Красною кистью марина цветаева: Красною кистью… — Цветаева. Полный текст стихотворения — Красною кистью…

Рецензия: «ЦВЕТАЕВА» Российского общества камерного искусства

Российское камерное художественное общество (РОКА) уже более десяти лет доносит до вашингтонской публики русскую камерную музыку девятнадцатого и начала двадцатого веков, поэтому его решение расширить внимание к творчеству современного композитора можно было встретить со смесью интереса и любопытства.

Что музыка написана одним из самых прославленных ныне живущих композиторов России на стихи одного из величайших поэтов, чьи объемные произведения написаны в начале-середине ХХ века, и что это исполнение станет мировой премьерой — принял решение, которое было не только понятным, но и почти непреодолимым. Интуитивное и страстное выступление четырех артистов, принесших Цветаевой нам, а личные и профессиональные связи основателя и художественного руководителя РХАН, пианистки Веры Данченко-Штерн, с его композитором, с которым она познакомилась, когда оба были студентами Московской консерватории, почти создавали впечатление, что она должна была быть.

Хотя их имена могут быть незнакомы большинству американцев, поэт Марина Цветаева (1892–1941) и композитор Александр Журбин добились в России практически непревзойденного уровня известности в своих дисциплинах, слава, которая распространилась за ее пределы на русско- и даже нерусскоязычные страны. Цветаевой, чья сложная, пылко прожитая, но трагическая жизнь закончилась самоубийством (но не раньше, чем она издала десять томов лирических стихов; если верить Википедии, несобранные тексты добавят по крайней мере еще один), восхищались писатели, столь же интернационально и интеллектуально разнородные, как и она сама. земляк, писатель Борис Пастернак; немецкий поэт Райнер Мария Рильке; и американский критик Энни Фитч. В ее честь была названа «малая планета», а также выпущена марка и назван корабль в ее честь.

Журбин, чья «рок-опера» «Орфей и Эвридика » прошла более 2000 спектаклей (как и некоторые из его других шестнадцати мюзиклов) и который написал музыку к более чем 50 художественным фильмам, шести операм и трем балетам, рассказал об искусстве. писателю Ричарду Селдену из «Джорджтаунера», что этот последний проект начался, когда, взяв в руки небольшой томик сочинений Цветаевой в Узбекистане (единственный экземпляр, который он смог найти; экземпляры в Москве были быстро распроданы), он был так тронут, что стал «по-настоящему был без ума от нее и знал, что должен положить ее слова на музыку.

В пятницу вечером в посольстве Франции RCAS представил американскую премьеру трехчастного вокального цикла Журбина « Цветаева » на стихи Марины Цветаевой и Осипа Мандельштама: Поэт , Любовь и Марина . Первый и третий циклы состоят из стихов Цветаевой; вторые, написанные Цветаевой и ее когда-то возлюбленным, поэтом Осипом Мандельштамом, друг другу. Музыкальное влияние Журбина очевидно (его «гуру», как он сказал Селдену, — это Леонард Бернстайн и Курт Вайль, а его тональные и гармонические последовательности и ритмы временами заметно восходят к их произведениям), но его также можно назвать русским Эндрю Ллойдом Уэббером. , с отчетливыми перегибами Брамса, Листа и Шумана.

Начальный цикл был исполнен с восхитительной бравурностью, музыкальностью и безупречным мастерством меццо-сопрано Магдалены Вор, что поддерживало глубокое, почти осязаемое чувство сопереживания и понимания, которым она прониклась каждым из его девяти компонентов.

Первая, «Если тебе дан голос, все остальное отнято», начиналась с богатого, звучного сопрано Вора, казалось бы, одновременно сопровождаемого и противопоставленного тревожной атональности ловко быстрых пальцев Веры Данченко-Штерн, музыкально контрастирующих с ними. все же в одном с ними эмоционально. В конце концов, они, выраженные в душераздирающей музыке Журбина, объединились против переживаний истощения и бесполезности, описанных в названии, помня при этом восхождение «Вверх, к свету, заново, слепо и непоколебимо» — предпоследняя строчка песни. .

