28.03.2024

Уинстон черчилль посланник судьбы: Страница не найдена

Содержание

Наука, Образование : История : Глава II Судьба посланника : Уинстон Черчилль : читать онлайн : читать бесплатно

Глава II

Судьба посланника

Слава, ничуть не меньшая, чем богатство, попавшее в руки Махди, привела к тому, что у суданцев появился боевой дух, отличный от боевого пыла племен, — дух профессионального солдата.

Осада Хартума происходила именно тогда, когда это новое веяние стало впервые ощущаться в среде восставших. Затем наступил период некоего равновесия, и власть махдистов стала ослабевать. Но вторжение британских войск в Восточный Судан весной и продвижение их отрядов зимой 1884 г. снова привели к росту патриотических настроений. Племена, потратившие много сил, чтобы освободиться от иностранного владычества, восприняли действия сэра Джеральда Грэма и лорда Уолсли как попытку снова лишить их свободы. Импульс, положивший начало движению Махди, помог суданцам вновь дать отпор оккупантам. Задержка отрядов, посланных на помощь, решила судьбу Хартума. Именно после падения города у суданцев стал укрепляться военный дух, на котором и держалась империя дервишей.

Для того чтобы описать изменение характера восстания, я несколько забежал вперед, и теперь мне следует вернуться к тому моменту, когда социальные и национальные факторы восстания начали ослабевать, а военный дух еще не совсем окреп. Если поражение Юсефа-паши заставило всех жителей Судана взяться за оружие и начать борьбу за свою свободу, то гибель Хикса вынудила британское правительство согласиться с тем, что суданцы завоевали эту свободу. Если бы египетское правительство было предоставлено само себе, то оно бы еще не раз предприняло бесплодные попытки исправить положение. Но британский кабинет решил в конце концов вмешаться в отношения между Египтом и Суданом и «посоветовал» оставить все как есть. Хедив подчинился [140] верховной власти. Первый министр ушел в отставку. Было решено эвакуировать Судан. «Давайте, — сказали министры, — соберем гарнизоны и выведем их из страны».

Принять такое решение было легко, но на практике невозможно было его выполнить. Некоторые египетские гарнизоны, например, в Дарфуре и Эль-Обейде, уже были уничтожены. Другие были либо блокированы — в Сеннаре, Токаре и Синкате, либо отрезаны от севера территориями, занятыми восставшими, — как, например, в Экваториальной провинции. Столица Судана, однако, еще не была занята махдистами; поскольку египтян там проживало больше, чем в остальных городах Судана вместе взятых, первоочередная задача египетского правительств была ясна.

Правительство Гладстоуна подавило восстание Араби-паши. Политика кабинета привела к вооруженной оккупации Египта. Британские офицеры реорганизовывали египетскую армию. Британские чиновники контролировали финансовые дела государства. Полномочный представитель Британского королевства состоял советником при вновь возведенном на трон Тауфике. Британский флот в полной боевой готовности стоял у разрушенной Александрии. Было ясно, что Великобритания, как на словах, так и фактически, может включить Египет в состав империи. Но не империализм был целью радикального кабинета. Министры решили, что как Египет должен эвакуировать Судан, так и Британия должна вывести свои силы из Египта.

Английский кабинет с озабоченностью следил за попытками Египта эвакуировать Судан и вывести оттуда свои гарнизоны. Он ответил решительным отказом на просьбу оказать военную помощь, но был готов содействовать своим советом. В тот момент многие сомневались в успешности предприятия и полагали, что поставленную задачу можно будет выполнить, только если руководство операцией будет поручено человеку более честному и более опытному, чем те, кто был рожден на берегах Нила. Министры искали такого человека, и не в добрый час кто-то прошептал имя Гордона. В Каир была немедленно отправлена телеграмма: «Может ли генерал Гордон быть полезен вам или египетскому правительству, и если да, то в каком качестве?» От имени египетского правительства сэр Эвелин Баринг ответил, что, поскольку движение в Судане имеет религиозную [141] окраску, едва ли будет разумно назначить христианина главнокомандующим. Все те, кто владел информацией о реальном положении дел, обратили свои взоры к другой кандидатуре. Был один человек, который мог бы с успехом бороться с махдизмом и восстановить власть Египта в Судане или, по крайней мере, спасти суданские гарнизоны. Находясь в полной растерянности, советники хедива и полномочные представители британской короны в отчаянии обратились к человеку, которого они до этого лишили свободы, к человеку, чье имущество конфисковали, к человеку, сына которого они приговорили к смертной казни, — к Зубейру-паше.

Именно его египетское правительство желало видеть во главе экспедиционного корпуса. Все, кто был знаком с обстановкой, придерживались того же мнения. Через неделю после того, как сэр Эвелин Баринг отклонил кандидатуру генерала Гордона, он написал в письме: «Каковы бы ни были ошибки Зубейра, он решительный и твердый человек. Египетское правительство полагает, что его услуги могут быть крайне полезны»[7]. Совершено очевидно, что если бы египетское правительство действовало в то время самостоятельно, то Зубейр был бы направлен в Судан как правитель этой страны, который должен возглавить борьбу против Махди; он имел бы вооруженную и финансовую поддержку. Вполне вероятно, что в тот момент Махди не удалось бы устоять перед человеком, слава которого была равна его собственной, а возможности были более широкими. Но британское правительство не могло иметь дело с Зубейром. Оно с презрением отбросило мысль о назначении Зубейра, тем самым вынудив себя искать ему замену. Итак, кандидатура Зубейра была отвергнута, и тут снова вспомнили о генерале Гордоне.

Известно, что с самого начала сэр Эвелин Баринг выступал против этого назначения. Он и Гордон никогда особенно не ладили друг с другом, и представитель британской короны опасался, что присутствие человека, известного своим беспокойным нравом и непредсказуемостью, только осложнит положение дел. Но давление, оказываемое на него, оказалось слишком сильным, чтобы противостоять ему. Нубар-паша, министерство иностранных дел, британское общественное мнение — все настойчиво требовали [142] этого назначения. В конце концов Баринг сдался, и, как только его согласие было получено, правительство с удовлетворением обратилось к Гордону. 17 января лорд Уолсли пригласил его вернуться в Англию, а уже 18-го генерал встречался с членами кабинета. В тот же вечер он отправился в далекое путешествие, из которого ему не суждено было вернуться.

Гордон взялся за дело с воодушевлением, ему придавала силы уверенность в себе, которая так часто заставляет обманываться великих мужчин и красивых женщин. Генерал говорил, что для него большая честь выполнить возложенное поручение. Министры вздохнули с облегчением. Они полностью доверяли своему посланнику. Беседа с хедивом «более чем удовлетворила» генерала. Жителям Судана было объявлено, что Гордон теперь обладает всей полнотой власти в стране[8]. Египетское правительство оказывало ему полную поддержку[9]. Ему предоставили сто тысяч фунтов и сообщили, что если эти деньги закончатся, то он может рассчитывать на дополнительные средства. Генерала заверили, что каирские официальные лица, как египетские, так и английские, будут содействовать ему во всем[10]. С такими благоприятными предзнаменованиями началась военная экспедиция, которая закончилась так печально.

Задача генерала была вскоре определена. «Вы должны помнить, — писал сэр Эвелин Баринг, — что основной вашей целью является эвакуация Судана». «Ваша миссия в Судане, — объявлял хедив, — эвакуация этих территорий и вывод наших войск, официальных лиц и всех жителей, которые пожелают уехать в Египет, а также принятие необходимых мер для восстановления правопорядка в различных провинциях». Сам генерал тоже хорошо понимал, чего от него хотят. На борту «Танжера» он составил записку, в которой выражал согласие с решением эвакуировать Судан. В этой бумаге нам встречается высказывание, очень близкое по духу знаменитому высказыванию Гладстоуна «люди, справедливо сражающиеся за свою свободу». Генерал писал: «Должен сказать, что несправедливо начинать войну с этим народом и пытаться снова вернуть Судан Египту, не обещая хорошего [143] правительства». В конце записки. Гордон утверждает: «Никто из тех, кто жил в Судане, не смог удержаться от слов: «Какое неумелое владение!». А половник Стюарт, сопровождавший генерала и подписавшийся под письмом, добавляет: «Какая обуза для Египта!» Так пришли к согласию британский посланник и либеральный кабинет.

22 февраля генерал прибыл в Хартум. Все население города с радостью восприняло известие о его прибытии. Те, кто был готов бежать на север, вздохнули с облегчением. Они верили, что за спиной посланника стоят силы Империи. Махди и дервиши были встревожены и напуганы: приехал Гордон. За ним последует армия.

Как бы ни был генерал уверен в своих силах, по дороге в Хартум он был вынужден расстаться с некоторыми из своих иллюзий. Он столкнулся с мощным народным движением. Жители Судана восстали против иностранного владычества. Среди предводителей восстания были арабские работорговцы, разъяренные попытками помешать их торговле. И никто, даже сэр Самуэль Бейкер, не боролся с продажей людей так ожесточенно, как Гордон. Движение в конце концов приняло религиозный характер. Ислам выступил против неверных. Гордон был христианином. Даже его солдаты находились под воздействием того, что они пытались уничтожить. Любое внешнее влияние было опасно, и опасно лично для генерала. В день прибытия в Хартум, когда горожане еще продолжали радостно выкрикивать имя Гордона на улицах, кругом были слышны залпы салютов, а англичане думали, что миссия генерала уже выполнена, сам он направил в Каир телеграмму, требуя прибытия Зубейра-паши.

Отношения Гордона с Зубейром очень хорошо характеризуют генерала. Сын Зубейра Сулейман был казнен если не по приказу Гордона, то, по крайней мере, во время его управления Суданом и с молчаливого его одобрения. Едва лишь покинув Лондон, генерал телеграфировал сэру Эвелину Барингу, что Зубейр — самый опасный человек, и требовал его ссылки на Кипр. Гордон как вихрь примчался в Каир сразу же за своей телеграммой и был крайне недоволен, узнав, что Зубейр все еще в Египте. Перед отправлением вверх по Нилу генерал встретился с Шерифом-пашой. В приемной экс-министра он столкнулся лицом к лицу с человеком, которого меньше всего желал видеть, — с Зубейром. Но он горячо [144] его поприветствовал, и они имели долгий разговор о Судане, после которого Гордон поспешил в представительство и сообщил сэру Эвелину Барингу, что Зубейр должен сопровождать его в Египет. Баринг не был против. Но он считал, что Гордон слишком быстро изменил свои взгляды, чтобы на него можно было положиться. Завтра он снова может передумать. Баринг предложил генералу подумать более серьезно. Гордон со свойственной ему прямотой ответил, что действительно неожиданно передумал. Он вдруг испытал некое мистическое чувство, подсказавшее, что только Зубейр может спасти ситуацию в Судане.

