «Я не знаю женщины талантливее себя. Смело могу сказать, что могла бы писать, как Пушкин. Мое отношение к славе? В детстве — особенно 11 лет — я была вся честолюбие. «Второй Пушкин» или «первый поэт-женщина» — вот чего я заслуживаю и, может быть, дождусь. Меньшего не надо.
..»
— Гений сжигает человека дотла. Это известно. Но гений — женщина? Ведь есть же семья, дети, быт? Как это совместить? И совместимо ли это?
— «Пока не научитесь все устранять, через препятствия шагать напролом, хотя бы и во вред другим — пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание — большой работы не дадите».
— «Прочитав» Вашу жизнь, я заметил: Вы вечно смеялись над своими бедами. Даже на могиле хотели написать: «Уже не смеется…» А над чем, по-вашему, смеяться нельзя?
— «Слушай и помни: всякий, кто смеется над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое. Когда человеку подставляют ножку, когда человек теряет штаны — это не смешно; когда человека бьют по лицу — это подло».
— Да-да, это Вы говорили дочери, когда она впервые увидела клоунов в цирке. А что вообще можно назвать Вашими — «цветаевскими» заповедями?
— «Никогда не лейте зря воды, потому что в эту секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек.
Не бросайте хлеба, ибо есть трущобы, где умирают. Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают. Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно — сознания. Моя заповедь: преследуемый всегда прав, как и убиваемый.
Никакая страсть не перекричит во мне справедливости. Делать другому боль, нет, тысячу раз, лучше терпеть самой. Я не победитель. Я сама у себя под судом, мой суд строже вашего, я себя не люблю, не щажу».
— Отсюда Ваш аскетизм? Простые платья, крепкие башмаки, а не модные туфельки? Или — из-за вечной бедности, из-за денег?
— «В мире физическом я очень нетребовательна, в мире духовном — нетерпима! Я бы никогда, знаете, не стала красить губ. Некрасиво? Нет, очаровательно. Просто каждый встречный дурак на улице может подумать, я это — для него. Мне совсем не стыдно быть плохо одетой и бесконечно-стыдно — в новом! Не могу — со спокойной совестью — ни рано ложиться, ни до сыта есть. Точно не в праве. И не оттого, что я хуже, а оттого, что лучше.
А деньги? Да плевать мне на них. Я их чувствую только, когда их нет».
— Ныне Вас бы не поняли. Но, может, в этом и есть Ваша сила?
— «Сила человека часто заключается в том, чего он не может сделать, а не в том, что может. Мое «не могу» — главная мощь. Значит, есть что-то, что вопреки всем моим хотениям все-таки не хочет. Говорю об исконном «не могу», о смертном, о том, ради которого даешь себя на части рвать…»
— Даже если все легко поступают иначе? То есть — «могут»?..
— «Не могу, даже если мир вокруг делает так и это не кажется зазорным. Утверждаю: «не могу», а не «не хочу» создает героев!»
2. Начало
— А помните первый стих, написанный в 5 лет? «Ты лети мой конь ретивый Чрез моря и чрез луга И, потряхивая гривой, Отнеси меня туда…» Вы еще говорили, как смеялись все, когда за обедом, прочтя его, Ваша мать не без иронии спросила: куда «туда», Муся, ну, куда — «туда»?..
— «Смеялись: мать (торжествующе: не выйдет из меня поэта), отец (добродушно), репетитор брата (го-го-го!), брат, и даже младшая сестра.
А я, красная, как пион, оглушенная в висках кровью, сквозь закипающие слезы — сначала молчу, а потом — ору: «Туда, туда — далёко!..»
— Не знали, не знали еще слова «вечность»… А, кстати, о чем с юности больше всего мечталось?
— «Моя мечта: монастырский сад, библиотека, старое вино из погреба, длинная трубка и какой-нибудь семидесятилетний «из прежних», который приходил бы по вечерам слушать, что я написала, и сказать, как меня любит. Я хотела, чтобы меня любил старик, многих любивший. Не хочу быть старше, зорче. Не хочу, чтобы на меня смотрели вверх. Этого старика я жду с 14 лет…»
— И с четырнадцати, после смерти матери, забросили музыку. Почему?
— «Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн, — нет струн в России, кончено с музыкой. У художника, музыканта может остановиться рука. У поэта — только сердце».
— Судя по 7 томам сочинений, сердце оказалось необъятным?!
— «Стихи сами ищут меня, и в таком изобилии, что прямо не знаю- что писать, что бросать.
Можно к столу не присесть — и вдруг — все четверостишие готово, во время выжимки последней в стирке рубашки, или лихорадочно роясь в сумке, набирая ровно 50 копеек. А иногда пишу так: с правой стороны страницы одни стихи, с левой — другие, рука перелетает с одного места на другое, летает по странице: не забыть! уловить! удержать!.. — рук не хватает!»
— С детства любили «превозможение», так вспоминали как-то?
— «Да. Опасные переходы, скалы, горы, 30-верстные прогулки. Чтобы все устали, а я нет! Чтобы все боялись, а я перепрыгнула! И чтобы все жаловались, а я бежала! Приключение! Авантюру! Чем труднее — тем лучше!»
— А что вообще любили в жизни? И любили ли жизнь?
— «Как таковой жизни я не люблю, для меня она начинает значить, обретать смысл и вес — только преображенная, т.е. — в искусстве. Если бы меня взяли за океан — в рай — и запретили писать, я бы отказалась от океана и рая.
Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество.
Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, ее загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть. Люблю все большое, ничего маленького. И кошек, а не котят. Кошками не брезгую, пускай спят на голове, как они это любят. И, чем больше узнаю людей — тем больше люблю деревья! Обмираю над каждым. Я ведь тоже дерево: бренное, льну к вечному. А потом меня срубят и сожгут, и я буду огонь…»
— И еще — любили собак? Ваш муж, я читал, в молодости камнями отгонял бродячих псов, а Вы — Вы, напротив, именно их и приманивали хлебом…
— «Зверь тем лучше человека, что никогда не вульгарен. Душа у животного — подарок. Как не у всех людей…»
3. Встреча
— Еще девочкой Вы поняли: «Когда жарко в груди, в самой грудной ямке и никому не говоришь, это — любовь»? Скажите: у великих и любовь — великая?
— «Думаете, великие должны быть «счастливы в любви»? Ровно наоборот. Их меньше всех любят.
Мне нужно понимание. Для меня это — любовь».
— А что значит для женщины — любить?
— «Всё! Женщина играет во всё, кроме любви. Мужчина — наоборот. В любви главная роль принадлежит женщине, она вас выбирает, вы — ведомые!»
— Ну, Марина Ивановна, оставьте хотя бы иллюзию…
— «Ну, если вам доставляет удовольствие жить ложью и верить уловкам тех женщин, которые, потакая вам, притворствуют, — живите самообманом!»
— А что для вас, для женщин, главное в мужчинах?
— «Слышали ли вы когда-нибудь, как мужчины — даже лучшие — произносят два слова: «Она некрасива». Не разочарование — обокраденность. Точно так же женщины произносят: «Он не герой…»
— Не герой, значит заранее — виноват?
— «Прав в любви тот, кто более виноват. Одинаково трудно любить героя и не-героя. Героизм — это противоестественность. Любить соперницу, спать с прокаженным».
— Но Сергею, мужу Вашему, когда Вы встретились, было 17, и он был просто красив.
Вы даже замерли?..
— «Я обмерла! Ну можно ли быть таким прекрасным? Взглянешь — стыдно ходить по земле! Это была моя точная мысль, я помню. Если бы вы знали, какой это пламенный, глубокий юноша! Одарен, умен, благороден…»
— Но через годы Вы признались: «Личная жизнь не удалась»?
