Александр гордон мизантроп: Исповедь «мизантропа» | Журнал Eclectic

Исповедь «мизантропа» | Журнал Eclectic

Александр Гарриевич, после премьеры спектакля «Лондонский треугольник» театра «Школа современной пьесы», в котором вы играли, возникло странное ощущение: во‑первых, актерствовали вы достоверно; во‑вторых, именно это и смутило — зная теперь, как вы умеете играть, можно ли верить вам как журналисту? Ведь многие и ныне полагают, что телевидение — синоним объективности. Мало того — оно все еще считается пресловутой «четвертой властью».

Я с дураками стараюсь не общаться в жизни, и на телевидении на них не работаю. Если кто-то думает, что на ТВ ему могут сказать хоть какую-то правду, то пусть смотрит канал «Дискавери» или на худой конец «Культуру». Что касается моей работы — той, которую принято считать основной, — это тоже актерство. Скажем, передача про политиков, в которой я принимаю участие, разительно отличается от передачи «Гражданин Гордон». Программа «Гордон Кихот» так же отличается от программы «За и против». Так или иначе, ты все время примеряешь на себя маски — то одну, то другую, то третью. У меня есть авторская программа, где ты сам придумываешь, кого будешь играть. А если это программа, куда ты приглашен в качестве исполнителя, то там роли для тебя более или менее определены. Вот и вся разница. «Весь мир театр, а люди в нем актеры»…

Профессия, полученная в Театральном училище имени Щукина, — для вас это отдушина, повод для гордости или что-то еще?

Поскольку эта профессия единственная у меня, не знаю, гордиться этим или нет. Но использовать ее надо, чем и занимаюсь. И, как уже сказал, почти везде. Мало того, даже когда «перехожу на другую сторону» — сажусь в зал или становлюсь за камеру в качестве режиссера — я все равно 90 процентов времени актер. Я понимаю актерскую природу и всегда могу дать исполнителю тот «манок», который необходим для того, чтобы решить роль или конкретную сцену. Гордиться тут нечем. И еще я никогда не оглядываюсь назад. То есть у меня нет привычки думать: ах, если бы сейчас все начать сначала, потому что жизнь идет нелегко и не хочется ни «пяди родной земли» отдавать из того, что нажито… Меня ни разу не посещала мысль: а что, если бы я не пришел на актерский факультет — куда бы я подался? Не знаю. Может быть, в археологию или в спортивные комментаторы…

Александр Гордон в роли Александра Герцена в спектакле «Лондонский треугольник». Режиссер Дмитрий Астрахан

Говорят, актер — это пластилин: чем меньше у него ума, самобытности и яркости, тем лучше. Вы, наверное, очень неудобный артист для режиссеров?

Не знаю, это надо спрашивать у режиссеров. Но есть разные типы актеров и амплуа. В давние времена быть актером-пластилином означало иметь характерное амплуа — скажем, быть комиком или пожилым отцом. Учась в театральном, я получал «героические» роли: лирического героя или антигероя. А что значит быть им? Черпать изнутри, играть себя, потому что другого материала нет. Притом что все попытки в начале репетиционного периода поискать характерность в этом образе режиссером решительно пресекаются словами: «Ну не то! Зачем тебе это? Играй, что есть, — то и будет хорошо».

Режиссер «Лондонского треугольника» — спектакля, в котором вы сыграли, — Дмитрий Астрахан славится постановкой жанровых зрелищ, ориентированных на массового зрителя. Удалось ли вам найти с ним общий язык?

