Читать онлайн «Нежный человек», Антон Бахарев – ЛитРес
© Бахарев А., 2020
© Сидякина А.А., предисловие, 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
Об Антоне Бахареве
Об Антоне Бахареве есть соблазн сказать: потомок Пушкина по тютчевской линии. Но, во-первых, эти слова уже отданы другому поэту. Во-вторых, с момента их написания прошла лавина времён, полная всего-всего. В-третьих, это попросту нескромно. Хотя, при чём тут скромность? И всё же стихи Бахарева являют собой тот случай, когда поэтическая реальность отменяет иерархические табу и историко-культурные закономерности. В них вопреки постмодернизму и разного рода обстоятельствам действительно живёт традиция классической русской поэзии.
Впрочем в его поэтической ДНК много разных нитей: и Есенин, и Рубцов, и Пастернак, и Решетов, и лагерная баллада. Звучат даже отдельные мотивы из Кальпиди: «Ходит смерть в запачканном халате, / Наводя везде привычный шмон» (А.Б.) «Смерть – приходящая уборщица в какой-то униформе темной» (В.
К.), хотя явной близости нет.
…Его герой мужественен и гармоничен. Он не оплакивает ни мир вокруг себя, ни себя в мире – при том что рассечённым своим зрением способен видеть и в землю, и в небеса, и в историческую мглу. Его мир парадоксально закончен и завершён. Потому и живуч, что насквозь обитаем. Формальные очертания, поверхности этого мира образованы пушкинской просодией, классической строфикой и точными рифмами. И это не игра, не подражательство и не пародия, всё всерьёз. Поэтическая миссия принимается согласно завещанному: глаголом жечь. Видеть и помнить. И до остервенения писать. С горькой иронией сознавая свою никчёмную беспомощность: «Меня б давно послали к чёрту, / Не будь для них я «сука, Пушкин!» Уже далеко не наше всё, но последняя точка, зависшая над словом. В опоре на неё поэт заново создает свет и тьму. Затем неизбежно стирает между ними границу.
…В стихах Антона Бахарева сложился свой устойчивый поэтический мир. У него есть географические очертания – это пермский север (Вишера, Губаха, Соликамск).
Его ландшафты топорщатся тайгой и стылыми реками, он населён лесными зверюгами и людьми, чей поселковый быт, чья укромная жизнь всё так же вписаны в перспективу исторической мглы, в пейзаж сиротства и заброшенности. Твердь земли забита живой пузырящейся памятью, купол небес – условными знаками высоты. Восемь лет назад я бы сказала, что онтологические оппозиции в мире Антона Бахарева образуют прочное сферическое единство, в котором силлабо-тонический логос русской поэтической речи противостоит хаосу и распаду. И вот теперь, вдруг, сказав это, я поняла, что же в нём изменилось.
А вот что: лирический герой закончил строительство и заселение своего мира. Он – остановился. В кинематографе есть популярный приём – расширенный стоп-кадр, когда остановленное мгновение наделяет режиссёра неограниченной властью: он может повернуть движение вспять, он может разорвать причину и следствие, что угодно – макрообраз времени образует внутри себя параллельное пространство.
Антон Бахарев останавливает мгновение, чтобы вытянуть из небытия и втащить в неизбежность происходящего то, без чего наш мир трагически неполон: незримое прошлое и неочевидное будущее.
Анна Сидякина, из рецензий на публикации
«Лето: ничего личного…»
Лето: ничего личного –
Лето перенасыщено
Шумными листьями, тыщами
Истин различных.
Осень: ничего лишнего –
Единоличная истина,
Осень почти божественна –
Но беспомощна.
Мысли зимы болезненны,
Меланхоличные истины
В теле очеловечены –
И беспочвенны.
А по весне бессмысленны
И обезличены истины,
Почва – очеловечена.
В мире ничего вечного.
Про велик
Помню, было мне семь лет,
Мама
Подарила велик мне,
«Каму»,
В масле весь и со звонком –
Что ты! –
Новый велик у меня, с катафотом!
И я стал среди больших –
Равным!
И мужские на локтях
Травмы –
Всем на зависть пацанам
Прочим…
Я на велике с утра и до ночи!
Говорил я: «нипеля»,
«Цепка»,
И трещала в колесе
Щепка,
Прямо в ванной мыл его,
Дома,
Мазал велик каждый день солидолом.
Что мне «Школьник» и «Урал»
(Рама!) –
Лучше в мире не найти
«Камы»!
На четвёртый свой этаж
Велик
На руках таскал я сам, еле-еле!
…Но однажды, среди дня
Прямо,
Кто-то взял – обворовал
«Каму».
Как хватило у него
Духу?
Все барашки открутил и сидуху.
Как я плакал-горевал,
Бедный…
С той поры прошло лет сто,
Верно.
Нету велика. Жена.
Скука.
До сих пор ведь не простил я ту суку.
«Уходя по гонобобель…»
Уходя по гонобобель
с небольшим, на час, лукошком –
заверни в клеёнку карту,
соль возьми, котёл и спички;
крепко-накрепко избу запри –
и каждое окошко
закрести, заговори –
как будто к чёрту на кулички
ты уходишь на полжизни;
кто расскажет, где придётся
шастать – ёрзая душою,
заражённой звёздным зудом,
по планете; с кем приспичит
коротать солёным пудом
нескончаемые зимы;
и когда идти – на вёслах,
на ходулях, под сурдинку,
по башкам, на вы, на помощь;
поперёк земной орбиты,
перепутав полдень, полночь;
по пещерам и сквозь грозы,
по пустыне и на льдине…
Уходя по гонобобель,
не забудь о карабине.
Гроза
Воздух вспух – и ринулся вон;
лес, разноголовьем косматым
шевеля, рванину ворон
в пламенные угли заката
сбросил; и наполнился ветер
шумом и сверканием листьев,
вперемешку; и в пересвисте
проводов рассыпался веер
искр; и над неистовым лесом,
где клубилась грозная сила,
вдруг свилась и книзу, отвесно,
треснула слепящая жила;
И… Прошло! Прошло стороной!
Лишь ошеломлённые избы
прошептали: «Боже ты мой…» –
и глядят с немой укоризной.
«…И там, где нет ноге моей…»
…И там, где нет ноге моей
земли почувствовать опору
пустого места, и то в гору
уводят россыпи камней,
а то в дремучие долины
по склонам катятся ручьи,
швыряя камни; где лучи
на перекрестьях троп звериных
сквозь кроны воткнуты во тьму
глазниц белеющих скелетов;
где растопить не может лето
в ущельях снег и потому
уходит снова стороною,
ничто не требуя взамен;
и остаётся вновь зиме
кружить над строгою страною
и кутать грозные хребты
в свои торжественные шубы,
рядить в парадные тулупы
кедровой свиты их ряды;
и где замешкавшихся птиц
зима безжалостно и честно
хватает на лету за сердце
и в тишине бросает вниз…
Там ни единого нет места
душе почувствовать земли
опору.