— «Это надо понять. Думаю — 30-летний опыт достаточен. Причин несколько. Главная в том, что я — я. Вторая: слишком ранний брак с слишком молодым. Он меня по-своему любит, но — не выносит, как я — его. В каких-то основных линиях: духовности, бескорыстности мы сходимся, но ни в воспитании, ни в жизненном темпе — всё врозь! Главное же различие — его общительность и общественность и моя (волчья) уединенность. Он без газеты не может, я — в доме, где главное газета — жить не могу».
— Извините за нескромный вопрос, но, выйдя замуж, Вы почти сразу влюбились в поэтессу Софию Парнок. Запретная тема, понимаю, но нешуточный этот роман длился полтора года. Вас осуждали за него при жизни.
Но ведь осуждают и ныне?
— «Что бы люди ни сказали, они всегда скажут дурное».
— Но не значит ли это, что любовь поэта — всегда безмерность?
— «Понимаете, роман может быть с мужчиной, с женщиной, с ребенком, может быть с книгой. Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), исключая необычное — какая скука!»
— А тех и других? Вы ведь клялись, что никогда не бросите Соню, и никогда — Сергея? Или это Ваше — никого и никогда не бросать первой?
— «Люблю до последней возможности. Все женщины делятся на идущих на содержание и берущих на содержание. Я принадлежу к последним. Не получить жемчуга, поужинать на счет мужчины и в итоге — топтать ногами — а купить часы с цепочкой, накормить и в итоге — быть топтаной ногами. Я не любовная героиня. Я по чести- герой труда: тетрадочного, семейного, материнского, пешего. Мои ноги герои, и руки герои, и сердце, и голова.
..»
4. Революции
— Революция отняла у Вас всё: дом, дочь, умершую от голода, состояние, оставленное матерью. Но помните Ваши слова в 1907-м, когда Вы сами звали пожар восстания, в том числе и на свой дом? Помните: «Неужели эти…»
— «Неужели эти стекла не зазвенят под камнями? С каким восторгом следила бы, как горит наш милый дом! Только бы началось».
— Вы звали к восстанию. Редко кто из поэтов избежал в те годы подобных порывов. Но вот революция случилась, и что же? Не такую ждали, не тех звали?
— «Небо дороже хлеба. Главное с первой секунды Революции понять: всё пропало! Тогда — всё легко. У меня были чудесные друзья среди коммунистов. Ненавижу коммунизм. Ненавижу — поняла- вот кого: толстую руку с обручальным кольцом и кошелку в ней, шелковую — клёш (нарочно!) юбку на жирном животе, манеру что-то высасывать в зубах, презрение к моим серебряным браслетам (золотых-то видно нет!). Мещанство! Во мне уязвлена, окровавлена самая сильная моя страсть: справедливость.
Сколь восхитительна проповедь равенства из княжеских уст — столь омерзительна из дворницких».
— Ответ на все времена! И, кажется, про все революции. Помните, еще мама говорила Вам: «когда дворник придет у тебя играть ногами на рояле, тогда это — социализм!» Да, есть два миропонимания, два слоя людей…
— «Две расы. Божественная и скотская. Первые всегда слышат музыку, вторые — никогда. Первые друзья, вторые — враги. У меня ничего нет, кроме ненависти всех хозяев жизни, что я не как они. Свобода — наш ответ на тот порядок, который не мы выбирали…»
— Как Вы выжили в те годы! Голод, холод, иней в углах квартиры, веревочки, которыми шнуровали ботинки и даже не закрашивали их чернилами, как другие. Вор, забравшийся к Вам, не только не взял ничего — сам дал денег. И тем не менее позвольте, прямой и трудный вопрос. Его и ныне обходят биографы. Скажите, 3-летнюю Ирину, свою вторую дочь, Вы просто не любили? И потому- бросили в приюте для сирот? Фактически — умирать?.
.
— «Я любила ее в мечте, никогда в настоящем. Не верила, что вырастет. Ах, господа! Виноват мой авантюризм. Когда самому легко, не веришь, что другому трудно. А теперь вспоминаю ее стыдливую, редкую такую, улыбку, которую она старалась зажать. И как она гладила меня по голове…»
— Но вы не поехали даже на похороны? Ее зарыли в общей яме. А ведь это по сути первая из утерянных могил Вашей семьи. И даже — Вашей могилы?
— «Чудовищно? Да, со стороны. Лучше было бы, чтобы я умерла! Но я не от равнодушия не поехала. У Али было 40, 7 — и — сказать правду?! — я просто не могла. К живой не приехала… И — наконец — я была так покинута! У всех есть кто-то: муж, отец, брат — у меня только Аля, и вот Бог наказал… Ирина! Если есть небо, прости меня, бывшую дурной матерью…»
— Иосиф Бродский (он родился за год до Вашей смерти), назвал Вас первым поэтом ХХ века. И он же про Вас сказал: «Чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество». Это действительно так, это — правда?
— «Одинок всю жизнь! Между вами, нечеловеками, я была только человек.
У всех вас есть: служба, огород, выставки, союз писателей, вы живете и вне вашей души, а для меня это — моя душа, боль от всего! Нет друзей, но это в быту, душевно- просто ничего. Я действительно — вне сословия, вне ранга. За царем — цари, за нищим- нищие, за мной — пустота…»
5. Любовь
— Вас спасала любовь. Даже в годы разлуки с мужем Вы писали стихи о ней. Но ведь посвящены они были отнюдь не мужу?
— «Слушайте внимательно, я говорю, как перед смертью: Мне мало писать стихи! Мне надо что-нибудь- кого-нибудь — любить — в каждый час дня и ночи. Одна звезда для меня не затмевает другой! И правильно. Зачем тогда Богу было бы создавать их полное небо! Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно — много — двух. Нечеловечески — всегда одного…»
— Но Вы «дорисовывали» любимых, украшали в воображении. Ведь даже очки не носили, чтобы не менять сложившегося представления о человеке?
— «Что я любила в людях? Их наружность.
Остальное — подгоняла. Жизненные и житейские подробности, вся жизненная дробь, мне в любви непереносна, мне стыдно за нее, точно я позвала человека в неубранную комнату. Когда я без человека, он во мне целей — и цельней».
— Любить человека «без человека» — как это? Или права знакомая Ваша, которая пишет, что, уносясь в воображении, Вы забывали оглянуться — а поспевает ли за Вами Ваш новый избранник?
— «В одном я — настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста — свои речи, в грудь — свои чувства. Поэтому — все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны».
— Через любовь — в душу человека? Тоже — Ваши слова!
— «Подходила ли хоть одна женщина к мужчине без привкуса о любви? Часто, сидя первый раз с человеком, безумная мысль: «А что если поцелую?» Эротическое помешательство? Нет. Стена, о которую билась! Чтобы люди друг друга понимали, надо, чтобы они шли или лежали рядом…»
— Но ведь разочарования Ваши были горестней очарований.
..
— «По полной чести самые лучшие, самые тонкие, самые нежные так теряют в близкой любви, так упрощаются, грубеют, уподобляются один другому, что — руки опускаются, не узнаешь: вы ли? В любви в пять секунд узнаешь человека, он — слишком явен! Здесь я предпочитаю ложь».
— Вы хотите сказать — выдумку, человека воображенного?
— «Да. В воинах мне мешает война, в моряках — море, в священниках — Бог, в любовниках — любовь. Любя другого, презираю себя, будучи любимой другим — презираю его. У каждого живет странное чувство презрения к тому, кто слишком любит нас. (Некое «если ты так любишь меня, сам ты не Бог весть что!»). Может, потому, что каждый знает себе цену…»
— Но Вы написали в стихах: «Я тебя отвоюю…» Выходит, Тютчев прав: любовь — поединок? А если так, то что тогда — победа?
— «Первая победа женщины над мужчиной — рассказ о его любви к другой. А окончательная победа — рассказ этой другой о любви к нему. Тайное стало явным, ваша любовь — моя.
И пока этого нет, нельзя спать спокойно…»
— Смешно! А что тогда измена?