Дело в том, что Дмитрий Хананович, во‑первых, был художественным руководителем театра и в БДТ поставил, если мне не изменяет память, 2 спектакля. И уж точно это были интересные постановки. «Лондонский треугольник» — классическая психологическая мелодрама. Я бы назвал даже все это МХАТом 50‑х годов. Дмитрий — мастер своего дела. Что такое режиссура? Выстраивание зрительского восприятия: тут засмеются, здесь заплачут, тут похлопают, а здесь встанут и устроят овацию — в этом он фактически никогда не ошибается. Другое дело, что тут есть еще и Александр Галибин — мастер с большой буквы. И есть малоопытный, но довольно жесткий Александр Гордон. И еще Джульетта Геринг, которая вся отдается роли (на моей памяти это ее первая главная роль). Другое дело, что стилистически «Лондонский треугольник» мне не нравится, потому что это не моя эстетика. Но это не мешает мне понимать задачи и даже испытывать, сыграв 4-5 раз, актерское удовольствие на сцене. Вообще, ничего тяжелее за те два с небольшим часа, что идет спектакль, я не исполнял. Конечно, есть актеры, которые служат в театре, играют все, что дают. И, как правильно сказал Ролан Быков, чтобы сложилась одна актерская судьба, 400 должны разрушиться. Так и бывает.

В своих телепрограммах вы часто выступаете в роли судьи. В данном случае ситуация другая: после театральной премьеры вердикты выносят критики и публика. Эти оценки совпадают с вашими ожиданиями?

Вы знаете, я давно уже не работаю на оценку. Я все свои экзамены сдал. Как говорит тот же Астрахан, все мои учителя уже умерли. Нет, эмоционального поощрения за громадную проделанную работу, может быть, я и ждал от близких людей. Но не больше: и на профессиональную критику, и на разбор того, стоит ли мне этим заниматься или не стоит, у меня давно закрыты уши. Это только мешает. Ведь спектакль пока еще не состоялся, он будет играться какое-то время. но что с ним будет дальше — неизвестно. Поэтому любое мнение, которое раздается со стороны, может только напортить, а никак не помочь.

Вы отрицательно относитесь к высказыванию мнений?

Мнение — это зло неизбежное. Поскольку человек в последнее время думает, что он может судить обо всем вокруг, — и неважно, профессионал он в этом или нет. Это беда и современной критики тоже. В том числе не только театральной, но и киношной и телевизионной. Все скатилось на уровень «я посмотрел, мне не понравилось». Я не видел ни одного профессионального разбора за последние лет десять. Что это такое? Это когда ты сводишь общее, разнимаешь его на части, смотришь, из чего это общее сделано, как художник пришел к такому-то варианту решения, как он добился от зрителей того или иного, и потом выражаешь робкое мнение. И для этого мало видеть один из спектаклей, потому что у художника помимо сверхзадач на спектакле существуют еще сверхзадачи в жизни, как учил Станиславский. То есть надо смотреть на него в развитии, смотреть, с чего он начинал, к чему и как пришел. Вы хоть одну такую рецензию видели? Я — никогда.

Люди в массовом порядке обращаются в блогерство, комментируют в сети всё подряд. А вообще, интеллигентно ли публично обсуждать других, в подавляющем большинстве случаев — за глаза?

Парадоксальным образом это почему-то и есть признак интеллигентности, потому что интеллигент по определению… Нет, не буду говорить этого слова… Гумилев обижался: «Не называйте меня интеллигентом, батюшка, у меня все-таки профессия есть». Ну как же, имея возможность высказаться в соцсетях, не использовать ее? Как промолчать? Не могу молчать — это по-толстовски. И такое несут, что лучше не слушать.

 

Чтобы сложилась одна актерская судьба, 400 должны разрушитьсяАлександр Гордон

 

 

Получается, у нас много интеллигентов?

Все! Помните, как Ленин называл интеллигенцию? Говно нации. Да, к сожалению, сейчас все, кто самовыражаются в сети, это то, что мы привыкли называть интеллигенцией. Они забывают только одно — что у прежней интеллигенции помимо желания и права высказаться существовало понимание, что они не одни живут на свете, некая ответственность была — если не за весь мир, то хотя бы за тех, кто вокруг. Вот у нынешней интеллигенции почти сплошь да рядом ничего такого не наблюдается. Хотя бывают и тексты хорошие, и мысли правильные случаются, и форма выражения изумительная, и полемика возникает живая, чему иной раз поражаешься, читая какой-нибудь ЖЖ. Но только для чего? Ни для чего! Ради того, чтобы показать, какой я внимательный, начитанный, образованный, умный. А дальше-то что? Что с этим делать? Примени свою образованность, начитанность и ум где-нибудь. Ну, хоть поле вспаши чужое, как Лев Николаевич. Своего-то нет.