Песня «Отправляя любимых в путь» особенно отличалась радостным выражением лица Вур, вокально дополняемым ее легкими воздушными прыжками от пронзительно высокого к гортанно низкому и обратно, а также ее покалывающим русским языком. В «Часе души» экзистенциальный конфликт распространяется на ребенка — по безобразной садистской иронии судьбы Цветаева потеряет дочь от голода после того, как поместит ее в государственный детский дом, потому что она не может прокормить маленькую девочку, — и Вор. , напевая в ноты с постоянным напором и нарастающей громкостью, втягивала нас в невыносимую тяжесть и неумолимую завершенность ситуации, ее голос поднимался все выше и выше в диссонансных столкновениях с роялем Данченко-Штерна, чьи фальшивые, но идеальные по высоте всплески соответствовали и поддержал ее технически и эмоционально.

«Snow Mounds Yielding» также давала созвучное прочтение двумя музыкантами, но здесь рассказываемая история, созерцающая человеческую уязвимость и коварство природы, несла в себе музыкальные отголоски баллад восемнадцатого века, с голосом Вура, богатым, мягким и красиво поставлена, ее лицо выразительно, формулировка чувствительна и интеллигентна. Следующая песня тоже предлагала размышления о снеге, но «Snow Flakes Dream» — это скорее болезненное признание неизбежности человеческого разочарования. Здесь ловкое прикосновение пальцев Данченко-Штерна к клавишам верхнего регистра передало хрупкость снежинок и морозный холод сосулек.

Цветаева сплотилась, и Журбин дает ей едкие утверждения в «Бывают лишние люди» с правильным тональным и метрическим сочетанием презрения и отчаяния, «дрейфа», который Вур уловил и весьма умело передал. И все же: «Настанет день», когда она сможет обнять свою любовь — и своего любовника, чья черно-белая фотография от пола до потолка рядом с фотографией Цветаевой заменит красочную фотографию Московской консерватории, заполнившую весь зал. За кулисами в первой половине программы: Осип Мандельштам, впервые влюбившийся в ее стихи, а она в его. Песня, как и их отношения, резко переходит от лирической к диссонансной, милой, тихой, заключительной девятке Вура.0005 sostenuto оставляя слушателя, в конце концов, с чувством умиротворения.

Во втором разделе программы, Любовь , включающем Журбинские настройки стихов, написанных Цветаевой и Мандельштамом друг другу, к Вору присоединились баритон Тимоти Микс и пианист Геннадий Загор (который коллегиально переворачивал страницы для Данченко-Штерн, поскольку она сделал сейчас для него). В то время как «More Tender Tender Than Tender» начинается как гимн возлюбленной, вскоре он попадает в поток «неизбежного», «пальцы твоей руки, которые остаются теплыми» и «тихий звук твоих речей», приглушенный « печаль» и «дальний взгляд твоих глаз», последние восприятия нашли отражение в атональности музыки. «We Cross the Squares», пламенная ода страсти и бунту, была спета с уравновешенным неповиновением Wór и Mix, которые изобразили сложные эмоции стихотворения с тонкой анимацией.

Несколько обманчиво-безобидное название «Мы ехали вниз по Воробьевой горе» сочетает в себе размышления о «знакомой церквушке» и «запахе выпечки хлеба» с воспоминаниями о том, как «сани падали в черные ямы, в черные кочки», и «люди пришли домой с праздника/ Тощие мужиков, злобных баб, переминаясь с ноги на ногу, перед воротами». Вор и Микс представили тревожную историю с легкостью повествования и уверенным голосом.

«Как в девичьем хоре» (стихи Мандельштама) и «Ты запрокидываешь голову» (стихи Цветаевой) исполнялись дуэтом. Как сообщает нам Селден в программных примечаниях: «По словам Надежды Мандельштам, которая встретила своего будущего мужа через три года [после того, как было написано второе стихотворение], «Если есть упоминание о ресницах»» — как и в том стихотворении, которое включает в себя линия, И чьи внимательные руки коснулись твоих ресниц, красавчик,— ‘тогда это об Осипе’».

Два голоса хорошо дополняли друг друга, и делали взаимную привязанность и взгляд двух поэтов теплыми манящими, Цветаевой с оттенком юности. увлечением и поддразниванием, затем болезненной покорностью его скорому отъезду, а Мандельштама — благоговением перед московскими архитектурными чудесами. (Припев стилистически отличался от песен и имел знакомый мелодический оборот, который я не мог точно определить — возможно, дань уважения композитору, которым восхищается Журбин). Wór был особенно эффективен с заключительной верхней нотой, которая была ясной, сфокусированной и мягко светящейся.