Но правительство Ее величества не желало иметь дела с Зубейром и не позволило египетскому правительству воспользоваться его услугами. Историки в будущем еще будут иметь возможность поразмышлять и порассуждать о том, правы были министры и общественное мнение или нет.

Но если правильность решения подлежит сомнению, то последствия такого шага очевидны — независимо от того, волновали ли дела Судана британское правительство или нет. Если нет, то у него не было причин выступать против назначения Зубейра. Если да, то перед ними должен был встать вопрос о выводе гарнизонов. Не Англия плохо управляла Суданом, не ее действия привели к началу восстания или размещению гарнизонов. Египет в данном случае имел право только на сочувствие. То, что Великобритания не позволила назначить Зубейра, было равносильно признанию того, что все происходящее в Судане затрагивает интересы не только Египта. Когда британцы — не только правительство — определили свою позицию по отношению к Зубейру, они тем самым взяли на себя обязательство спасти находящиеся в Судане военные гарнизоны, мирным ли путем или с помощью оружия.

Гордон считал, что лично обязан осуществить эвакуацию Хартума, его гарнизона и гражданских жителей. На некоторые ответственные посты он назначил горожан, тем самым скомпрометировав их перед Махди. Остальные жители Хартума решили отложить свой отъезд. Генерал полагал, что от безопасности этих людей зависит его честь. Он был непреклонен. Ни награды, ни угрозы не могли заставить его сдвинуться с места. Ничто из того, что один человек может предложить другому, не заставило бы [145] генерала покинуть Хартум до того, как его жители окажутся в безопасности. Но правительство со своей стороны проявляло такое же упрямство. Ничто на земле не вынудило бы его направить в Хартум войска.

Это был тупик. Кому-то министерство иностранных дел могло бы указать пути отступления, приукрашенные официальными славословиями. Другие довольствовались бы лишь приказом оставить такой опасный пост. Но тот, кто сейчас находился в Судане, не подчинялся официальным распоряжениям, ему было совершенно безразлично все то, что власти могли ему дать или отнять у него. События развивались по самому неблагоприятному сценарию. Предложения Гордона становились все более неосуществимыми, ведь наиболее удачные из них были отвергнуты правительством еще в самом начале. Он просил направить к нему Зубейра. Ему было отказано. Он просил турецких войск. Ему было отказано. Он просил мусульманских полков из Индии. Правительство с сожалением призналось в своей неспособности выполнить и эту просьбу. Он просил, чтобы султан издал фирман, который бы упрочил его положение. Снова категорический отказ. Он просил разрешения отправиться на юг к экватору на своих пароходах. Правительство запретило ему появляться на территориях южнее Хартума. Он просил, чтобы в Бербер было отправлено двести британских солдат. Ему отказали. Он просил, чтобы еще меньшее число отправили в Асуан. Не был послан ни один. Он предложил встретиться с Махди, чтобы лично уладить все вопросы. Возможно, генерал чувствовал, что Махди духовно ему близок. Правительство, конечно же, воспретило ему поступать таким образом.

Наконец началось открытое противостояние. Гордон не пытался скрыть своего раздражения. «Оставление гарнизона — это несмываемый позор, и это ваш позор», — пишет он[11]. Генерал еще более утверждается в своем решении не оставлять Хартум. «Я не покину этих людей после всего того, что они пережили»[12]. С презрением он складывает с себя полномочия: «Я также прошу [146] правительство Ее величества принять мою отставку»[13]. Правительство «полагает, что он не уйдет в отставку»[14] и откладывает решение этого вопроса. В конце концов горечь досады охватывает генерала, и, полагая себя покинутым и лишенным поддержки, он лично обращается к сэру Эвелину Барингу: «Я уверен, что бы вы ни делали как государственный деятель, я всегда могу рассчитывать на вашу помощь, помощь человека, считающего себя джентльменом»[15]. В отчаянии Гордон просит сэра Самуэля Бейкера обратиться к миллионерам Британии и Америки, чтобы те собрали сумму в 200 000 фунтов стерлингов для эвакуации без помощи правительств в Каире и Лондоне и даже вопреки им. Сэр Самуэль Бейкер пишет в газету «Тайме» полное мольбы и справедливого негодования письмо.

Тем временем за пределами мира бумаги и чернил происходили другие, куда более серьезные события. Прибытие Гордона в Хартум напугало и встревожило Мухаммеда Ахмада и его халифов. Они опасались, что появление Гордона предвещает введение в Судан большой армии. Но шли дни, а подкрепление не прибывало, и тогда Мухаммед и Абдулла решили сделать вид, что ситуация находится под их контролем, и блокировали Хартум. Этому их шагу сопутствовал рост патриотических настроений в стране, а восстание получило новый импульс. Для того, чтобы лучше понять все произошедшее, необходимо обратить взор к Восточному Судану, явившемуся сценой для еще одной, после гибели генерала Хикса, трагедии.

Племя хадендоа, возмущенное творящимся в стране беззаконием и самоуправством, присоединилось к восстанию под предводительством известного вождя Османа Дигны. Египетские гарнизоны в Токаре и Синкате были окружены и блокированы. Правительство Ее величества отказалось от ответственности. Поскольку эти города были расположены неподалеку от морского побережья, египетское правительство предприняло попытку вывести [147] гарнизоны из окружения. В феврале 1884 г. египетский отряд, насчитывавший 3500 человек под командованием генерала Бейкера, бывшего лихого командира 10-го гусарского полка, вышел из Суакина и отправился на помощь осажденным. 5 февраля у колодца Теб этот отряд был атакован примерно тысячей арабов.

«Напуганные появлением маленького вражеского отряда… египтяне бросили оружие и обратились в бегство, увлекая за собой отряды чернокожих; они шли на гибель без малейшего сопротивления»[16]. Английские и европейские офицеры напрасно пытались восстановить порядок. Лишь один суданский батальон открыл беспорядочную стрельбу по своим и чужим. Генерал, с храбростью и высоким мастерством, которые еще во время кампании на Дунае прославили его по всему европейскому континенту, собрал около пятисот оставшихся в живых и почти невооруженных людей и с ними вернулся в Суакин. Потери египтян составили 96 офицеров и 2250 солдат. Орудия Круппа, пулеметы, винтовки, амуниция — все это попало в руки победивших арабов. Успех поднял их боевой дух на невиданную высоту. С удвоенной энергией восставшие приступили к осаде. Гарнизон Синката, насчитывавший восемьсот человек, предпринял вылазку и попытался прорваться в Суакин. Гарнизон Токара сдался. Оба отряда были полностью уничтожены.

Британское правительство решило отомстить за гибель гарнизонов, которые оно отказалось спасти. Несмотря на успокаивающие заявления и советы генерала Гордона, который понимал, что военные действия на единственном открытом пока пути отступления еще более осложнят ситуацию в Хартуме[17], в Суакин был направлен мощный военный отряд, состоящий из одной кавалерийской и двух пехотных бригад. Командование было поручено генералу Грэму. Войска спешно концентрировались. 10-й гусарский полк, возвращавшийся из Индии, был остановлен на полпути и обеспечен верховыми лошадьми жандармерии. С заслуживающим восхищения проворством войска заняли позиции. Почти через месяц после поражения при Тебе они вошли в соприкосновение с противником, причем практически на том же [148] самом месте, а 4 марта уничтожили почти три тысячи воинов племени хадендоа, а остальных обратили в беспорядочное бегство. Через четыре недели произошло второе столкновение. Победа английских войск была полной, была устроена чудовищная резня арабов. При Тебе погибло 24 офицера и 168 солдат, при Тамае — 13 офицеров и 208 солдат. В результате этих военных операций были уничтожены отряды Османа Дигны. Но самому хитроумному вождю удалось, не в первый и не в последний раз, скрыться.

Таким образом, в течение трех месяцев в Судане погибло десять тысяч человек. Дисциплина армии привела британское правительство к триумфу. Племена, населявшие побережье Красного моря, были поставлены на колени. Но поскольку британцы сражались, не имея особых на то причин, они не смогли извлечь из своих побед никакой пользы.

Миссия Гордона потерпела неудачу. Единственный вопрос теперь заключался в том, как вернуть генерала назад и сделать это как можно скорее. Было ясно, что сам он по своей воле не отступит. Требовалось применение силы. Но было непонятно, как именно ее нужно было применить. После побед в Восточном Судане ответ на этот вопрос стал очевиден. Дорога была открыта. Местные племена разгромлены. Бербер еще держался. Махди находился на дороге из Эль-Обейда в Хартум. Сэр Эвелин Баринг решил воспользоваться представившейся возможностью. Используя все свое влияние, он просил направить в Хартум небольшой летучий отряд. Его идея была проста. Одна тысяча или, точнее, двенадцать сотен человек должны были на верблюдах через Бербер направиться к столице Судана. Заболевшим и отставшим придется положиться на самих себя. Но с военной точки зрения план был неосуществим. Единственным выходом было снаряжение большой экспедиции. Этого и стал добиваться британский представитель. Правительство упорно отказывалось рассматривать этот план. Время шло.

Пока британский кабинет руководил карательными операциями в Восточном Судане, Махди медленно, но настойчиво приближался к Хартуму; по различным оценкам, за ним следовало от пятнадцати до двадцати тысяч человек. 7 марта полковник Стюарт телеграфировал из Хартума:

«Махди через своего эмиссара [149] попытался поднять население Шенди… Мы можем быть отрезаны»[18].

11 марта Гордон лично докладывал:

«Восставшие на расстоянии четырехчасового перехода от Голубого Нила»[19].

После этого никаких телеграмм уже не приходило; 15 марта был перерезан телеграфный провод между Шенди и Бербером, началась блокада Хартума.

Долгая и знаменитая оборона Хартума никогда не будет забыта. То, что один человек, европеец среди африканцев, христианин среди мусульман, своим гением смог воодушевить 7000 чернокожих солдат и вдохнуть отвагу в сердца 30 000 жителей города, известных своим малодушием, и, невзирая на недостаток средств и другие препятствия, организовать решительное сопротивление все более активно действующему врагу, который, несмотря на свою жестокость, был готов принять капитуляцию, и оборонять город в течение 317 дней, — все это является событием, не имеющим параллелей в истории. И легко понять, что никто никогда не опишет все произошедшее интереснее, чем это сделал сам генерал в своих знаменитых «Хартумских журналах».

