20 гариков Игоря Губермана о возрасте счастья (о старости)
20 гариков Игоря Губермана о возрасте счастья (о старости)20 гариков Игоря Губермана о возрасте счастья (о старости)
Изображение: архив
Маленькие четверостишия поэта-сатирика Игоря Губермана – «Гарики» — как выстрел из лука в яблочко. Точно, лаконично, сильно, убойно. И каждый раз хочется сказать – Гениально, маэстро! Такие короткие и ясные шедевры способен создать только большой опыт и весьма острый ум.
Немного грустные Гарики Игоря Губермана о старости.
Ближе к ночи пью горький нектар
под неспешные мысли о том,
как изрядно сегодня я стар,
но моложе, чем буду потом.
Я хотя немало в жизни видел,
в душу много раз ронялась искра,
всё-таки на Бога я в обиде:
время прокрутил Он очень быстро.
Время жизни летит, как лавина,
и — загадка, уму непомерная,
безобразно короче, чем первая.
К очкам привыкла переносица,
во рту протезы, как родные,
а после пьянки печень просится
уйти в поля на выходные.
Я курю, выпиваю и ем,
я и старый — такой же, как был
и практически нету проблем
даже с этим — но с чем, я забыл.
Кончается жизни дорога,
я много теперь понимаю
и знаю достаточно много,
но как это вспомнить — не знаю.
В органах слабость,
За коликой спазм
Старость — не радость
Маразм — не оргазм.
Белый цвет летит с ромашки,
вянут ум и обоняние,
лишь у маленькой рюмашки
не тускнеет обаяние.
Прочтите надо мной мой некролог
в тот день, когда из жизни уплыву;
я, может быть, от смеха оживу.
Болтая и трепясь, мы не фальшивы,
мы просто оскудению перечим;
чем более мы лысы и плешивы,
тем более кудрявы наши речи.
На душе моей не тускло и не пусто,
и, даму если вижу в неглиже,
я чувствую в себе живое чувство,
но это чувство юмора уже.
Подруг моих поблекшие черты
бестактным не задену я вниманием,
я только на увядшие цветы
смотрю теперь с печальным пониманием.
К ночи слышней зловещее
цоканье лет упорное,
самая мысль о женщине
действует как снотворное.
Когда устал и жить не хочешь,
полезно вспомнить в гневе белом,
что есть такие дни и ночи,
Утечёт сквозь нас река времён,
кипя вокруг, как суп;
был молод я и неумён,
теперь я стар и глуп.
Я смотрю на нашу старость с одобрением,
мы заняты любовью и питьём;
судьба нас так полила удобрением,
что мы еще и пахнем и цветём.
Искры наших шуток очень разны,
но всегда унынию помеха,
мы шутить особенно горазды,
когда нам по жизни не до смеха.
Приглашаем в Телеграм еврейского юмора.
Автор: Игорь Губерман
Анекдот дня
Проголосуйте за анекдот и посмотрите еврейские анекдоты, которые больше всего понравились нашим читателям.
Читать онлайн «Гарики на каждый день», Игорь Губерман – ЛитРес
Посвящается Юлию Китаевичу – любимому другу, автору многих моих стихов
Утучняется плоть.
Испаряется пыл.
Годы вышли
на медленный ужин.
И приятно подумать,
что все-таки был
и кому-то бывал даже нужен.
1
КАК ПРОСТО ОТНЯТЬ У НАРОДА СВОБОДУ: ЕЕ НАДО ПРОСТО ДОВЕРИТЬ НАРОДУ
* * *
Мне Маркса жаль: его наследство
свалилось в русскую купель:
здесь цель оправдывала средства,
и средства обосрали цель.
* * *
Во благо классу-гегемону,
чтоб неослабно правил он,
во всякий миг доступен шмону
отдельно взятый гегемон.
* * *
Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно;
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.
* * *
Навеки мы воздвигли монумент
безумия, крушений и утрат,
поставив на крови эксперимент,
принесший негативный результат.
* * *
Я молодых, в остатках сопель,
боюсь, трясущих жизнь, как грушу:
в душе темно у них, как в жопе,
а в жопе – зуд потешить душу.
* * *
Чтоб сохранить себя в природе,
давя, сминая и дробя,
страх сам себя воспроизводит,
растит и кормит сам себя.
* * *
Когда истории сквозняк
свистит по душам и державам,
один – ползет в нору слизняк,
другой – вздувается удавом.
* * *
Добро, не отвергая средства зла,
по ним и пожинает результаты;
в раю, где применяется смола,
архангелы копытны и рогаты.
* * *
Когда клубится страх кромешный
и тьму пронзает лай погонь,
благословен любой, посмевший
не задувать в себе огонь.
* * *
Расхожей фразой обеспечась,
враждебна жизни и природе,
при несвободе мразь и нечисть
свободней в пастыри выходит.
* * *
Свобода, глядя беспристрастно,
тогда лишь делается нужной,
когда внутри меня пространство
обширней камеры наружной.
* * *
По крови проникая до корней,
пронизывая воздух небосвода,
неволя растлевает нас сильней,
чем самая беспутная свобода.
* * *
Нам от дедов сегодня досталась
равнодушная тень утомления —
историческая усталость
бесноватого поколения.
* * *
Дух времени хотя и не воинствен,
по-прежнему кровав его прибой;
кончая свою жизнь самоубийством,
утопии нас тянут за собой.
* * *
Перо и глаз держа в союзе,
я не напрасно хлеб свой ем:
Россия – гордиев санузел
острейших нынешних проблем.
* * *
Боюсь я любых завываний трубы,
взирая привычно и трезво:
добро, стервенея в азарте борьбы,
озляется круто и резво.