хребты чарующе отвесны
и упоительна тоска
долин безмолвных, и в печали
так сладко умереть в начале
простого птичьего броска.
Потому вдали«Там, где вижу отраженья…»
Там, где вижу отраженья
чаек – чайки видят рыбок;
рыбки чувствуют движенье
чаек; мир подводный зыбок;
мир небесный – постепенен,
облака растут и тают,
испаряет солнце тени;
рассыпают чайки стаи;
серебрятся рыбки в небе,
облаков хватают крошки.
Ошалевшей чайки трепет.
Синева и звон немножко.
«Нашёл я оброненный в августе ножик!..»
Нашёл я оброненный в августе ножик!
Где кучу порезанных шляпок и ножек
Оставил, корзину свою перебрав.
Там нету ещё ни грибов и ни трав,
Но все обозначились наши дорожки!
А в погребе тесно проросшей картошке,
Как в теле слежавшемся тесно душе.
(Но это – про душу – банально уже)
И скоро народы пойдут в огороды!
Мужчина вонзает лопату в породу,
Жена его роется в прошлой ботве,
А дети картошку бросают – по две.
Но бабка следит и ругает лентяев –
Мол, дедушка не был таким вот слюнтяем,
Мол, вот был хозяин – в дому, в гараже.
(Но это – про дедушку – грустно уже)
И будет огромное светлое лето!
Приклеит деревни река изолентой
К бескрайнему лесу, покосам, полям –
И жизнью наполнится наша земля.
Хоть полнится смертью… А в августе бабку
Мы следом за дедом схороним. И зябко
Так станет в осеннем дожде на душе.
(И это – про осень – понятно уже)
«Скучно тащится по Каме…»
Скучно тащится по Каме
Теплоходик с пермяками.
Ветер морщит гладь реки,
Замерзают пермяки.
А по берегу, по Каме,
Пьянь гуляет с кулаками –
И сжимает кулаки,
Дураками дураки.
То ли дамы с господами,
То ли бабы с мужиками,
Тоже ходят вдоль реки,
Поправляя парики.
Дети бегают по Каме
С разноцветными шарами.
Ветер морщит гладь реки,
Шарик рвётся из руки…
Если вечером над нами
Вдруг прокатится цунами –
То останутся на Каме
Только шарик с облаками.
«Посередине года – солнце…»
Посередине года – солнце.
А по краям – снега, снега…
Год – наподобие колодца
В душе. Белеют берега.
Позёмки стылые струятся
И пеленают сонный взгляд.
И остаётся потеряться –
Там, где июльские горят
Часы, минуты и секунды,
Где пепел улетает вверх
И укрывает снега груды –
И тает снег.
«Ни разу не слышал свирели. Свирели…»
Ни разу не слышал свирели. Свирели
Как будто бы в небе весеннем дрожали.
Свирели как будто бы разоружали,
А мы как по нотам – зверели. Зверели
В бессильной тоске по покою,
Зверели как следствие собственной смерти.Свирели срывались, сверлили как смерчи,
Я верил во что-то такое – такое,
Что тоже зверел, поднимаясь по нотам
К весеннему небу, как будто впервые.
Стараясь меж выдохами в перерыве
Вцепиться хотя бы в кого-то, в кого-то.
Нежный человек
Летняя прохлада,
Оттепель зимой…
Нам так мало надо:
Небо над землёй
И земля под небом;
Только и всего –
Не растаять летом,
Не застыть зимой.
Человеку есть чем
Пить и есть чем есть –
Чтобы было вечно
Тридцать шесть и шесть,
Но июль взорвётся,
Но сожмёт январь –
И под носом звёзды
Видит божья тварь.
Будто нету неба,
Будто бездна – тут,
Будто в ветках вербы
Космосы растут,
И вселенский холод
Мир сковал навек…
И лежит – расколот –
Нежный человек!
Иван-чай
Иван-чай стоит на Иване,
Упираясь корнями в плечи:
«Папка, папка, давай повыше!
Там же дяденька к нам пришёл!
Он сегодня натопит баню,
Станет ножкам твоим полегче,
И крапиву порубит на крыше –
Заживём мы с тобой хорошо!»
И Иван поднимает сына
Что есть силы: «Зови, сыночек!
Пусть тебя к моей Марье сносит,
Я-то вовсе уже старик…»
А кругом нарывает малина,
Земляника тайком кровоточит.
И неслышно о чём-то просит
Ослепительный детский крик.
«То ли снегирь взорвался…»
То ли снегирь взорвался,
То ли рябины плакали,
То ли пропойца плевался,
То ли избитыми лапами
Кот наследил – не ведаю.
Вижу деревья голые,
Тропку окровавленную,
Мальчик идёт в школу.
Читать онлайн «Нежный человек», Дмитрий Миронов – ЛитРес
Я работаю в газете «Деловой Петербург», мне очень нравится, три – четыре часа в день, для пьяницы это удобно, мучиться недолго.
Каждое утро я должен стоять у магазина «Буквоед» на площади Восстания, приезжает автомобиль «рено логан» с буквами на дверях «ДП», водитель отдает мне мешок с газетами, забирает остатки вчерашней доставки и уезжает. И я иду на маршрут.
Улицы Восстания, Жуковского, Басков переулок и Греческий проспект. Многоэтажные инсталляции из железа, бетона и фиолетовых зеркал. Меня ждут, мне рады, я говорю всем, здравствуйте.
Офисы, офисы, офисы, девочки и мальчики носятся по коридорам, компьютеры дымятся, принтеры жужжат, осень – пик деловой активности.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте!
– Деловой…
– Спасибо!
– До свидания.
– Всего вам наилучшего.
«Норвежский парк», «Яхтенный клуб», «Скандинавская школа», ИП Петр Гарин и сыновья.
Карта России утыкана красными флажками – сферы влияния, диаграммы, прайсы. Не успеваю выйти за дверь, мою газету уже листают.
Одиннадцать часов. С улицы Марата сворачиваю в Кузнечный переулок. Магазин-кафе, в углу пара круглых высоких столов, как раньше в пирожковых. Бутылочка портера, пью ее сидя на подоконнике, смотрю в окно на Лиговский проспект. Осталось пара адресов, еще полчаса и я свободен.