Возможно, именно потому, что Гордона не интересовало расположение людей, он с такой легкостью его добивался. Еще до того, как заканчивается первая из шести частей, на которые поделен Журнал, читатель уже оказывается покорен. Он начинает видеть мир глазами Гордона. С ним он смеется над дипломатами; поливает презрением правительство; выражает недовольство — возможно, и беспричинное — действиями некоего майора Китчинера в Службе разведки, информация которого затерялась или не была во время сообщена; испытывает недовольство неумелыми действиями нерегулярных отрядов Шайгина; интересуется жизнью индюка и его гарема с четырьмя женами; смеется над «черными неряхами», впервые увидевшими свое лицо в зеркале. Когда повествование подходит к концу, ни один британец не может без дрожи читать последние слова:

«Теперь заметьте: если экспедиционный корпус — я прошу не более чем двести солдат — не подойдет в течение десяти дней, город может пасть; я сделал все, что было в моих силах для чести нашей родины. Прощайте». [150]

Здесь нет места напрасным сожалениям и тщетным выводам. Повествование прерывается. Опасности, которым подвергался Гордон, более не записываются.

Я выберу лишь один отрывок из Журнала, характеризующий непреклонность, а может быть, и странность личности Гордона, отрывок, описывающий отношения генерала со Слатином. Этот австрийский офицер был губернатором Дарфура и имел египетский чин бея. Четыре года он без особого успеха сражался с восставшими. Несколько раз он был ранен. В своей провинции и даже за ее пределами он пользовался репутацией храброго и способного солдата, приятного и честного человека. Однако он совершил поступок, навсегда лишивший его уважения и расположения Гордона. Во время сражения при Дарфуре, после нескольких неудач, мусульманские солдаты пали духом и стали объяснять свои поражения тем фактом, что их командир, неверный, проклят Всевышним. Тогда Слатин объявил себя последователем пророка и, по крайней мере внешне, стал мусульманином. Войска, воодушевленные его обращением и ободренные надеждой на успех, принялись сражаться с новой силой, и губернатор Дарфура смог оказывать сопротивление еще долгое время. Однако это лишь отсрочило, но не предотвратило конец. После гибели армии Хикса Слатин был вынужден сдаться дервишам. Вера, которую он принял для того, чтобы добиться победы, помогла ему избежать гибели. Арабы, восхищавшиеся его смелостью, сначала относились к нему с уважением и вниманием. Слатин был отправлен в лагерь Махди у Хартума. Там он и находился во время осады, его не заключили под стражу, но внимательно за ним наблюдали. Оттуда он написал Гордону письмо, в котором объяснял свою сдачу и оправдывал свое отступничество. Письма Слатина дошли до нас, и едва ли кто-нибудь из тех, кто прочтет их, помня о двенадцати годах опасностей и лишений, через которые пришлось пройти этому человеку, откажет ему в сочувствии.

Но Гордон был непреклонен. Это наиболее бескомпромиссные высказывания, встречающиеся в Журнале:

«16 октября. Пришли письма от Слатина. Я ничего не могу сказать и не понимаю, зачем он их пишет»[20]. [151]

Следует помнить, что Слатин находился в лагере не на правах офицера, отпущенного под честное слово, а как пленник. В таких обстоятельствах он имел полное моральное право бежать, действуя на свой страх и риск. Если бы те, кто его пленил, дали бы ему такой шанс, в произошедшем они должны были бы обвинять только себя.

Однако Слатин не смог добиться того, чего хотел. Его переписка с Гордоном была вскоре обнаружена. Несколько дней его жизнь висела на волоске. Несколько месяцев он носил тяжелую цепь и в день получал лишь горсть неприготовленной дурры, которой обычно кормили лошадей и мулов. Известия об этом достигли ушей Гордона. «Слатин, — замечает он, — все еще в цепях». Генерал никогда, ни на минуту не сомневался в правильности принятого решения.

Гордон полностью взял на себя все тяжесть ответственности. Ни с кем он не мог поговорить как с равным. Никому он не мог доверить свои сомнения. Кому-то кажется, что власть — это удовольствие, но на самом деле лишь немногие чувства более болезненны, чем чувство ответственности, не подлежащее контролю. Генерал не мог руководить всем. Офицеры урезали рацион солдат. Караульные спали на своих постах. Горожане страдали от своих несчастий, и каждый пытался наладить связь с врагом, надеясь обеспечить собственную безопасность, когда город падет. Шпионы всех мастей наводнили Хартум. Египетские паши в отчаянии замышляли предательство. Однажды была предпринята попытка взорвать артиллерийский погреб. Из складов было украдено не менее восьмидесяти тысяч ардебов зерна. Время от времени не знающий покоя и отдыха командующий раскрывал заговоры и арестовывал его участников или, проверив отчеты, уличал кого-либо в воровстве. Но он понимал, что все это лишь малая часть того, что он и не надеялся узнать. Египетским офицерам нельзя было доверять — но он должен был доверять им. Война истощила силы горожан, и многие из них были готовы на предательство. Генерал должен был накормить и воодушевить их. Сам город едва ли можно было успешно оборонять — но его нужно было оборонять до конца. Через свой телескоп, установленный на плоской крыше дворца, Гордон следил за фортами и оборонительными линиями. Здесь он проводил большую часть [152] дня, тщательно осматривая оборонительные сооружения и окрестности города через мощное стекло. Журнал, единственный хранитель его секретов, рассказывает нам о горечи его страданий не меньше, чем о величии его натуры.

«Ничто не распространяется так же быстро, как страх, — пишет он. — Я был приведен в ярость, когда от тревоги потерял аппетит. Те, кто сидел со мной за одним столом, испытывали такие же чувства».

К его беспокойству военного примешивались переживания, которые свойственны каждому человеку. Сознание того, что он покинут и лишен доверия, что история забудет о его трудах, наполняло его душу обидой, которая терзала сердце. Несчастья горожан были его несчастьями. Одиночество угнетало. И на всем лежала печать неопределенности. Он тешил себя напрасными надеждами на то, что «все будет хорошо». Каждое утро с первыми лучами солнца он жаждал увидеть пароходы и униформу британских солдат. Но даже полная безысходность не повергала его в состояние оцепенения.

Лишь две вещи придавали ему сил: честь и христианская вера. Первая заставляла его раз и навсегда отказываться от решений, которые ему казались неверными — тем самым он избавлялся от множества сомнений и напрасных разочарований. Вторая же была реальным источником его силы. Он был уверен, что за этим полным опасностей бытием, со всеми его обидами и несправедливостями, его ожидает другая жизнь, жизнь которая (в том случае, если здесь, на земле, он жил честно и праведно) даст ему больше способностей и возможностей для их применения.

«Посмотрите на меня сейчас, — говорил он одному своему попутчику. — У меня нет армий, чтобы ими командовать, и нет городов, чтобы ими управлять. Я надеюсь, что смерть освободит меня от боли, и мне дадут великие армии, и я буду владеть огромными городами»[21].

Схватки становились все более ожесточенными, следовательно, должна была расти и дисциплина. Когда Фортуна сомневается или обращается к вам спиной, когда припасы заканчиваются, планы проваливаются и надвигается катастрофа, горькая правда [153] заключается в том, что страх становится основой повиновения. Очевидно, что генерал Гордон обязан своим влиянием на гарнизон и жителей города именно этому зловещему фактору. «Больно видеть, — писал он в своем Журнале в сентябре, — что люди начинают дрожать, когда видят меня и даже не могут поднести спичку к своей сигарете». С наступлением зимы страдания осажденных увеличились, а их вера в командующего и его обещания уменьшилась. Сохранить в них надежду, а благодаря этому их храбрость и верность, было выше человеческих сил. Но Гордон сделал все, что мог сделать великий человек, когда требовалось проявление всех его лучших качеств и способностей.

Он никогда не был так воодушевлен, как в эти последние, мрачные дни. Деньги, которыми он платил жалованье солдатам, подошли к концу. Он стал выдавать векселя, подписывая их своим именем. Горожане томились под гнетом ужасающих лишений, страдали от болезней. Он приказал оркестрам играть веселую музыку и пускал в воздух ракеты. Люди говорили, что их бросили на произвол судьбы, что помощь никогда не придет, что экспедиция — это миф, ложь генерала, от которого отказалось правительство. Гордон увесил стены плакатами, рассказывающими о победах и триумфальном продвижении британской армии, нанял все лучшие дома на берегу для размещения офицеров экспедиционного корпуса. Вражеский снаряд однажды попал в его дворец. Генерал приказал высечь дату выстрела на стене. С пышностью и церемониями он награждал медалями тех, кто верно служил ему. Других, менее достойных, он расстреливал. С помощью всех этих средств и уловок он оборонял город в течение весны, лета и зимы 1884 и 1885 гг.

Все это время в Англии постепенно росло общественное недовольство. ЕСЛИ от Гордона отказались, это еще не значит, что о нем забыли. С неослабевающим интересом жители страны следили за генералом, неудача его миссии ввергла всех в состояние уныния. Разочарование скоро уступило место тревоге. Вопрос о личной безопасности знаменитого посланника был впервые поставлен лордом Рэндольфом Черчиллем на заседании палаты общин 16 марта.

«Полковник Кутлогон утверждает, что Хартум вскоре будет взят; мы знаем, что генерал Гордон окружен враждебными [154] племенами и отрезан от Каира и Лондона; в подобных обстоятельствах палата имеет право задать Ее величеству вопрос о том, будет ли что-либо предпринято для его освобождения. Собираются ли они оставаться равнодушными к судьбе человека, который взял на себя обязательство помочь правительству выкарабкаться из того кризисного положения, в которое оно попало, бросить его на произвол судьбы и не сделать ни одного шага для его спасения?»[22].

Правительство хранило молчание. Но вопрос, однажды поднятый, не мог так легко быть оставлен без ответа. Оппозиция становилась все сильнее. Почти каждый вечер министров приглашали в палату, чтобы узнать, собираются ли они спасти своего посланника, или готовы оставить его без помощи. Гладстоун давал уклончивые ответы. Негодование все возрастало. Даже среди сторонников правительства появились недовольные. Но премьер-министр был непреклонен и тверд как скала.

Принято считать, что поведение Гладстоуна в этом случае объясняется его слабостью. Но история заставляет нас взглянуть на это иначе. Генерал имел неуживчивый характер, но и премьер-министр был упрям. Если Гордон был резок, то Гладстоун был несравненно резче. Лишь немногие боялись ответственности меньше, чем Гладстоун. С другой стороны, воля нации являлась силой, перед которой он всегда преклонялся и которой был обязан своим политическим влиянием. Но, несмотря на растущее в стране недовольство, он оставался непреклонен и хранил молчание. Большинство людей делает то, что правильно, или то, что им кажется правильным; трудно поверить, что Гладстоун не имел оснований вовлекать страну в военные действия в центре Судана даже не для того, чтобы спасти жизнь посланника, — для этого Гордону следовало только сесть на один из своих пароходов и отправиться домой, — но чтобы отстоять свою честь. Возможно, что чувство обиды на офицера, чей упрямый характер навлек столько бед на правительство, заставляло министра поступать таким неприглядным образом.