А как сегодня обстоит дело с созданным вами межрегиональным общественным движением «Образ будущего», призванным реализовывать социальные проекты в стране?

Оно давно погибло. По многим причинам. Одну из них я только что назвал. Общество, конечно, движется, но, к сожалению, это движение броуновское. Каждый движется только потому, что не может не делать этого. А общество — всё ниже, ниже, ниже… в болоте, в которое мы себя, как говорил Герцен, погрузили.

Как на ваш взгляд, выход мы найдем?

Вы знаете, вот тут я буду противоречить сам себе по одной простой причине — тогда у меня был пафос 40‑летнего, с которым я делал это общественное движение, а сейчас есть уже разум 50‑летнего, которым я понимаю, что мне это уже не надо. Все свои долги я раздаю в одиночестве. И мне ни помощники, ни новые объекты, ни новые должники не нужны. Тем более кредиторы. Посему я думаю, что если уж и будет выход, то он будет у каждого свой. А поверить в то, что появится добрый молодец или, не дай бог, девица, произнесет волшебные слова и вдруг все у нас зашевелится, изменится и мы пойдем к какому-то светлому, не известному еще никому будущему, у меня нет ни сил, ни желания, ни глупости. Поэтому — спасайся, кто может.

Как же мы до такой жизни докатились…

Мы разделились, у нас совершенно атомарное общество. Я об этом говорил еще лет 20 назад, еще из Нью-Йорка — о том, что вы не понимаете, что грядет. Грядет благополучие, да. Но при этом абсолютная атомизация, когда кормят «на убой», но все «по камерам». Клетка, в которой жили в Советском Союзе, не понравилась потому, что всё делали вместе — а каждому хотелось свою, отдельную. Сейчас каждый получил и свою отдельную клетку, и обильное питание в ней. И теперь задача — как бы не разжиреть так, чтобы не впечататься в прутья этой клетки навсегда.

И почему вас называют мизантропом? Вы вот о людях думаете…

Мизантропом меня называют те, кого я не люблю. А не люблю потому, что они плохие люди. Следовательно, я частично мизантроп, потому что плохих людей, как ни крути, больше, чем хороших. Этим людям абсолютно плевать на тех, кто их окружает. На того самого, простите, уже анекдотичного ближнего из известной нам — неплохой, кстати, — книжки.

Какой у нас печальный финал получился…

Ничем помочь не могу. Только заметьте — я тут не других обличаю. Это я и про себя говорю. Считайте, что это исповедь.

Беседовала Юлия Смолякова
Фото: Виктор Новиков

Известные люди, которые на самом деле оказались мизантропами

Некоторые знаменитости являются такими милахами, а на самом деле они не переваривают общество и называют себя мизантропами. В этом списке Михаил Боярский, Алёна Водонаева, Билл Мюррей, а некоторых известных личностей уже нет в живых.

Алёна Водонаева

Источник: news.rambler.ru

Известная певица и телеведущая Алёна Водонаева в этом году свела к минимуму общение с людьми. Участница проекта Дом-2 также сообщила своим поклонникам, что собирается «все свои девять жизней» избегать общения с людьми.
После Алёна сообщила, что является мизантропом и социопатом, поэтому прекратила отвечать на телефонные звонки и сообщения, если они исходят не от родственников.

Людмила Улицкая

Источник: riavrn.ru

В интервью изданию АиФ Людмила Улицкая сообщила, что ещё с детства являлась «мизантропом и занудой». То интервью у известной русской писательницы взяли в 2014 году.