— «Измены нет. Женщины любят ведь не мужчин, а Любовь. Потому никогда не изменяют. Измены нет, пока ее не назовут «изменой». Неназванное не существует. «Муж» и «любовник» — вздор. Тайная жизнь — и явная. Тайная — что может быть слаще?..»
— У Вас было много любви. Но я действительно расхохотался, когда всех любовников своих Вы назвали потом «стручками», а одного — вообще «кочерыжкой». Но, если серьезно: Ваши разочарования — это завышенные требования, преклонение мужчин перед талантом, или, как написал один- просто страх перед Вами. Скажите, Вас боялись?
— «Боялись. Слишком 1-й сорт. Не возьмешь за подбородок! Боялись острого языка, «мужского ума», моей правды, силы и, кажется, больше всего — бесстрашия. У меня было имя, была внешность и, наконец, был дар — и всё это вместе взятое не принесло мне и тысячной доли той любви, которая достигается одной наивной женской улыбкой.
Это всегда одна и та же история. Меня оставляют. Без слова, без «до свиданья». Приходили — больше не приходят. Писали — не пишут. И вот я, смертельно раненая — не способна понять — за что? Что же я все-таки тебе сделала??? — «Ты не такая, как другие». — «Но ведь именно за это и…» — «Да, но когда это так долго». Хорошенькое «долго» — вариант от трех дней до трех месяцев…»
— А как случилось, что в эмиграции Вы встретили самую большую любовь?
— «Как случилось? О, как это случается?! Я рванулась, другой ответил. От руки до губ, где ж предел?.. Я скажу вам тайну. Я — стихийное существо: саламандра или ундина, душа таким дается через любовь. Как поэту — мне не нужен никто. Как существу стихийному, нужна воля другого ко мне — лучшей…»
— Вы посвятили этой любви две поэмы. О ней знали все. Вы даже ушли из дома. Но ведь семья, взрослая дочь, ползучие сплетни русской колонии?..
— «Есть чувства настолько серьезные, что не боятся кривотолков.
Семья. Да, скучно, да, сердце не бьется. Но мне был дан ужасный дар — совести: неможения чужого страдания. Может быть (дура я была!) они без меня были бы счастливы! Но кто бы меня — тогда убедил?! Я была уверена (они уверили!), что без меня умрут. А теперь я для них — ноша, Божье наказание. Все они хотят действовать, «строить жизнь». Им нужно другое, чем то, что я могу дать».
— Может, Париж виноват? Чуждое всем вам окружение?
— «Париж ни при чем — то же было и в Москве. Не могу быть счастливой на чужих костях. Я дожила до сорока, и у меня не было человека, который бы меня любил больше всего на свете. Почему? У всех есть. Я не нужна. Мой огонь никому не нужен, на нем каши не сваришь».
6. Эмиграция
— 17 лет чужбины! Невероятно! Скучали по родине в Париже?
— «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть ее — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя.
В ком она внутри, — тот потеряет ее вместе с жизнью. Моя родина везде, где есть письменный стол, окно и дерево под этим окном».
— «Мы плохо живем, — писали Вы из Парижа, — и конских котлет уже нет. Мясо и яйца не едим никогда. От истощения у меня вылезла половина брови». И несмотря на это Вы каждое утро обливались водой, варили кофе и порой полдня искали одно нужное слово. Писали стихи. Вернувшись, ни единого не напишете…
— «Когда меня спрашивают: «Почему вы не пишете стихов?» — я задыхаюсь от негодования. Какие стихи? Я всю жизнь писала от избытка чувств. Сейчас у меня избыток каких чувств? Обиды. Горечи. Одиночества. Страха. В какую тетрадь — писать такие? А главное, все это случилось со мной — веселой, живой, любящей, доверчивой (даже сейчас). За что? Разве я — живу? Что я видела от жизни, кроме помоев и помоек. Я всегда разбивалась вдребезги, и все мои стихи — те самые серебряные сердечные дребезги…»
— «Здесь я невозможна, в СССР не нужна», — сказали в эмиграции.
Из-за стихов «невозможна», или — из-за характера? Из гордости дара, таланта или, извините — из-за гордыни?
— «Гордыня? Согласна. В нищете чувство священное. Если что-нибудь меня держало на поверхности этой лужи — то только она. Менять города, комнаты, укладываться, устраиваться, кипятить чай на спиртовке, разливать этот чай гостям. С меня достаточно — одного дерева в окне. Париж? Я его изжила. Сколько горя, обид я в нем перенесла. Ненавижу пошлость капиталистической жизни. Но не в Россию же ехать? Мне хочется за предел всего этого. На какой-нибудь остров Пасхи…»
— Да, помню, Вы даже мечтали оказаться в тюрьме…
— «Согласна на два года одиночного заключения (детей разберут «добрые люди» — сволочи — Сережа прокормится). Была бы спокойна. В течение двух лет обязуюсь написать прекрасную вещь. А стихов! (И каких)!»
— В тюрьму или в СССР — ничего себе — выбор? И — выбор ли?
— «Поймите, я там не уцелею, ибо моя страсть — негодование.
Я не эмигрант, я по духу, по воздуху и размаху — там, оттуда. Но, слушайте! Ведь все кончилось. Домов тех — нет. Деревьев — нет. России нет, есть буквы: СССР, не могу же я ехать в свистящую гущу. Буквы не раздвинутся. Россия в нас, а не на карте. Мы — последние могикане. И презрительным коммунистическим «пережитком» я горжусь. Я пережиток, ибо все это — переживет и меня (и их!)».
— Скажите, занося ногу на сходни, чтобы плыть в СССР, Вы ведь знали: дочь — уже «коммунистка», муж — уже давно чекист, «наводчик-вербовщик» Лубянки? Вы всё это знали! И Вы… поехали?
— «Но выбора не было: нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась».
— Поразительно! И ведь Вы, в век соблазнительных идей, ослепивших мир, Вы ни разу не солгали словом. Единственная! Это всё — Ваше «не могу», то, которое и создает героев? Из-за которого себя даешь «на части рвать»?..
— «За мое перо дорого бы дали, если бы оно согласилось обслуживать какую-нибудь одну идею, а не правду: всю правду.
Нет, голубчик, ни с теми, ни с этими, ни с третьими, а зато… А зато — всё. А зато в мире сейчас — может быть — три поэта и один из них — я».
7. Судьба
— Накануне Вашего возвращения Сталин наградил орденами 172 писателей. Даже молодых совсем- Симонова и Алигер. Всех, кроме Ахматовой, Пастернака, Платонова и даже Булгакова, которого, пишут, любил…
— «Абсурд! Награда за стихи из рук чиновников! А судьи — кто? Поэт-орденоносец! Какой абсурд! У поэта есть только имя и судьба. Судьба и имя…»
— Но Вас не приняли не только чиновники — не приняли писатели. Общения с Вами испугались даже братья-поэты. Ни родных — муж, дочь и сестра в тюрьме, ни угла своего — ничего…
— «Да, когда была там, у меня хоть в мечтах была родина. Разумнее не давать таким разрешения на въезд. Москва меня не вмещает. Это мой город, но я его — ненавижу. Обратилась в Литфонд, обещали приискать комнату…»
— Да, да, ныне известно: Фадеев на Вашу просьбу написал: «Тов.
Цветаева! Достать Вам комнату абсолютно невозможно. У нас большая группа очень хороших писателей и поэтов, нуждающихся в жилплощади…»
— «Не могу вытравить из себя чувства — права. В бывшем Румянцевском музее три наших библиотеки: деда, матери и отца. Мы — Москву- задарили. А она меня вышвыривает: извергает. И кто она такая, чтобы передо мной гордиться? Я дала Москве то, что я в ней родилась. Оспаривая мое право на Москву, Вы оспариваете право киргиза на Киргизию, тунгуса на Тунгусию. Я имею право на нее в порядке русского поэта. Вы лучше спросите, что здесь делают 1/2 миллиона немосквичей и что они дали Москве?
