Читать онлайн «Полное собрание стихотворений», Константин Бальмонт – Литрес, страница 4
Слова любви
Слова любви всегда бессвязны,
Они дрожат, они алмазны,
Как в час предутренний – звезда,
Они журчат, как ключ в пустыне,
С начала мира и доныне,
И будут первыми всегда.
Всегда дробясь, повсюду цельны,
Как свет, как воздух, беспредельны,
Легки, как всплески в тростниках,
Как взмахи птицы опьяненной,
С другою птицею сплетенной
В летучем беге, в облаках.
«Смешались дни и ночи…»
Смешались дни и ночи,
Едва гляжу на свет,
Видений ищут очи,
Родных видений нет.
Все то, чему смеялась
Влюбленная душа,
К безвестному умчалось,
И плача, и спеша.
Поблекли маргаритки,
Склонив головки вниз,
И липкие улитки
На листьях собрались.
И если предо мною,
Над лоном сонных вод,
Бессмертною Луною
Блистает небосвод, —
Мне кажется, что это
Луна погибших дней,
И в ней не столько света,
Как скорби и теней.
И если ветер злится,
И если дождь идет,
Моя душа томится
И странно счастья ждет.
И плачут, плачут очи,
И Солнца больше нет,
Смешались дни и ночи,
Слились и тьма, и свет.
Беатриче
Сонет
Я полюбил тебя, лишь увидал впервые
Я помню, шел кругом ничтожный разговор,
Молчала только ты, и речи огневые,
Безмолвные слова мне посылал твой взор.
За днями гасли дни Уж год прошел с тех пор.
И снова шлет Весна лучи свои живые,
Цветы одели вновь причудливый убор
А я? Я все люблю, как прежде, как впервые.
И ты по-прежнему безмолвна и грустна,
Лишь взор твой искрится и говорит порою.
Не так ли иногда владычица-Луна
Свой лучезарный лик скрывает за горою, —
Но и за гранью скал, склонив свое чело,
Из тесной темноты она горит светло.
«Отчего нас всегда опьяняет Луна?..»
Отчего нас всегда опьяняет Луна?
Оттого, что она холодна и бледна.
Слишком много сиянья нам Солнце дает,
И никто ему песни такой не споет,
Что к Луне, при Луне, между темных ветвей,
Ароматною ночью поет соловей
Отчего между женщин нам дороги те,
Что бесстрастны в победной своей красоте?
Оттого, что в волшебной холодности их
Больше скрытых восторгов и ласк огневых,
Чем в сиянии щедрой покорной мечты,
Чем в объятьях доступной для нас красоты.
Черноглазая лань
1
Печальные глаза, изогнутые брови,
Какая властная в вас дышит красота!
Усмешкой горькою искажены уста.
Зачем? Так глубоко волнуешь ты и манишь, —
И страшной близости со мной достигнув, – вдруг
Ты изменяешься И вновь темно вокруг.
Ты вновь чужая мне Зачем?
Я умираю.
Что значит этот смех? Что значит этот взгляд?Глядят так ангелы? Так духи тьмы глядят?
2
Черноглазая лань, ты глядишь на меня,
И во взоре твоем больше тьмы, чем огня.
Не гляди. Погляди. От любви я умру.
Я люблю этих глаз роковую игру.
Что мне жизнь! Все забыл, все утратил любя.
Не пойму я тебя. Но люблю я тебя.
Ты ничья Никому этих глаз не понять.
Подожди! Подожди! Дай хоть взглядом обнять!
«Я боюсь, что любовью кипучей…»
Я боюсь, что любовью кипучей
Я, быть может, тебя оскорбил.
Милый друг, это чувство нахлынуло тучей,
Я бороться не мог, я тебя полюбил.
О, прости! Точно сказкой певучей,
Точно сном зачарован я был.
Я уйду, и умрут укоризны,
И ты будешь одна, холодна.
Только скорбной мольбой замолкающей тризны
Донесется к тебе песнопений волна.
Точно песни забытой отчизны,
Точно вздох отлетевшего сна.
Ночные цветы
В воздухе нежном прозрачного мая
Дышит влюбленность живой теплоты:
В легких объятьях друг друга сжимая,
Дышат и шепчут ночные цветы.
Тени какие-то смутно блуждают,
Звуки невнятные где-то звенят,
В воздухе тают, и вновь возрастают,
Льется с цветов упоительный яд.
То не жасмин, не фиалки, не розы,
То нс застенчивых ландышей цвет,
То нс душистый восторг туберозы, —
Этим растеньям названия нет.
Только влюбленным дано их увидеть,
С ними душою весь мир позабыть,
Тем, что не могут друг друга обидеть,
Тем, что умеют ласкать и любить.
Знай же, о, счастье, любовь золотая,
Если тебя я забыться молю,
Это – дыханье прозрачного Мая,
Это – тебя я всем сердцем люблю.Если виденья в душе пролетают,
Если ты жаждешь и ждешь Красоты, —
Это вблизи где-нибудь расцветают,
Где-нибудь дышат – ночные цветы.
Колыбельная песня
Легкий ветер присмирел,
Вечер бледный догорел,
С неба звездные огни
Говорят тебе: «Усни!»
Не страшись перед Судьбой,
Я как няня здесь с тобой
Я, как няня здесь пою:
«Баю-баюшки-баю».