Но, несмотря на всю свою власть и влияние, он был вынужден отступить. Правительство, не обращавшее внимания на призывы [155] к чести, доносящиеся из-за границы, было приведено в Судан обвинениями, которые стали раздаваться дома. Лорд Хартингтон, в то время военный министр, не заслуживает тех упреков и той критики, которой справедливо подверглись его коллеги по кабинету. Он первым признал обязательство, лежавшее на правительстве и нации, и в первую очередь именно благодаря его влиянию в Судан был направлен экспедиционный корпус. Главнокомандующий и генерал-адъютант, которые хорошо знали о положении дел в Хартуме, поддержали министра. В самый последний момент Гладстоун одобрил использование военной силы, но лишь потому, что, как он считал, операция не будет крупной, — премьер-министр предполагал использование только одной бригады. Министры согласились с таким решением, и оно было оглашено. Генерал-адъютант, однако, настаивал на том, что необходимо будет задействовать большее количество войск, чем предлагало правительство, и увеличить бригаду, превратив ее в экспедиционный корпус в десять тысяч человек, отобранных из всех вооруженных сил Империи.

Но изменить решение уже было невозможно. Операция по спасению генерала Гордона началась. Командир, которому было поручено руководство операцией, проанализировал ситуацию. Перед ним стояла задача, которую можно было легко выполнить, если бы имелась возможность действовать без спешки, но которая превращалась в рискованное и сомнительное предприятие, если бы корпус незамедлительно приступил к действиям. Трезво оценивая военные трудности, командующий решил медленно и осторожно перейти в наступление, не оставляя места случайностям.

В Вади Хальфе и вдоль Нила концентрировались войска и создавались склады с оружием. Новый корпус верблюжьей кавалерии, состоящий из четырех полков, маневрировал, отрабатывая взаимодействие. Для проведения лодок через пороги прибыли из Канады проводники-лодочники. Наконец, когда все было готово, экспедиционный корпус отправился в путь. План был прост. Мощная пехотная колонна должна была подниматься вверх по реке. В том случае, если она не сможет прибыть вовремя, корпус верблюжьей кавалерии должен был прорваться через пустыню Байда из Корти в Метемму. По прибытии туда небольшой отряд должен был направиться в Хартум на пароходах Гордона, чтобы [156] поддержать оборонявшихся до прибытия главных сил в марте или апреле 1885 г., когда можно будет снять осаду.

Колонна, двигавшаяся через пустыню, покинула Корти 30 декабря. В ней находилось не более 1100 офицеров и солдат, но это был цвет армии. Не имея связи с внешним миром, корпус по караванному маршруту направился к Метемме. Зная о возможностях махдистов, мы можем только восхищаться храбростью этих людей, пошедших на такой риск. Хотя дервиши не были ни хорошо вооружены, ни хорошо подготовлены к ведению боевых действий, как в последующие годы, они были многочисленны и практически лишены чувства страха. Тактика их действий соответствовала обстановке, они были фанатиками. Британские войска, с другой стороны, имели в своих руках оружие, которое заметно уступало тому, которое появилось у них к последующим кампаниям. Вместо мощных винтовок Ли-Метфорда с бездымным порохом, магазином и практически полным отсутствием отдачи англичане были вооружены ружьями Мартини-Генри, не обладающими ни одним из перечисленных достоинств. Вместо беспощадного «максима» они имели орудие Гарднера, то самое, которое отказало в сражении при Тамае и Абу Кли. Артиллерия также уступала той, которая сейчас повсеместно используется. Кроме того, концепции огневой дисциплины и стрелковой подготовки еще только входили в употребление, эти факторы недооценивали и не понимали. Но, несмотря ни на что, корпус верблюжьей кавалерии упорно двигался вперед и вступил в бой с врагом, для победы над которым требовалась армия в десять раз лучше вооруженная и лучше подготовленная.

3 января корпус приблизился к колодцам Гакдуль. Он прошел маршем сто миль, но там был вынужден ненадолго задержаться — необходимо было сопроводить в Гадкуль вторую колонну с припасами, а затем дождаться подкрепления, которое увеличило состав соединения до 1800 человек — как солдат, так и офицеров. За это время англичане построили два небольших форта и передовой склад; марш был возобновлен лишь 13 марта. Верблюдов для перевозки грузов не хватало. Пищи для животных было также слишком мало. К 16 марта, однако, корпус прошел еще пятьдесят миль и вплотную приблизился к колодцам Абу Кли. Здесь дальнейшее продвижение британцев было остановлено противником. [157]

Известия о приближении колонны быстро достигли ушей Махди и его военачальников. Сообщали, что небольшой английский отряд с верблюдами и лошадьми быстро движется на помощь проклятому городу. Их было мало, едва ли две тысячи человек. Как же надеялись они победить «ожидаемого Махди» и победоносного Ансара, нанесшего поражение Хиксу. Они сошли с ума; они должны умереть; никто не должен спастись. Задержка колонны позволяла действовать многими способами. Арабы сконцентрировали мощные силы. Несколько тысяч человек под командованием высокопоставленного эмира отделились от армии у Хартума и отправились на север, готовые уничтожить «врагов Бога». С подкреплением из Омдурмана общая численность арабской армии составила не менее десяти тысяч человек, за ними следовали еще многие тысячи. Восставшие позволили маленькой колонне продвинуться до того места, откуда уже невозможно было отступить в случае поражения, и навязали англичанам сражение у колодцев Абу Кли.

Утром 16 марта корпус не двинулся с места. Было построено небольшое укрепление, в котором были сделаны запасы оружия и провианта, а также подготовлены места для раненых. В час дня англичане медленно двинулись вперед, прошли через гористое ущелье, ведущее в долину Абу Кли, и разбили там лагерь. На следующий день рано утром они выстроились в каре и двинулись на противника. Так началось самое кровавое и жестокое сражение, в котором когда-либо участвовали англичане в Судане. Несмотря на число арабов и их храбрость, несмотря на то, что им удалось проникнуть внутрь каре, несмотря на то, что они убили девять офицеров и шестьдесят пять солдат и ранили еще девять офицеров и восемьдесят пять солдат — почти десять процентов от общего состава корпуса, — восставшие были обращены в бегство, а основная их часть уничтожена. Колонна остановилась у колодцев.

Утром 18-го числа англичане отдохнули, разместили раненых в маленьком форте, который построили специально для этих целей, и похоронили погибших. После полудня они продолжили свой путь, двигались всю ночь и, пройдя двадцать три мили, в изнеможении остановились. Днем 19-го они уже могли видеть реку. Тем временем противник снова сосредоточил свои силы и [158] смог открыть яростный огонь из винтовок по колонне. Сэр Герберт Стюарт получил тогда рану, от которой скончался через несколько недель. Командование было поручено сэру Чарльзу Вильсону. Положение было безвыходным. Вода заканчивалась. Нил был лишь в четырех милях. Но раненые и обоз затрудняли движение колонны, а между рекой и испытывающими жажду людьми находилась армия дервишей, приведенных в ярость потерями и понимавших, в каком трудном положении сейчас находится их удивительный противник.

Необходимо было разделить небольшой отряд. Кто-то должен был остаться охранять раненых и припасы, остальные должны были прорваться к воде. В три часа пополудни девятьсот человек вышли из спешно сооруженной зерибы и начали движение к реке. Без верблюдов они не производили никакого впечатления — маленькая точка на огромной равнине Метеммы. Дервиши поняли, что настало время решить исход дела.

Медленно и словно мучительно двигалось каре по каменистой земле, были слышны отрывистые команды держать строй и подбирать раненых. Небольшие клубы белого дыма возникали над песчаными холмами. В небе дерзко трепетали яркие флаги. Верхушки пальм на берегу Нила дразнили и придавали энергию солдатам. Слева бесконечно тянулись огромные глиняные лабиринты Метеммы. Неожиданно огонь прекратился. Низкие кустарники впереди ожили, и появился враг. Флаги теперь реяли рядом друг с другом. Перед взорами англичан возникли сотни людей, одетых в белые лохмотья. Словно по волшебству появились эмиры на лошадях. Кругом виднелись бегущие вперед люди, потрясавшие своими копьями и призывавшие пророка ускорить их победу. Каре остановилось. Утомленные солдаты открыли прицельный огонь. Дервиши падали как подкошенные. Вперед же, сыны пустыни! Вас так много, их так мало. Лишь одна стремительная атака, и проклятые неверные будут у ваших ног. Атака продолжается. Вдруг в каре слышится звук сигнальной трубы. Огонь прекращается. Что это? Они растерялись. У них закончились патроны. Вперед же, положим этому конец. Но дым снова покрывает рябью линию штыков, и пули летят, теперь с еще более близкого расстояния, и наносят еще больший урон. Величие и стойкость британского солдата проявляются лишь в исключительных [159] обстоятельствах. Солдаты бьют наверняка. Атака захлебывается. Эмиры на своих конях скачут прочь. Остальные разворачиваются и мрачно шагают в сторону города, они не могут даже бежать. Каре снова движется вперед. Дорога к реке открыта. К сумеркам англичане уже у воды, и никакая победа не может дать большую награду, чем эта. Англичане у Нила. Остается Гордон.

Сэр Чарльз Вильсон, собрав свои отряды, три дня оставался на берегах Нила перед тем, как попытался продолжить движение к Хартуму. К удовольствию большинства военных теоретиков он объяснил причины этой задержки. На четвертый день, взяв с собой двадцать британских солдат и нескольких матросов, он сел на один из кораблей Гордона, которые ждали экспедиционный корпус, и отплыл по направлению к ущелью Шаблука и городу, расположенному за этим ущельем. 27 января под вражеским огнем члены этого отряда увидели Хартум. Их приключения скорее напоминают сюжет романа, чем реальность. Но сильнее всего наше воображение потрясает тот момент, когда берега пылают от артиллерийского и ружейного огня, черный дым валит через дыры в трубах, летящие пули поднимают фонтаны воды, и люди, зашедшие так далеко и проявившие чудеса храбрости, видят крышу дворца и, не находя над ней флага, понимают, что все кончено и они опоздали.

Известия о поражении дервишей у Абу Кли и Абу Кру толкнули Махди на шаг отчаяния. Англичане были лишь в ста двадцати милях. Их было немного, но они побеждали. Несмотря на гнев божий и доблесть мусульман, англичане могут выиграть и решающее сражение. От успеха Махди зависела его жизнь. Огромная сила фанатизма может быть использована только в одном направлении — вперед. Отступление будет означать гибель. Ставка должна быть сделана на стремительное нападение. Наступила ночь 25 января.