Меня жалеют чужие. Это — хуже всего, я от малейшего доброго слова — интонации — заливаюсь слезами, как скала водой водопада. Это судьба. Меня — все меньше и меньше. Остается только мое основное — «нет»…»
— Поэт, сказали Вы, должен быть на стороне жертв, а не палачей. Это так. Но Вы добавили: «И если история несправедлива, поэт обязан пойти против нее».
Против истории? Возможно ли это?
— «Эпоха не против меня, я против нее. Я ненавижу свой век из отвращения к политике, которую, за редчайшими исключениями, считаю грязью. Ненавижу век организованных масс. И в ваш воздух, машинный, авиационный, я тоже не хочу. Ничего не стоило бы на вопрос — вы интересуетесь будущим? — ответить: — О, да! А я отвечу: нет, я искренно не интересуюсь ничьим будущим, которое для меня пустое и угрожающее место. Я действительно ненавижу царство будущего. Но если есть Страшный суд слова — на нем я чиста…»
— Вы безумно отважны! Таких и в истории России — единицы!
— «Считают мужественной. Хотя я не знаю человека робче. Боюсь всего. Глаз, черноты, шага, а больше всего — себя. Никто не видит, не знает, что я год уже ищу глазами — крюк. Год примеряю смерть. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Надо обладать высочайшим умением жить, но еще большим умением — умереть! Героизм души — жить, героизм тела — умереть.
..»
8. Смерть
— «Мне совестно, что я жива. Мои друзья о жизни рассказывают, как моряки о далеких странах. Из этого заключаю, что не живу. Когда болят зубы, хочется, чтобы это кончилось. Полное безразличие ко всему и вся. Отсюда до смерти — крошечный шаг. То же безразличие у меня — всеобщее, окончательное. Значит всё это: солнце, работа, близкие — само по себе ничего не стоит и зависит только от меня. Меня жизнь — добила. Раньше умела писать стихи, теперь разучилась. Затравленный зверь. Исхода не вижу».
— За 10 минут до смерти Вы написали: «Не похороните живой! Проверьте хорошенько!» Последние слова, доверенные бумаге. А за три дня до смерти сказали: «Человеку, в общем-то, нужно не так уж много, всего клочок…»
— «Всего клочок твердой земли, чтобы поставить ногу и удержаться. Только клочок твердой земли, за который можно зацепиться…»
— Не зацепились!.. Знаете, я долго не мог понять одной Вашей фразы: «Дать можно только богатому и помочь только сильному».
.. Странные слова. Я раньше думал, что это — неизжитое ницшеанство: слабые и неудачники должны погибнуть — в этом любовь к человечеству. Но теперь понял: они — о беззащитности, о неизбывной беззащитности гения. Мы не дали, мы — не помогли. А значит — виноваты, что Вы не удержались, не — зацепились…
— «Не горюйте. Я ведь знаю, как меня будут любить через 100 лет! Я та песня, из которой слова не выкинешь, та пряжа, из которой нитки не вытянешь. Будет час — сама расплету, расплещу, распущу: песню отдам ветрам, пряжу — гнездам. Это будет час рождения в другую жизнь…»
— Мы начали со славы. Теперь она у Вас — оглушительна!
— «Добрая слава? Добрая слава: один из видов нашей скромности — и вся наша честность…»
— И — последний вопрос. А если всё начать сначала, что Вы, Марина Ивановна, пожелали бы себе? Себе, стране?
— «Себе — отдельной комнаты и письменного стола. России — того, что она хочет…»
130 лет со дня рождения Марины Цветаевой
Мемориальный комплекс, аффектированные гости и тайна смерти — открывая цветаевскую Елабугу
Сегодня 130 лет со дня рождения Марины Цветаевой.
В юности она впечатлила своим даром царскую Россию, затем пережила революцию и покорила Париж, а после вернулась за арестованным мужем-белогвардейцем в СССР и в начале Великой Отечественной войны, всеми забытая, в эвакуации покончила жизнь самоубийством. Последним пристанищем поэтессы стала Елабуга, где она прожила 10 дней, пыталась найти работу и устроить судьбу сына. Сейчас в Елабужском государственном музее-заповеднике базируется масштабный мемориальный комплекс им.. Цветаевой. Накануне знаменательной даты здесь побывал и «БИЗНЕС Online». Мы прошлись по сакральным цветаевским местам, оценили их атмосферу и узнали, как творчество Цветаевой помогает пережить непростые времена.
Мы живем вместе со стихами Марины Ивановны
Приезжая в подобные «храмы жизни и смерти», всегда хочется узнать больше об их хозяевах.
Поэтому о трагической судьбе и лучших стихах поэтессы «БИЗНЕС Оnline» побеседовал с заведующей мемориальным комплексом Лилией Сагировой, исследовательницей и горячей поклонницей творчества Цветаевой. Она рассказала, как Марина Ивановна жила в Елабуге, с кем общалась, чем дышала и почему решила уйти из жизни.
— Лилия Ильдусовна, какое место стихи Цветаевой сегодня занимают в русской литературе и почему актуальны для современного человека?
— Цветаева о себе писала так: «Одна за всех — из всех — против всех». Ее творчество не укладывается в общепринятые формы, это совершенно новая поэзия, рожденная небывалой эпохой. Цветаева пережила и сознательное замалчивание, и бешеную популярность. Сегодня ее стихи, возможно, уже не так будоражат кровь и плоть, но они прочно вошли в нашу жизнь. Мы живем вместе со стихами Марины Ивановны, их знают во всем мире.
Цветаева — поэт для всех, хотя есть мнение, что ее читают в основном женщины. Анна Ахматова научила их говорить, Марина Цветаева — чувствовать, любить, ненавидеть, страдать.
Творчество Цветаевой после многолетнего забвения вернулось к российскому читателю в 60-е годы прошлого века, и каждое новое поколение по-своему открывало для себя Марину Ивановну — ее голос, диапазон, силу, уникальность поэтического дара. Сегодня Цветаева, как и многие изгои сталинской эпохи, стала культовой фигурой, чье значение неизбежно снижается рынком массового потребления.
Недавно из интернета я узнала об одной акции — в Перми закрашивают граффити на фасадах домов стихами известных поэтов, в том числе и Цветаевой. Удивительно — Марина Ивановна всегда ненавидела «жевателей мастик», «читателей газет», то есть массовую культуру. А сегодня она не с теми, кто по ночам малюет граффити, а с теми и там, кто их закрашивает ее стихами, то есть творчество Цветаевой вписывается в мейнстрим.
— Значит, Цветаева и ее творчество нужны сегодняшнему читателю?
— Конечно.
В России 8 музеев, посвященных Марине Ивановне, — это, безусловно, говорит о всенародном признании. Елабужский государственный музей-заповедник бережно и трепетно хранит память о Цветаевой. В Елабуге создан уникальный мемориальный комплекс, проводится большое количество экскурсий и мероприятий. В год 130-летия со дня рождения Цветаевой ЕГМЗ организовал и провел Х международные цветаевские чтения, вручение 11-й литературной премии имени Цветаевой, учрежденной в Елабуге в 2007 году, несколько концертов и спектаклей, открыл несколько выставок, посвященных Цветаевой. Ежегодно почти 50 тысяч туристов посещают музеи мемориального комплекса.
Многие из гостей так проникаются атмосферой последних дней поэта, так сочувствуют судьбе Цветаевой, что снова возвращаются сюда. Отрадно, что сейчас Цветаева очень популярна среди подростков. Библиотеки и детские центры проводят вечера, конкурсы, фестивали, посвященные ей. Цветаевские исповеди о жизни и смерти, ее запредельные страсти, безмерные страдания — все это близко современной молодежи.