Потом надо «отзвониться» у меня начальник пожилая женщина Раиса Канительевна или Фестивальевна, забыл, видел ее только раз, когда подписывал договор.
– Маршрут четыре пять семнадцать…
– Все нормально?
– Ага.
Два раза в месяц приезжаю в контору за зарплатой, очередь всегда в одной и тоже последовательности, будто кто-то издевается. Я всегда за бабушкой в шерстяном берете, бабушка за алкашом в кожаном пиджаке, потом молодой даун слюна до пупа, всегда что-то рассказывает, хихикает, очередь слушает. Я делаю громче музыку в наушниках, я всегда в наушниках, когда в толпе.
Ненавижу слушать чужие разговоры, это невыносимо слушать чужие разговоры.
Одиннадцать тысяч в месяц. Идеально. Больше и не надо. Все равно работаю, что бы бухать, ладно, теперь я не закусываю мясом и пью другие напитки, но зато в двенадцать утра я свободен.
…Еду домой. Электричка медленно покидает город, проезжаем желтые дома Лиговки, Обводный канал, заводы, заборы, трубы из красного кирпича, за станцией Обухово поезд набирает скорость, за окном поля до самого горизонта, лес. Сорок минут и я дома.
Нашу улицу пересекает речка, почти ручей, огибает яблоневый сад и двухэтажный дом старый и деревянный, коммунальный, на четыре квартиры. Мост через речку пешеходный, машины здесь не ездят, за мостом обычная сельская улица домов на пять справа и слева, и, улица проваливается в поле, превращается в тропинку, петляющую до самого леса. К дому ведет дорожка, посыпанная желтым гравием, во дворе сортир, сарай и пустая собачья будка.
У меня есть друг, по имени Кира. Со второго этажа ей прекрасно видно, как я иду по тропинке, она выбегает меня встречать всегда босиком, и с включенным планшетом.
– Я счастлива.
– Привет.
– Я счастлива, слышишь?
– Слышу.
– Я помирилась с Вадиком.
«В Контактике» у нее статус: «я давно люблю одново чиловека только ни скажу каво», или «Любовь это когда ты ему нужна постоянно а не временно» или «Самое приятное когда счастья не ждешь, а оно раз и случается» и так далее. Семейное положение всегда замужем, фамилия каждый месяц разная.
Топот босых пяток по деревянным ступенькам, кричит уже сверху:
– Пойдешь в пятерочку?
– Вечером.
– Позвонишь?
– Ага…
Я живу на первом этаже, приехал сюда в январе. С Кирой познакомился в первый же день, я отдирал доски от оконных рам, все окна и двери настежь, что бы проветрить квартиру. Затопил печку, мне привезли дров целую машину, вывалили во дворе, надо было перетащить их в сарай. Вымел колобки пыли из-под кровати, шкафа, серванта, выволок пакеты с мусором на улицу…
– Здравствуйте!
Голос откуда-то сверху, темно на лестнице, бум-бум, сначала появились ноги в черных колготках, джинсовая мини, обувь отсутствовала, в овальных дырах на колготках отсвечивали голые ляжки.
– Здравствуйте, – говорю.
– Вы здесь жить будете?
– Посмотрим…
В девяносто пятом умерла бабушка, сразу после похорон мы с матерью заколотили досками окна и дверь, и я на двадцать лет забыл сюда дорогу. За это время умерли все старухи на первом и втором этажах, огороды заросли дикой малиной, но не только умирали в этом доме, вот родилась Кира.
Кире девятнадцать, круглое, красивое лицо, большой живот вываливающийся из штанов, лягушачья жопа и плечи как у штангиста. Я никогда не видел рядом с ней подружек или друга, друга, которому посвящены все эти замечательные статусы, но она часто пропадала где-то два-три дня, а то и неделю. Приходил один раз какой-то узбек, спросил то ли Киру, то ли Иру, вертлявый цыган пару раз здоровался со мной на лестнице.
Мы часто с ней гуляли от «Пятерочки» и до водопадов с мешком джин-тоников, как старые приятели. Если кто-то звонил ей, она отвечала – я с другом. В толпе она бы меня не заметила, просто так сложилось – живем в одном доме, далеко ходить не надо.
Я тогда еще работал в городе на Парнасе, приличная зарплата и должность. Одна беда – ездить далеко, и в мае месяце я уволился.
Лето было жаркое и душное, думал, кончится июльский зной и надо будет что-нибудь искать, пару месяцев можно было отдохнуть…
Это был, пожалуй, самый жаркий день, Кира сидела во дворе на скамеечке, красила ногти на ногах, я сначала решил, что она голая. Я еще не видел ее голой.
– Ты куда? Я с тобой.
Не, показалось, это платье такое, все нормально. Мое пиво только в ларьке у станции, пошагали окольной дорогой, мне всегда стремно с ней идти по проспекту. Тихая деревенская улица вдоль болота, камыши с человеческий рост, заросли осоки. В луже на дороге бесновались только что вылупившиеся из икры головастики. Они медленно варились, солнце палило прямой наводкой, к вечеру от лужи останется одна грязь в трещинах. Кира бросилась ладошками вычерпывать мечущихся головастов, переливать их в болотную воду, я слышал, как квакали лягушки в камышах, они говорили ей спасибо.
У Киры руки, щеки, шея черные от грязи, я сказал:
– Пошли к речке.
На берегу на вытоптанной полянке бухали несколько мужиков, дым из мангала, запах жаренного мяса. Мужики обернулись:
– О, привет! Иди сюда!
Мельком разглядел одного – по пояс голый, весь в наколках, даже на лбу какие-то буквы. Кира махнула мне рукой:
– Догоню!
И я пошел дальше один. Где-то за речкой смеялись собаки, гавкали люди, сигналили машины, громкоговоритель на станции просил седьмого пройти на второй путь, свистнула, отчаливая от платформы электричка…
Купил у станции пива себе и «Манхеттен». Во дворе ее мама развешивала на веревке постельное белье, я поздоровался, сел на скамейку. Что-то спросила, я ответил, поговорили. Я вынес из дома кружку, налил ей.
Киры не было полчаса, шаги за углом, она. Села рядом, от ее лица пахнуло немытыми хуями.
– Наливай себе.
Она встала, наклонила бутыль, руки дрожали, и тут я увидел, как по ее ноге чуть выше колена, ползет вниз белая мутная капля.
Она прихлопнула ее ладошкой, растерла.