* * *
Мне повезло: я знал страну,
одну-единственную в мире,
в своем же собственном плену
в своей живущую квартире.
* * *
Где лгут и себе, и друг другу,
и память не служит уму,
история ходит по кругу
из крови – по грязи – во тьму.
* * *
Цветут махрово и упрямо
плодов прогресса семена:
снобизм плебея, чванство хама,
высокомерие гавна.
* * *
В года растленья, лжи и страха
узка дозволенная сфера:
запретны шутки ниже паха
и размышленья выше хера.
* * *
С историей не близко, но знаком,
я славу нашу вижу очень ясно:
мы стали негасимым маяком,
сияющим по курсу, где опасно.
* * *
Возглавляя партии и классы,
лидеры вовек не брали в толк,
что идея, брошенная в массы, —
это девка, брошенная в полк.
* * *
Привычные, безмолвствуют народы,
беззвучные горланят петухи;
мы созданы для счастья и свободы,
как рыба – для полета и ухи.
* * *
Все социальные системы —
от иерархии до братства —
стучатся лбами о проблемы
свободы, равенства и блядства.
* * *
Назначенная чашу в срок испить,
Россия – всем в урок и беспокойство —
распята, как Христос, чтоб искупить
всеобщий смертный грех переустройства.
* * *
В кромешных ситуациях любых,
запутанных, тревожных и горячих,
спокойная уверенность слепых
кошмарнее растерянности зрячих.
* * *
Что ни век, нам ясней и слышней
сквозь надрыв либерального воя:
нет опасней и нету вредней,
чем свобода совсем без конвоя.
* * *
Нас книга жизни тьмой раздоров
разъединяет в каждой строчке,
а те, кто знать не знает споров, —
те нас ебут поодиночке.
* * *
В нас пульсом бьется у виска
душевной смуты злая крутость;
в загуле русском есть тоска,
легко клонящаяся в лютость.
* * *
Закрыв глаза, прижавши уши,
считая жизнь за подаяние,
мы перерыв, когда не душат,
смакуем как благодеяние.
* * *
Имея сон, еду и труд,
судьбе и власти не перечат,
а нас безжалостно ебут,
за что потом бесплатно лечат.
* * *
Дороги к русскому ненастью
текли сквозь веру и веселье;
чем коллективней путь ко счастью,
тем горше общее похмелье.
* * *
Года неправедных гонений
сочат незримый сок заразы,
и в дух грядущих поколений
ползут глухие метастазы.
* * *
Лично я и раболепен, и жесток,
и покуда такова моя природа,
демократия – искусственный цветок,
неживучий без охраны и ухода.
* * *
Жить и нетрудно, и занятно,
хотя и мерзостно неслыханно,
когда в эпохе все понятно
и все настолько же безвыходно.
* * *
Есть одна загадочная тема,
к нашим относящаяся душам:
чем безумней дряхлая система,
тем опасней враз ее разрушить.
* * *
Уюта и покоя благодать
простейшим ограничена пределом:
опасно черным черное назвать,
а белое назвать опасно белым.
* * *
Судьбы российской злые чары
с наукой дружат в наши дни,
умней и тоньше янычары
и носят штатское они.
* * *
Российский нрав прославлен в мире,
его исследуют везде,
он так диковинно обширен,
что сам тоскует по узде.
* * *
Зима не переходит сразу в лето,
на реках ледоход весной неистов,
и рушатся мосты, и помнить это
полезно для российских оптимистов.
* * *
Мечты, что лелеяли предки,
до срока питали и нас,
и жаль, что одни лишь объедки
от них остаются сейчас.
* * *
У жизни свой, иной оттенок,
и жизнечувствие свое,
когда участвует застенок
во всех явлениях ее.
* * *
Не в силах нас ни смех, ни грех
свернуть с пути отважного,
мы строим счастье сразу всех,
и нам плевать на каждого.
* * *
Окраины, провинции души,
где мерзость наша, низость и потемки,
годами ждут момента. А потомки
потом гадают, как возник фашизм.
* * *
Я боюсь, что там, где тьма клубиста,
где пружины тайные и входы,
массовый инстинкт самоубийства
поит корни дерева свободы.
* * *
Любую можно кашу моровую
затеять с молодежью горлопанской,
которая Вторую мировую
уже немного путает с Троянской.
2
СРЕДИ НЕМЫСЛИМЫХ ПОБЕД ЦИВИЛИЗАЦИИ МЫ ОДИНОКИ, КАК КАРАСЬ В КАНАЛИЗАЦИИ
* * *
Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям.
* * *
Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.
* * *
С рожденья тягостно раздвоен я,
мечусь из крайности в конец,
родная мать моя – гармония,
а диссонанс – родной отец.
* * *
Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений.
* * *
Кишат стареющие дети,
у всех трагедия и драма,
а я гляжу спектакли эти
и одинок, как хер Адама.
* * *
Не могу эту жизнь продолжать,
а порвать с ней – мучительно сложно;
тяжелее всего уезжать
нам оттуда, где жить невозможно.
* * *
В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно, вероятно,
однажды выйти из себя
и не войти обратно.
* * *
Каждый сам себе – глухие двери,
сам себе преступник и судья,
сам себе и Моцарт, и Сальери,
сам себе и желудь, и свинья.
* * *
У нас пристрастие к словам —
совсем не прихоть и не мания;
слова необходимы нам
для лжи взаимопонимания.
* * *
То наслаждаясь, то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой, не то тебя
посадят за другого.
* * *
По образу и духу своему
Создатель нас лепил, творя истоки,
а мы храним подобие Ему
и, может, потому так одиноки.