Как и всегда, вечером играл оркестр. Постепенно на город опустились тени, и пришла ночь. Голодные жители легли спать. Беспокойный, но неукротимый генерал знал, что приближается развязка и что он бессилен что-либо сделать. Возможно, он спал, чувствуя, что исполнил свой долг. Под покровом ночи жестокий враг скрытно полз к городу. Вдруг громкий звук выстрела нарушил [160] тишину ночи и прогнал сны горожан; через неохраняемый участок тысячи дервишей с криками устремились в город.

Одна толпа убийц прорвалась к дворцу. Гордон вышел им навстречу. Весь двор был заполнен дикими пестрыми фигурами, в темноте блестели наточенные лезвия мечей. Генерал попытался начать переговоры. «Где твой хозяин, Махди?» Он знал, что умеет влиять на местных жителей. Возможно, он пытался спасти жизни кого-нибудь из горожан. Возможно, в этот критический момент иная картина рисовалась его воображению; он стоял перед дикой толпой, но его фанатизм был равен, а его храбрость была больше, чем у нее. Сила веры и презрение вели его навстречу мученической смерти.

Обезумевшая от радости победы и религиозного неистовства, толпа набросилась на него и растерзала. Он даже не успел открыть огонь из своего револьвера. Тело его скатилось вниз по ступеням. Ему отрезали голову и отнесли ее Махди. Взбешенные человекоподобные создания снова и снова втыкали ножи в тело генерала, пока от того, кто был великим и смелым человеком, послом Ее величества, не осталась лишь бесформенная масса разодранной плоти и кровавой одежды. Кровь генерала пролилась на землю и оставила темное пятно, которое долго не удавалось стереть. Слатин замечает, что арабы часто посещали это место.

После взятия города и убийства посланника не было причин продолжать экспедицию. Оставалось только вывести войска. Припасы, такой ужасной ценой перевезенные через пустыню, были спешно сброшены в Нил. Покрытые пробоинами пароходы, так долго стоявшие в Метемме, были уведены. Корпус верблюжьей кавалерии, напрасно потративший столько сил и потерявший всех животных, был пешим порядком отправлен обратно в Корти. Торжествующий враг ускорил отступление. Колонна, двигавшаяся по реке и только что, после многомесячного труда, прошедшая пороги и одержавшая победу при Кирбекане, отправилась вниз по течению, против которого до сих пор с успехом боролась. Весь экспедиционный корпус — гвардия, шотландцы, моряки, гусары, индийские солдаты, канадские проводники лодок, мулы, верблюды и артиллерия — в отчаянии отступал через пески пустыни, а за ним поднималась волна варварства, которая покрыла собой всю огромную страну. Еще несколько месяцев [161] доблестный египетский офицер держал оборону Кассалы, но в конце концов голод вынудил его сдаться. Эвакуация Судана была завершена.

Приложение — Коммерсантъ Стиль (74980)

Принято считать, что договоренности о законах послевоенной жизни были достигнуты в Ялте и Потсдаме. На самом деле это произошло раньше — в Тегеране, где 28 ноября 1943 года началась встреча лидеров трех держав антигитлеровской коалиции: Уинстона Черчилля, Иосифа Сталина и Франклина Рузвельта.

ОТМЕЧАЕТ НИКОЛАЙ ЗУБОВ

Любимая и чаще всего эксплуатируемая история, связанная с проведением конференции в столице Ирана,— это история об операции «Длинный прыжок» — германском плане покушения и/или похищения кого бы то ни было из «большой тройки». Операцией якобы руководил легендарный Отто Скорцени, противостояли ему — доблестные советские чекисты. Об этом написано множество книг, об этом же ставший культовым фильм «Тегеран-43». Тем не менее есть все основания полагать, что история про «Длинный прыжок» не более чем выдумка. Правда, вполне осмысленная.

С середины 1943 года Черчилль, Сталин и Рузвельт пытались организовать личную встречу, в ходе которой они могли бы раз и навсегда снять многочисленные спорные вопросы и договориться о координации деятельности вооруженных сил на всех фронтах.

Идея проведения конференции принадлежит Черчиллю и Рузвельту. Это они в августе 1943 году отправили из Квебека (там проходила их двусторонняя конференция) предложение Сталину о встрече. Сталин ответил согласием, после чего начались долгие и, как казалось временами, совершенно безнадежные переговоры о выборе места для проведения конференции.

Самыми упрямыми оказались Рузвельт и Сталин. Черчилль, как он писал позже в своих мемуарах, готов был встретиться в любом месте. Однако Сталин, по официальной версии, слишком часто выезжал на фронт, поэтому не мог находиться далеко от Москвы. Рузвельт же говорил, что конституционные положения обязывают его находиться там, где он может в течение десяти дней получить, изучить и принять или отклонить любой документ, принятый Конгрессом США. В итоге Рузвельт предлагал в качестве места встречи Стамбул, Черчилль — Каир, а Сталин — последовательно Астрахань, Архангельск и Тегеран.

Споры вокруг места проведения встречи были настолько жаркими, что в какой-то момент казалось, что конференция не состоится. Взбешенный Рузвельт заявил, что не будет встречаться со Сталиным, пригласит сначала Чан Кайши, а потом отдельно увидится со Сталиным и Молотовым. Для Черчилля, который рассчитывал именно на этой встрече достичь основных договоренностей о ходе военных действий и послевоенном устройстве мира, проведение конференции стало делом чести, а сохранение политики двусторонних встреч казалось не просто бесперспективным, но и опасным. И, как он сам заявлял, вопросом жизни и смерти для всех союзников. В 1944 году англо-американские войска должны были пойти вторым фронтом против Германии. План действий и время их начала стали предметом споров между США, Великобританией и СССР. Для разрешения этих споров необходима была политическая воля трех лидеров стран антигитлеровской коалиции. Как писал Черчилль, ему докладывали о словах одного из пленных немецких генералов, который якобы говорил о том, что единственное спасение Германии заключается в том, что «большая тройка» неверно выберет место для высадки англо-американского десанта. Черчилль и убедил своих коллег начать подготовку к конференции.

Чтобы не терять времени, подготовку начали в Каире. Во всех документах будущая конференция «большой тройки» упоминалась как конференция «Каир-3». Тем не менее после долгих уговоров в конце октября Рузвельт согласился на Тегеран. Датой начала конференции назначили 28 ноября.

«Я был не в восторге от того, как была организована встреча по моем прибытии на самолете в Тегеран,— писал Уинстон Черчилль в томе «Кольцо смыкается» своего грандиозного труда «Вторая мировая война».— Английский посланник встретил меня на своей машине, и мы отправились с аэродрома в нашу дипломатическую миссию. По пути нашего следования на протяжении почти 3 миль через каждые 50 ярдов были расставлены персидские конные патрули. Таким образом, каждый злоумышленник мог знать, какая важная особа приезжает и каким путем она проследует… Американская служба безопасности умнее обеспечила защиту президента. Президентская машина проследовала в сопровождении усиленного эскорта бронемашин. В то же время самолет президента приземлился в неизвестном месте, и президент отправился без всякой охраны в американскую миссию по улицам и переулкам, где его никто не ждал». Кстати, в Тегеран Черчилль и Рузвельт прибыли одновременно, хоть и на разных самолетах. Президент США пересек океан на линкоре «Айова», а уже из алжирского города Оран прибыл сначала в Каир, где встретился с Чан Кайши (Сталин отказывался встречаться с китайским лидером в первую очередь, не желая раньше времени провоцировать японцев) и Черчиллем, а уж из Каира — в Тегеран.

Иосиф Сталин прибыл в Тегеран на поезде, сразу же отправившись в резиденцию советского посла. С этого момента и начинается история об операции «Длинный прыжок» с Отто Скорцени в главной роли.

Уинстон Черчилль операции «Длинный прыжок» уделяет ровно одно предложение: «Молотов, прибывший в Тегеран за 24 часа до нашего приезда, выступил с рассказом о том, что советская разведка раскрыла заговор, имевший целью убийство одного или более членов «большой тройки»… и поэтому мысль о том, что кто-то из нас должен постоянно разъезжать туда и обратно, вызывала у него глубокую тревогу». Речь шла о расселении делегаций в Тегеране. Британское и советское посольства располагались рядом — стена к стене. Забор между участками на время убрали, весь комплекс охраняли британские солдаты и сотрудники НКВД. Американское посольство, в котором, как предполагалось, должен был остановиться президент Рузвельт, находилось в некотором отдалении.

После зловещего заявления сама идея регулярных поездок участников конференции по улицам Тегерана (предполагалось, что заседания и прочие встречи будут происходить поочередно в американской, британской и советской миссиях) выглядела дикой. Сталин предложил Рузвельту стать гостем советской миссии, американский президент не отказался, Черчилль возражать не стал.

Говорят, этот переезд Рузвельта в советское посольство и был главной целью, ради которой Молотов рассказывал о заговоре немцев в Тегеране. Действительно, единственным источником сведений о покушении на «большую тройку» оказался Советский Союз. Зато эта история превратилась в одну из самых известных легенд о заслугах НКВД. По официальной версии, информация о предстоящей операции была получена Москвой из двух источников. Сначала ею поделился знаменитый советский разведчик Николай Кузнецов, действовавший на Украине. Затем информацию подтвердил и один из советских резидентов в Иране — 19-летний Геворк Вартанян. Операция «Длинный прыжок» была отменена после того, как немцы якобы заметили слежку за собой со стороны сотрудников НКВД в Иране. В этой истории много несоответствий, в том числе и временных: всякий раз оказывается, что немцы узнали о конференции в Тегеране, а НКВД — об операции «Длинный прыжок» чуть раньше, чем три лидера антигитлеровской коалиции договорились о месте и времени встречи.

Тем не менее, Рузвельт стал официальным гостем Иосифа Сталина на время конференции, что способствовало созданию негласного, но от того не менее сильного антибританского фронта.

Черчилль, поначалу радовавшийся тому, что Рузвельт поживет у «дядюшки Джо», вскоре стал едва ли не ревновать.

«Утро 29-го… Поскольку мне было известно, что Сталин и Рузвельт уже имели частный разговор и жили в одном и том же здании, я предложил президенту позавтракать перед вторым пленарным заседанием, назначенным на вторую половину дня. Однако Рузвельт отклонил мое предложение… После завтрака президент имел новую беседу со Сталиным и Молотовым». Таких записей в дневнике Черчилля становилось все больше. Дошло даже до откровенного разрыва между Сталиным и Черчиллем на приеме по случаю дня рождения британского премьера 30 ноября. Сталин — шутя — начал говорить о необходимости расстрелять 50 тыс. высших немецких офицеров, что избавило бы мир от угрозы новой войны со стороны Германии. «Если так, то можете меня уже сейчас вывести в сад и там расстрелять!» — вскричал Черчилль. Ответом ему был смех Рузвельта. Черчилль покинул комнату и согласился вернуться только после того, как за ним вышел Сталин, вынужденный признать, что всего лишь шутил. Впрочем, как бы то ни было, первая встреча Сталина с Рузвельтом стала началом большой дружбы, основанной на глубокой антипатии к британцам.