Член мой мгновенно распух, я сунул руку в карман поправить его, несколько минут, как в тумане. Наконец, матушка собрала тазы, ушла домой, мы ко мне. Дико хрустнула кровать, почему какому-то чудовищу с иероглифом на лбу можно, а мне нет. Она не сопротивлялась, отдалась без крика. Между ног у нее так сыро, все пальцы провалились в щель, сколько ей наспускали за эти полчаса, там мне делать нечего. Я вставил ей в задницу… Хоть бы у нее был СПИД, логический финал никчемной жизни. Я всегда думаю о какой-нибудь хуйне, когда с новой дыркой, что б быстро не кончить. Ты гавно – я гавно будущего нет, ты дрянь – я дрянь будущего нет, как много лет между нами, ее мать младше меня на два года, надо посчитать…
Я стиснул десны что бы не застонать, залил ей спину семенной жидкостью. Она уползла к стене, выдохнула волосы, ущипнула меня за руку, будто проверяя, не снится ли ей это. Потом, мы просто лежали, смотрели в окно…
Я могу бесконечно долго смотреть в окно, тишина такая же, как двадцать лет назад или тридцать.
Все тот же самолет громыхнул в небе, зацепившись за облака, один и тот же поезд шумит Москва – Ленинград, слышно, как падают на землю яблоки.
Глаза устают смотреть далеко, я переключаюсь на предметы в комнате. Под телевизором тумбочка внутри книги: «Лунный камень», «Записки Пиквикского клуба», «Сержант милиции». На нижней полке квадратная коробка из-под зефира там старые открытки и письма. Над телевизором отрывной календарь, такие раньше висели в каждом доме, я нашел его в этой самой тумбочке и повесил на гвоздик под выключатель. Тридцатое августа, тысяча девятьсот семьдесят какой-то год, почему бабушка остановилась на этих цифрах? Никто теперь не узнает, может двери красили или обои меняли, сняли и повесить обратно забыли.
Под датой микроскопическая картинка. Дорога, хлебное поле, жирная точка на горизонте изображает комбайн. Колосья кланяются под слабым ветром, листья летят с берез. Солдат в парадной форме сидит на чемодане, фуражка на затылке. Солдат счастлив, как может быть счастлив только дембель, то есть абсолютно свободный человек.
Он смотрит на приближающийся по дороге грузовик, за грузовиком облако пыли. Солдат знает, что машина обязательно остановится, может, его уже разглядели из кабины и узнали…
Падают кляксы с моей воображаемой чернильной ручки и, с инертностью рассыпавшихся из градусника ртутных шариков, собираются в фигурки людишки. Вот бабуся с авоськой, алкаш на костылях и маленький человек лет одиннадцати. Я назову его Александром, почему бы и нет, мне нравится свое имя.
И вижу я заснеженный город, бледно-фиолетовое утро, дым из труб завода «Вулкан», взрослые второго января уже шли на работу. Дома никого. Тишина, по радио булькает синтезатор, в перерывах между мелодиями слышно, как скрипит паркет у соседей…
Александр достал из холодильника миски с новогодними салатами. Тщательно проверил «оливье» нет ли в салате осколков елочной игрушки, в новогоднюю ночь разбили стеклянную шишку, соседка закусила салатом и заорала, изо рта полилась кровь. Александр очень боялся битого стекла.
Иногда оно завораживало, как однажды осенью они с другом Мишкой познакомились с пацанами с Рыбацкой улицы, гуляли у них во дворе, когда возвращались, видели аварию. Катастрофа произошла минуту назад, может больше, уже успел собраться народ. Кого-то сбили насмерть, судя по крикам. Грузовик снес и светофор, водитель сидел на паребрике, он был пьян. Друг Мишка нырнул в толпу – айда позырим! Но Александр смотрел на разбитую голову светофора, выкорчеванный мощным ударом, он лежал на асфальте. Зеленое стекло рассыпалось, и он увидел внутри всего лишь обыкновенную лампочку, а стекло было просто выкрашено зеленой краской. Как все просто, а он думал, что это сложнейший механизм. Шофер курил «Беломор», это был старый дед в галифе, и ватнике…
Александр вымыл за собой тарелку, делать больше нефиг, оделся и вышел на улицу. Он единственный в классе кто еще не смотрел «Каскадеров», голубой билет за двадцать копеек на четырнадцать тридцать…
В садике на углу Большого проспекта и Лахтинской незнакомый мальчишка лепил снежную крепость.
Вместо пальто, как у Александра и его друзей, болоньевая куртка и вязаная шапочка с помпоном, а не шапка-ушанка. Снежную крепость строить очень легко, если снег мокрый и липкий, накатал шаров и складывай себе.
С проспекта на тропинку между сугробами свернули гопники человек пять, вязанные «петухи», длинные шарфы до колен, керзачи. Александр их знал, это «хунта», так они себя называли, восьмой «Б» из их школы – Мики, Шпагат, Варшавский.
Александр спрятался за дерево, гопники шли мимо крепости, первый щелкнул пацана в нос, другой ударил ногой в живот, третий сорвал шапочку и закинул ее на дерево. И пошли дальше, не прерывая разговора, будто мусор с тропинки пнули, их гогот эхом в подворотне. Ушли.
– Эй, не поможешь достать?
Мальчишка улыбался, из носа текла кровь, он вытирал ее снегом, на животе белый отпечаток от керзача.
– Мне никак, руки замерзли.
Александр залез на дерево, стряхнул шапку с ветки, спрыгнул на землю.
– Спасибо. Ты с какой школы?
– Пятьдесят шестой.
– Я с пятьдесят первой. Какой класс?
– Пятый…
– Я тоже. Как зовут тебя?
– Саша.
– Я Женя.
Этого парня всегда будут бить, подумал Александр, вот хули он улыбается, волосы длинные глаз не видно, разрешают же некоторым, и этот браслетик под рукавом из каких-то разноцветных пластмассовых камешков.
– Я вообще-то в кино…
– Я тоже!
И Женька достал мокрую желтую бумажку. Рубль.
– У вас классная кто?
– Англичанка.
– У нас историчка. Хорошая тетка, старенькая уже. А еще прикинь училка пения каждый урок закрывает дверь на ключ и ставит нам пластинки слушать «абба-бониэм»…
Женька подробно описал учительницу – молодая, пьяница, блестящие сапоги-чулки на высокой подошве, пластинки такие голубые, на одной стороне нормальные ансамбли, на другой «Ялла» или «Гунеш»
В буфете они купили лимонад и бисквитные пирожные, Женька достал вкладыши, вывалил пачку на стол, Александр закашлялся. Не может быть у одного человека такого богатства.
Микки Маус, Дональд, еще какие-то волшебные животные, запах жевательной резинки…
– У меня отец в «Астории» работает, на, возьми парочку.