Михаил Боярский

Источник: www.livestory.com.ua

Он никогда не скрывал, что является мизантропом. Михаил Боярский журналисту издания «Москва 24» в 2014 году сообщил: «дураки пошли (о нынешнем поколении). Что будет дальше, неизвестно».

Александр Гордон

Источник: i42-cdn.woman.ru

Александра Гордона принято считать одним из самых известных мизантропов в стране, хотя вот что говорит сам Александр: «Мизантропом я, если и являюсь, то не в абсолютном выражении. Никого не презираю, никого не ненавижу».

Чингиз Абдулаев

Источник: kulis.lent.az

В 2014 году Чингиз Абдулаев в интервью изданию Day.Az сообщил, что сложившаяся обстановка сама вынуждает его быть мизантропом. Примечательно, что сам Чингиз Абдулаев является верующим человеком.

Артур Шопенгауэр

Источник: content.choiz.me

Артур Шопенгауэр стал одним из самых исвестных мизантропов XIX века.

Шарль-Валантен Алькан

Источник: upload.wikimedia.org

Шарль-Валантен Алькан несколько раз упоминал, что является мизантропом. Сохранилось и письменное подтверждение этому. В 1861 году в письме Фердинанду Хиллеру он упомянул, о такой своей черте личности.

Амброз Бирс

Источник: upload.wikimedia.org

Американский писатель и журналист Амброз Бирс выделялся своеобразной репортёрской резкостью, неуступчивостью, прямолинейностью, а также он был известным мизантропом.

Егор Летов

Источник: bookdigest.com.ua

Странно было бы, если бы Егор Летов не являлся мизантропом.

Стивен Патрик Моррисси

Источник: image.tmdb.org

Известный британский музыкант и поэт является не только вегетарианцем, но и… мизантропом.

Бойд Райс

Источник: rollingstone.

ru

Один из самых эксцентричных певцов запомнился своей фразой: «я не фашист, я просто людей ненавижу».

Билл Мюррей

Источник: pinthisstar.com

Экстравагантный американский актёр не скрывает того, что он является мизантропом. Также Билл упоминал, что является своеобразным «генератором хаоса» и предпочитает самостоятельно выполнять работу. У него нет агента, он самостоятельно подстригает свою лужайку и делает множество других вещей, лишь бы не общаться с людьми.

«Мизантропия выступает как крайняя форма индивидуализма, противопоставления личности обществу. Связана с пессимизмом, неверием, подозрительностью, нелюдимостью«. (Википедия)

Источники

• politexpert.net
• aif.ru
• m24.ru
• thr.ru
• news.day.az
• ru.wikipedia.org

Источник: fishki.net

Источник: http://fishki.net/2442253-izvestnye-ljudi-kotorye-na-samom-dele-okazalisy-mizantropami.html © Fishki.net

Сборник электронных книг UC Press, 1982–2004 гг.

: форма поиска

Дом  Поиск  Просмотреть    Книжная сумка  О нас  Справка

Ключевое слово SearchAdvanced Search Поисковые книги для: Советы по поиску Точная фраза: «Несоседание в Америке» 96696. 7: 7006677777776 гг. 200520042003200220012000199919981997199619951994199319921991199019891988198719861985198419831982198119801979197819771976197519741973197219711970196919681967196619651964196319621961196019591958195719561955195419531952195119501949194819471946194519441943194219411940  to  200520042003200220012000199919981997199619951994199319921991199019891988198719861985198419831982198119801979197819771976197519741973197219711970196919681967196619651964196319621961196019591958195719561955195419531952195119501949194819471946194519441943194219411940 Show all books public access books   [?]