* * *
Не прыгай с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в гавне
совместно с веком.
* * *
Гляжу, не жалуясь, как осенью
повеял век на пряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые.
* * *
Вольясь в земного времени поток
стечением случайных совпадений,
любой из нас настолько одинок,
что счастлив от любых соединений.
* * *
Не зря ли знаньем бесполезным
свой дух дремотный мы тревожим?
В тех, кто заглядывает в бездну,
она заглядывает тоже.
* * *
Есть много счастья в ясной вере
с ее тяжелым грузом легким,
да жаль, что в чистой атмосфере
невмочь моим тяжелым легким.
* * *
Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.
* * *
Непросто – думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят, грызут и портят воздух.
* * *
Мы делим время и наличность,
мы делим водку, хлеб, ночлег,
но чем отчетливее личность,
тем одиноче человек.
* * *
И мерзко, и гнусно, и подло,
и страх, что заразишься свинством,
а быдло сбивается в кодло
и счастливо скотским единством.
* * *
Никто из самых близких по неволе
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.
* * *
Разлуки свистят у дверей,
сижу за столом сиротливо,
ребята шампанских кровей
становятся бочками пива.
* * *
Возделывая духа огород,
кряхтит гуманитарная элита,
издерганная болью за народ
и сменами мигрени и колита.
* * *
С успехами наук несообразно,
а ноет – и попробуй заглуши —
моя неоперабельная язва
на дне несуществующей души.
* * *
Эта мысль – украденный цветок,
просто рифма ей не повредит:
человек совсем не одинок!
Кто-нибудь всегда за ним следит.
* * *
С душою, раздвоенной, как копыто,
обеим чужероден я отчизнам —
еврей, где гоношат антисемиты,
и русский, где грешат сионанизмом.
* * *
Теснее круг. Все реже встречи.
Летят утраты и разлуки;
иных уж нет, а те далече,
а кто ослаб, выходит в суки.
* * *
Бог техники – иной, чем бог науки;
искусства бог – иной, чем бог войны;
и Бог любви слабеющие руки
над ними простирает с вышины.
* * *
За столькое приходится платить,
покуда протекает бытие,
что следует судьбу благодарить
за случаи, где платишь за свое.
* * *
В наших джунглях, свирепых и каменных,
не боюсь я злодеев старинных,
а боюсь я невинных и праведных,
бескорыстных, святых и невинных.
* * *
Уходят сыновья, задрав хвосты,
и дочери томятся, дома сидя;
мы садим семена, растим цветы,
а после только ягодицы видим.
* * *
Когда кругом кишит бездарность,
кладя на жизнь свое клише,
в изгойстве скрыта элитарность,
весьма полезная душе.
* * *
Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи
страшней, чем голодные волки.
* * *
Друзья всегда чуть привередливы.
И осмеять имеют склонность.
Друзья всегда чуть надоедливы.
Как верность и определенность.
* * *
Господь посеял нас, как огород,
но в зарослях растений, Им растимых,
мы делимся на множество пород,
частично вообще несовместимых.
* * *
Живу я одиноко и сутуло,
друзья поумирали или служат,
а там, где мне гармония блеснула,
другие просто жопу обнаружат.
* * *
С моим отъездом шов протянется,
кромсая прямо по стране
страну, которая останется,
и ту, которая во мне.
* * *
Я вдруг утратил чувство локтя
с толпой кишащего народа,
и худо мне, как ложке дегтя
должно быть худо в бочке меда.
* * *
На дружеской негромкой сидя тризне,
я думал, пепел стряхивая в блюдце,
как часто неудачники по жизни
в столетиях по смерти остаются.
* * *
Где страсти, где ярость и ужасы,
где рать ополчилась на рать,
блажен, в ком достаточно мужества
на дудочке тихо играть.
* * *
Смешно, как люто гонит нас
в толкучку гомона и пира
боязнь остаться лишний раз
в пустыне собственного мира.
* * *
Разлад отцов с детьми – залог
тех постоянных изменений,
в которых что-то ищет Бог,
играя сменой поколений.
* * *
Свои черты, штрихи и блики
в душе у каждого и всякого,
но непостижно разнолики,
мы одиноки одинаково.
* * *
Меняя цели и названия,
меняя формы, стили, виды, —
покуда теплится сознание,
рабы возводят пирамиды.
* * *
Смешно, когда мужик, цветущий густо,
с родной державой соли съевший пуд,
внезапно обнаруживает грустно,
что, кажется, его давно ебут.
* * *
Блажен, кто в заботе о теле
всю жизнь положил ради хлеба,
но небо светлее над теми,
кто изредка смотрит на небо.
* * *
Свечение души разнообразно,
незримо, ощутимо и пронзительно;
душевная отравленность – заразна,
душевное здоровье – заразительно.
* * *
Уехать. И жить в безопасном тепле.
И помнить. И мучиться ночью.
Примерзла душа к этой стылой земле,
вросла в эту гиблую почву.
* * *
Во всем, что видит или слышит,
предлог для грусти находя,
зануда – нечто вроде крыши,
текущей даже без дождя.
* * *
Друзья мои! Навек вам нежно предан,
я щедростью душевной вашей взыскан;
надеюсь, я не буду вами предан,
и этот долг не будет вами взыскан.
* * *
На нас нисходит с высоты
от вида птичьего полета
то счастье сбывшейся мечты,
то капля жидкого помета.
* * *
Жил человек в эпохе некой,
твердил с упрямостью свое,
она убила человека,
и стал он гордостью ее.
* * *
Нету бедственней в жизни беды,
чем разлука с любимой сумятицей:
человек без привычной среды
очень быстро становится Пятницей.