– Меняю на гильзы.
Это единственное, что было в карманах Александра. Женька засмеялся:
– Не надо, зачем? На вот еще, возьми.
Гильзы от патронов были у всех, пистолетные, ружейные, разные. Валялись везде, всего-то тридцать лет после войны.
…Когда вышли из кинотеатра, стемнело, к вечеру улицы оживали, катили троллейбусы по проспекту, набитые народом. Очереди везде в каждом магазине, желтый снег от витрин, пирожковая в подвале около «Ремонта часов», они присели на корточки, заглянули в окна.
Бабуля в марлевом колпаке наливала горячий кофе в граненые стаканы, заворачивала в бумажную ленту пирожки. Меховые шапки на затылках, каракулевые воротники, мужики пьют портвейн из граненых стаканов. Дверь не закрывается – народ туда-сюда смех, пар, звон посуды, двупалая вилка мечет пирожки из кастрюли в бумагу, пирожок с мясом – 10 коп.
, беляш 22, пирожок с морковью – 7 копеек. Давно остыли пирожки с морковкой, никто не берет, лежат себе горкой на подносе. Кушать хочется…
Женьку встречала мама как раз в том самом сквере на развалинах снежной крепости. Красивая женщина похожая на «кавказскую пленницу»
– Кто этот мальчик?
– Из пятьдесят шестой школы…
Женька не попрощался, слышно было, как он что-то объясняет, Александр пару домов шел за ними, пока не свернул во двор, к себе на Гатчинскую.
Потом они виделись один раз в очереди за апельсинами в «Диете» перед восьмым марта. Женька улыбнулся, пожал плечами, он был с родителями и большой хозяйственной сумкой. Из сумки торчали макароны, зеленый лук, «городской» батон…
В мае месяце на последнем уроке классная руководительница, стуча перстнями по столу и чеканя каждое слово, предупреждала:
– Каждого! Внимание, класс! Что бы. Все. На лето. Уехали из города. К бабушкам. Дедушкам. Пионерские лагеря. Куда хотите. Что бы. Никого в городе не было! Все слышали?
Александр сидел за первой партой, буфера Нины Васильевны колыхались у него над темечком.
– У иностранцев ничего не клянчить! – Нина Васильевна даже гавкнула на букве «я» и бум-с перстнем об парту – точка, то есть восклицательный знак, конечно же.
Олимпиада…
Александр вернулся в конце июля, в лагере остались нищеброды из многодетных семей и дети пьяниц. Александр видел, как они плакали, когда колонна автобусов выезжала через распахнутые ворота. За два-то месяца все остопиздело и черника и теплый песок берега Вуоксы и жареный на костре хлеб. Прощайте! Увидимся!
Никого еще в городе не было, все друзья на дачах у бабушек. Гулял один, вечером мать разогревала ему ужин, и говорила:
– Завтра не забудь в магазин, деньги на холодильнике.
Ночь. Александр борется со сном, суббота, храпят за стенкой родители, форточка открыта, где-то далеко проехала машина, чьи-то шаги эхом во дворе колодце. Кончилась программа «Юность», еще пятнадцать минут новостей…
– Добрый вечер, уважаемые радиослушатели. Ленинградское радио продолжает свои передачи, в эфире «Ваш магнитофон»
Звучит божественная ария номер пять из «Бразильской бахианы»
– Сегодня вашему вниманию мы предлагаем записи английского вокально-инструментального ансамбля «Смоуки»…
– …Стоп.
Запись окончена. Проверьте имена исполнителей и названия песен. Я живу по соседству с Алисой, иголки и булавки, ты нужна мне в полночь…
Опять заснул. Чуть не плачет, со злостью выдернул шнур из розетки, радио заткнулось.
Утром никого дома, мелочь и записка: «картошка – 3кг, лук – 1кг, батон»
В овощном прохладно, тянет землей из дыры в подвал, оттуда конвейерная лента, мужик в синем халате качает рычаг, грохот картошки на весы.
– Три кило! – орет мужик, – дальше!
На мраморном прилавке тыква, зеленый лук, пачки соли.
– Сорок копеек, второй отдел, – поет кассирша и стучит по клавишам, – дальше!
В винном отделе толкотня, быстрое, четкое обслуживание, люди не задерживаются. Звенят бутылки в деревянных ящиках, тетка сдувает стружки, принимает чеки.
– «Изабелла» две. Дальше. Не спим, бабуля!
Настоящая очередь на улице, даже не очередь, столпотворение рядом магазин «Мелодия», дают Джо Дассена.
– Эй, привет!
Женька… Заросший глаз не видно, волосы до плеч.
У него тоже авоська, он за яблоками, но уже передумал.
– А, плевать, скажу, нет.
Друзья зашли домой к Александру, оставили картошку на кухне, Женька попил воды из-под крана, снова вышли на Большой проспект.
Просто пошли куда глаза глядят, Женька был все лето на Украине у бабушки под Харьковом, чуть не утонул в какой-то луже, когда возвращались в Ленинград, пьяный папа подрался с солдатами в поезде.
– Еле разняли…
Зашли в «Олимпиец», спрятаться хоть на несколько минут от палящего солнца зависшего над проспектом. Поглазели на лыжи, баскетбольные мячи в корзинах, Александр померил коньки, прогулялся в них, опираясь на вратарскую клюшку. Почему-то во всех спортивных магазинах в большом избытке были вратарские клюшки.
– Не жмут? – спросила продавщица.
– В самый раз.
Женька смеялся, как девчонка. Минут на пять засахарились у витрины с сувенирами. Записная книжка в «золотом» переплете, брелоки с олимпийским мишкой. Продавца не было, вероятно здесь ничего не покупали, все очень дорого.
– Пошли в канцелярский.
– Айда.
Самый волшебный магазин, здесь всегда многолюдно. Ручки, чернила, мелки, транспортиры, линейки, фломастеры «Союз», контурные карты, альбомы, обшитые черным бархатом готовальни, бумага. Много самой разной бумаги – копирка, калька, рыжая клетчатая миллиметровка, ватман в рулонах. Душно, магазин маленький. Женька и Александр загибая пальцы подсчитали, что и сколько им нужно, покупать надо как можно скорее, через несколько дней сюда будет вообще не войти.