С радикальным изменением тона двое влюбленных через метафорические образы рассказывают о безмолвном опустошении своего взаимного разочарования в «Веретене» для баритона («Нет возможности собраться вместе, нет возможности пойти на компромисс, и никто не может бежать ») и «Он заболел загадочной болезнью» для меццо-сопрано («Но он спит глубоко с закрытыми глазами… И не видит, как златоглазая птица / Точит свой клюв») в метко названном « Тристия. Когда-то яркая, живительная страсть теперь стала холодной тенью самой себя, прежнее обожание, понимание и сострадание влюбленных вспоминаются и признаются, но теперь оцепенели и в значительной степени заменены не ненавистью, а стальным отказом предоставить другому свободу. снова причинить ему или ей боль. Повторяя «Веретено» теперь в унисон, их обида, быть может, питаясь сама собой, Цветаева (Вор) и Мандельштам (Микс) откусывали и выплевывали слова, кинжально глядя друг на друга, а галопирующие пальцы Загора аккомпанировали им во все более бешеном темпе, как будто три персонажа — рояль и каждый из певцов — слились воедино и катятся к черту.

Конечно, все страсти остывают; а в первой из семи песен заключительного раздела «Красной кистью», гибридном размышлении о своем рождении, опадающих листьях, колокольнях, «горячей рябине» и Иоанне Крестителе, Цветаева с тихой откровенностью размышляет о том, что было раньше. , и что ждет ее впереди. В «Some Made of Clay» музыка накатывает ритмичными волнами, которые накатывают и разбиваются о берег, временами переходя в рок-оперу, в то время как «The Night» была еще одним волнующим набегом на синтез певца и пианиста, Вор и Загор были эмоционально заряжены и музыкально связаны — и в равной степени вложены в драматически восходящую повествовательную дугу. Песня «В моей Москве», написанная в «русском стиле» из знакомых баллад и патриотических песен, исполнялась Вуром с гимновым энтузиазмом и гордостью, вызывая в воображении образы солдат, марширующих по Красной площади.

Завершали программу песни мучительного сожаления, одиночества с примесью горечи и горестного осознания того, что утрачено и не вернется, не вернется. Созерцая ее смерть; говоря из могилы, в «Ты ходишь, как я сама» Цветаева обращается беззаботно, поддразнивая: «Эй, прохожий, я тоже существовала! Эй, прохожий, помедленнее! . . . Только не стой, вздыхая, и, пожалуйста, не опускай головы. / Но лучше подумай обо мне легко, а потом тоже забудь».

Побывав на этом концерте и погрузившись в мощно захватывающую поэзию Марины Цветаевой через глубоко чуткую музыку Александра Журбина, проникнутую глубоким историческим сознанием, психологической проницательностью и поэтической чувствительностью, вряд ли кто-то забудет ее или его . Когда артисты разошлись под восторженные и продолжительные аплодисменты, на сцену вышли жена и сын композитора. Поблагодарив нас за посещение, сын сказал нам, что его отец «много месяцев» собирался приехать, но не смог — короткое видео, показанное перед концертом, показало несколько хилого вида Журбина, приветствующего нас, — и хотел, чтобы он чтобы обязательно сказать нам, что он пишет «настоящую музыку» для того, чтобы люди наслаждались ею.

Действительно.

Цветаева: Музыка Александра Журбина проиграно в пятницу, 12 октября 2018 г., в 19:30. в посольстве Франции / La Maison Française, 4101 Reservoir Road, Вашингтон, округ Колумбия. Информацию о Российском обществе камерного искусства можно получить по телефону онлайн .

«Конечно, мы с тобой сестры…» НАТАЛЬЯ ГОНЧАРОВА И МАРИНА ЦВЕТАЕВА — СКРЫТЫЙ МИР ПОЭЗИИ ГОНЧАРОВОЙ