Все важнейшие стратегические решения были приняты в Тегеране. Здесь была окончательно решена судьба второго фронта. Сталин и Рузвельт буквально заставили Черчилля согласиться с тем, что основной для союзников в 1944 году будет операция «Оверлорд» — высадка в Нормандии, хотя Черчилль говорил об эффективности удара по Германии из Италии. Практически одновременно с востока началась и операция «Багратион». Германия оказалась меж двух фронтов и решительно теряла союзников.

Еще одним важнейшим решением конференции стало заявление о всемерной помощи югославским партизанам, которых признали едва ли не равной стороной. Это фактически гарантировало победу коммунистов Иосипа Броз Тито в Югославии.

В ходе Тегеранской конференции были определены послевоенные границы Польши: их фактически начертил Сталин, а Рузвельт и Черчилль поддержали, несмотря на громкие протесты, которые слышались из Лондона от представителей польского правительства в изгнании.

Впрочем, не обошлось и без неудач. Касались они в первую очередь попыток «большой тройки» всерьез расширить антигитлеровскую коалицию за счет двух стран, вступление которых в войну имело хоть какой-то смысл. Речь шла о Турции и Швеции. В отношении Турции принимались самые разные маневры. Иосиф Сталин, к примеру, пообещал напасть на Болгарию — злейшего врага Турции,— если Турция согласится вступить во Вторую мировую войну на стороне союзников. По итогам конференции даже приняли декларацию, в которой выражалась надежда на то, что Анкара вступит в войну не позднее конца 1943 года. На самом деле это произошло только в феврале 1945 года. Болгария к тому времени уже вышла из войны.

Еще менее удачной оказалась идея втянуть в войну Швецию. До самого конца страна продолжала поддерживать нейтралитет. Единственное, чего удалось добиться союзникам,— это изменить характер нейтралитета с откровенно прогерманского на вполне дружественный по отношению к союзникам.

Тут же была решена и судьба Финляндии. Торг за закрытыми дверями в отношении страны, которая хоть и была не вполне дружественной, но и к странам «Оси» не присоединилась, привел к тому, что Ханко (он же Гангут) остался финским, Петсамо (Печенега) отошла к Мурманской области. Фактически в Тегеране была достигнута договоренность о том, что СССР и Финляндия заключат перемирие, что и произошло.

Впрочем, главным итогом Тегеранской конференции стали другие договоренности. Впервые совершенно точно и без каких бы то ни было оговорок было решено начать операцию «Оверлорд» в Нормандии. Кроме того, Сталин впервые дал четкое обязательство относительно войны в Тихом океане. Отметив, что воевать на два фронта невозможно, он, однако, согласился вступить в войну с Японской империей сразу после капитуляции Германии. Обе договоренности, как показало время, были выполнены.

Уинстон Черчилль. Проект 1917

Временному правительству приходилось в это же время руководить повседневной жизнью всей страны, поддерживать порядок и добиваться победы над Германией, в то время как единственной целью большевиков была всеобщая катастрофа. Прогрессивные государственные деятели Гучков и Милюков, доброжелательные и простодушные марионетки, вскоре сошли со сцены. Они сыграли свою роль в этом поразительном распаде страны. Руководствуясь самыми лучшими побуждениями, они помогли подорвать все устои России, а их пример побудил многих разумных и патриотичных русских продолжить их дело. В результате этих действий они были лишены какой-либо власти и контроля. Почтенные и по-своему мужественные люди сходили с этой сцены. Гучков говорил: «Еще не доказано, являемся ли мы нацией свободных людей или сбродом взбунтовавшихся рабов». Но среди общей болтовни слова перестали быть значимыми. Читать далее

Впрочем, даже в этой агонии у России все равно были защитники. Несмотря на его тщеславие и самообман, к этим людям необходимо причислить и Керенского. Он был самым радикальным и неопытным политиком во Временном правительстве. Он принадлежал к числу тех опасных революционеров, которые пытались превзойти радикалов, чтобы получить над ними контроль, убеждая лояльных и умеренных государственных деятелей, что только они могут удержать этого зверя. Постепенно он осуществлял политические перемены, которые все больше передвигали его коллег влево. Впрочем, у Керенского была черта, которую он не хотел пересекать. Достигнув этой точки, он был готов оказать сопротивление. Но когда он был готов к борьбе, он понял, что потерял все оружие и всех сторонников.

Керенский заменил Гучкова на посту военного министра в середине мая. 6 августа он стал премьер-министром. Череда событий, заставивших Керенского перейти от революционных настроений к политике репрессий, еще больше усиливалась благодаря влиянию на него двух человек. Одним из них был генерал Корнилов, патриотичный солдат, решительный, популярный, демократичный, готовый принять революцию и верно служить новому режиму, хотя он и хотел бы служить царю. Ему доверяли войска и он не вызывал неприязни у политиков — казалось, что он обладал многими качествами, которых от своих военачальников требовало революционное правительство, желающее продолжить войну и поддержать порядок.

Но на сцене появилась еще одна важная личность — Борис Савинков, бывший нигилист, непосредственный организатор убийств Плеве и великого князя Сергея, который вернулся из ссылки в первые дни революции. Его послали в качестве комиссара в IV армию, где он справился с мятежом и распадом армии с энергичностью, которая на фоне грубой русской смуты напоминала бодрый дух Французской революции. Он был воплощением практичности и здравого смысла, которые, правда, были выражены в динамите. Из хаоса русской трагедии он стремился создать свободную Россию, которая вместе с союзниками оказалась бы победоносной в войне с Германией; создать Россию, где крестьяне владеют землей, на которой работают, и где парламентские институты существуют в гармонии с ограниченной монархией. Этот человек крайних мер и трезвых взглядов за два месяца достиг влиятельной позиции в российских военных делах. Занимая должность помощника военного министра Керенского и начальника Петроградского гарнизона, Савинков контролировал важнейшие рычаги власти. Он знал все действующие силы, понимал суть дела и ни перед чем не отступал. Позволят ли ему управлять этими рычагами власти или они будут вырваны из его рук? Сработают ли эти рычаги или сломаются?

Савинков обратился к Корнилову и порекомендовал его Керенскому как незаменимый в этой борьбе меч. В результате долгой внутренней борьбы, происходившей в конце июля, даже Петроградский Совет согласился на использование неограниченных полномочий для восстановления дисциплины в армии. 1 августа Корнилов стал главнокомандующим, а 8 сентября была восстановлена смертная казнь за нарушения дисциплины. Впрочем, немецкий молот продолжал бить по Восточному фронту. В середине июля немцы развернули контрнаступление, а уже 24 июля австро-германские силы заняли города Станислав и Тарнополь. Наступление врага продолжалось. 1 сентября немецкий флот совместно с армией вошли в Рижский залив. Рига пала 3 сентября. Этот несчастный народ должен был одновременно переносить все, что мог сделать Людендорф, и все, что мог сотворить Ленин. В разгар кризиса ток спутал все провода — как физические, так и психологические. Корнилов восстал против Керенского, Керенский арестовал Корнилова, Савинков, пытавшийся удержать их вместе и укрепить исполнительную власть, ушел в отставку.

Как чувство божественной судьбы великого вождя изменило его беспокойный мир и вселило надежду в наш — чтения о Второй мировой войне

Видение судьбы

Каким-то образом эта страна подвергнется мощному вторжению, чего я не знаю, но говорю вам, что буду командовать обороной Лондона и спасу Лондон и Англию от катастрофы. — УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ, 16 ЛЕТ

ЛЕТНИМ ВОСКРЕСЕНЬКИМ ВЕЧЕРОМ 1891 года, когда в их головах все еще звучало эхо церковного вечера, шестнадцатилетний Уинстон Черчилль и его близкий друг и однокурсник Харроу Мурланд де Грасс Эванс сидели и разговаривали, что Эванс вспомнил много лет спустя как «Одна из тех ужасных подвальных комнат в доме директора.”

Разговор был посвящен судьбе, а точнее их собственной. Черчилль думал, что Эванс может пойти на дипломатическую службу или, возможно, пойдет по стопам своего отца в финансах.

Тогда Эванс спросил Черчилля: «Ты пойдешь в армию?»

«Не знаю», — ответил молодой Уинстон. «Это вероятно; но вскоре после того, как я уеду отсюда, меня ждут великие приключения ».

«Собираетесь в политику? Следуя за своим отцом?

«Не знаю, но это более чем вероятно, потому что, видите ли, я не боюсь выступать публично.”

Эванс озадаченно посмотрел на своего друга. «Кажется, ты не совсем ясно понимаешь свои намерения или желания».

«Может быть, — парировал Уинстон, — но у меня есть прекрасное представление о том, где я буду в конце концов. Я мечтаю об этом ».

«Где это?»

«Что ж, я вижу огромные изменения, происходящие в теперь мирном мире; великие потрясения, ужасная борьба; войны, которые невозможно представить; и я говорю вам, что Лондон будет в опасности — Лондон подвергнется нападению, и я буду играть важную роль в защите Лондона », — сказал Уинстон.

«Как ты можешь так говорить?» — спросил Эванс. «Мы навсегда защищены от вторжения со времен Наполеона».

«Я вижу впереди дальше, чем ты», — ответил Уинстон. «Я смотрю в будущее».

Мурланд Эванс был настолько «ошеломлен» разговором, что «записал его с предельной ясностью» в письме, которое он отправил сыну Черчилля, Рэндольфу, которому в 1950-х годах было поручено написать биографию своего отца.

Черчилль неустрашимо продолжал, как он делал это много раз на протяжении своей карьеры.«Эта страна каким-то образом будет подвергнута мощному вторжению, и какими средствами я не знаю, но я говорю вам, что буду командовать обороной Лондона и спасу Лондон и Англию от катастрофы».

Эванс вспомнил, что Черчилль «тепло относился к своей теме», когда говорил.

«Так будешь ли ты генералом командовать войсками?» — спросил Эванс.

«Не знаю», — ответил будущий лидер Британии. «Мечты о будущем размыты, но главная цель ясна.. . . Я повторяю — Лондон будет в опасности, и на том высоком положении, которое я займу, мне придется спасти столицу и спасти Империю ».