Дворами пошли обратно, пересекли улицу Ленина, «сталинская» высотка, Женькины окна на последнем этаже. Большой двор с фонтаном, гопники играли в «слона-и-мильтона». Хунта – волосатые, как «бременские музыканты», джинсы-клеш, широкие ремни, на пряжках портреты «АВВА», «Чингис Хан»
Они обогнули на всякий случай опасный квартал, вышли по проспекту Щорса к «лысой горе», Александр надеялся встретить здесь кого-нибудь, но на горе было пусто, зато под горой…
Два пивных ларька, напротив магазина «Океан», оживление, перезвон пивных кружек и Гриша.
Гриша алкаш на костылях в пальто и огромных ботинках, при ходьбе он задирал одно колено, будто вечно переступал через кучу говна.
– Да я двадцать пять лет в братской могиле пролежал! Все зубы сгрыз! У меня на спине противотанковый снаряд разорвался! Эй, хуенэ из балета Гаянэ! Мая очередь!
Насосавшись пива пошел домой, очень медленно, Женька и Александр выбегали из подворотни, как бы на встречу.
Гриша махал костылями, рычал диким матом, блевал не нагибаясь, прямо себе на грудь. Друзья хохотали, исчезали в подворотне, выскакивали из следующей. На Чкаловском Гриша упал, костыли в небо, будто зенитки, самому не встать.
– Поднимите меня! Ебаный в рот!
Приехала милиция, еще какая-то старуха прибежала, началась ругань…
Они поднялись на грохочущем лифте на последний этаж, две квартиры на лестничной площадке, скользкий мозаичный пол, широкий подоконник.
– Красиво, правда?
Солнце переспелый цитрус раскидало по крышам оранжевые корки. Шпиль Петропавловской крепости отсвечивал до боли в глазах…
– Ладно, пойду.
– Заходи завтра.
– Посмотрим.
Следующий день они тоже были вместе. На первом этаже во дворе дома Александра, в зассаном тупике с окном прямо на круглые помойные баки, жил сумасшедший Кирилл. Александр слышал, как его забирали, он орал, выбил стекло в единственном окне. Сумасшедший любил путешествовать, зимой и летом в сандалиях на босу ногу и длинном до колен пиджаке. Старухи рассказывали, когда его в последний раз сняли с поезда, где-то под Москвой, он Кирюшей Андроповым назвался.
Александр выдернул фанеру, которую дворник вставил вместо стекла, и друзья залезли в жилище несчастного. Весь пол в комнате был усеян детскими игрушками, головы кукол насажены на горлышки пустых бутылок. Здесь было очень много банок и бутылок из-под иностранно пива, в глазах рябило от этикеток, там были львы и лошади, целые произведения – картинки, как в книгах о приключениях. Сумасшедший набирал эти сокровища на помойке у посольства на улице Бармалеева, его почему-то не гонял милиционер, который сидел в стеклянной будке.
Кухни не было, умывальник тут же и крохотный унитазик в углу, на вбитом в стену гвозде висел тот самый пиджак. Александр пошарил в карманах, нашел три копейки. Подобрали несколько самых красивых бутылок, солдатиков индейцев, Женька нарыл импортную модельку «Альфа Ромео» с открывающимися дверями и журнал «Нэншнл джиографик». Разглядывали голые жопы папуасов, поделили журнал пополам. Александр урвал себе с рекламой «Мальборо» – усталый ковбой на лошади, джинсы, сапоги, лассо, красная пачка сигарет в кармане рубашки.
– Отдай мне, я нашел.
– Пососи, помолодеешь.
Женька заплакал, Александр удивился.
– Ты чего? Да бери, ладно…
Они расстались на углу Щорса и Лахтинской.
– Заходи завтра.
– Посмотрим.
– Приходи, пожалуйста.
– Хорошо-хорошо.
Но вечером к Александру пришел дружбан Мишка, про Женьку он сразу забыл.
Последние дни лета они носились по улицам, играя в войнушку, смотрели «капитана Врунгеля» у Мишки дома, Мишка показывал новые изобретения.
Подводные лодки, космические корабли, палубы, каюты, пушки, лазерные пулеметы, все четко красной и зеленой авторучкой на альбомных листах.
Мишка вообще много знал, например, что Терешкова обосралась когда приземлилась, что Райкин еврей, Демис Русос кастрат, да много чего.
Утром первого сентября Александр вышел из дома в восемь пятнадцать, вокруг цветы, пионерские галстуки, все счастливы. Впереди пара – мама и дочка. Улица кончилась, перекресток, красный свет. Всем стоять, пропустить автотранспорт, они замерли, пропуская трамваи и грузовики.
Сначала он узнал маму, мама узнала Александра, что-то сказала дочке, девочка обернулась, это был Женька. Волосы собраны на бок, заколоты железной божьей коровкой, школьное платье, белый передник, голые коленки, белые носки, туфли.
– Ха-ха, – сказал Александр, – ха-ха. Блядь…
Трамвай фыркнул бенгальским огнем, поворачивая на проспект Чкалова. Зажегся зеленый, дороги их разошлись пятьдесят первая школа налево, пятьдесят шестая прямо.
Женька еще раз оглянулась, ее взгляд – извини, так получилось. И Александр сразу вспомнил: браслетики и слезы из-за какой-то хуйни, и дурацкий смех и это «проводи меня». Тогда зимой он принял ее за мальчишку, а она не стала возражать, может, разосралась со всеми сразу подружками, может быть…
Он очень плохо соображал в этот день первого сентября, на уроках смотрел только в окно, где в пяти минутах ходьбы, стоит точно такой же казенный дом, и слышал грохот трамваев прямо под окнами ее класса.
После последнего урока он побежал туда, увидел ее за школой, там гуляла группа продленного дня. Мальчишек не было, девочки скакали по квадратикам, нарисованным розовым мелом на асфальте. Женька была с ними, но не прыгала, сидела на скамейке. Он спрятался за тополем, разглядывал ее, будто видел в первый раз, но он и видел ее впервые.
Побежал домой. Родителей еще не было, записка на столе, кастрюля и сковородка в холодильнике…
Александр вспомнил кровь на снегу, гопников, как летом она сидела на подоконнике и смотрела на него, обижалась до слез из-за какой-нибудь ерунды.
Заплакал и он. Это было совсем другое, он совсем не понимал, что с ним происходит, просто очень хочется плакать, и все.
И он спрятался. После школы не выходил на улицу, в выходные сидел дома, если шел гулять, то в другую сторону от ее дома…
Через два месяца острая боль прошла, он отпросился с физкультуры, побежал к пятьдесят первой школе. Нашел ее класс по расписанию уроков, дождался звонка на перемену. Знать бы еще фамилию. Распахнулись двери кабинетов, стало шумно, тесно, ее нигде не было…
Утро седьмого ноября, на кухне чад, стук ножей, женщины в нарядных кримпленовых платьях, воздушные шарики под ногами, телевизоры на всю катушку – ура! товарищи! ура!