«Возьмите Гончарову — она ​​никогда не писала стихов, никогда не жила стихами, но понимает, потому что смотрит и она видит», — писала поэтесса Марина Цветаева в 1929, где описывается проницательная оценка Натальей Гончаровой ее стихотворения «Вестнику»[1]. Хотя в 1928-1932 годах они находились в постоянном контакте, Цветаева не знала, что ее подруга-художница действительно пробовала свои силы в поэзии. Без сомнения, она сочла бы это совпадение кисти и написанного слова интригующим. Сегодня сохранились четыре полных тетради и множество отдельных рукописных стихотворений[2], и они ясно показывают, что Гончарова использовала поэзию как личный дневник и средство для зарисовки мимолетных впечатлений. Это был также способ отражения, способ поиска символа, цвета или атмосферы. (Иногда Гончарова даже переходила на французский, чтобы добиться нужного тона.) Большинство ее стихов не датировано, за исключением написанных в апреле и мае 1957-го года, когда 76-летняя Гончарова упомянула об идее опубликовать свое стихотворение в письме к Оресту Розенфельду, хотя и мало веря в жизнеспособность проекта: «Кроме того, есть еще кое-что, что я сделала для себя , сборник стихов, который, я уверен, никогда не появится в печати. В этом контексте особое значение приобретает связь Гончаровой с Цветаевой — они были подругами, соратниками и родственными творческими душами. В 1932, пытаясь запечатлеть свои впечатления от Гончаровой, Цветаева написала очерк «Наталья Гончарова — жизнь и искусство». Свой очерк поэт назвал «опытом биографии души художника»[4]. Все факты жизни Гончаровой были почерпнуты непосредственно из бесед Цветаевой с ней, и поэт использовал их, чтобы создать непосредственную оценку мира художницы. Цветаева писала: «Я дорожу Гончаровой потому, что она не осознает своей ценности — ни как человека, ни как художника. Так что для меня она как природа, а я художник, пишущий с натуры»[5]. Сопоставляя эти «живые» впечатления, мы видим цветаевское понимание природы Гончаровой как художника как слияния живописи и поэзии. . С этой точки зрения стихи Гончаровой являются явным дополнением к ее творчеству, тем более что ее стихи наиболее справедливо можно назвать «любительскими»9.0003

Поэзию Натальи Гончаровой можно условно разделить на несколько групп: стихи о любви, стихи о России, стихи о судьбе и призвании художника, цикл стихов, посвященных природе и месту человека и машины в ней. Море также является отдельным мотивом, и существует большое количество стихов о смерти и бессмертии, Боге и душе человека, большинство последних написаны в конце жизни художника, датированы 1957 годом.

Образы моря и взморья пронизывает эссе Цветаевой. Даже первое впечатление от парижской улицы Висконти, где Гончарова снимала свою мастерскую, было связано с морем: «Запах моря. Нет, ветерок с моря — аромат мы добавляем сами»[6]. Мастерская Гончаровой в воображении Цветаевой была корабельной каютой, а ветер за окном дул с моря. В своих стихах Гончарова ассоциировала и с Парижем. с морем:

Сегодня Париж — приморский город.
Ветерок несет соленый запах
В конце бульвара, возможно, есть мачты.
Хотел бы я пойти на берег, посмотреть на чаек,
Послушать волны.
Ветер мечты мои издалека приносит,
И лучше верить, чем проверять.[7]

«»Тема моря — нет, не просто море, я думаю, а свет, цвет, и эта чистота. ..» Вот что Гончарова взяла у моря»[8]. Так записала Цветаева. Морская тематика действительно появляется в картинах Гончаровой, но нечасто (как в «Море. Лучистое сочинение», 1912-1913, или «Скала на берегу моря», начало 1920-х и др.) Однако Гончарева в своих стихах чаще обращалась к этой теме, и можно было бы также сказать, что море — его свет, цвет и чистота — часто просачивается из-за других сюжетов как в ее стихах, так и в картинах. Море было не отдельной темой, а скорее лейтмотивом, объединяющим все другие темы и раскрывающим истинную природу художницы. Море имеет разные образы, выступая как символ обоих жизнь и смерть:

Море с его разбивающимися волнами
Холодный символ жизни.
Сборка и сборка,
Сборка и сборка,
Перестройка.
Он есть, его нет.
Ушел, как будто его и не было…[9]

Нередко образы моря появлялись в любовных стихах Гончаровой как символ надежды и отчаяния, радости быть вместе и боли разлуки:

У берега море шумит без ветерка.
У берега кипит пена.
Это должны быть слезы, слезы для тех
Кто далеко в море,
Для тех, кто никогда не вернется,

Пена из слез невест
Навсегда забытая, брошенная песня .[10]

Для Гончаровой море говорило и о жизни в изгнании, о тоске по родине, России:

Синева моря и гор утомляет,
Солнечный зной на песке ослепляет,
Волны ревут на иностранных языках,
Щебетание цикад успокаивает.
Как бы мне хотелось спокойно заснуть
И проснуться в березовой роще. стране в ее стихах:

Моя страна, где я оставил всех, кто был моим,
И куда я не вернусь, даже будучи мертвым.
Мой дух на чужбине Всегда, где бы я ни был, с тобой,
К твоим ногам я кладу все свои дары.[12]

Значительная часть картины Гончаровой посвящена ее «крестьянскому кругу», жизни русской деревни, трудовой жизни от сезона к сезону. Гончарова чувствовала и выражала свое глубокое чувство причастности к этому миру. словами, она была «деревенской девушкой»: «Когда я называю ее деревенской девушкой, я, естественно, включаю и дворянскую жизнь — все это бескрайнее излияние весны, тоски, пашни, реки и обработки земли [. ..]. Деревня здесь не сословие, а образ жизни»[13]. Гончарова была «явно кочевником, явно крестьянкой»[14] 9.0003

Аналогичное чувство Гончарова выразила в своих стихах:

Я не строила себе дома на чужбине.
Кочевник, я иду в свою палатку.
Кочевник, я складываю свою узкую кровать.[15]

Когда Гончарова уехала за границу, образы России, ранее формировавшие ее «крестьянскую» и «религиозную» живопись начала 1910-х годов, нашли свое отражение в ее театральных работах, в частности, в эскизах сцен и костюмов к «Русским балетам» Дягилева. , с такими постановками, как «Золотой петушок» Римского-Корсакова (1914) и «Свадебка» Стравинского (1923). И в эскизах для театра, и в поэзии Россия для Гончаровой — это фольклор, сельская жизнь, труд, религиозные праздники и обряды. две части: «до России» и «после России». Гончарова увидела раскол через образы «Матери России» и «Мачехи Европы».

В другой стране проходит вся моя жизнь, красивая и умная
Всё-таки мамины седые волосы,
И её дикий, суровый взгляд

Мне милее чужого прелестного лица .[16]

Наталья ГОНЧАРОВА. Ранняя весна. Триптих. 1908
Холст, масло на дереве. 110 × 223,5 см. Третьяковская галерея

Любая примета или искра жизни привлекали Гончарову. Природа как целостный, живой, бесконечный и повторяющийся цикл была в центре ее искусства. «Растения — вот к чему я неизбежно возвращаюсь, когда думаю о Гончаровой. […] Куст, ветка, стебель, побег, лист — таковы политические, этические и эстетические аргументы Гончаровой. Сама растение, она не любит отдельные растения, она любит себя в них. Нет, не сама, а то, что ей принадлежит», — писала Цветаева о любви художницы к живому миру[17]. В стихах Гончаровой о природе отражены вечные циклы. поэт. Цветаева отмечала предпочтения художницы: «В самом деле, что Гончарова писала в России? Весну, весну, весну, весну, весну. Осень, осень, осень, осень, лето, лето, зиму. Почему Гончарова не Любит зиму? Собственно, почему она любит ее меньше, чем остальные времена года? Просто потому, что зимой нет ни цветов, ни работы для мужика». еще:

Мне свернуться калачиком
И спать под шубой?
Два стула и стол, и простая кровать из досок.
Потолок свисает, как зимнее небо.
Все цепляется за зимнюю землю.[19]

Жизнь человека разворачивается на фоне этого вечного движения. Так ловко овладев природой, строя машины и фабрики, человек живет по своим правилам. Трудовая жизнь, управляемая машинами, бессмысленна по сравнению с милой Гончаровой крестьянской жизнью:

Работать и работать, как вчера,
Работать и работать, как всегда.
Неизбежная работа в подвале.
От слез детства
До последнего вздоха
Нужно все. ..[20]

В своих картинах Гончарова также обращалась к теме машин: двигателей, заводов, городской жизни. В каком-то смысле ее привлекали сюжеты: «Биплан, летящий над поездом» (1913) или «Город. Композиция в черно-желтом» (1950с). Вот комментарий Цветаевой: «Гончарова чувствует близость к природе, тогда как ее отношение к машинному миру (отчужденность, отвращение, очарование, страх) больше похоже на любовь типа «противоположности притягиваются»[21]. Это привлекает ее как явление. , как иная жизнь.