* * *
Проста нашей психики сложность,
ничуть не сложнее, чем прежде:
надежда – важней, чем возможность
когда-нибудь сбыться надежде.
* * *
Мы – умны, а вы – увы,
что печально, если
жопа выше головы,
если жопа в кресле.
* * *
Звоните поздней ночью мне, друзья,
не бойтесь помешать и разбудить;
кошмарно близок час, когда нельзя
и некуда нам будет позвонить.
3
В БОРЬБЕ ЗА НАРОДНОЕ ДЕЛО Я БЫЛ ИНОРОДНОЕ ТЕЛО
* * *
В стране рабов, кующих рабство,
среди блядей, поющих блядство,
мудрец живет анахоретом,
по ветру хер держа при этом.
* * *
Как нелегко в один присест,
колеблясь даже, если прав,
свою судьбу – туманный текст —
прочесть, нигде не переврав.
* * *
Себя расточая стихами
и век промотавши, как день,
я дерзко хватаю руками
то эхо, то запах, то тень.
* * *
На все происходящее гляжу
и думаю: огнем оно гори;
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие – внутри.
* * *
Прожив полвека день за днем
и поумнев со дня рождения,
теперь я легок на подъем
лишь для совместного падения.
* * *
Красив, умен, слегка сутул,
набит мировоззрением,
вчера в себя я заглянул
и вышел с омерзением.
* * *
В живую жизнь упрямо верил я,
в простой резон и в мудрость шутки,
а все высокие материи
блядям раздаривал на юбки.
* * *
Толстухи, щепки и хромые,
страшилы, шлюхи и красавицы
как параллельные прямые
в моей душе пересекаются.
* * *
Я не стыжусь, что ярый скептик
и на душе не свет, а тьма;
сомненье – лучший антисептик
от загнивания ума.
* * *
Будущее – вкус не портит мне,
мне дрожать за будущее лень;
думать каждый день о черном дне —
значит делать черным каждый день.
* * *
Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот гавно.
* * *
Я был везунчик и счастливчик,
судил и мыслил просвещенно,
и не один прелестный лифчик
при мне вздымался учащенно.
* * *
Мой небосвод хрустально ясен
и полон радужных картин
не потому, что мир прекрасен,
а потому, что я – кретин.
* * *
На дворе стоит эпоха,
а в углу стоит кровать,
и когда мне с бабой плохо,
на эпоху мне плевать.
* * *
Я держусь лояльной линии
с нравом времени крутым;
лучше быть растленным циником,
чем подследственным святым.
* * *
В юности ждал я радости
от суеты и свиста,
а превращаюсь к старости
в домосексуалиста.
* * *
Я живу – не придумаешь лучше,
сам себя подпирая плечом,
сам себе одинокий попутчик,
сам с собой не согласный ни в чем.
* * *
Пишу не мерзко, но неровно;
трудиться лень, а праздность злит.
Живу с еврейкой полюбовно,
хотя душой – антисемьит.
* * *
Я оттого люблю лежать
и в потолок плюю,
что не хочу судьбе мешать
кроить судьбу мою.
* * *
Все вечные жиды во мне сидят —
пророки, вольнодумцы, торгаши,
и, всласть жестикулируя, галдят
в потемках неустроенной души.
* * *
Я ни в чем на свете не нуждаюсь,
не хочу ни почестей, ни славы;
я своим покоем наслаждаюсь,
нежным, как в раю после облавы.
* * *
Пока не поставлена клизма,
я жив и довольно живой;
коза моего оптимизма
питается трын-травой.
* * *
С двух концов я жгу свою свечу,
не жалея плоти и огня,
чтоб, когда навеки замолчу,
близким стало скучно без меня.
* * *
Ничем в герои не гожусь —
ни духом, ни анфасом;
и лишь одним слегка горжусь —
что крест несу с приплясом.
* * *
Я к тем, кто краен и неистов,
утратил прежний интерес:
чем агрессивней прогрессисты,
тем безобразнее прогресс.
* * *
Пусть гоношит базар напрасный
кто видит цель. А я же лично
укрылся в быт настолько частный,
что и лица лишен частично.
* * *
Я понял вдруг, что правильно живу,
что чист и, слава Богу, небездарен,
по чувству, что во сне и наяву
за все, что происходит, благодарен.
* * *
Это счастье – дворец возводить на песке,
не бояться тюрьмы и сумы,
предаваться любви, отдаваться тоске,
пировать в эпицентре чумы.
* * *
Мой разум честно сердцу служит,
всегда шепча, что повезло,
что все могло намного хуже,
еще херовей быть могло.
* * *
Живу, ни во что без остатка не веря,
палю, не жалея, шальную свечу,
молчу о находке, молчу о потере,
а пуще всего о надежде молчу.
* * *
Клянусь компотом детства моего
и старческими грелками клянусь,
что я не испугаюсь ничего,
случайно если истины коснусь.
* * *
Что расти с какого-то момента
мы перестаем – большая жалость:
мне, возможно, два лишь сантиметра
до благоразумия осталось.
* * *
В жизненной коллизии любой
жалостью не суживая веки,
трудно, наблюдая за собой,
думать хорошо о человеке.
* * *
Я не верю вранью отпетому
о просвете во мраке мглистом.
Я отчаялся. И поэтому
стал отчаянным оптимистом.
* * *
На всех перепутьях, что пройдены,
держали, желая мне счастья,
стальные объятия родины
и шею мою, и запястья.
* * *
На дереве своей генеалогии
характер мой отыскивая в предках,
догадываюсь грустно я, что многие
качаются в петле на этих ветках.