***
Просторная территория комплекса позволяет глубже познать Цветаеву и подросткам, и знатокам. Каждый здесь найдет для себя что-то свое — трогательные детские фотографии Марины, ценные документы времен эмиграции, раритетные томики стихов и личные вещи Марины Ивановны вроде записной книжечки с единственной записью «Мордовия» (чья тайна до сих пор не раскрыта). А главное — обогатит внутренний мир и художественный вкус, поможет почерпнуть опыт из цветаевской поэзии и богатейшей литературы Серебряного века.
Неподготовленному туристу, по словам Сагировой, лучше начать знакомство с Мариной Ивановной в Литературном музее, где рассказывают о ее жизни и творчестве с рождения до приезда в Елабугу. Затем можно посетить Дом памяти, ощутить трагедию последних дней Цветаевой, а в завершение — прийти к могиле на Петропавловском кладбище поклониться памяти великого поэта.
Тайна самоубийства Цветаевой останется навсегда
— Для елабужан и туристов комплекс Цветаевой — это трагическая земля или, напротив, место некоего паломничества?
— В Елабуге Цветаева обрела поэтическое бессмертие.
Конечно, это трагическое место — здесь завершилась жизнь великого русского поэта, и неудивительно, что люди печалятся. Бывает так, что кто-то даже не может переступить порог Дома памяти, некоторые плачут. Я уже не говорю об особо аффектированных гостях, падающих на колени. Но в основном люди приезжают, чтобы узнать о Марине Ивановне и почтить ее память. Цветаева нервирует и будоражит людей разного культурного уровня. Они задают вопросы: «А как она относилась к детям?» Спрашивают об отношениях Цветаевой с женщинами, о том, почему в Елабуге ей открыли целых два музея? Приходится объяснять, развеивать легенды и мифы, которыми обросло имя Цветаевой. Люди также хотят приоткрыть завесу тайны самоубийства поэта, побывать в том месте, где она поставила последнюю точку в своей жизни.
— Тайна самоубийства лишь подогревает интерес гостей. Ходят ли до сих пор какие-то толки, связанные с ее уходом из жизни?
— Конечно. Цветаева прожила в доме Бродельщиковых несколько дней, ушла из жизни добровольно.
Есть несколько версий ее самоубийства: не выдержала бытовых лишений, к ее смерти причастен местный отдел НКВД, были нелады с сыном. Анастасия Ивановна (младшая сестра Марины Цветаевой — прим. ред.) говорила о вине сына Цветаевой Георгия, что он был холоден к матери и подвел ее к роковому шагу. Но истинных причин мы, вероятно, не узнаем никогда, и тайна самоубийства Цветаевой останется навсегда.
— Как вы думаете, что случилось в тот вечер, 31 августа 1941-го?
— Последние два года Цветаева жила ради сына. Когда началась война и немцы по ночам стали бомбить Москву, Мур, [Георгий], дежурил на крыше их дома, тушил бомбы-зажигалки. Марина Ивановна была уверена, что он погибнет, и, чтобы спасти его, приняла решение об эвакуации в Елабугу. Цветаева в одной из предсмертных записок написала: «…я для него ( сына — прим. ред.) больше ничего не могу, только его гублю…» Она считала, что без нее сыну будет легче. Она думала, что если самоустраниться, то Муру помогут жить и учиться.
И она все рассчитала верно. Георгия приютили в Чистополе и Ташкенте, ему помогали Анна Ахматова и Людмила Толстая, другие писатели. Алексей Толстой обещал сделать Муру бронь от фронта, но не успел. Георгия Эфрона мобилизовали, и он погиб на фронте в 1944-м.
Но самое главное случилось раньше. Цветаева говорила: «Писать перестала — и быть перестала», «Когда кончатся стихи, кончусь и я». Последнее ее стихотворение было написано 6 марта 1941 года.
***
Несмотря на то что Цветаева не написала в Елабуге ни одной строчки, город дышит ее поэзий. Поэзией личности — сегодня в беседке литературного музея в 20-й раз зажжется «цветаевский костер»: возле него гости прочтут стихи, споют песни под гитару и помянут Марину Ивановну знаменитым цветаевским пирогом (по легенде, в семье был особый рецепт яблочной шарлотки).
А уникальный поэтический дар Цветаевой можно оценить, даже не заходя в музейные помещения.
Мемориальная табличка на Петропавловском кладбище в стихах призывает прохожего остановиться, а уличные экскурсоводы с радостью цитируют цветаевские строки. Впрочем, даже это необязательно: в творческой атмосфере комплекса лучшие стихотворения Марины Ивановны вспоминаются сами.
«Из воспоминаний елабужан известно, что полдня Марина Ивановна проработала в ресторане посудомойкой»
— С кем Цветаева общалась в Елабуге, какие сложности испытывала?
— Марине Ивановне нужно было оплачивать жилье, еду, в будущем — учебу сына, который перешел в 9-й класс. В поисках работы она побывала во многих местах — в учительском институте, детской библиотеке, городском совете. Но, куда бы ни обращалась, получала отказ либо отказывалась сама. Эвакуированные писательницы вспоминали, что Цветаева, устраиваясь на работу, даже боялась достать паспорт, считая, что там водяными знаками написано: белогвардейка.
Из воспоминаний елабужан известно, что полдня Марина Ивановна проработала в ресторане посудомойкой. Потом ушла и не вернулась. С трудом она уживалась с хозяйкой Анастасией Бродельщиковой. В институтском дворе, куда пришла в поисках работы, встретила молодого учителя физкультуры и военного дела Алексея Сизова, который никогда не слышал о поэте Цветаевой, но вспомнил ее отца (
Писатель Станислав Романовский вспоминал, как 10-летним мальчиком встретил Цветаеву и принял ее за работницу столовой — она вынесла ему оттуда кусок хлеба (мальчик тогда и не знал, что женщина может просто из милосердия накормить голодных ребятишек). Позже он видел Марину Ивановну в Никольской церкви. Она рассматривала сохранившиеся фрески.
— Сохранились ли другие воспоминания о ее последних днях в Елабуге?
— В 1970-е творчество Марины Ивановны стало широко известно, и люди начали вспоминать о своем общении с Цветаевой.
Елабужанин Боровков вспоминал, что Цветаева приходила к его матери за молоком с маленьким кувшинчиком. Поэт Вадим Сикорский (сын переводчицы Татьяны Сикорской, с которой Цветаева прибыла в Елабугу на одном пароходе, — прим. ред.) рассказал писательнице Наталье Громовой, что Марина Ивановна несколько раз гуляла с ним в Елабуге и читала свою поэму-сказку «Царь-девица». Тогда, в 19 лет, он не понял ее стихов, но позже восхищался ими.
Мы знаем, что в доме Бродельщиковых Цветаева общалась с эвакуированной из Пскова Ниной Броведовской. Она хотела поселить у Бродельщиковых мать и уйти на фронт. Марина Ивановна сказала ей: «Война — это ужас, грязь и страдания. Смерть не самое худшее, что может случиться с вами на войне. Помните, у вас есть мать. А я вот одна». Когда Нина спросила Цветаеву о сыне, та ответила: «Сын — это другое. Важно иметь рядом человека старше, чтобы говорить с ним о прошлом». Марина Ивановна была человеком прошлого, не могла вписаться в советскую жизнь, и в этом — ее глубочайшая драма.
Последний вечер Цветаева провела у эвакуированной детской писательницы Нины Саконской. В комнате, которую Нина снимала неподалеку, на улице Карла Маркса, было очень уютно — настольная лампа, бакинское сюзане, спадающее на диван. Цветаева любила там бывать. Правда, о чем они говорили, неизвестно — Саконская никогда об этом не рассказывала.