Тот, кто знает скорби гнет,
Темной ночью отдохнет,
Все, что дышит на Земле,
Сладко спит в полночной мгле,
Дремлют птички и цветы,
Отдохни, усни и ты,
Я всю ночь здесь пропою:
«Баю-баюшки-баю».
«Засветилася лампада…»
Засветилася лампада
Пред иконою святой.
Мир далекий, мир-громада,
Отлетел, как сон пустой.
Мы в тиши уединенной.
Час, когда колокола
Будят воздух полусонный,
Час, когда прозрачна мгла.
Ласка этой мглы вечерней
Убаюкивает взгляд,
И уколы жгучих терний
Сердце больше не язвят.
Помолись в тиши безмолвной
Пред иконою святой,
Чтобы мир, страданьем полный,
Вспыхнул новою мечтой.
Помолись со мной, родная,
Чтобы жизнь светлей прошла,
Чтобы нас стезя земная
Вместе к гробу привела.
Над пучиной неизвестной
Пусть мы склонимся вдвоем,
Пусть чудесный гимн небесный
Вместе Богу мы споем.
Лунный луч
Я лунный луч, я друг влюбленных.
Сменив вечернюю зарю,
Я ночью ласково горю,
Для всех, безумьем озаренных,
Полуживых, неутоленных;
Для всех тоскующих, влюбленных,
Я светом сказочным горю,
И о восторгах полусонных
Невнятной речью говорю.
Мой свет скользит, мой свет змеится,Но я тебе не изменю,
Когда отдашься ты огню,
Тому огню, что не дымится,
Что в тесной комнате томится,
И все сильней гореть стремится —
Наперекор немому дню.
Тебе, в чьем сердце страсть томится;
Я никогда не изменю.
«Пред рассветом дремлют воды…»
Пред рассветом дремлют воды,
Дремлет сумрак молчаливый,
Лик застенчивой Природы
Дышит ласкою стыдливой.
Но постой – вдали зажгутся,
Вспыхнут полосы огня,
Воды шумно разольются,
И сверкая, и звеня.
Так. и ты молчишь бесстрастно,
Нет в душе твоей порыва,
Ты застенчиво-прекрасна,
Ты чарующе-стыдлива.
Но настанет пробужденье,
Новым чувством вспыхнет взгляд,
«Возрожденье! Возрожденье!»
Струны сердца зазвенят.
Эльзи
Эльзи! Красавица горной Шотландии!
Я люблю тебя, Эльзи!
Лунный луч проскользнул через высокое окно.
Лунный лик потерялся за сетью развесистых елей.
Как прекрасен полуночный час!
Как прекрасна любовь в тишине полуночи!
Эльзи, слушай меня.
Я тебе нашепчу мимолетные чувства,
Я тебе нашепчу гармоничные думы,
Каких ты не знала до этой минуты, вдали от меня,
Не знала, когда над тобою шептались,
Родимые сосны далекой Шотландии.
Не дрожи и нс бойся меня.
Моя любовь воздушна, как весеннее облачко,
Моя любовь нежна, как колыбельная песня.
Эльзи, как случилось, что мы с тобою вдвоем?
Здесь, среди Скандинавских скал,
Нас ничто не потревожит.
Никто не напомнит мне
О печальной России,
Никто не напомнит тебе
О туманной Шотландии.
В этот час лунных лучей и лунных мечтанийМы с тобою похожи на двух бестелесных эльфов,
Мы как будто летим все выше и выше, —
И нет у меня родины, кроме тебя,
И нет у тебя родины, кроме меня.
Как странно спутались пряди
Твоих золотистых волос,
Как странно глядят
Твои глубокие и темные глаза!
Ты молчишь, как русалка.
Но много говорит мне
Твое стыдливое молчание.
Знойные ласки сказали бы меньше.
И зачем нам ласки,
Когда мы переполнены счастьем,
Когда сквозь окно
Для нас горят своими снегами высоты Ронданэ,
И смутное эхо
Вторит далекому говору
Седых водопадов,
И угрюмый горный король
Своей тяжелой стопою будит уснувшие ели.
Я не сжимаю твоей руки в моей руке,
Я не целую твоих губ.
Но мы с тобою два цветка одной и той же ветви,
И наши взоры говорят на таком языке,
Который внятен только нашим душам.
Хочешь, – расскажу тебе старую сагу.
Хочешь, – спою тебе песню.
Здесь, под Северным небом,
Я против воли делаюсь скальдом,
А скальды, – ты знаешь, —
Могли петь свои песни каждый миг.
Будь же моей Торбьерг Кольбрун,
Будь моей вдохновительницей.
Смотри, перед тобою твой – твой певец,
Тормодд Кольбрунарскальд.
Уж я слышу звуки незримых голосов,
Трепетанье струн нездешней арфы
Пусть будет моя песня воздушна, как чувство любви,
Легка как шелест камышей,
И если в ней будет
Хоть капля того яда,
Которым я был когда-то отравлен, —
Да не коснется он тебя
Слушай, Эльзи.
В час ночной, во мгле туманной, где-то там за синей
далью,
Убаюканная ветром, озаренная Луной,
Изгибаяся красиво, наклоняяся с печалью,
Шепчет плачущая ива с говорливою волной.
И томительный, и праздный, этот шепот бесконечный,
Этот вздох однообразный над алмазною рекой
Языком своим невнятным, точно жалобой сердечной,Говорит о невозвратном с непонятною тоской.