Значительная часть поэзии Гончаровой посвящена размышлениям о собственной судьбе. Довольно часто художница уподобляла свое призвание призванию поэта. Вот как Цветаева сравнила свою жизнь с Гончаровой: « Благоприятные условия? Для художника такого не бывает. Сама жизнь есть неблагоприятное состояние. Всякое искусство <...> состоит в подавлении, перемалывании, дроблении жизни, даже самой счастливой жизни»[22]. Гончарова говорит о вызове. путь, который проходит художник/поэт в своем стихотворении «Я несу то, что дал мне Господь»:

Тем не менее, ставни и двери закрыты,
Ваши уши не слышат,
Глаза не видят.
Мои волосы мерцают от инея.
Века скажут тебе
Что ты нищий, презираемый.
Вы пренебрегли Божьим даром.[23]

В творчестве Гончаровой поэт избран Богом, несущий правду в мир под своим лохмотьем. Поэт – это «дух Творца».[24]

Еще как голубая молния
Его горящий взгляд Сверкнул
Между изогнутыми ресницами.
И руки у него были маленькие,
И пальцы тонкие и гибкие,
Лицо и руки темные.
Лицо с иконы.[25]

Первое впечатление Цветаевой от встречи с Гончаровой похоже: «Внешность Гончаровой. Первое: мужество, сила. Настоятельница. […] Черты лица прямые, взгляд прямой, […] серьезность во всем ее облике».[26]

Когда Гончарова созерцала свое призвание, она видела судьбу, Божью волю:
Все линии, прямые и кривые, фиксированы,
Поскольку — угол наклона.
Их размещение на свитке Фиксировано самой жизнью
И моей слабой волей. [27]

В стихах Гончаровой можно найти не только отвлеченные мысли, но и вполне настоящих поэтов. Она откликнулась на трагическую смерть Владимира Маяковского[28], а в другом стихотворении она как бы обращается к Цветаевой:

Конечно, мы с тобой сестры,
Не по отцу и не по матери,
А по белому тополю,
Тень, что упала
Утро и вечер

0 двор и шахта,
Ветром бродячим…
Рассыпавшим листья
Осенью желтой
Над моим двором и твоим,

В желтых глазах 90, 50 060 90 Серых 90
Четким ритмом
Мазками и словами.[29]

По мере написания своего эссе Цветаева обнаруживала все больше и больше скрытых связей с Гончаровой: ее возлюбленный Пушкин и семья Гончаровых;[30] общая напряженность в основе бытия художника; Трехпрудный переулок, маленькая московская улочка, где они оба жили в России. Возможно, именно здесь находился «двор» в приведенном выше стихотворении Гончаровой.

Любовные стихи Гончаровой отмечены пережитыми ею драмами. Ее жизнь была неразрывно связана с жизнью Михаила Ларионова. личных отношениях, оба артиста всю свою профессиональную жизнь прожили вместе, с 1901, когда они впервые встретились, до 1962 года, когда скончалась Гончарова. «Невозможно говорить о Гончаровой, не говоря о Ларионове», — писала Цветаева и цитировала собственные слова Гончаровой: «Ларионов — моя художественная совесть, мой камертон. […] Мы очень разные, и он видит со своей точки зрения, а не с его. И я делаю то же самое для него». [31] Ностальгическое стихотворение Гончаровой «География» — воспоминание о жизни художников в Париже:

Сегодня утром я обошла
О местах, куда мы ходили.
Вот кафе, куда мы ходили
Чтобы разделить наш скромный завтрак.
Вот скамейка на бульваре,
Где я тебя так часто ждал.
Мелочи, но не забытые,
Мелочи, но как же больно –
Мои глаза полны слез.[32]

Любовь в поэзии Гончаровой приобретает трагический оттенок безответной страсти, если не предательства. Оно неразрывно связано с самопожертвованием.

Предательством меня не напугаешь,
Я знаю, что любовь и предательство неразделимы,
За страстью следует предательство,
Как ночь следует за днем.[33]

Земная любовь — это цветение весны, за которой всегда следует осень, и чувство одиночества души, одиночества каждого из нас перед лицом вечности:

Нет смысла говорить эти слова
Когда душа навсегда один.[34]

Гончарова противопоставляет любовь человеческую любви небесной, любви Божией. Без Бога человек поистине одинок.