***
Молчат и редкие утренние гости мемориального комплекса (экскурсии по цветаевским местам обычно начинаются около полудня). На кладбище мимо могилы Цветаевой скромно прошла пожилая пара. Они с почтением посмотрели на памятник, но не присоединилась к беседе экскурсовода и корреспондента «БИЗНЕС Online». На тихих, безлюдных елабужских улицах есть своя прелесть — можно не спеша прогуляться среди домиков и представить, где могла так же гулять Цветаева.
Сегодня эти места дышат спокойствием, однако в 1941-м, все было иначе. Об этом говорят не только воспоминания эвакуированных и факты цветаевской биографии, но и состояние самой Марины Ивановны, описанное ее родственниками.
«Цветаева не приняла Октябрьскую революцию, считала ее катастрофой для России»
— Вы упомянули, о том, что Марина Ивановна в СССР боялась лишний раз достать паспорт, известно, что отношения с советской властью у нее были непростыми. Как они складывались?
— Цветаева не приняла Октябрьскую революцию, считала ее катастрофой для России. Это отразилось в ее бунтарской поэзии, где Цветаева бросает вызов времени, мирозданию и даже Богу. Все это пролог к ее будущему отказу от мира. Повторюсь, Марина Ивановна — человек прошлого. Недаром она общалась с Сергеем Волконским (внуком декабриста), Алексеем Стаховичем (директором императорских театров). Это люди с гипертрофированным чувством чести, которые постепенно исчезали. Цветаева говорила о них: «Уходящая раса». После революции России для Марины Ивановны уже не существовало.
— Муж, сестра и дочь Цветаевой были арестованы сотрудниками НКВД. А к ней самой у власти были вопросы?
— Сын Цветаевой пишет в дневнике, что Марине Ивановне предлагали работу в НКВД в Елабуге. Но Константин Эфрон (родственник Цветаевой по линии мужа — прим. ред.) очень хорошо сказал, что накануне войны Цветаева была так растеряна и ошеломлена, что ее нельзя было привлечь — такие агенты были не нужны НКВД. И даже еще раньше французские жандармы предпочли не связываться с Цветаевой — в полицейском участке, куда ее вызвали после побега мужа в СССР, она читала Пушкина.
— Могила Цветаевой затерялась уже через год после захоронения. Куда, по-вашему, пропал крест? Говорят, что могли забрать сотрудники НКВД, служители церкви или елабужане, чтобы растопить печь холодной военной зимой.
— На похоронах было немного людей — сын, несколько эвакуированных писателей, возчик, участковый милиционер (оно и понятно — война, будний день…). Неподалеку от места захоронения Цветаевой тянули линию связи, и Мур отметил могилу матери деревянным столбиком — пасынком телеграфного столба. Но первая военная зима была очень холодной, все деревянное сгорело в печах елабужан. В 1942 году в Елабуге в эвакуации оказалась подруга Пастернака Марика Гонта. В письме Борису Леонидовичу она писала, что, когда хоронили писателя Николая Добычина, с некоторой долей вероятности на могилу Цветаевой положили камень. Подробности обещала сообщить следующим письмом, но, как это водится, оно не сохранилось.
Анастасия Ивановна Цветаева после возвращения из ссылки предлагала Ариадне Эфрон (старшая дочь Цветаевой — прим. ред.) съездить в Елабугу, чтобы разыскать могилу Цветаевой. Но после нескольких отказов дочери приехала одна. Тогда, в 1960 году, вдова сторожа привела Анастасию Ивановну к южной стене погоста и указала на несколько неизвестных, неухоженных могил. Возле одной из них росла сосна с раздвоенным стволом (такие деревья сестры любили в детстве), и Анастасия Ивановна поставила на ней крест с табличкой: «В этой стороне кладбища похоронена М. И. Цветаева». Через 10 лет союз писателей Татарстана установил на могиле памятный камень, а в 1990 году епископ Казанский и Татарстанский Анастасий отслужил там литию. С тех пор это место, как говорят в народе, — святое, намоленное.
***
Действительно, рядом с усыпанной цветами могилой Цветаевой не чувствуешь страха и уныния. Напротив, хочется жить, несмотря на многие события, происходящие сегодня вокруг. Возможно, дело в самой Марине Ивановне, которая вплоть до эвакуации верила в лучшее — что дождется мужа из ссылки, еще раз покорит Париж и добьется признания на Родине. А может, в особом тоне ее поэзии — щемящем, но солнечном, побуждающем к светлой рефлексии.
«Каждому из нас выделен определенный промежуток времени — признался сопровождавший наших корреспондентов краевед и заведующий библиотекой Серебряного века Андрей Иванов. — Цветаева не зря писала „Настанет миг, когда и я исчезну с поверхности земли“. Жизнь сиюминутна, необязательно наслаждаться всеми ее радостями, но отведенное время нужно успеть прожить. Меня очень мотивируют цветаевские строки об окне (с упоением читает):
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое,
В каждом доме, друг,
Есть окно такое».
«Цветаева всегда поднимала на высоту любимого человека»
— К образу Цветаевой уже обращались в кинематографе. Как вам биографический фильм Марины Мигуновой «Зеркала»?
— Это пока единственный художественный фильм о Марине Ивановне. О нем хорошо сказала сама режиссер: «Сценарий не противоречит фактам цветаевской биографии, но все сцены вымышлены». Лента подробно знакомит зрителя с основными этапами жизни Цветаевой, от встречи с Сергеем Эфроном в Коктебеле до гибели в Елабуге. Авторы попытались вместить в ограниченный хронометраж слишком много, но не сумели верно определить грань между необходимой художественной условностью и искажением фактов. Нет гарантии, что видение режиссера не оказалось слишком узким и субъективным. Приведу несколько примеров.
Если говорить о героях ленты, то Сергей Эфрон (муж Цветаевой — прим. ред.) — это «человек войны», он не был безвольным, каким показан в фильме — обычного мужчину Цветаева никогда бы не выбрала. Вся жизнь Марины Ивановны была наполнена любовью, и неприятно поражает сцена, где Цветаева и Родздевич (близкий друг Цветаевой — прим. ред.) после расставания просто пьют кофе. Такого не могло быть — Марина Ивановна была тогда «на грани». В фильме Цветаева решает уйти из жизни, после того как узнает о смерти мужа — это тоже вымысел: Марина Ивановна не знала о судьбе Эфрона.
Мне не хватило в этом фильме того, что называется «процессом творчества», цветаевского поэтического гения. И сложилось впечатление, что это фильм о судьбе условной Марины Ивановны, но не великого русского поэта. Знающему о жизни и судьбе Цветаевой зрителю нелегко справиться с потоком негодования, раздражения и даже растерянности после просмотра фильма.
— Какие ваши любимые стихи Марины Цветаевой?
— Конечно, те, что о любви. (Улыбается.). Цветаева всегда поднимала на высоту любимого человека. В молодости она увлеклась красавцем-актером Юрием Завадским и посвятила ему цикл «Комедьянт». Хочу прочитать одно из стихотворений этого цикла.
Вы столь забывчивы, сколь незабвенны.
Ах, Вы похожи на улыбку Вашу! —
Сказать еще? — Златого утра краше!
Сказать еще? — Один во всей вселенной!
Самой Любви младой военнопленный,
Рукой Челлини ваянная чаша.
***
Сейчас Елабужский музей-заповедник не только последнее пристанище Цветаевой, но и культурно-поэтический центр города. В библиотеке Серебряного века издаются книги, проходят литературные исследования, конференции, выставки, интерактивные творческие встречи — гости разгадывают увлекательные квесты, решают квизы и гадают по томикам Цветаевой. Есть в Елабуге и свои литературные таланты — лауреат цветаевской премии Евгений Поспелов, молодая талантливая поэтесса Ольга Токарева и др.
Однако корни литературной Елабуги уходят гораздо глубже — многие знаменитые авторы отдали дань этому тихому, уютному городу. Здесь выросли беллетрист Дмитрий Стахеев и прозаик Марина Родионова, гостили Салтыков-Щедрин, Александр Радищев, Алексей Толстой и Владимир Маяковский. Всех их привлекала причудливая архитектура Елабуги и светлая умиротворенная атмосфера, особый дух маленького купеческого города, сохранившийся до сих пор.