Улицы пустынны, праздник грохочет в центре, Александр весь день гулял из кинотеатра в кинотеатр. Обедал на кухне на подоконнике, в комнате много народу – пришли гости. И снова на улицу. Когда стемнело, добрался до улицы Ленина, свернул во двор с фонтаном. Поднимался пешком, несколько раз возвращался, прыгал вниз через две ступеньки.
Шел обратно.
Дверь была опечатана, белая полоска бумаги и жирная печать – герб Советского Союза. Громыхнул лифт внизу, вздрогнули канаты, кабина поехала вверх, остановилась, вышла старушка, стряхивая зонтик. Александр поздоровался.
– Здравствуйте!
– Напугал идол! Ты к кому?
– Сюда…
– Они уехали.
– Далеко?
– К себе, – пожала плечами старушка.
Уехали. Печать с гербом. Он все понял, тогда многие уезжали «к себе», это действительно очень далеко и навсегда, как на другую планету, оттуда не возвращаются.
Шел дождь. Шел домой Александр прямо по середине улицы, ни машин, ни трамваев, город парализован праздником. Окна превратились в оранжевые кляксы, в этих электрических колодцах пили, ели, смеялись и танцевали, а он один, шел и плакал. А может и не плакал, это дождь склеивал ресницы и тек по щекам.
Он увидел своих родителей через витринное стекло в одном из «близняшек» на Большом проспекте, кафе между Гатчинской и Лахтинской. Им хорошо, друзья отца с работы усатые мужики, графин с коньяком, отец наливает, все курят, свободных мест нет.
Мимо него в сторону Васильевского острова люди шли на салют компаниями большими и маленькими, кого-то волокли, подхватив подмышки. Милиционеры на перекрестках поднимали упавших, подталкивали, направляли…
Дома смрад от пустых бутылок и грязной посуды, стол не убран, пластинки на полу…
– Хорошо, – сказал Александр, – осталось три класса, каких-то три паршивых года.
И в мореходку, в первом же порту на том берегу Атлантики, он тихо уйдет. Будет искать ее, пока не умрет в картонной коробке от голода и холода у подножия какого-нибудь небоскреба. А мимо будут ходить туда-сюда «простые американцы, которых ждет новый виток инфляции и скачок безработицы, повышение цен на лекарства и товары первой необходимости»…
А может не ждать? Есть же автобус 128-й с Петроградской в Гавань. Бюст пограничника в стеклянном кубе, турникет, корабль и голубая акватория мирового океана. А вдруг, а может быть. Ведь сколько раз он проходил незамеченным мимо билетеров в «Молнии»…
Фантик ее от жевачки «Ригли» – Бруклинский мост несколькими пронзительными штрихами…
Громыхнуло, черное небо стало розовым и сразу желтым – салют начался, с праздником дорогие товарищи! Ура!
Память заедает, дергается будто кадры на пленке испорченного кинопроектора…
– Пойдем на улицу, хочу курить, твой «Манхеттен» заебал.
Я ненавижу его.
Неохотно возвращаюсь в реалность, мы с Кирой на кровати едва касаясь лбами, она рисует пальцем у меня на губах сердечко.
Я ищу деньги, их все меньше и меньше, надо искать работу, надо завязывать хотя бы с водкой. Телефон ее внезапно, она убегает говорить на улицу. Пропадает на неделю.
Между нами ничего не было, то есть я хотел сказать отношений, любовь там, или как эта хуйня называется. Часто видел ее с какими-то упырями у «Пятерочки», по их лицам всегда заметно – денег нет. И не будет никогда. Стоят, ждут чего-то. Мне было совершенно безразлично с кем она, кто все эти черти.
Мягкость против Силы | Как сбалансировать оба
Мягкость против Силы | Как сбалансировать и то, и другое
22 февраля 2018 г.
«Нет ничего более сильного, чем мягкость; нет ничего более нежного, чем настоящая сила». — Saint Francis de Sales
Это может показаться странным, но мягкость и сила могут сосуществовать. На самом деле, именно обе эти характеристики рождают великого спортсмена.
В нашем обществе бытует мнение, что мягкость — это слабость, а сила — это то, что поможет вам добиться успеха. У нас также искаженное представление о том, что на самом деле означает сила. Часто мы связываем силу с физическими способностями или даже насилием и агрессией. На самом деле сила проявляется во многих формах. И мягкость — одна из них.
Давайте подробнее рассмотрим, что на самом деле означают мягкость и сила и как вы можете использовать их, чтобы получить преимущество как на ринге, так и за его пределами.
Мягкость против силы
Мягкость — это проявление доброты и нежности. Он создает мир, спокойствие и удовлетворенность. Сила — это способность эффективно делать то, что требует физических или умственных усилий.
Как они соотносятся друг с другом? Хотите верьте, хотите нет, но чтобы быть нежным, нужно много сил. Человек с вспыльчивым характером, который прибегает к гневу и агрессии, вовсе не силен. Тот, кто быстро замечает недостатки в других и малодушен ко всему, что отличается от их «нормального», не является примером силы.
Мягкий человек — это тот, кто спокоен и рассудителен в состоянии гнева. Мягкий человек осознает потребности других и открыт для нового опыта и идей. Это истинная сила.
Balanceing the Two
Хотя иногда сила может быть синонимом мягкости, у нее есть и другие качества. Мягкость чувствительна по своей природе, а сила развивает стойкость, уверенность, лидерство и напористость.
Сила и нежность наиболее эффективны, когда используются вместе, чтобы уравновесить друг друга.
Жесткий характер без мягкого прикосновения может привести к тому, что человек станет самоуверенным и упустит возможности учиться и расти. Этому типу людей также может не хватать эмпатии и способности видеть точку зрения других.
С другой стороны, чрезмерно чувствительный человек может плохо воспринимать критику, которая может повлиять на его самооценку и помешать личностному росту. Эти люди часто не могут постоять за себя, и ими легко пользуются другие.
Сила или мягкость: что нужно на ринге?
Со стороны бокс может показаться спортом, требующим безжалостной силы и безжалостной настойчивости, но на более глубоком уровне он также требует большой мягкости.
Вы должны быть достаточно сильными, чтобы не воспринимать критику тренера полностью, но достаточно мягкими, чтобы работать над своими слабостями. Вы должны быть сильным, чтобы быть лидером, и в то же время мягким, чтобы знать, когда следовать. Требуется физическая и умственная сила, чтобы подтолкнуть себя к интенсивным тренировкам, и мягкий характер, чтобы дать вашему телу заботу и отдых, в которых оно нуждается.