Необходимость подтверждения

Если бы не события, произошедшие почти пятьдесят лет спустя, предсказание юного Уинстона можно было бы отклонить как отчаянное усилие одинокого подростка, нуждающегося в утверждении, чтобы подтвердить свою значимость. Эта потребность была бы понятна, учитывая отношения между Черчиллем и его физически и эмоционально удаленными родителями.Позднее Черчилль писал о своей матери: «Я любил ее очень сильно, но на расстоянии». А однажды, после продолжительного разговора со своим собственным сыном, Черчилль заметил: «У нас в этот вечер был более продолжительный период непрерывного разговора, чем у меня с отцом за всю его жизнь».

Сегодня социальные условности часто определяются их политкорректностью. Во времена Черчилля, особенно для людей его сословия, стандартом была «викторианская корректность».ВК требовала от родителей определенной отчужденности по отношению к своим детям. В некоторых семьях родители встречались со своим потомством только по предварительной записи (определяемой родителем) и в присутствии слуги. Если ребенок станет слишком беспокойным, неприятным или невежливым, помощь быстро возьмет на себя ответственность.

Мальчиком Уинстон временами романтизировал своих родителей. Он видел в своем отце поборника «консервативной демократии». История сосредотачивается на личной морали лорда Рэндольфа, но Уинстон считал своего отца хорошим и преданным политиком, который стоял на своих принципах.Он отметил мужественную позицию своего отца на посту министра финансов и то, как, когда голос лорда Рэндольфа был проигнорирован, он подал в отставку. Черчилль восхищался тем фактом, что лорд Рэндольф иногда был непопулярен и что он ставил потребности страны выше потребностей своей собственной Консервативной партии, когда он чувствовал конфликт. Уинстон считал своего отца «народным политиком», а не партийным наемником. Он пришел к выводу, что лорд Рэндольф искренне желал служить людям, которых он представлял, и не занимался политикой ради себя, власти или похвалы.

Мать Черчилля, Дженни, была активной светской львицей, если не распутницей, со многими (некоторые сказали бы скандальными) связями; но ее отношения с маленьким сыном не были особенно близкими. Тем не менее Черчилль помнил ее как «сказочную принцессу: сияющее существо, обладающее безграничным богатством и силой».

«Эмоционально покинутый обоими [родителями] молодой Уинстон винил себя», — пишет историк Уильям Манчестер. «Нуждаясь в выходах для своего собственного благодатного обожания, он создавал их изображения такими, какими он хотел, чтобы они были, и чем меньше он их видел, тем легче становилось преобразование.Аристократические семьи отправляли своих мальчиков в частные школы-интернаты — для Уинстона это был Харроу, — а на расстоянии фантазийный образ Уинстона своих родителей было довольно легко поддерживать, потому что он не часто видел их и не получал от них сообщений.

В какой-то момент он попытался сказать своей матери, насколько он одинок: «Очень неприятно с вашей стороны не написать мне до этого, я получил от вас только одно письмо в этом семестре». В 1884 году, за четыре года до поступления в Харроу, девятилетний Уинстон заболел.Его врач, у которого был медицинский кабинет в Брайтоне, на побережье Ла-Манша, считал, что для здоровья мальчика будет полезно, если он какое-то время проживет у моря. Таким образом, Черчилль начал ту осень еще студентом местной школы. Но новое место не повлияло на внимательность его родителей. Фактически, когда он прочитал в газете Брайтона, что лорд Рэндольф недавно был в городе, чтобы выступить с речью, Уинстон написал ему записку: «Я не могу понять, почему вы не пришли ко мне, когда вы были в Брайтоне.Я был очень разочарован, но, полагаю, вы были слишком заняты, чтобы прийти ».

Потом были удушающие стриктуры высших учебных заведений. Как отмечает Уильям Манчестер: «Молодость была тяжелым испытанием для большинства мальчиков из класса [Черчилля]. Жизнь в так называемых государственных школах Англии — частных школах-пансионах, предназначенных для сыновей элиты — была мучительным обрядом перехода ». К этому страданию добавлялось непрекращающееся пренебрежение со стороны его родителей. «Это не очень добра, дорогая мама, — забыть обо мне все, не отвечать на мои послания», — написал он в одном письме своей матери.В другой раз Уинстон попросил своего отца приехать в Харроу на День выступления и сказал ему: «Ты никогда не был у меня, поэтому все будет для тебя новым».

Каким бы трудным ни было кажущееся безразличие его родителей для Черчилля, это могло быть замаскированным благословением. По умолчанию его няня, Элизабет Эверест, играла гораздо большую роль в формировании его жизненно важных основополагающих убеждений, и ее точка зрения была определенно христианской.

Woomany

Школьный опыт Уинстона Черчилля по любым меркам был жалким, но с самого начала, даже в семилетнем возрасте, он продемонстрировал упорство и решимость, которые стали характерными чертами его жизни.Подвергаясь институциональным актам жестокости, которые могли разрушить моральный дух другого мальчика, Черчилль оставался непоколебимым. Однажды, после особо жестокого избиения палкой в ​​школе Святого Георгия в Аскоте, он отомстил, демонстративно наступив на соломенную шляпу директора, которую он ценил.

В конце своего класса — а также отсортированный в конце списка при перекличке из-за своего имени Спенсер-Черчилль — Уинстон умолял своего отца позволить ему отказаться от Спенсера и просто пройти мимо Черчилля.Лорд Рэндольф проигнорировал письмо, так же как он не ответил на сотни предыдущих посланий, в которых скучающий по дому молодой Уинстон умолял их приехать на выходные, в День спорта, на вручение призов или по любому другому поводу.

В те мрачные одиннадцать лет начальной школы Черчилля к нему приходил только один посетитель: его няня, миссис Элизабет Эверест, которую он нежно называл Вумани. Она была единственным человеком, которому он «излил [свои] многие проблемы». Черчилль и миссис Эверест оставались друзьями и доверенными лицами до ее смерти в 1895 году, через пять месяцев после смерти лорда Рэндольфа и через три месяца после смерти его бабушки Клариссы Джером.«Я никогда больше не увижу такого друга», — писал Черчилль об Эвересте в письме к своей матери.

В молодые годы Черчилля миссис Эверест очень любила его и защищала его, как могла. Спустя годы, когда он написал свой единственный роман, Savrola , Черчилль, несомненно, имел в виду миссис Эверест, описывая характер экономки:

Стивен Мэнсфилд дает дополнительную информацию о влиянии Элизабет Эверест на Черчилля. Он отмечает, что она была «невысокой приверженцем церкви», которая не хотела иметь ничего общего с «папистскими атрибутами» англиканской церкви.«Но она также была страстной молитвенницей и хорошо учила юного Уинстона. Она помогла ему запомнить его первые места Писания, каждый день становилась с ним на колени, когда он читал свои молитвы, и объясняла ему мир простыми, но отчетливо христианскими терминами ». Ее роль в формировании мировоззрения Черчилля проявилась еще позже в его жизни, когда он часто перефразировал или цитировал отрывки из Библии в своих выступлениях. Даже в периоды сомнений он инстинктивно видел глазами, сформированными с библейским мировоззрением. Вот почему он мог вселить надежду, призвать к силе и вере и, что наиболее важно, понять истинный смысл нацизма и его угрозы цивилизации.

На протяжении всей своей жизни Уинстон Черчилль был принципиальным человеком, даже несмотря на то, что его понимание и применение этих принципов иногда искажалось, как и все мы. Ученые, у которых учился будущий британский лидер военного времени, были хорошо знакомы с трудами Джереми Бентама, выдающегося британского философа конца восемнадцатого и начала девятнадцатого веков, который продвигал теорию утилитаризма и идею, что результаты определяют этическую правоту. действий и философии.Черчилль был человеком практичным, но не простым утилитаром. Вместо этого он соединил могущественную дальновидную перспективу, стратегическую мудрость и тактические знания способами, которые редко можно было найти в одном человеке.

В начале своей политической карьеры Черчилль рассердил своих друзей и получил лишь скудное одобрение со стороны своих бывших оппонентов, когда сменил политические партии по принципам политики. После кажущегося краха его репутации лидера во время Первой мировой войны Черчилль только углубился в свои попытки предупредить о намерениях Адольфа Гитлера во время подготовки к Второй мировой войне.Чтобы вернуть себе авторитет и авторитет, было бы гораздо легче уступить место грубому прагматизму и приглушить его послание. Более удобным курсом было бы уступить усталости Британии от войны и дать Гитлеру полную свободу действий в Западной Европе. В конце концов, ключевые деятели британской аристократии не так уж плохо относились к Гитлеру, хотя его стиль отталкивал некоторых из их чувств. Но, как Уинстон сказал своему школьному другу в 1891 году, он мог видеть «впереди». И Черчилль увидел власть принципа над простой полезностью.В отсутствие родительского влияния в этой перспективе следует отдать должное его «приемной матери» Элизабет Эверест, которая показала ему, что человеческая природа действительно превосходит простую полезность.

Спустя годы Черчилль указал на «пристрастие к принципам низкой церкви» из-за влияния Елизаветы Эверест. Хотя он уважал богатые исторические традиции Британии, ему не требовалась пышность. После окончания Второй мировой войны жена Черчилля Клементина спросила мужа, какой памятник он предпочел бы.«О, ничего, — ответил он. «Возможно, это просто парк, в котором дети могут поиграть».

В 1945 году, после того, как Черчилль спас цивилизацию, король Георг VI хотел ввести его в Орден Подвязки, старейшего, самого престижного и высочайшего рыцарского ордена Великобритании. Черчилль стал, пожалуй, первым простолюдином, отказавшимся от высокой чести. Политический редактор лондонской Daily Mail отметил, что «г-н. Черчилль всегда настаивал на том, что он не хочет иметь титул ». Кроме того, сказал Черчилль (который только что потерпел поражение на первых послевоенных выборах), он вряд ли мог принять «подвязку» от короля, когда его люди только что дали ему «орден сапога».”

Наконец, в 1953 году, когда Черчилль был снова избран премьер-министром в возрасте семидесяти восьми лет, он принял Орден Подвязки, хотя все еще медлил. Молодая королева Елизавета II с такой же стойкостью, как и Черчилль, сказала ему, что, если премьер-министр не приедет к ней, чтобы получить эту награду, то Ее Королевское Величество должна будет явиться к нему с экипировкой Ордена. Уважение Черчилля к монархии не допустило бы такого очернения со стороны королевы, поэтому он уступил и стал членом Благороднейшего Ордена.«Я согласился только потому, что считаю ее такой великолепной», — сказал Черчилль, описывая свое изменение мнения.

Во время Второй мировой войны Черчилль завоевал уважение британского народа и его союзников, олицетворяя британскую смелость. Его взаимодействие с общественностью обеспечивало связь между обычными людьми и аристократами, занимающими высокие руководящие должности. Это имело решающее значение для формирования прочного единства, которое было необходимо для того, чтобы люди продолжали стоять во время битвы за Британию и в годы кровопролитной борьбы после нее.