* * *
Склонен до всего коснуться глазом
разум неглубокий мой, но дошлый,
разве что в политику ни разу
я не влазил глубже, чем подошвой.
* * *
Во всем со всеми наравне,
как капелька в росе,
в одном лишь был иной, чем все, —
я жить не мог в гавне.
* * *
Любому жребий царственный возможен,
достаточна лишь смелость вжиться в роль,
где уничтожен – лучше, чем ничтожен,
унижен – как низложенный король.
* * *
За то, что смех во мне преобладает
над разумом средь жизненных баталий,
фортуна меня щедро награждает
обратной стороной своих медалей.
* * *
Замкнуто, светло и беспечально
я витаю в собственном дыму;
общей цепью скованный случайно,
лишь сосед я веку своему.
* * *
В этом странном окаянстве —
как живу я? Чем дышу?
Шум и хам царят в пространстве,
шумный хам и хамский шум.
* * *
Когда-нибудь я стану знаменит,
по мне окрестят марку папирос,
и выяснит лингвист-антисемит,
что был я прибалтийский эскимос.
* * *
В эту жизнь я пришел не затем,
чтобы въехать в сенат на коне,
я доволен сполна уже тем,
что никто не завидует мне.
* * *
Отнюдь я не был манекен,
однако не был и в балете;
я тот никто, кто был никем,
и очень был доволен этим.
* * *
Есть мечта у меня, беречь
буду крепость ее настоя:
когда вновь будут книги жечь,
пусть мою огня удостоят.
* * *
Что стал я пролетарием – горжусь;
без устали, без отдыха, без фальши
стараюсь, напрягаюсь и тружусь,
как юный лейтенант – на генеральше.
* * *
Средь шумной жизненной пустыни,
где страсть, и гонор, и борение,
во мне достаточно гордыни,
чтобы выдерживать смирение.
* * *
Каков он, идеальный мой читатель?
С отчетливостью вижу я его:
он скептик, неудачник и мечтатель,
и жаль, что не читает ничего.
* * *
Господь – со мной играет ловко,
а я – над Ним слегка шучу,
по вкусу мне моя веревка,
вот я ногами и сучу.
* * *
Всю молодость любил я поезда,
поэтому тот час мне неизвестен,
когда моя счастливая звезда
взошла и не нашла меня на месте.
* * *
Тюрьма была отнюдь не раем,
но часто думал я, куря,
что, как известно, Бог – не фраер,
а значит, я сижу не зря.
* * *
Множеству того, чем грязно время,
тьме событий, мерзостных и гнусных,
я легко отыскиваю семя
в собственных суждениях и чувствах.
* * *
Блуд мировых переустройств
и бред слияния в экстазе —
имеют много общих свойств
со смерчем смыва в унитазе.
* * *
Эпоха, мной за нравственность горда,
чтоб все об этом ведали везде,
напишет мое имя навсегда
на облаке, на ветре, на дожде.
* * *
Куда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду;
в раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду.
Путеводители по стране сионских мудрецов
Израиль объединил поэта Игоря Губермана и художника Александра Окуня, живших соответственно в Харькове и Санкт-Петербурге. Губерман, широко известный своими четверостишиями Гарики, и известный художник время от времени встречаются не только для того, чтобы приятно пообщаться, но и для совместного творчества. Первая написанная ими книга называлась «Книга о вкусной и полезной еде».
Написанная с чувством юмора и со знанием предмета, она не совсем сборник рецептов, встречающихся в том или ином издании: она пропагандирует вкус к жизни, причем осмысленной.
На этот раз они прибыли в Киев по инициативе и при содействии Посольства Израиля в Украине, чтобы представить свой новый опус «Путеводитель по стране сионских мудрецов». Несмотря на ненавязчивое и легкое повествование, книга невероятно информативна и открывает множество новых и необычных фактов и событий из далекого прошлого и наших дней даже для хорошо подготовленного читателя.
Начнем с вашей книги «Путеводитель по стране сионских мудрецов», выпуск которой и является причиной вашего приезда в нашу страну. Книга написана настоящим и богатым русским языком. Он принимает несколько парадоксальный взгляд на историю человечества вообще и евреев в частности. Тем не менее, материал легко читается и воспринимается. Как вам пришла в голову идея написать эту книгу и для каких читателей она предназначена?
Губерман: «На мой взгляд, он рассчитан на широкую аудиторию, потому что это не путеводитель как таковой.
Окунь: «И я думаю, что адресат — это человек, который легкомысленно относится к этой стране и видит в ней одну из многих. У каждого человека есть три родины: первая — та, в которой он родился, вторая — Италия, потому что все, что нас сейчас вдохновляет, пришло оттуда, а третья — Израиль».
Вы идеалист, не так ли?
О.: «А почему бы и нет? Лучше быть идеалистом, чем материалистом. Материализм в любом случае никуда не годится».
Фраза «Сионские мудрецы», которую вы включили в название своей книги, была истолкована весьма неоднозначно на некогда нашем общем отечестве. Для некоторых это означало беспощадную и ожесточенную борьбу против всего еврейского.
Г.: «Мы не боялись, потому что последняя категория, для которой это была философия, — это просто малообразованные люди, живущие в мире химер. Ибо на самом деле сионских мудрецов вообще не было. Это вымысел, миф. Великие русские философы, такие как Соловьев, Бердяев и др., считали это полнейшим вздором. Уже тогда мудрые люди могли догадаться, что этот отвратительный миф состряпан царскими спецслужбами. Но поскольку это прочно вошло в сознание людей как морфема и выражение, мы должны были дать книге это название в чисто коммерческих целях».