«В изучении жизни и творчества Цветаевой действительно много белых пятен»
— Существует ли сегодня среди поэтов некая цветаевская школа?
— Цветаева — автор сложный, многогранный, многослойный, и до ее виртуозности дотянуться невозможно. Иосиф Бродский говорил, что единственный поэт, с которым он отказывается «соперничать», — это Цветаева. Для него она была недосягаемой высотой. У Марины Ивановны были и есть многочисленные эпигоны, а вот с последователями — очень сложно. Среди современных поэтов цветаевскую линию продолжают Мария Степанова и Дмитрий Воденников — родоначальник новой «популярной поэзии». Невозможно прожить жизнь Цветаевой и повторить ее творчество.
— Цветаева — один из самых обсуждаемых поэтов XX века, но литературоведы отмечают, что в ее биографии осталось немало белых пятен. Как их можно восполнить?
— В изучении жизни и творчества Цветаевой действительно остается еще много белых пятен. Мы не знаем о польской родне, бабушке Цветавой Марии Бернацкой, многих людей, с которыми Цветаева общалась после революции. Неизвестен ее круг общения после возвращения из эмиграции. Многие события елабужского периода — например, кто первым обнаружил Цветаеву после самоубийства? Нет протокола вскрытия тела и результатов судмедэкспертизы. Мы не знаем, как проходили похороны. Но открытия, касающиеся биографических сюжетов, случаются. В этом году в литературном альманахе «Александровская слобода» опубликовали переписку Ирины Карсавиной (дочери известного философа Льва Карсавина — прим. ред.) с ее подругой Евой Мирской, где Ирина пишет о Цветаевой в негативном ключе, поскольку считала себя ее соперницей. Ирина была увлечена поэтом Николаем Гронским, с которым дружила Марина Ивановна. Эта переписка — настоящий эксклюзив.
Стихотворение недели: Подруга, Стихотворение 1 Марины Цветаевой | Поэзия
Поэма 1
Вы счастливы? Ты никогда не говоришь мне.
Может, так и лучше.
Ты целовал так много других —
, что вызывает грусть.
В тебе я вижу героинь
трагедий Шекспира.
Тебя, несчастная,
никто и никогда не спасал.
Вы устали повторять
знакомые слова любви!
Железное кольцо на обескровленной руке
более выразительно,
Я люблю тебя – как буря
над головой – признаюсь;
тем свирепее, что ты
жжешь и кусаешься, а больше всего
потому что наша тайная жизнь идет
самыми разными путями:
соблазн и темная судьба
твое вдохновение.
Тебе, мой орлиный демон,
Прошу прощения. В мгновение ока —
, как над гробом — я понимаю,
, что всегда было слишком поздно, чтобы спасти тебя!
Даже когда я дрожу – может быть
Я сплю – там
остается одна очаровательная ирония:
за ты – не он .
16 октября 1914 г.
Стихотворение этой недели — первое из цикла любовных стихов, повествующих о любви между автором Мариной Цветаевой (1892–1941) и поэтессой и переводчицей Софьей Парнок (1885–1933) , с которым Цветаева познакомилась на литературном салоне в 1914 году. Цикл «Подруга» представлен в последнем издании Каркане избранных переводов Цветаевой Элейн Файнштейн «Ледяная невеста» и еще раз демонстрирует, каким совершенным и красноречивым лирическим голосом обладает русский поэт. добилась, когда ей было всего 20 лет.
Элейн Файнштейн открыла для себя поэзию Цветаевой в начале своей карьеры. Это сыграло формирующую роль в ее собственной художественной литературе и поэзии. Особое умение, которое она привносит в свои переводы, сделанные в сотрудничестве с русскоязычными, в том числе с Анжелой Ливингстон и Татьяной Ретивовой, заключается в передаче энергии Цветаевой через синтаксис, а не через метр и полную рифму. В Поэме 1 она, как всегда, придерживается основного цветаевского строфического рисунка — четверостишия, но вводит отступ во вторую и четвертую строки каждой строфы. К сожалению, цифровой формат The Guardian не допускает отступов, но я надеюсь, что читатели смогут представить эффект и почувствовать его лирическое изящество.
Цветаева почти неохотно поет хвалебную песню в этом стихотворении о недавно открытой лесбийской любви. Тон сардонический, она диагностирует причину несчастья своей подруги — «Ты слишком много целовалась с другими…» Намек на «темную судьбу» уже во второй строфе, где образ Цветаевой видит шекспировских трагических героинь, воплощенных в ее возлюбленном. . Образ третьей строфы — «железное кольцо на обескровленной руке» — может даже навести на мысль о леди Макбет как о одной из таких героинь. Ясно, что персона Цветаевой совершает свой собственный акт героинизма, преодолевая любое желание «слов любви» от того, кто соответствует романтическому идеалу однополой моногамии.
Цветаева предвидит и принимает свой отказ: причина, по которой она может сказать «я люблю тебя», заключается в том, как она заявляет, «потому что ты горишь / и кусаешь» и «потому что наши тайные жизни идут / очень разными путями». Файнштейн преуменьшает часть взволнованной риторики оригинала: она создает личность, которая воодушевлена, но также интеллектуально вооружена. В то же время она ускоряет синтаксический поток между третьей и пятой строфами, удаляя восклицательный знак в оригинале, который следует за словом, означающим «выразительный», и заменяя запятую. Здесь присутствует нарративная импульсивность, напоминающая народную сказку, усиленная, быть может, образом адресата в образе «орлиного демона» и появлением говорящего «в мгновение ока» над ее гробом, слишком поздно, как уже предсказывалось, чтобы спасти ее (интересно, как могло бы выглядеть это спасение). Младшая из двух женщин, Цветаева, утверждает как свой авторитет поэта-пророка, так и явно опасный сексуальный опыт своей подруги.
Яростная, хотя и юмористическая попытка восстановить баланс сил принимает восхитительный оборот в последней строфе, когда тройная рифма внезапно освещает удивительный факт, что « ты » в стихотворении не является « он ». Несмотря на небольшой жест дистанцирования, сила идеи этой «одной очаровательной иронии» рассеивает прежние грозовые тучи и, кажется, одним махом открывает окно в более счастливые будущие отношения.
Русский оригинал «Подружки» можно найти здесь. Здесь вы также можете прочитать свободный перевод и интересный комментарий Рэйчел Даум.
ПОЭТ НА КРИТИКЕ МАРИНЫ ЦВЕТАЕВОЙ | Сабина Келепоши
ㅤ
I. Он не может быть критиком…
Первая обязанность поэтического критика — не писать плохих стихов самому. По крайней мере, не печатать их.
Как мне верить голосу, допустим, N, если N не видит посредственности своих собственных стихов? Первая добродетель критика — способность видеть. N, поскольку он не только пишет, но и издает, слеп! Можно быть слепым к своей работе, но видеть работу других. Примеры этому были. Возьмите посредственную поэзию этого колоссального критика Сент-Бёва. Но, во-первых, Сент-Бёв перестал писать; то есть он поступал по отношению к себе именно так, как поступил бы крупный критик: судил и осуждал. Во-вторых, даже если бы он продолжал писать, Сент-Бев, бедный поэт, был бы скрыт Сент-Бёвом, хорошим критиком, вождем и пророком целого поколения. У великого человека стихи — всего лишь слабость. Воспринимать как слабость и исключение. Чего только не простим великому!
Но вернемся к достоверности. Сент-Бёв, имея за плечами большую творческую деятельность, перестал писать стихи — то есть отверг в себе поэта. N, не имея за плечами никакой деятельности, не останавливается — упорно считает себя поэтом. Сильный человек, имеющий право на слабость, пренебрегает этим правом. Слабый человек, не имеющий такого права, терпит поражение именно в этот момент.