Жизнь в литературной династии

Это та почва, на которой Во пожинает свой комический урожай, но его книги не просуществовали бы, если бы в них не было серьезной моральной драмы. Через год после женитьбы Во, сидя в загородной гостинице и сочиняя «Мерзкие тела», получил письмо от Ше-Эвелин, в котором говорилось, что у нее роман и она хочет развода. Он так и не оправился. В большинстве своих романов герой влюбляется в красивую женщину, которая быстро его предает. Во был верен поколению двадцатых — в английской художественной литературе он был его лидером, — но вскоре он начал беспокоиться о его морали. Алек вспоминал, что, получив роковое письмо от Ше-Эвелин, Эвелин сказала ему: «Беда современного мира в том, что в нем недостаточно религии. Ничто не мешает молодым людям делать то, что им хочется в данный момент». В 19В 30 лет, вскоре после расторжения брака, он обратился в католицизм — поступок, который, вероятно, укрепил его комедийный дар. Римская церковь больше, чем любое другое христианское течение, считает мир падшим. Поклявшись в этой вере, Во мог продолжать развлекаться мирским злом. Большинство его людей ведут себя плохо; они ему все равно нравятся, и он заставляет нас любить их. Тем не менее, он серьезно относился к греху и задавался вопросом, как добро может выстоять против него. Эта проблема лежит в основе всех его романов.

В некоторых, прежде всего, в «Горсти пыли» раннего периода его творчества и в его трилогии о Второй мировой войне, опубликованной между 1952 и 1961 г. — «Вооруженные люди», «Офицеры и джентльмены» и «Безоговорочная капитуляция» (или «Конец битвы», как она называлась в ее американском издании) — борьба между добром и злом доводится до на переднем крае, и это его лучшие книги. Они также его самые пессимистичные. Но мораль не помешала комедии, некоторые из которых направлены на людей, которых сегодня мы готовы спасти от жестокого обращения. Важный персонаж в «Черном шалости» известен ее друзьям как Черная стерва. Ее соотечественники сидят на корточках и полируют зубы палочками. У них у всех есть кости в носу. Тем не менее, в своем отношении к африканцам и другим чуждым ему группам Во полностью соглашался с большинством образованных людей своего времени и класса. Их взгляды ушли с ними в могилу. Его сохранились, потому что они запечатлены в его замечательных романах, а потому у нас есть возможность потрясти его. Кроме того, Во не просто высмеивал сегодняшние целевые меньшинства; он высмеивал всех. Вот его описание из «Decline and Fall» группы валлийских музыкантов, прибывших играть на школьном празднике:

С подъездной дорожки приближались десять мужчин отвратительной внешности. У них были низкие брови, лукавые глаза и кривые конечности. Они продвигались, сбившись в кучу, под размашистым шагом волков, украдкой оглядываясь по мере приближения. . . они пускали слюни в свои рты, свободно свисающие над отвисшими подбородками, в то время как каждый сжимал под своей обезьяноподобной рукой ношу странной и необъяснимой формы. Увидев Доктора, они остановились и отступили назад, а те, кто сидел сзади, косились и шевелились через плечи своих товарищей.

В «Черном злодействе» европейцы, потенциальные носители цивилизации, высмеиваются гораздо более злобно — и гораздо более подчеркнуто в моральном плане — чем африканцы. Когда в конце книги нимфоманку леди Кортни съедают за обедом на племенном собрании, мы не плачем по ней.

Эвелин не был хорошим отцом. По словам Александра, больше всего в жизни он боялся скуки, а шестеро детей от его второй жены Лауры Герберт часто до смерти надоедали ему. Его дневники и письма полны беззаботных упоминаний о них. («Голос Терезы одиозный, Брон [Оберон] ленивый… Харриет в бешенстве».) Когда они вернулись из школы, он пообедал в своей библиотеке. Они были этому рады, ибо боялись его, как и почти все, кого он знал. «Он провел свою жизнь, — писал позже Оберон, — разыскивая мужчин и женщин, которые не боялись его. Даже тогда он обычно напивался с ними, как выход из отвратительной проблемы человеческих отношений».