О.: «Рабочее название книги было совсем другое — И это было здесь — но, как только что сказал Игорь, издатель посчитал, что «Путеводитель по стране сионских мудрецов» лучше».
Г.: «Кстати, в названии «И это было здесь» априори содержится некоторая трагедия. Наши обычные коллеги-публицисты писали: «А это здесь было, оглянитесь и ужаснитесь!» Но мы не пишем трагедии, и это наш первооснова!»
Господин Губерман, Вы и Ваша семья прошли через все потрясения «необыкновенного» 20 века.
Вы родились в 1936 году, накануне «черного» 1937 года, что не могло не отразиться на вашей семье. Потом иллюзии хрущевской оттепели, потом…
Г.: «Знаете, иллюзии остались, потому что в то время рождались замечательные личности. Позже их стали называть «людьми 1960-х». Многие из них вполне метко называли себя «детьми XX съезда» [Коммунистической партии. – Ред.]. Иллюзии, которые они лелеяли, длились всю их жизнь».
А «бульдозерная выставка» или пресловутая «встреча» партийных деятелей, писателей и художников? Могли ли эти откровенно неотесанные разоблачения оставить нетронутыми какие-либо иллюзии? Я согласен, что можно любить свою молодость и страну, в которой они родились, но нельзя любить идеологию, которая не давала «жить, любить или дышать», не так ли?
Г.: «Мы все очень мало заботились об идеологии, а насчет всего остального могу только процитировать стихи, которые никогда не забуду:
«Когда родная страна / Которая воспитала и воспитала тебя / Мила / Тогда даже ложка житейского дерьма / Чуть не разожжет аппетит».
Как вам удалось не озлобиться и остаться таким нежным, хоть и получили свою долю «страстных» полицейских объятий?
Г.: «Может, все дело в старческом слабоумии. Вы знаете, Миша Туровский, замечательный художник, который когда-то жил в Киеве, а сейчас живет в США, придумал такой афоризм: «Оглянитесь на свою молодость, она сейчас так прекрасна!»
О.: «Тема, которую Вы затронули, напоминает мне известный диалог Вольтера и Казановы. Когда последний бежал из тюрьмы и объявился в Париже, Вольтер принял его с распростертыми объятиями, ожидая, что он осудит ужасный венецианский режим. Но Казанова не торопился с этим. «Я вовсе не обижаюсь на них, — сказал он великому философу. «Их роль заключалась в том, чтобы поймать, а моей — сбежать».
Г.: «Ты ждешь, что я дам тебе рецепт самосохранения? Все, что вам нужно сделать, это высмеивать их (я имею в виду всех видов чиновников) все время».
О.: «Это то, за что его не могли помиловать».
Господин Губерман, я знаю, что Вы принципиально избегаете говорить о своих отношениях с Иосифом Бродским, но ведь Вы когда-то были первыми, кто привез в Москву его стихи?
Г.: «Знаете, почему я не говорю на эту тему? Бродский был великой личностью, гением. Судьба распорядилась так, что я общаюсь с ним несколько лет. Потом мы поссорились, потому что ему было не интересно со мной быть. Мне, впрочем, тоже, потому что с гениями очень трудно общаться».
Как вы познакомились?
Г.: «В пьяном виде. Нас свел Сергей Вульф. Он читал стихи, опрокидывая рюмку-другую, и я просил опубликовать их в журнале «Синтаксис». Я привез их в Москву, выкрикивая: «Гений!»
Вы называете свое литературное занятие «рифмами». А кто из классиков повлиял на вас, ведь все мы из кого-то вырастаем?
Г.: «Саша Черный. Я был безумно счастлив, когда читал его. Потом пришли Заболоцкий, Омар Хайям и другие».
Почему не Хармс?
Г.
: «Я его тогда не знал, потом читал. Я считаю его незаурядным гением, но он гений совсем в другой области, чем Омар Хайям».
Получив образование в области русской литературы, вы оба оказались в такой «космополитической» (то есть мультикультурной) стране, как Израиль. Как вы там себя чувствовали? Ваша «русскость» не повреждена?
Г.: «Я жил и живу в своем русском коконе».
О.: «И я не вижу причин, по которым я должен отказываться от своего происхождения и образования. Кроме того, я думаю, что русская культура никогда не была таковой сама по себе: она была очень сильным продуктом еврейских влияний. Это часть этой культуры. Например, почему я должен отказываться от итальянской или английской культуры? Русская культура в том же духе».
Господин Губерман, другой великий поэт Давид Самойлов когда-то сыграл ключевую роль в вашей судьбе…
г.: «Он мне очень помог: мне разрешили поселиться у него дома в Эстонии, когда меня выпустили из тюрьмы и выслали из Москвы и других городов 100-километровой зоны вокруг столицы. Не подумайте, что он меня очень ценил — он просто дружил с моей свекровью Лидией Лебединской. Собственно, это и побудило его помочь мне. Благодаря этому мы подружились и поддерживали тесные контакты».
Вы умеете акцентировать внимание на ключевых моментах и красиво их описывать. Каким было ваше первое впечатление об Израиле?
Г.: «Я был ошеломлен благодаря моим друзьям, в том числе Александру Окуню. Напились мы в первый же вечер, потому что не виделись много лет. На следующий день он пришел к нам в 10 утра и сказал, не слушая наших ругательств: «Вставайте, друзья. Голгофа открыта до 12 часов».
Александр, насколько отличаются культуры восприятия изобразительного искусства здесь и в Израиле?