Говорит о том, что было, и чего не будет снова,
Что любила, разлюбила охладевшая душа,
И, тая в очах слезинки, полны жаждой неземного,
Белоснежные кувшинки задремали, чуть дыша.
И отравлен скорбью странной, уязвлен немой печалью,
В миг туманный, в миг нежданный, ум опять
живет былым,
Гдe-то там, где нет ненастья, где-то там за синей
далью,
Полон счастья сладострастья пред виденьем
неземным.
Что с тобой, моя Эльзи? Ты спишь?
Нет, не спишь?
Отчего ж ты закрыла глаза?
Что ж ты так побледнела?
Лунный лик засверкал
Из-за сети уснувших развесистых елей.
Лунный луч задрожал
На твоем, побледневшем от страсти, лице.
Эльзи, Эльзи, я здесь, я с тобой!
Я люблю тебя! —
Эльзи!
«В стыдливости немой есть много красоты…»
В стыдливости немой есть много красоты:
Полурасцветшие цветы
Внушают нам любовь и нежное участье,
И девственной Луны пленительна мечта.
Но есть иная красота.
Души влюбленной сладострастье.
Пред этой чудной вспышкой счастья
Полубожественного сна,
Стыдливость чуть горит воспоминаньем бледным,
Как потускневшая Луна
Пред Солнцем пышным и победным.
Непоправимое
М.А. Дурнову
Прекрасен полуночный час для любовных свиданий,
Ужасен полуночный час для бездомных теней.
Как сладко блаженство объятии и страстных рыданий,
И как безутешна печаль о возможном несбывшихся
дней!
Прекрасен полуночный час для любовных свиданий.
Земля не устанет любить, и любить без конца.
Промчатся столетья и будут мгновеньем казаться,
И горькие слезы польются, польются с лица,
И тот не устанет рыдать, кто любви был бессилен
отдаться.
А мир будет вечно любить, и любить без конца.
Франческа, Паоло, воздушные нежные тени,
Вы свято любили, и светит вам нежность в Аду.
Но горе тому, кто замедлил на первой ступени,
Кто ввериться снам не посмел и всю жизнь протомился
в бреду.
Франческа, Паоло, в несчастьи счастливые тени!
«Тебя я хочу, мое счастье…»
Тебя я хочу, мое счастье,
Моя неземная краса!
Ты – Солнце во мраке ненастья,
Ты – жгучему сердцу роса!
Любовью к тебе окрыленный,
Я брошусь на битву с судьбой
Как колос, грозой опаленный,
Склонюсь я во прах пред тобой
За сладкий восторг упоенья
Я жизнью своей заплачу!
Хотя бы ценой преступленья —
Тебя я хочу!
«Был покинут очаг. И скользящей стопой…»
Был покинут очаг. И скользящей стопой
На морском берегу мы блуждали с тобой.
В Небесах перед нами сверкал Скорпион,
И преступной любви ослепительный сон.
Очаровывал нас все полней и нежней
Красотой содрогавшихся ярких огней.
Сколько таинства было в полночной тиши!
Сколько смелости в мощном размахе души!
Целый мир задремал, не вставала волна,
Нам никто не мешал выпить чашу до дна.
И как будто над нами витал Серафим,
Покрывал нас крылом белоснежным своим.
И как будто с Небес чуть послышался зов,
Чуть послышался зов неземных голосов.
«Нет греха в тех сердцах, что любовь пьют до дна,
Где любовь глубока – глубока и полна.
Если ж стынет очаг, пусть остынет совсем,
Тот, в ком чувство молчит, пусть совсем
будет нем».
И от прошлого прочь шли мы твердой стопой,
Уходили все дальше, и дальше с тобой.
В Небесах потускнел, побледнел Скорпион,
И пурпурной зарей был Восток напоен.
И пурпурной зарей озарился весь мир.
Просветленной любви он приветствовал пир.
Я жду
Уж ночь зажигает лампады
Пред ликом пресветлым Творца
Пленителен ропот прохлады,
И водная даль – без конца.
Мечта напевает мне, вторя.
«Мой милый, желанный… Приду!»
Над синею влагою Моря,
В ладье легкокрылой я жду.
Я жду, и заветное слово
«Люблю» повторяю, любя,
И все, что есть в сердце святого,
Зовет, призывает тебя.
Приди, о, любовь золотая,
Простимся с добром и со злом,
Все Море от края до края
Измерим быстрым веслом.
Умчимся с тобой в бесконечность,
К дворцу сверхземной Красоты,
Где миг превращается в вечность,
Где «я» превращается в «ты»
Хочу несказанных мгновений,
Восторгов безумно святых,
Признаний, любви, песнопений
Нетронутых струн золотых.
Тебе я отдам безвозвратно
Весь пыл вдохновенной души,
Чем жизнь как цветок ароматна,
Что дышит грядущим в тиши.
С тобою хочу я молиться
Светилам нездешней страны,
Обняться, смешаться, и слиться
С тобой, как с дыханьем Весны.
С тобою как призрак я буду,
Как тень за тобою пойду,
Всегда, неизменно, повсюду…
Я жду!
Между ночью и днем
«Восходящее Солнце, умирающий Месяц.
..»
Восходящее Солнце, умирающий Месяц,
Каждый день я люблю вас и жду.
Но сильнее, чем Месяц, и нежнее, чем Солнце,
Я люблю Золотую Звезду.