Это было не единственное обстоятельство, при котором он был пьян. Велосипедная депрессия, которую он развил в юности, преследовала его всю жизнь, и он лечил ее алкоголем. Оберон вспоминает, что он мог сказать, когда его отец был дома, из-за «миазмов, состоящих из дыма гаванских сигар и джина», исходящих из библиотеки. Вместе с джином Эвелин принял большую дозу хлоралбромида, снотворного, и эта комбинация в конечном итоге привела к приступу параноидальных галлюцинаций — опыту, который он описал в своем странном и прекрасном позднем романе «Испытание Гилберта Пинфолда» (19). 57). Он не извлек урок из этого. Он просто перешел на паральдегид и джин. Как и многие первоклассные писатели его поколения, он большую часть дня, каждый день находился в состоянии алкогольного опьянения. Это, без сомнения, усугубляло его недовольство детьми и жестокость, с которой он это выражал.

Оберон, как старший мальчик и, следовательно, ребенок, к которому он относился по высшему разряду, казался ему особым разочарованием — и не без причины. К тому времени, когда Оберон достиг половой зрелости, он, по его собственным словам, был «чем-то вроде профессионального преступника». Когда он учился в подготовительной школе Даунсайд, которой управляли монахи-бенедиктинцы, он основал организацию под названием Даунсайдское нумизматическое общество и снял для нее комнату в городе. Там он с друзьями пошел покурить и поиграть в карты. Когда группа старост, скептически относившихся к интересам мальчиков к нумизматике, прервала их деятельность, Оберон вызвал полицию. Похоже, он также поджег школу, хотя Александр считает, что это был несчастный случай. После Даунсайда он присоединился к армии и был отправлен на Кипр, где однажды решил, что пулемет, прикрепленный к его бронированному автомобилю, не работает должным образом. Он вышел, встал перед стволом пушки и возился с механизмом — успешно, потому что пушка возобновила стрельбу и в упор выстрелила ему в грудь шестью пулями. Он потерял селезенку, одно легкое, два ребра и часть руки. Когда его родителям сообщили, что он, вероятно, умрет, Лаура приехала на Кипр, а Эвелин нет. Для него это, вероятно, было еще одним из упущений Оберона. Мальчику на тот момент было восемнадцать.

Позже Оберон писал, что его отец иногда был способен на большую доброту. (Однажды, когда Оберон в детстве лежал в больнице, восстанавливаясь после операции на глазах, Эвелин прибыл с коробкой белых мышей, спрятанной под его пальто в качестве угощения.) живя под одной крышей, они писали друг другу замечательные, занимательные, нежные письма, когда были врозь, а это было большую часть времени. В письмах Оберона к Эвелин он, кажется, говорит с ним как с равным, рассказывая ему истории, как бы подкармливая его материалом. Он сделал это сознательно, как он позже признался: «Ничего со мной никогда не случалось, пока он был жив, но я мысленно отредактировал это в отчет, который будет отправлен ему в моем следующем письме». Оба они были писателями, они были очень щедры друг к другу в писательстве. Примерно за пять лет до своей смерти Эвелин «утратил всякий ужас», как говорит Оберон, — он стал доброжелательным, мягким, — и с тех пор между двумя мужчинами царила «явная сердечность». Оберон не добавляет, что это изменение в Эвелин сопровождалось другим: его письмо ужасно скользило. В конце концов, он отложил ручку и посвятил дни разгадыванию кроссвордов и джину. Он жаждал смерти и в шестьдесят два года получил ее, как говорят, от сердечного приступа. Оберон, честный человек, вспоминает, что, когда он получил известие, он почувствовал, главным образом, облегчение: «Его смерть подняла глубокую задумчивость не только из дома, но и из всего существования».