О.: «Ситуация, когда на помойке можно найти уникальные произведения, не зависит от географии. Мои американские друзья однажды нашли маленькую фотографию на свалке в Нью-Йорке. Оказалось, что это набросок Рубенса. Удача… Мне трудно судить о себе, но я думаю, что окончательно созрел как художник в Израиле. Мне трудно говорить о прошлом, потому что, когда я заканчиваю какую-то работу, я уже не чувствую, что она моя. Помните максиму Цетаевой: настоящий художник скорее скажет «вышло», чем «у меня получилось»? Это верно, потому что хорошее получается, а плохое… мы делаем. Что касается восприятия, то я никогда не забуду поездку на фрески в Ареццо, Италия. Собор оказался на реставрации, но я был просто в восторге от того, что итальянцы покрасили леса: брусья в черный цвет, соединения в золотой. Получилась современная скульптура гения! В Израиле этого не встретишь из-за отсутствия пластических традиций, а традиции необходимы — особенно для человека, претендующего на роль первопроходца, революционера. Дело в том, что в искусстве каждый революционер — настоящий консерватор, ибо он будет хранителем традиции. Я мог бы привести здесь Матисса или кого-то еще в качестве примера. В Израиле нет этой традиции по вполне очевидной причине: его народу еще сотни лет предстоит пройти «коллективную тренировку зрения». Вот почему израильтяне находятся на переднем плане новых материалов и новых медиа. Классические пластические традиции просто неуместны в современных техниках. Я преподавал в Академии, и наша школа анимации победила на очень престижном международном конкурсе в прошлом году, опередив лондонский Королевский колледж искусств. Мы активно развиваем керамику. Кстати, факультет прикладного искусства у нас самый сильный, а факультет искусств самый слабый».
Израиль очень религиозная страна, одна из немногих, где религия не отделена от государства. Может ли это активное восприятие всего нового привести к каким-либо изменениям в этой области?
О.: «Очень многие с вами не согласятся, что ортодоксальный иудаизм — это стержень Израиля — думаю, он охватывает только половину страны. Но, как ни странно, когда режут священных коров, пусть даже хилых и податливых, — а делают это действительно со страшной силой, — человек начинает выискивать миф. Когда в нашей стране заканчивается миф о классическом социалистическом сионизме, а другие мифы исчезают в других географических точках, человек начинает тянуться к религии. Очень забавно, что религия нужна и находится на подъеме в век, который утверждает, что она высокотехнологична. Вопрос веры есть вопрос веры. Это никак, нигде и никем не обсуждается. И это нельзя обсуждать. Я согласен с Виктором Франклом (никто не знает, был ли он религиозным человеком), который сказал: «Для Господа Бога, если он есть, гораздо важнее, хороший человек или нет, чем верит он или нет».0003
Я видел, как вы активно обсуждали обложки и названия новых книг, проходя мимо книжных полок. Каковы ваши приоритеты в современной литературе?
Г.: «Мне нравятся многие современные писатели, такие как Дина Рубина, которой я очень горжусь, или Пелевин. Так как мои вкусы низкие, я обожаю Акунина. Как и у любого другого писателя, у него могли быть ужасные провалы, но его серия о Фандорине поразительна! Дмитрий Быков. Надеюсь, меня согреет Брусникин — я уже читал его роман «Печорин и Грушницкий». Вот, пожалуй, и все».
О.: «Для меня это Пелевин, Улицкая и Рубина. Теперь Александр Секацкий, петербургский философ, написавший прекрасную книгу «Два сундука». Это полная игра, как бы перевод с китайского. Но вообще я люблю классику. Недавно перечитал «Войну и мир». И Дидро.
Книга популярна. Я даже слышал, что было бы неплохо перевести его на иврит — это было бы интересно коренным израильтянам. Что тогда?
Г.: «Ну лень нам переводы делать. Тем временем вышла моя новая книга «Седьмой дневник». Это моя седьмая книга, в которой около 800 стихов и немного прозы. Обсудим это с киевлянами 23 октября в Доме офицеров, где я буду выступать. Так что скоро увидимся в Киеве».
О.: «А я сейчас занят рисованием. Пока больше планов нет».
ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
Игорь Губерман родился 7 июля 1936 года в Харькове. Детство провел в Москве, окончил Московский институт инженеров транспорта. После окончания работал по специальности. Затем он познакомился с Александром Гинзбургом, основателем и редактором самиздатовского журнала «Синтаксис».
Некоторое время Губерман работал инженером и занимался литературной деятельностью: писал научно-популярные и документальные книги, сценарии документальных фильмов.
Позже в самиздате стали публиковаться четверостишия Губермана, известные как «Гарики» (Гарик — уменьшительное имя автора). В 19В 70-е годы Губерман был сотрудником и активным сотрудником самиздатского журнала «Евреи в СССР».
Люди, основавшие этот журнал, считали своей миссией распространение среди евреев знаний об их религии, истории и языке. Что же касается эмиграции, то они считали ее личным делом человека.
В 1978 году «Гарики», которые до этого распространялись среди населения, были собраны и изданы в виде книги. В 1979 году Губерман был приговорен к пяти годам лишения свободы.
В лагере он вел дневник, на основе которого позже написал книгу «Прогулка по бараку» (1980 г., опубликована в 1988 г.).
Губерман вышел на свободу в 1984 году. Ему было отказано в проживании не только в Москве, но и в небольших населенных пунктах менее чем в 100 километрах от столицы. Но поэт Давид Самойлов прописал его в своем доме в Пярну, Эстония.
Губерман работал на Ленинградской студии документальных фильмов. Вскоре его вызвали из отдела виз и регистрации и предложили ему и его семье переехать в Израиль. «Труднее всего покинуть место, где невозможно выжить», — писал он позже. Губерман живет в Иерусалиме с 19 лет.88.