Ту звезду золотую, что мерцает стыдливо
В предрассветной мистической мгле,
И в молчаньи вечернем, холодна и прекрасна,
Посылает сияние Земле.
Тем, кто днем утомился и враждой и заботой,
Этот блеск о любви говорит,
Для того, кто во мраке тосковал беспросветно,
Он с высот упованьем горит.
Оттого так люблю я ту Звезду-Чаровницу
Я живу между ночью и днем,
От нее мое сердце научилося брезжить
Не победным, но нежным огнем.
Данте
Видение
Пророк, с душой восторженной поэта,
Чуждавшейся малейшей тени зла,
Один, в ночной тиши, вдали от света,
Молился он, – и Тень к нему пришла.
Святая Тень, которую увидеть
Здесь на земле немногим суждено.
Тем избранным с ней говорить дано,
Что могут бескорыстно ненавидеть
И быть всегда – с Любовью заодно.
И долго Тень безмолвие хранила,
На Данте устремив пытливый взор.
И вот, вздохнув, она заговорила,
И вздох ее речей звучал уныло,
Как ветра шум среди угрюмых гор.
«Зачем зовешь? Зачем меня тревожишь?
Тебе одно могу блаженство дать,
Ты молод, ты понять его не можешь
Блаженство за других душой страдать
«Тот путь суров Пустынею безлюдной
Среди песков он странника ведет
Достигнет ли изгнанник цели чудной, —
Иль не дойдя бессильно упадет?
«Осмеянный глухой толпой людскою,
Ты станешь ненавидящих любить,
Питаться будешь пламенной тоскою,
Ты будешь слезы собственные пить.
«И холодна, как лед, людская злоба!
Пытаясь тщетно цепи тьмы порвать,
Как ложа ласк, ты будешь жаждать гроба,
Ты будешь смерть, как друга, призывать!»
И отвечал мечтатель благородный:
«Не страшен мне бездушной злобы лед,
Любовью я согрею мрак холодный.
Я в путь хочу! Хочу идти вперед!»
И долго Тень безмолвие хранила,
Печальна и страдальчески-бледна.
И в Небесах, из темных туч, уныло
Взошла кроваво-красная Луна.
И говорила Тень:
«Себя отринуть,
Себя забыть – избраннику легко.
Но тех, с кем жизнь связал, навек покинуть,
От них уйти куда-то далеко, —
Навек со всем, что дорого расстаться,
Оставить свой очаг, жену, детей,
И много дней, и много лет скитаться,
В чужой стране, среди чужих людей, —
Какая скорбь! И ты ее узнаешь!
И пусть тебе отчизна дорога,
Пусть ты ее, любя, благословляешь,
Она тебя отвергнет, как врага!
Придет ли день, ты будешь жаждать ночи,
Придет ли ночь, ты будешь ждать утра,
И всюду зло, и нет нигде добра,
И скрыть нельзя заплаканные очи!
И ты поймешь, как горек хлеб чужой,
Как тяжелы чужих домов ступени,
Поднимешься – в борьбе с самим собой,
И вниз пойдешь – своей стыдяся тени.
О, ужас, о, мучительный позор:
Выпрашивает милостыню – Гений!»
И Данте отвечал, потупя взор:
«Я принимаю бремя всех мучений!»
.
И Тень его отметила перстом,
И вдруг ушла, в беззвучии рыдая,
И Данте в путь пошел, изнемогая
Под никому невидимым крестом.
……………………………..Погибшие
два отрывка из поэмы
1
Уж ночь. Калитка заперта.
Аллея длинная пуста.
Окован бледною Луной,
Весь парк уснул во мгле ночной.
Весь парк не шелохнет листом.
И заколдован старый дом.
Могильны окна, лишь одно
Мерцаньем свеч озарено.
Не спит – изгнанник средь людей, —
И мысли друг, – и враг страстей.
Он в час любви, объятий, снов
Читает книги мудрецов.
Он слышит, как плывет Луна,
Как дышит, шепчет тишина.
Он видит в мире мир иной,
И в нем живет он час ночной.
Тот мир – лишь в нем, и с ним умрет,
В том мире светоч он берет.
То беглый свет, то краткий свет,
Но для него.
2
Помогите! Помогите! Я один в ночной тиши.
Целый мир ношу я в сердце, но со мною ни души.
Для чего кровавым потом обагряется чело?
Как мне тяжко! Как мне душно! Вековое давит зло!
Помогите! Помогите! Но никто не внемлет мне.
Только звезды, улыбаясь, чуть трепещут в вышине.
Только лик Луны мерцает, да в саду, среди вершин,
Шепчет Ветер перелетный: Ты один – один – один.
Три сонета
Вопрос
Меня пленяет все: и свет, и тени,
И тучи мрак, и красота цветка,
Упорный труд, и нега тихой лени,
И бурный гром, и шепот ручейка.
И быстрый бег обманчивых мгновений,
И цепь событий, длящихся века;
Во всем следы таинственных велений,
Во всем видна Создателя рука.
Лишь одного постичь мой ум не может: —
Зачем Господь в борьбе нам не поможет,
Не снимет с нас тернового венца?
Зачем Он создал смерть, болезнь, страданье,
Зачем Он дал нам жгучее желанье —
Грешить, роптать, и проклинать Творца?
Отклик
Кто там вздыхает в недрах темной бездны?