Оберон рано женился, и женщина, которую он выбрал, Тереза ​​Онслоу, была, как и его мать, из знатной семьи. У них было четверо детей, в короткие сроки. Оберон опубликовал свой первый роман «Сага о наперстянке», когда ему было двадцать, а затем он написал еще четыре, но в конце концов решил, что они не очень хороши. Александр думает, что он, возможно, также устал слышать, как его романы неблагоприятно сравнивают с романами Эвелин. В любом случае, он отказался от фантастики и полностью посвятил себя журналистике. На протяжении многих лет он работал, кажется, для каждой лондонской газеты плюс несколько журналов, но дольше всего он оставался в сатирическом еженедельнике 9.0118 Частный сыщик . Хотя он писал на многие темы — о политике, книгах, вине, еде, природе — его специализацией была короткая юмористическая колонка «дневника», которую он вел в течение четырнадцати лет в Private Eye. В записи от декабря 1981 года он отмечает, что, как говорят, в реке в Хакни были найдены два обезглавленных медведя: «Сразу же начинаешь тревожиться за нескольких своих друзей. . . . Я уже некоторое время не видел Джеффри Уиткрофта. Через неделю он описывает The Spectator 9.0119’ s Рождественская вечеринка, на которой главную речь произнес сэр Перегрин Уорсторн. Он добавляет, что отца сэра Перегрина, полковника, «иногда можно было увидеть в постели с Эртой Китт, хотя считается, что никаких нарушений не произошло». В следующем месяце он сообщает о деятельности организации «Женщины против изнасилования». — Что они предлагают поставить вместо него? он спросил. В другом месте он расправляется с адмиралом сэром Александром Гордон-Ленноксом, сержантом Палаты общин, который, по понятным причинам, не хотел давать Оберону пресс-пропуск. Когда в Вестминстерском дворце взрывается небольшая бомба, Оберон обвиняет сэра Александра в том, что он пукнул.

Он не жалел слов о том, что представляет собой такое письмо. «Вульгарное оскорбление», — назвал он это и заступился за него. «Злословие — это не философия жизни и не ответ на все жизненные невзгоды. Это просто инструмент, устройство. . . . Он компенсирует некоторые силы почтительности, поддерживающие тщеславие второсортных людей; это также не дает первоклассным людям сойти с ума от тщеславия». Он чувствовал, что насмешки были британской специальностью и что это делало «жизнь в Британии предпочтительнее жизни где-либо еще». Его собственное лидерство в этой области вызывало у многих симпатию к нему, в то время как другие отвечали на его письма дрожащей яростью, а иногда и исками о клевете. Любимой целью Оберона была либеральная реформа, которая в 1970-х годах дала о себе знать в Англии. В своих колонках он неоднократно оскорблял рабочий класс; он предостерегал от опасностей грудного вскармливания. В «Отцах и детях» Александр сообщает, что Оберон всегда защищал телесные наказания в школах или, по крайней мере, в католических школах, где, как он утверждал, они освобождали монахов от бремени безбрачия. Избиение, по его словам, было «маленькой жертвой для мальчика и большим удовольствием для монаха». Однажды, когда, как рассказывает Оберон, он «повторил старый армейский анекдот о странных брюках, которые носят мужчины в некоторых частях Ближнего Востока», библиотека Британского Совета в Равалпинди сгорела дотла. В тот раз его уволили.

Люди, которые знали Оберона только по его писаниям, всегда удивлялись, когда встречали его, обнаруживая, какой он гениальный человек. Он также оказался лучшим отцом среди опрошенных в «Отцах и детях». Он «никогда — ну, почти никогда — не был с нами резок», — пишет Александр, и с ним было очень весело. Он любил игры; он любил обедать; он пел Оффенбаха со стаканом портвейна на голове. Александр вспоминает, что его школьные друзья часто с ужасом спрашивали Оберона, что случилось с его указательным пальцем левой руки, который в результате несчастного случая на Кипре превратился в обрубок. Он объяснял им, что его «укусил королевский бенгальский тигр». . . или совершенно необъяснимо исчез в то самое утро.

Оберон был также мудр, как видно из его автобиографии «Подойдет ли это?», которую он написал, когда ему было за пятьдесят. Все литераторы Во написали истории о себе и своей семье. Книга Оберона лучшая — намного лучше, чем «Небольшое обучение» (A Little Learning) Эвелин (1964), запоздалая, скучная книга, — и одна из лучших вещей в ней — его рассказ о своей матери Лоре.