Мысли о Боге, вечности, смерти и бессмертии присущи искусству Гончаровой. Впервые Цветаева познакомилась с Гончаровой косвенно, через ее иллюстрации к книге стихов Тихона Чурилина «Весна после смерти», изданной в 1915 году. «Главным мотивом книги было воскресение и недавняя смерть. […] Что побудило Гончаровой, такой молодой в то время, чтобы заглянуть в эту бездну?»[35] Эти темы занимали одно из центральных мест в творчестве Гончаровой начала XIX10 с. В 1910 и 1911 годах она написала множество произведений на религиозную тематику, в том числе иконы с изображениями святых, евангелистов, архангелов, Богородицы, Троицы. Серия Гончаровой «Жатва» (1911) посвящена теме Апокалипсиса. В ее поздних работах 1950-х годов эти темы разовьются, превратившись в созерцание вечности и механизмов творения в ее абстрактных композициях мироздания и пространства.

Пространство не имеет границ
И время не имеет начала и конца,
Как пыль в луче света,
Пробираясь сквозь ставни,
Миры плывут мимо
Но за лучом света
Мириады пылинок кружатся,

9 Где-то в бескрайнем космосе
Планеты плывут
В ледяной тьме. [36]

Цветаева описывает эту сторону художника так: «Гончарова отвечает на смерть смертью, отказом. […] Смерть (мертвое тело) не является ее предметом. Ее тема — всегда и во всем — воскресение и жизнь. […] Гончарова — все в ней — живое утверждение жизни».[37]

Я знаю другую правду,
Что после смерти
Душа входит
Невидимый мир.
О, широко раскрытые крылья,
О, тоска одинокой души.[38]

В своих стихах Гончарова передает всю быстротечность земной жизни, сравнивая ее с круговоротами природы, часто используя образы весны и осени:

Для всех нас припасено
Осенних листьев.
Они все еще зеленые.
В них гнездятся птицы.
Но неотвратимая осень
Рождается с первой листвой,
Первый весенний росток,
Первый весенний цветок.[39]

Поздние стихи Гончаровой, датированные апрелем-маем 1957 года, были пропитаны предчувствием собственной смерти:

Как я сегодня устал, кровать.

Возможно, скоро я так устану Перед последним сном всех.[40]

В 1957 году, за пять лет до своей кончины, Гончарова написала свое «поэтическое завещание» («Любимые друзья, умоляю вас»):

Друзья мои, не посещайте мою могилу.
Ты часто будешь встречать мой дух в жизни,
И моя могила далека.
Долгий путь и с грустными мыслями.[41]

Поэзия Натальи Гончаровой, в отличие от стихов Цветаевой, действительно не может быть причислена к каким-либо высоким качествам. Тем не менее Гончарова всю жизнь любила поэзию, о чем свидетельствует ее неустанный интерес к творчеству поэтов ее поколения, таких как Цветаева, Константин Бальмонт, Тихон Чурилин, Владимир Маяковский. Еще она любила стихи Пушкина. Интерес к поэзии проявился также в иллюстрациях к сборникам стихов и отдельных стихотворений: «Весна после смерти» Чурилина, «Берег» 9Среди них 0005 (Le Gars) Цветаевой, «Сказка о царе Салтане» Пушкина, «Ясные тени. Образы» Михаила Цетлина. Собственные стихи Гончаровой можно считать интересным примечанием к ее творчеству художника. В нем можно увидеть развитие ее основных тем и эволюцию ее образов. Особенно это касается тем природы, религии и философии, а также ее воспоминаний о России. Однако для Гончаровой целью написания стихов было ее внутреннее желание озвучить свои чувства, исповедоваться. Ее стихи были прежде всего выражением ее внутреннего мира, ее личной и романтической жизни.

«Гончарова […] никогда не жила поэзией, но она понимает». В этих словах чувствуется художественное родство между Цветаевой-поэтессой и Гончаровой-художницей. Обе были знаковыми фигурами русской культуры в первые половина ХХ века. Каждый дорожил талантом и творчеством другого. Цветаева дала нам биографию души художницы и подчеркнула существенные элементы ее искусства. Оценка поэтом художницы в сочетании с самооценкой художницы в ее собственной стихов, помогает нам по-новому взглянуть на творчество настоящей амазонки русского авангарда. 0003

 