Чьи слезы льются скорбно по лицу?
Кто шлет свой крик бессильный в мир надзвездный,
Взывая святотатственно к Творцу?
Богохуленья ропот бесполезный,
Слова упрека, от детей к отцу.
Поймет ли человек закон железный: —
Без вечных мук пришел бы мир к концу.
Ужели маловерным непонятно,
Что правда – только в образе Христа?
Его слова звучат светло и внятно.
«Я – жизни смысл, печаль и красота…
К блаженству Я пришел стезей мученья…
Смерть победил Я светом отреченья…»
Библия
В тиши полуразрушенной гробницы
Нам истина является на миг.
Передо мной заветные страницы,
То Библия, святая книга книг.
Людьми забытый, сладостный родник,
Текущий близ покинутой станицы.
В раздумьи вкруг него, склонив свой лик,
Былых веков столпились вереницы.
Я вижу узел жизни – строгий долг —
В суровом Пятикнижьи Моисея;
У Соломона, эллина-еврея,
Любовь и жизнь одеты в яркий шелк,
Но Иов жизнь клянет, клянет, бледнея,
И этот стон доныне не умолк.
«О, только бы знать, что могу я молиться.
..»
О, только бы знать, что могу я молиться,
Что можно молиться, кому я молюсь!
О, только бы в мыслях, в желаниях слиться
С тем чистым, к чему я так жадно стремлюсь!
И что мне лишенья, и что мне страданья,
И что мне рыдающих струн трепетанья, —
Пусть буду я ждать и томиться года,
Безумствовать, падать во тьме испытанья, —
Но только бы верить всегда,
Но только бы видеть из бездны преступной,
Что там, надо мной, в высоте недоступной,
Горит – и не меркнет Звезда!
«Свеча горит и меркнет и вновь горит сильней…»
Свеча горит и меркнет и вновь горит сильней,
Но меркнет безвозвратно сиянье юных дней,
Гори же, разгорайся, пока еще ты юн,
Сильней, полней касайся сердечных звонких струн.
Чтоб было что припомнить на склоне трудных лет,
Чтоб старости холодной светил нетленный свет —
Мечтаний благородных, порывов молодых,
Безумных, но прекрасных, безумных – и святых.
Надгробные цветы
Среди могил неясный шепот,
Неясный шепот ветерка.
Печальный вздох, тоскливый ропот,
Тоскливый ропот ивняка.
Среди могил блуждают тени
Усопших дедов и отцов,
И на церковные ступени
Восходят тени мертвецов.
И в дверь церковную стучатся,
Они стучатся до зари,
Пока вдали не загорятся
На небе бледном янтари.
Тогда, поняв, что жизнь минутна,
Что безуспешна их борьба,
Рыдая горестно и смутно,
Они идут в свои гроба.
Вот почему под утро блещут
Цветы над темною плитой:
В них слезы горькие трепещут
О жизни-жизни прожитой.
Из-под северного неба
Из-под северного неба я ушел на светлый Юг,
Где звучнее поцелуи, где пышней цветущий луг.
Я хотел забыть о смерти, я хотел убить печаль,
И умчался беззаботно в неизведанную даль.
Отчего же здесь на Юге мне мерещится метель,
Снятся снежные сугробы, тусклый месяц, сосны, ель?
Отчего же здесь на Юге, где широк мечты полет,
Мне так хочется увидеть воды, убранные в лед?
Да, не понял я, не понял, что с тоскливою душой
Не должны мы вдаль стремиться, в край волшебный
и чужой!
Да, не понял я, не понял, что родимая печаль
Лучше, выше, и волшебней, чем чужбины ширь и даль!
Полным слез, туманным взором я вокруг себя гляжу,
С обольстительного Юга вновь на Север ухожу.
И как узник, полюбивший долголетний мрак тюрьмы,
Я от Солнца удаляюсь, возвращаясь в царство тьмы.
Больной
Ах, мне хотелось бы немножко отдохнуть!
Я так измучился, мне в тягость все заботы,
И ждать, надеяться – нет сил и нет охоты,
Я слишком долго жил, мне хочется уснуть.
Вот видишь, я устал. Я жил еще немного,
Но слишком долго жил: Мой день длинней, чем год.
Я столько знал тоски, я столько знал невзгод,
Что бесконечною мне кажется дорога, —
Дорога прошлого. Еще одна ступень,
Еще ступень, еще… И вот слабеют силы,
И тени прошлого мне более не милы,
И ночь заманчива, и ненавистен день…
Уснуть, навек уснуть! Какое наслажденье!
И разве смерть страшна? Жизнь во сто крат
страшней.
Всего несносней цепь минут, часов, и дней,
Ужасно правды ждать и видеть заблужденье,
И пыл своей души бесцельно расточать,
Жить в неизвестности мучительной и странной,
И вечно раздражать себя мечтой обманной,
Чтоб тотчас же се с насмешкой развенчать.
Но ты не сердишься? Я жалуюсь, тоскую…
Ну, нет, конечно нет… Я знаю, ты добра,
О, запоздалая, о, нежная сестра!
Дай руку мне свою… вот так… я поцелую,
Я буду целовать все пальчики твои, —
Ты знаешь, никогда мне счастье не смеялось,
И в детстве надо мной ни разу не склонялось
Родимое лицо с улыбкою любви.