Судья, накажи себя!
Приговор колоссальный критик Сент-Бев вынес себе, как поэт уверяет меня, что плохое во мне не назовет хорошим (как и его авторитет, наши оценки совпадают: что ему плохо, то плохо и мне). Суд, вынесенный критиком Сент-Бёвом поэту Сент-Бёву, означает, что отныне критик непогрешим и не подлежит обвинению.
Но поощрение посредственного критика N посредственному поэту в себе уверяет меня, что хорошее во мне он назовет дурным (как и недоверие к его голосу, наши оценки не совпадают: если это хорошо, то мое конечно плохо) Сделай Пушкина образцом для себя, и я, пожалуй, помолчу, непременно подумаю. Но не делайте N моделью, и я не буду скучать по нему, я буду смеяться. (Чем еще являются стихи поэтического критика, умудренного на чужих ошибках, как не образцами? Его заблуждения? Всякий, кто публикует их, заявляет: «Это хорошо». Таким образом, единственный поэт, не заслуживающий снисхождения, — критик, точно так же, как единственный обвиняемый, не заслуживающий снисхождения, — судья. Я сужу только судей.)
Самообман N-поэта является подтверждением того, что N-критик подвержен ошибкам и обвинениям. Не осудив себя, он стал обвиняемым, а нас, обвиняемых, превратил в судей. Я не буду судить N просто как плохого поэта. Для этого существует критика. Но судья, который сам виновен в том, в чем обвиняет меня, — я буду судить. Виновный судья! Быстрый пересмотр всех его дел!
Итак, если мы не рассматриваем крупную деятельность, за которой стоит крупная личность, правило таково: плохие стихи поэтическому критику непростительны. Он плохой критик, но, может быть, его стихи хороши? Нет, стихи тоже плохи. (N — критик.) Плохие стихи, но, может быть, критика хороша? Нет, критика тоже плоха. N-поэт подрывает наше доверие к N-критику, а N-критик подрывает наше доверие к N-поэту. Как бы вы к этому ни подошли…
Я подкреплю это реальным примером. Г. Адамович упрекает меня в пренебрежении гимназическим синтаксисом и в той же рецензии, несколькими строками раньше или позже, прибегает к следующему обороту фразы: «…сухим, нагло-ломящимся2 голосом».
Первое, что я почувствовал — что-то не так! Ломающий голос непроизвольный, а не преднамеренный. В то время как наглость – это акт воли. Дефис, соединяющий «дерзко» и «ломать» (срывающимся), делает «нагло» определяющим признаком «ломать» и тем самым вызывает вопрос: как ломать? а не: поломка по какой причине?
Может ли голос сорваться нагло? Нет. От наглости, да. Подставим «нагло» [нагло] и повторим опыт. Тот же ответ: от наглости да; нагло, нет. Потому что и «нагло», и «нагло» означают нечто преднамеренное и активное, а ломающийся голос — непроизвольный и пассивный. (Срывающийся голос; замирающее сердце: аналогичный пример.) Значит, по наглости я нарочно сорвал голос. Вывод: отсутствие гимназического синтаксиса и, что еще серьезнее, отсутствие логики. Импрессионизм, корни которого я, кстати, прекрасно понимаю, хотя такого греха не совершаю. Г. Адамович хотел произвести впечатление и дерзости, и ломающегося голоса одновременно, ускорить и усилить впечатление. Он не задумываясь ухватился за дефис. Он неправильно использовал дефис. Теперь, чтобы закончить этот урок:
Злобно-ломающий, да. Явно взлом, да. Гневно, явно, вяло, заметно, злобно*, нервно, жалобно, смешно… Подойдет все, что не предполагает предусмотрительности и активности, все, что не противоречит пассивности ломающегося голоса.
«Наглый, ломающий» – да; «ломаться от наглости» – да; «нагло-ломать» – нет.
Врач, исцели себя!
*
Серия магических изменений
В любимом лице…
Никто не вправе судить поэта, не прочитавшего каждую строчку, написанную поэтом. Создание происходит постепенно и последовательно. То, кем я был в 1915 году, объясняет, кем я стал в 1925 году. Хронология — ключ к пониманию.
– Почему ваши стихи так отличаются друг от друга? – Потому что годы разные.
Невежественный читатель принимает за способ записи нечто несравненно более простое и более сложное: время. Ожидать одинаковых стихов от поэта в 1915 и 1925 — это все равно, что ожидать одинаковых черт лица в 1915 и 1925 годах. «Почему ты так изменился за десять лет?» Этого никто не спрашивает, дело и так очевидно. Не будут спрашивать, только посмотрят, а посмотрев, сами скажут: «Время прошло». Точно так же и со стихами. Параллель настолько близка, что я продолжу. Время, как известно, не делает нас красивее, разве что в детстве. И никто из тех, кто знал меня в двадцать лет, не скажет мне теперь, когда мне тридцать: «Насколько ты похорошела». В тридцать я стала определеннее, значительнее, оригинальнее, может быть, красивее. Но не красивее. То же самое со стихами, как и с чертами. Стихи со временем не краснеют. Свежесть, непосредственность, доступность, beauté du diable, поэтического лица уступают место чертам. «Раньше ты писал лучше» — замечание, которое я так часто слышу! — означает лишь то, что читатель предпочитает мою beauté du diable моей сущности. Миловидность – к красоте.
Красивость — внешний критерий, красота — внутренний. Красотка – красивая женщина; красивый пейзаж – красивая музыка. Разница в том, что пейзаж может быть не только красивым, но и прекрасным (усиление, возвышение внешнего к внутреннему), а музыка может быть красивой, но не красивой (ослабление, сведение внутреннего к внешнему). Более того, в тот момент, когда явление покидает область видимого и материального, слово «красивый» уже не может быть применено к нему. Симпатичный пейзаж Леонардо, например. Такого не скажешь.
«Красивая музыка», «красивые стихи» — мера музыкально-поэтической безграмотности. Плохой общий язык.
Итак, хронология — ключ к пониманию. Два примера: закон и любовь. Каждый исследователь и каждый влюбленный движется назад от настоящего момента к источнику, к первому дню. Следователь идет по следу в обратном направлении. Нет акта изолированного, есть связность актов: первого и всех последующих. Настоящий момент есть сумма всех предшествующих моментов и источник всех будущих моментов. Кто не читал всего, что я написал, от «Вечернего альбома» (детство) до «Крысолова» (сегодня), тот не вправе судить.
Критик: следователь и любовник.
Я не доверяю так же-критикам: не совсем критикам и не совсем поэтам. Дело провалилось, оно провалилось, и, как бы ни хотелось остаться в этой сфере, оставаться дальше — значит быть чахлым, не учить, а ловить на собственной (неудачной) попытке. Если я не смог этого сделать, то никто не сможет этого сделать; если для меня нет вдохновения, то нет и вдохновения. (Если бы были, я был бы первым.) «Я знаю, как это делается»… Вы знаете, как это делается, но вы не знаете, как это получается. Что, в конце концов, означает, что вы не знаете, как это делается. Поэзия — это ремесло, секрет — в технике, успех зависит от большего или меньшего Fingerfertigkeit (ловкости). Отсюда вывод: таланта нет. (Если бы были, то я был бы первым!) Такого рода неудачники обычно превращаются в критиков-теоретиков поэтической техники, технических критиков, в лучшем случае дотошных. Но когда техника является целью сама по себе, в худшем случае она является самой собой.
Тот, кто не может быть пианистом (напряжение сухожилий), становится композитором; не в силах сделать меньшее, он делает большее. Восхитительное исключение из печального правила: не в силах сделать большее (быть творцом), человек становится меньшим («попутчиком»).
Это то же самое, как если бы кто-то, отчаявшийся найти золото Рейна, заявил бы, что в Рейне нет золота, и занялся бы алхимией.