В Израиле Губерман написал роман «Штрихи к портрету». В 1996 г. были опубликованы его мемуары «Записки старости», а в 2001 г. вышла книга «Страна странствий».
Наибольшую известность ему, естественно, принесли его «Гарики». В своих стихах он использует типично постмодернистские приемы, такие как ироническое перифразирование известных выражений, придание противоположного значения фразеологизмам, а иногда и нецензурная брань.
Губерманом восхищаются далеко не все читатели и критики. Сам он воспринимает это так: «Правы те, кто хвалит, и те, кто злословит».
Александр Окунь родился в 1948 году в Ленинграде. В 1972 году окончил Академию художеств имени Мухиной, в 1979 году репатриировался в Израиль.
Он был членом группы Алеф, преподавал живопись в Академии искусств и дизайна Бецалель и колледже Эмуна в Иерусалиме. Он был адъюнкт-профессором в Колледже Беллармин, Луисвилл, США.
Окун получил ряд премий и стипендий, в том числе премию Офера Фенигера в 1983 году, стипендию Гестетнера в 1985 лет и стажировку в парижском Cite International des Arts в 1987 году.
Окун является членом Международной ассоциации искусств, спонсируемой ЮНЕСКО.
Его работы выставлены во многих музеях России и Израиля, в том числе в выставочном зале Академии художеств имени Мухиной (Санкт-Петербург), Русском музее (Санкт-Петербург), Музее Негева (Беэр-Шева), Музее Янко Дада (Яффо). ), а также в частных коллекциях Австралии, Австрии, Канады, Франции, Израиля, Италии, Мексики, Польши, России и США.
Светлана АГРЕСТ-КОРОТКОВА, специально для «Дня»
Игорь Миронович Губерман (писатель) Wiki, биография, возраст, жена, состояние, семья, Instagram, Twitter и другие факты поэт еврейского происхождения; с 1988 года живет в Израиле.
Его поэзия получила широкое признание прежде всего благодаря его фирменным афористическим и сатирическим четверостишиям, которые он назвал «гарики» по-русски (единственное число: «гарик», что также является уменьшительной формой имени автора, Игорь). (Гарики). Эти короткие стихотворения (первоначально Губерман называл их «еврейскими дацзыбао») всегда имеют схему рифмовки а-б-а-б, используют различные поэтические размеры и охватывают широкий круг тем, включая антисемитизм, жизнь иммигрантов, антирелигиозные настроения и отношения между любовью и ненавистью автора. с Россией. Прокрутите вниз и найдите все, что вам нужно знать о Игоре Губермане , последние обновления отношений, семью и его квалификацию. Оценка состояния, возраста, биографии, карьеры, аккаунтов в социальных сетях Игоря Губермана, например Instagram, Facebook, Twitter, Family, Wiki. Кроме того, узнайте подробную информацию о текущем собственном капитале Игоря Губермана , а также о доходах, стоимости, зарплате, имуществе и доходах Игоря Губермана .
Игорь Губерман , более известный под Фамилией Игорь Миронович Губерман , популярный Поэт . Родился 7 июля 1936 , в Харькове, Украинская ССР. Харьков красивый и густонаселенный город, расположенный в Харькове, Украинская ССР Россия. Игорь Миронович Губерман начал карьеру поэта В молодости после получения формального образования
Читайте также: Philipp Fr%C3%B6hlich Вики, биография, возраст, сеть, семья, Instagram, Twitter, социальные профили и другие факты
Игорь Миронович Губерман Чистая стоимостьСогласно Википедии, Google, Forbes, IMDb и различным надежным онлайн-источникам, чистая стоимость Игоря Мироновича Губермана оценивается следующим образом. Ниже вы можете проверить его собственный капитал, зарплату и многое другое за предыдущие годы.
Игорь Предполагаемый собственный капитал, ежемесячная и годовая зарплата, основной источник дохода, автомобили, образ жизни и многое другое были обновлены ниже.
Игорь, который принес 3 миллиона долларов и 5 миллионов долларов Networth Игорь получил большую часть своего дохода от своих кроссовок Yeezy Хотя он много лет преувеличивал размер своего бизнеса, деньги, которые он получал от своей профессии, были реальными — достаточно, чтобы считаться один из крупнейших кешаутов знаменитостей всех времен. его основной источник дохода в основном от того, чтобы быть успешным поэтом.
У него колоссальный собственный капитал от 5 до 10 миллионов долларов. В дополнение к его многочисленным подписчикам в социальных сетях актер
| Оценка собственного капитала в 2021 году | Приблизительно от 1 до 5 миллионов долларов |
| Чистая стоимость предыдущего года (2020) | Обновляется |
| Годовой оклад | Обновляется |
| Источник дохода | Поэт |
Принято к сведению, Игоря Губермана основным источником дохода является Поэт. Мы собираем информацию о Игоре Мироновиче Губермане Автомобили, месячной/годовой зарплате, собственном капитале из Википедии, Google, Forbes и IMDb, скоро обновим вас.
Возраст Игоря Губермана 85 лет (на 2021 год), рост и вес. Размер платья и обуви Обновлено ниже, прокрутите вниз и проверьте все о росте и весе. Размер платья и обуви.
Игорь Активность в социальных сетях.
он известен в социальных сетях, таких как Instagram, Facebook, Twitter, Youtube, и т. д. Пожалуйста, прокрутите вниз, чтобы увидеть информацию об аккаунтах Игоря Губермана в социальных сетях.
| Имя | Игорь |
|---|---|
| Имя | Игорь Губерман |
| Полное имя семьи | Игорь Миронович Губерман |
| Дата рождения | 7 июля 1936 г. |