Но около тебя я полон чем-то новым,
Мне кажется, что я от горя отдохнул;
Вот если бы еще немножко я уснул,
С постели я бы встал совсем-совсем здоровым…
А если я умру? Ты каждую весну
Ведь будешь приходить поплакать у могилы?
Ах, как-то странно мне… Совсем теряю силы…
Послушай, не сердись… Я… кажется… усну!
Озябшие мысли читать онлайн бесплатно Мария Камырина
Дыхание ветра в раскрытые окна…
Дыхание ветра в раскрытые окна –
Тюль развевается белым крылом.
Я слышу музыку в тишине комнат,
По коридору иду босиком.
Туфли сняла: каблуки нарушают
Звуков струящихся дивный мотив, –
И вот уже ничего не мешает, –
Меня окружает гармоний прилив!
Голосом струны души задевая,
И мелодично касаясь её –
Так романтично свою исполняют
Музыку, мною любимую, Hurts!
ноябрь, 2013
Готические строки
Готические строки
Романа в полутьме –
Туманные потоки
Струятся в тишине.
Пленяет сердце странно
Таинственный сюжет,
На старом фортепиано
Играет лунный свет.
Холодными пальцами клавиш рояля…
Холодными пальцами клавиш рояля
Касаюсь, тоскуя о нём, замерзаю.
И снежного кружева белое платье
В разлуке меня вновь пленяет в объятья.
Ты на моём запястье…
Ты – tattoo на моём запястье,
Партитура под кожу струн,
Переливы вокальных партий,
Звёздный свет, растворивший тьму.
Холодные клавиши
Холодные клавиши,
Чёрное платье.
Ты сердца касаешься,
Чтобы дышать я
Могла полной грудью,
Исполненной лирой.
Прохладу в саду пью
Ветвями хранимой.
Это не выразить – выреветь…
Это не выразить – выреветь:
С ними я счастлива ведь.
В их поэтическом имени
Ноты, что рушат льда твердь.
Мне всё равно, что вы скажете,
Прочь отошли от меня!
Только они лишь отважною
Сделали, радость даря!
Эта вера в исцеленье…
Эта вера в исцеленье
Пронизала нервы мне –
Поэтическое пенье
И осенний дождь в окне.
Зябнут мысли под сонату
Буйной радости стихов,
Я ни в чём не виновата —
Просто такова любовь…
Босая тоска над листвою…
Босая тоска над листвою
Осенней в саду шелестит,
Мы связаны крепко любовью
И музыкой, что не спасти
Меня от болезненной веры
В безумную тайну сердец
И смысл, будоражащий нервы,
Из роз ты надел мне венец.
И косы развязаны в осень…
И косы развязаны в осень
Под музыку боли душевной,
Меня ты когда-нибудь спросишь
Об этом однажды, наверно…
Мы выйдем босые из дома
На улицу, в сад листопада
Тебя отведу я и томно
Прочту по латыни из «Ада…»*
*«Божественная комедия», Данте Алигьери
С тобой мне ничего не страшно…
С тобой мне ничего не страшно
даже во тьме –
Дай руку и пойдём со мной
Я выведу тебя на свет.
Пасмурным светом по нотам…
Пасмурным светом по нотам,
Голосом ангел к душе
Мне прикоснулся – ко взлёту
Вдруг я готова уже…
Музыка Hurts изменила
Взгляд на природу вещей,
Кажется, мой! Песен сила
Их стала силой моей.
9 августа 2020
Прибрежный камень брошу в море…
Прибрежный камень брошу в море,
Пройдя босой прибоя вдоль.
И ваши песни на повторе
В наушниках снимают боль
С моей души, как сон прохладный
В тени у чистого ручья –
Свет ощущаю вновь отрадный,
Касаясь ваших песен я.
Вы – свет, вы – мир моей вселенной…
Вы – свет, вы – мир моей вселенной,
Вы – поэтический витраж
В том храме музыки нетленной,
Которую манят ветра.
И разлетается по миру
Она на крыльях ваших чувств –
Душа видения картину
Моя рисует, ввысь лечу!
Вы в каждой ноте, в каждой строчке…
Вы в каждой ноте, в каждой строчке
Со мной беседуете вновь,
И остаётся многоточье
В моих признаниях из слов…
Сниму босоножки, на пляж выходя…
Сниму босоножки, на пляж выходя
Под вечер я в платье из шёлка,
Пусть волосы льются по ветру, а я
«Stay» Hurts напевать буду только…
Целует пусть ветер мне платья подол,
Что стелется по побережью,
И музыка в сердце врывается волн
Так искренне и безмятежно…
Всю нежность свою я на крыльях пущу…
Всю нежность свою я на крыльях пущу
Под звуки Redemption, что в небо
Стремяться, и строки подобны лучу
Звезды поэтической, первой
Всходящей на небе ночном в поздний час,
Собой темноту освещая –
Hurts музыка к звёздам уносит всех нас
В чертоги лиричного рая.
Крылья по ветру и чёрное платье…
Крылья по ветру и чёрное платье,
Ноги босые по берегу волн.
Я словно птица у ветра в объятьях
И мой полёт откровением полн.
В поисках смысла мы бродим по свету,
Но заглянуть надо только в сердца,
Чтобы понять звёзды нам и планету,
Нужно лишь это – всё в нас не спроста.
Remnants · Sharon SS Kow
Время от времени мне приходится исследовать что-то, что находится за пределами моей зоны комфорта. Как этот, например.