1. Отдел рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Ед. ед. 9133. С. 52. Здесь и далее — ГТГ.
2. Эти стихи хранятся в Отделе рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Н.С. Гончарова, М.Ф. Ларионов.
3. ТГ. Ф. 180. Ед. хр. 850. Л. 2.
4. ТГ. Ф. 180. Ед. хр. 1814. Л. 1.
5. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 60.
6. Там же. С. 3.
7. ТГ. Ф. 180. Ст. 251. С. 44.
8. ТГ. Ф. 180. Пункт 9.133. С. 66.
9. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 16.
10. Там же. С. 7.
11. Там же. Стр. 17-18.
12. Там же. С. 10.
13. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 59.
14. Там же.
15. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 62.
16. Там же. Стр. 10-11.
17. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. С. 74-75.
18. Там же. Стр. 60-61.
19. ТГ. Ф. 180. Оп. 259. С. 4-5.
20. Там же. С. 27.
21. ТГ. Ф. 180. Пункт 9.133. С. 94.
22. Там же. С. 24.
23. ТГ. Ф. 180. Оп. 251. С. 3-4.
24. Там же. С. 21.
25. ТГ. Ф. 180. Ст. 261. Л. 1.
26. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 17.
27. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 36-37.
28. ТГ. Ф. 180. Ст. 259. С. 33.
29. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 48.
30. Жена Александра Пушкина Наталья Гончарова (1812-1863) происходила из той же семьи Гончаровых, что и художница Наталья Сергеевна Гончарова.
31. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. Л. 81.
32. ТГ. Ф. 180. Ст. 257. Л. 1.
33. ТГ. Ф. 180. Ст. 229. Л. 4.
34. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 49.
35. ТГ. Ф. 180. Ед. ед. 9133. С. 16-17.
36. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 27-28.
37. Там же. С. 74.
38. ТГ. Ф. 180. Ст. 259. С. 21-22.
39. ТГ. Ф. 180. Ст. 232. С. 54.
40. ТГ. Ф. 180. Ст. 259. С. 32.
41. ТГ. Ф. 180. П. 262. Л. 1, 1 изн.

Иллюстрации

Наталья ГОНЧАРОВА. Автопортрет с желтыми лилиями. 1907
Холст, масло. 77 × 58,2 см. Третьяковская галерея

Наталья ГОНЧАРОВА. Абстрактная композиция (Арка). 1958
Холст, масло. 53 × 46 см. Третьяковская галерея

Марина Цветаева. Фотография. 1930. Сен-Лоран
Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1190. Дело 2. Ед. ед. 232. Л. 1

Стихотворение Гончаровой «Конечно, мы с тобой сестры…»
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. хр. 232. Л. 48

Наталья Гончарова в своей мастерской на улице Висконти. Фотография. Конец 1920-х – 1930-е, Париж
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. ед. 12005. Л. 1

Наталья ГОНЧАРОВА. Скала на берегу моря. Начало 1920-х
Холст, масло. 93,5 × 66,8 см. Третьяковская галерея

Наталья Гончарова. Фотография. 1930–1940-е годы
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. хр. 12007. Л. 19.0003

Наталья Гончарова в мастерской с полиптихом «Испанки» и картиной «Две испанки». Фотография. [Середина 1920-х — 1930-е]
Отдел рукописей ГТГ. Ф. 180. Ед. ед. 12001. Л. 1

Наталья ГОНЧАРОВА. Эскиз декорации к третьему действию спектакля «Золотой петушок» . Опера-балет Николая Римского-Корсакова, хореография Михаила (Мишеля) Фокина
Парижская премьера состоялась 21 мая 1914 года в Большой Опере. Картон, графитный карандаш, акварель, вырезки, белила. 66,1 × 99,9 см. Театральный музей Бахрушина

Наталья ГОНЧАРОВА. Биплан летит над поездом. 1913
Холст, масло. 55,7 × 83,8 см. Музей изобразительных искусств Республики Татарстан

Наталья ГОНЧАРОВА. Крестьянка Тульской губернии. 1910
Холст, масло. 102 × 73 см. Третьяковская галерея

Стихотворение Гончаровой «Не построила я себе дома на чужбине…»
Отдел рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Дело 2. Ед. хр. 232. Л. 62

Наталья Гончарова в своей мастерской. Фотография. 1920–1930-е годы, Париж
Отдел рукописей Третьяковской галереи. Ф. 180. Ед. хр. 12006. Л. 1

Стихотворение Натальи Гончаровой «Земля чужая мне была.