Как и большинство вещей в боксе, эти навыки не ограничиваются рингом. Характеристики мягкости и силы вместе могут быть применены ко всем аспектам вашей жизни. Это баланс, который необходим для успеха во всех областях. Вы должны быть достаточно сильными, чтобы противостоять жизненным невзгодам, и достаточно мягкими, чтобы находить покой, удовлетворение и благодарность даже в невзгодах.
Два невероятно простых способа развить силу через мягкость
Баланс между силой и мягкостью — это, безусловно, тонкая грань, по которой нужно идти. Это требует сознательных усилий и последовательной практики.
Вот два простых способа развить силу через мягкость:
1. Прикоснитесь к своим эмоциям
Быть эмоциональным часто считается слабым или иррациональным, в то время как отталкивание эмоций и улыбка сквозь боль воспринимаются с гордостью. Важно помнить, что у каждого есть предел, и когда вы слишком долго подавляете свои эмоции, они обязательно вырвутся наружу.
Настоящая сила — это когда вы понимаете свои эмоции и умеете использовать их в своих интересах. Это когда вы позволяете себе чувствовать, не позволяя этим чувствам одолеть вас. В мире психологии это понятие известно как эмоциональный интеллект, то есть способность человека понимать и контролировать свои эмоции.
В боксе нужно очень хорошо осознавать свои эмоции. Ваше психическое состояние может сильно повлиять на то, чего вы достигнете на ринге. Когда вы соприкасаетесь со своими чувствами, вы можете использовать это, чтобы управлять своей производительностью, будь то во время тренировки или матча.
Итак, как вы входите в контакт со своими эмоциями? Просто будьте более внимательны.
Будьте внимательны к тому, как вы себя чувствуете в каждый данный момент. Чувствуете ли вы злость, грусть, радость, возбуждение, напряжение или тревогу, позвольте этим чувствам просто быть. Обратите внимание на то, что движет этими чувствами. Тогда позвольте им пройти.
Понимание своих эмоций не означает, что вы должны позволить им взять верх, это скорее означает, что вы должны принять их как истину и позволить им уйти, чтобы сосредоточиться на том, что нужно сделать. Это воплощение силы через мягкость.
2. Будьте добры к себе
Другой важной частью мягкости является то, как вы относитесь к себе. У нас есть представление, что кровь, пот и слезы приравниваются к успеху. Что, чтобы быть лучшими, мы должны выйти за пределы своих возможностей. Конечно, успех не приходит легко, и он не приходит без дискомфорта. Однако в уравнении есть нечто большее.
То, как вы относитесь к себе на пути к лучшему, играет огромную роль в вашем успехе как спортсмена, профессионала, родителя или в любом другом аспекте вашей жизни.
Во время вашего путешествия вы будете совершать ошибки, сталкиваться с неудачами и подвергаться критике.
Если вы постоянно корите себя внутри, вы никогда не обретете уверенность, самоуважение или устойчивость, необходимые для достижения ваших целей. Вместо этого, если вы сможете отмахнуться от этого и проявить сострадание к себе, вы, скорее всего, увидите результаты.
Это может быть так же просто, как изменить то, как вы разговариваете с собой. Вместо того, чтобы говорить что-то негативное, например: «Я никогда не должен был этого делать», скажите что-то более позитивное, например: «В следующий раз я сделаю это по-другому». Вместо того, чтобы говорить: «Я такой глупый, что не могу этого сделать», скажите что-то вроде: «Это трудно для меня, но с практикой и настойчивостью я знаю, что смогу добиться этого».
Сострадание к себе является характеристикой мягкого человека, но в конечном итоге оно делает вас более сильным и уверенным в себе человеком.
Итак, дамы, никогда не думайте, что ваша нежная натура сдерживает вас.
На самом деле, это делает вас сильным и способным. И мужчины, не бойтесь принять вашу нежность. Хотя поначалу это может показаться немного странным, знайте, что это порождает силу и уверенность.
Бокс — это вид спорта, который, хотя и выглядит жестко снаружи, требует тонкого баланса силы и мягкости. Отправляйтесь в Gloveworx и найдите свой баланс.
Как быть сильным, оставаясь при этом нежным — Raft Cares
Команда RAFT, 24 июня 2019 г.
«Нет ничего более сильного, чем мягкость, и нет ничего более нежного, чем истинная сила». Святой Франциск де Салес
Когда мы думаем о мягком человеке, мы представляем себе кого-то доброго, любезного и без грубости.
Мягкий человек не делает резких движений и заявлений. Он или она вежливы, вежливы и успокаивают окружающих. Не нужно торопиться, быть резким или действовать с насилием. Мягкий человек излучает спокойную уверенность. Это уверенность, основанная на том, что вы в порядке с миром и с тем, что происходит на вашем пути.
Оно происходит от спокойного, тихого ума. Способность справляться с этими вещами указывает на внутреннюю силу, которую часто упускают из виду. Эта мягкая уверенность также свидетельствует о твердом понимании того, что правильно, а что нет.
Мы бережно относимся к нашим детям — мы воспитываем, обучаем и идем вместе с ними с состраданием и сочувствием, если они царапают колено. Тем не менее, эта мягкость выстоит перед лицом любого, кто попытается причинить вред нашим детям. У нас есть уверенность, что стоять за их — это правильно, и что мы должны делать. Оно рождается из любви, но также и из убеждения, что защита детей стоит затраченных усилий.
Модель «Мягкая сила»
Святой Франциск де Салес сказал: « Нет ничего более сильного, чем мягкость, и нет ничего более нежного, чем истинная сила. » В течение многих лет он ходил по сельской местности, пытаясь вернуть людей в церковь. Эти же люди хлопали дверями перед его носом и бросали камни в его тело.
Тем не менее, его убежденность заставляла его постоянно протягивать руку помощи. В конце концов, он пошел к детям. Именно его доброта и мягкость с детьми покорили родителей и открыли двери для общения. Но это также была его настойчивость в следовании своим убеждениям. Где бы мы ни стояли на вере, мы, вероятно, все согласны с тем, что этот тихий человек, заботившийся о детях, был сильным и преданным своему делу человеком.
Установление границ
Мягкость может стать нашей величайшей силой, когда мы осознаем свои границы и готовы их отстаивать.
Где мы должны установить границы? Границы существуют во всех сферах жизни. Рассмотрим следующие общие категории:
- Физический
- Mental
- Эмоциональный
- Social
- Духовный
- Professional
- FUN
Если мы обнаружим, что мы подавлены в любой из этих областей.