Я наткнулся на работы покойного художника Уолтера Тэнди Марча. Был совершенно очарован его стилем. Очень текстурированная, искусная игра света и тени с множеством приглушенных оттенков цветов. Это что-то среднее между экспрессионизмом и реализмом в художественном жанре. Большинство его натюрмортов — ваши повседневные вещи, но очень старые; антиквариат. Предмет, который я люблю.
Это натолкнуло меня на мысль, что, возможно, я мог бы попытаться реализовать его стиль с помощью цветных карандашей. Я очень хорошо знаю, что он никогда не сможет быть на 100% таким, как он, но, может быть, «примет» что-то подобное. Имея это в виду, я должен найти объект, с которым я мог бы попробовать это.
Пытаясь найти «кандидата», я вспомнил, что сделал фото старого электросчетчика еще в 2018 году, когда был на Тайване. Недавно я нарисовал ту же сцену http://sharonsskow.com/2018/05/24/and-thereby-hangs-a-tale/
В то время я чувствовал, что в этом нет ничего экстраординарного, но почему-то что-то в нем побудило меня сфотографировать его. Сама тема выглядела довольно грязно, вокруг нее было столько всякой всячины/мусора. Много раз хотел покрасить, но пока не «чувствовал». До настоящего времени.
Мне пришлось пролистать тонны фотографий, прежде чем я нашел его. И когда я это сделал, мальчик, это сделало мой день.
Цвета и тона объекта на эталонной фотографии были довольно насыщенными, чего я не собирался делать. Я предполагал, что произведение, которое я собираюсь создать, будет гораздо более приглушенным по тонам, с просвечивающими оттенками цветов. Как мне это сделать? Честно говоря, я не совсем знаю и не хотел загадывать так далеко вперед. Давайте сначала сделаем это, и пусть моя интуиция возьмет верх.
На мой взгляд, для получения такого текстурированного эффекта использование бумаги холодного прессования может помочь в этом процессе. Так совпало, что у меня был маленький кусочек акварельной бумаги Arches холодного отжима, который я долго хранил.
Я решил использовать только Faber-Castell Polychromos, потому что знал, что он даст мне мрачные мрачные тона, которые мне нужны. Чтобы добиться плавного смешивания цветов на шероховатой поверхности, подойдет трафаретная кисть. Для бликов или осветления тонов вместо использования белого цвета, который будет слишком резким, я использую ластики различной формы; как круглые, так и прямоугольные ластики Tombo Mono Zero, а также обычные мягкие ластики. Это было все, что мне нужно для этого.
Имея все это в руках, я начал свое путешествие к неизведанному…
Первоначальный рисунок линии был довольно простым, я знал это, потому что это не будет подробный рисунок. Просто нарисуйте контур в качестве ориентира для масштаба и пропорций предмета.
Даже работая с цветами, это было еще не так сложно. Я равномерно нанесла различные цвета и тона и растушевала их трафаретной кистью. На самом деле это было довольно весело и отчасти освобождало без необходимости работать над каждой мелочью.
Как показано здесь, белые текстуры бумаги были очень заметны. Но когда я растушевываю все это кистью, видны только текстуры бумаги. И именно так я хочу, чтобы это выглядело.
Последним шагом будет создание бликов, но не слишком резких. Ему нужно размытое свечение на самых светлых участках и мягкие теневые линии, разделяющие светлые и темные участки.
В отличие от влажного медиума, цветными карандашами нельзя добавлять блики на насыщенных участках. Он либо станет мутным, либо полностью потеряется.
Чтобы создать тонкие блики, я использую ластики, чтобы снять немного пигмента с намеченных областей. Это, в свою очередь, также придает текстурированный вид поверхности.
Ну, я мог бы продолжать и продолжать пытаться объяснить, как я это сделал, но на самом деле я совсем не умею учить. То, что я сделал с этим произведением, было связано с экспериментами. Метод проб и ошибок.
Я всегда восхищался картинами старых мастеров. Если я когда-нибудь и возьмусь за живопись маслом, то, скорее всего, придерживаюсь этого стиля. Но мне приятно, что я могу передать это ощущение с помощью цветного карандаша. Не идеально, но и не слишком потерто.
Попробую ли я этот метод в будущем? Да, я думаю, что я бы, и я надеюсь, что я справлюсь лучше.
Powered by Optin Forms
Нравится:
Нравится Загрузка…
Прочитано завершено Captivated online -NovelCat
консервная банка. Неудивительно, что найти тела после авиакатастрофы было практически невозможно, учитывая все обстоятельства.
Господи, сегодня его мысли были болезненными.
«Тебе правда не нравится летать?»
Джозефу Росси не нравилось, что его неудобство было таким очевидным. Заметьте, это был его отец, но все же. Он приложил большие усилия, чтобы сохранить свой внешний вид на не поддающемся расшифровке уровне. Это был его талант.
Или дерьмо, так и должно было быть.
Он провел пальцами по четкам, подаренным его дядей Томмасом во время первого причастия, вокруг горла и пожелал, чтобы они дали ему покой, который он обычно находил в них. Церковь стала для него чем-то вроде святилища.
Неважно, какую хрень он натворил — или сколько крови запачкало его руки, когда дневной свет появился над горизонтом — эти двери все еще были открыты. Церковь по-прежнему приветствовала. Его священник все еще был там, чтобы слушать.
Он был худшим из грешников.
Казалось, это никогда не имело значения.
Дамиан не пропустил Джо, возившегося с четками. Откровенно говоря, его отец и так никогда особо не скучал. Орлиный глаз и все такое.
«Мы будем еще только тридцать минут», — сказал его отец.
Джо стрельнул в Дамиана взглядом сбоку, который, как он надеялся, закричал отцу, чтобы тот остановился, пока он не начал…
— Сделай глубокий вдох, — добавил Дамиан.
Вот и он.
— Не говори со мной таким голосом, — пробормотал Джо.
Дамиан высоко поднял бровь и посмотрел на своего сына. — Какой голос?
«Этот — тот, который вы только что использовали. Тот, что с тоном.
Это встревожило Джо по большему количеству причин, чем он хотел объяснить. В основном, однако, потому, что его отец не был похож на мягкого человека в своей речи. Мягкий и тихий, конечно. Таков был способ Дэмиана, потому что ему не нужен был шум, чтобы выполнить работу или прибегнуть к насилию.
Очень похоже на Джо.
Никто никогда не видел, чтобы они шли туда. Да, он определенно был худшим из грешников.
— Дай Бог, Джо, — сказал Дамиан, качая головой, — понятия не имею, о чем ты говоришь.
Его отец тоже выглядел искренним. Впрочем, именно в этом и был Россис. Они могут выглядеть чертовски невинными, но в то же время планируют каким-то образом перерезать тебе глотку при первой же возможности… если у них будет на то причина.
Люди, подобные им, — преступники; Мафиози — всем нужно было преимущество, чтобы оставаться на вершине, когда дело касалось жизни и бизнеса. Преимущество Джо оказалось чертовски похожим на преимущество его отца. Он был человеком в тени, который делал все необходимое для защиты организации и семьи. Дамиан когда-то тоже так делал, только сменил свой стиль наемного убийцы на более мягкое место в качестве младшего босса «Чикагской экипировки».
Забавно, как это сработало.
— Тот тон, который вы только что использовали, — сказал Джо, когда самолет наконец вышел из турбулентности. Господи, он действительно снова мог дышать. — Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, папа. Это тот же тон, который ты говорил со мной и Кори, когда мы были детьми, и ты хотел, чтобы мы признались в чем-то, что мы сделали неправильно. Теперь ты используешь это на Монике, потому что на нас это больше не действует, и она единственная, кто не понял твоего дерьма.
А Джо винил в доверчивости сестры только ее возраст — будучи на десять лет моложе его двадцати одного года, у нее было веское оправдание легковерности.
Губы Дамиана дрогнули в тени улыбки. «Вы уверены в этом?»
Вот и снова.
Джо открыл рот, чтобы заговорить, но его отец поднял руку и коротко рассмеялся. Только веселье и веселье в глазах Дамиана заставили Джо на мгновение замолчать. Иногда он просто позволял своему отцу наслаждаться моментами. Они все время от времени нуждались в них.
— Ты прав, — тихо сказал Дамиан, — я знаю, какой тон ты имеешь в виду.
«Отлично — перестань им пользоваться».
«Однако я рад, что смог отвлечь вас достаточно надолго, чтобы вы не сорвали подлокотники со своего сиденья».
Джо моргнул.
Ха.
Он убрал мертвую хватку с подлокотников. По крайней мере на данный момент.
— Я знаю, что ты ненавидишь летать, — пробормотал Дамиан, глядя в иллюминатор.
Он действительно знал. Больше, чем он хотел признать. Это был необоснованный страх, и едва ли не единственное, что напугало его до чертиков, но от этого не сделало его менее реальным. Как будто вселенная собиралась пнуть Джо под зад с саркастической ухмылкой, чтобы напомнить ему, что он такой же чертовски человек, как и все остальные.
— Мы могли бы поехать в Нью-Йорк, — сказал Джо. — Черт, я бы поехал за тобой.
Взгляд Дамиана переместился на старшего сына, и он слегка улыбнулся. «Это забавно».
«Что такое?»
«Вы чувствуете, что когда звонит другая семья — семья с большим влиянием и контролем, чем у вас, — что у вас есть возможность заставить их ждать».
Джо немного напрягся. — Я не…
«Ты именно это и говоришь, и тебе лучше знать, сынок».
Вот так легкая шутка между отцом и сыном закончилась. На его месте был негласный кодекс сотворенных мужчин и мафиозная жизнь, которая их окружала и душила. Это было бесконечным. Все правила, ожидания и все остальное, что приходит вместе с такими мужчинами, как они.
Обычно он не возражал.
Джо не знал ничего другого.
— Тебе двадцать один, — сказал Дамиан, не отрывая взгляда от окна, — и поэтому я позволю тебе ставить свои собственные желания выше чужих. Но тебе уже достаточно близко к двадцати двум, Джо, так что я не могу продолжать давать тебе пропуски.
Откашлявшись, Джо взглянул в проход первого класса на стюардессу, которая снова начала делать обход. Она была слишком далеко, чтобы услышать их разговор. Без сомнения, его отец тоже знал это.
Дамиан все знал.
— Без обид, — начал Джо.
«Всякий раз, когда кто-то начинает предложение с этого утверждения…»
«Обычно это кого-то оскорбляет. Да, дай мне поговорить».
Дамиан махнул рукой, как бы молча говоря: «Давай, давай».