В погоне за судьбой

Несмотря на пустоту, оставленную его родителями, в Харроу пробудились дальновидные взгляды Черчилля. Мартин Гилберт отмечает, что первое эссе Черчилля было посвящено Палестине в эпоху Иоанна Крестителя. Зерно идеи Черчилля о «христианской цивилизации» уже присутствовало, когда он включил в свое эссе понятие «преимуществ христианства».

В 1940 году, когда британские города томились под Блицем, Черчилль взял своего сына Рэндольфа в Харроу.Студенческий хор представил песни, которые пел Черчилль, когда был там учеником. «Слушая, как эти мальчики поют все эти хорошо запомнившиеся песни, я мог представить себя за пятьдесят лет до того, как пою эти рассказы о великих делах и великих людях, и сильно удивлялся, как я смогу когда-либо сделать что-то славное для своей страны».

Таким образом, это была среда, в которой шестнадцатилетний Уинстон Черчилль сделал свое замечательное предсказание судьбы Мурланду Эвансу. Было бы легко приписать его возвышенное подростковое предсказание чрезмерному стремлению к признанию, принятию, утверждению и значимости, которые не обеспечивали его родители, за исключением того факта, что то, что он предсказал, сбылось на удивление и удивительно верно.

Однако путь к величию был мучительным и извилистым. После Харроу Черчилль возлагал большие надежды на то, что последует за своим отцом в политику и даже будет вместе с ним работать в парламенте. Однако у лорда Рэндольфа были другие идеи. Когда, наконец, он посетил Харроу, он сказал директору школы, что хочет, чтобы Уинстон поступил в армейский класс. Однажды, когда Уинстон был маленьким мальчиком, лорд Рэндольф обследовал игрушечную армию своего сына из полутора тысяч солдат и спросил Уинстона, не хочет ли он пойти в армию.

«Я подумал, что было бы великолепно командовать армией, — вспоминал позже Черчилль, — поэтому я сразу сказал« да », и тут же меня поймали на слове». Черчилль полагал, что его отец «своим опытом и чутьем разглядел во мне качества военного гения. Но позже мне сказали, что он только пришел к выводу, что я был недостаточно умен, чтобы пойти в адвокатуру », то есть продолжить карьеру, практикуя право.

Было решено, что Уинстона отправят в Сандхерст, военный институт, где обучались офицеры пехоты и кавалерии.Но он провалил вступительные экзамены — дважды — и оказалось, что в конце концов он не попадет в Сандхерст. С третьей попытки он поступил, но с оценками, недостаточными для пехоты. Неустрашимый, он сообщил своей семье, что добился успеха, назначив кавалерию.

Лорд Рэндольф не впечатлился. Фактически, его разум к тому времени увял под действием того, что его врачи диагностировали как сифилис, он безжалостно пренебрег своим сыном. Отказ Уинстона попасть в пехоту, сказал его отец, «продемонстрировал неопровержимое доказательство вашего неряшливого беспечного стиля работы harum scarum.Черчилль-старший сказал своему сыну, что он в лучшем случае второсортный или третий класс. Фактически, его отец писал ему: «Если вы не можете удержать себя от того, чтобы вести праздную, бесполезную и убыточную жизнь, которую вы вели в школьные годы и в последующие месяцы, вы станете просто социальным мусорщиком, одним из сотен неудачников в государственной школе, и вы превратитесь в жалкое, несчастное и бесполезное существование ».

Однако восхищение Черчиллем отцом не уменьшилось. Стремление служить с ним в парламенте сохранялось в его голове, пока лорд Рэндольф не умер в 1895 году.Даже тогда эта мысль не покидала его. Однажды вечером 1946 года, когда Черчилль снова стал членом парламента и лидером оппозиции, он сидел с членами своей семьи в столовой своего дома в Чартвелле. Его дочь Сара взглянула на пустой стул, а затем на своего отца. «Если бы у вас была власть посадить кого-нибудь на этот стул, чтобы он присоединился к нам сейчас, кого бы вы выбрали?»

«О, мой отец, конечно», — немедленно ответил Черчилль.

Затем он рассказал им историю, которая позже стала семенем его небольшой книги под названием Сон .

«Было непонятно, вспомнил ли он сон или развивал какую-то причудливую идею, которая пришла ему в голову раньше», — скажет позже сын Черчилля, Рэндольф. Черчилль написал эту историю в 1947 году, когда он снова почувствовал презрение со стороны политической партии, находящейся у власти, и значительной части британской общественности. Тем не менее, предполагает историк Ричард Лэнгворт, возможно, это было презрение со стороны своего собственного отца, которое Черчилль, которому сейчас семьдесят три года, не преодолел.

В The Dream Черчилль сказал, что он был в своей художественной студии в Чартвелле.Ему подарили портрет отца 1886 года. Холст был сильно порван, и он пытался сделать копию. Когда он интенсивно сконцентрировался на образе своего отца, его разум «освободился от всех других мыслей, кроме впечатлений от этого любимого и уважаемого лица то на холсте, то на картине, то в зеркале», он испытал «странное ощущение». Он повернулся и увидел своего отца, сидящего в красном кожаном кресле напротив студии.

«Папа!» воскликнул он.

«Что ты делаешь, Уинстон?»

После того, как Черчилль объяснил свой проект, разговор продолжился.

«Скажите, какой сейчас год?» — спросил лорд Рэндольф.

«Девятнадцать сорок семь».

Лорд Рэндольф попросил своего сына рассказать ему, что произошло за годы, прошедшие после его смерти. Черчилль обрисовал его в общих чертах, а затем заговорил о Второй мировой войне. «Семь миллионов были хладнокровно убиты, в основном немцами. Они сделали загоны для убоя людей, подобные скотным дворам Чикаго. Европа в руинах. . . »

«Уинстон, — ответил лорд Рэндольф, — вы рассказали мне ужасную историю.. . . Когда я слушал, как вы раскрываете эти пугающие факты, казалось, вы много о них знаете. . . . Когда я слышу, как вы говорите, мне действительно интересно, что вы не пошли в политику. Вы могли бы многое сделать, чтобы помочь. Возможно, ты даже сделал себе имя ».

В «сне» лорд Рэндольф не знал, и его сын не сказал ему, что Уинстон действительно ушел в политику. Военная служба, как мы увидим, была частью пути, который привел его сюда.

В возрасте двадцати одного года Черчиллю оставалось всего несколько месяцев до того, как его зачислили в Четвертый гусарский кавалерийский полк, после той легендарной встречи с отцом.Именно в этот момент цель его жизни изменилась, и хотя оттенок юношеского высокомерия остался, все, что он делал до того дня, как он вошел в парламент, было с единственной целью, которую он выразил в своей книге My Early Life: — преследовать цели лорда Рэндольфа. и восстановить его память.

Несмотря на уныние отца из-за того, что он всего лишь кавалерист, Черчилль с энтузиазмом ждал, что окончит Сандхерст и «станет настоящим кавалерийским офицером».

Черчилль вскоре обнаружил, что, получив должное участие, «может достаточно быстро выучить важные вещи.Он с отличием окончил Сандхерст, заняв восьмое место в своем классе из 150 человек, и таким образом был запущен «в мир».

Он погрузился в жизнь и работу с волнением и ожиданием: «Взлеты и падения, риски и путешествия, но всегда чувство движения и иллюзия надежды», — сказал он.

И все же было разочарование: мир был в мире. Офицер кавалерии должен был оставаться в седле, поэтому казалось, что лучше всего играть в поло. Лорд Рэндольф умер за два месяца до того, как Уинстон был назначен офицером Четвертого гусарского полка, и доход Черчилля сократился до относительно небольшого пособия, которое он потратил на пони для поло.

Потом он услышал, что на Кубе идет война. Там повстанцы сражались с испанцами. Если он не мог поехать в качестве солдата, он решил отправиться на поле битвы в качестве корреспондента. Вскоре он обнаружил, что Graphic будет платить ему пять фунтов за каждый отчет. После долгого путешествия, которое ему очень не нравилось, Черчилль смотрел на Кубу со своего корабля, приближавшегося к острову:

Фактически, он почти это сделал. На Кубе произошло первое из тех, казалось бы, чудесных пережитков, которые несколько раз случились в жизни Черчилля.Пуля прошла в футе от его головы, а другая пробила соломенную хижину, где он спал, но оставила его невредимым.

Зимой 1896 года, когда его командировка на Кубу была завершена, Черчилль отплыл в Индию с Четвертыми гусарами, которые базировались в Бангалоре. Он и двое его товарищей жили в том, что он описал как «роскошное бунгало, все розово-белое», на двух акрах земли и «увитое пурпурной бугенвиллией». Там за ними ухаживали трое дворецких. Еще не было войны, на которой он мог бы проявить свое военное мастерство, поэтому он возобновил игру в поло.Ему пришло в голову, что могут быть другие, возможно, лучшие занятия, а именно — обучение.

Вернувшись в Англию, кто-то сказал Черчиллю, что «Евангелие Христа было последним словом этики». Это была тема, о которой он часто говорил в последующие годы, но в юности он почти не понимал смысла. «Это звучало хорошо, — писал он, — но что такое этика? Мне о них никогда не говорили ни в Харроу, ни в Сандхерсте. . . . Затем кто-то сказал мне, что этика связана не только с тем, что вы должны делать, но и с тем, почему вы должны это делать.Поскольку в Бангалоре не было никого, кто мог бы его проинструктировать, Черчилль заказал большое количество книг.

От Дарвина до Маколея, от Гиббона до Мальтуса и Платона и Аристотеля Черчилль жадно читал долгими жаркими субконтинентальными днями, пока его товарищи дремали. Религиозные идеи, посеянные ему Элизабет Эверест и другими, подверглись серьезному сомнению в том, что он читал. Когда он прочитал Уильяма Леки, ирландского историка и политического теоретика История подъема и влияние духа рационализма в Европе и История европейской морали , его аргументы побудили его кратко остановиться на преимущественно светский взгляд.Размышляя о более поздних годах, он сказал:

Эта «уравновешенность», возможно, будет проверена раньше, чем предполагал Черчилль. Во время поездки домой в Англию в 1897 году он узнал, что на северо-западной границе Индии ведутся боевые действия, и ему удалось попасть туда в качестве военного корреспондента. Исходя из этого опыта, он написал свою первую книгу, The Malakand Field Force .

Когда индийский конфликт подходил к концу, Черчилль узнал, что в Судане в Северной Африке разразилась война. Он попытался вступить в бой там, но его усилия встретили сопротивление со стороны не кого иного, как сэра Герберта Китченера, командующего египетской армией, сражавшейся в Судане.Черчиллю удалось заручиться поддержкой премьер-министра Солсбери, но даже это было отвергнуто. У Китченера были все необходимые ему офицеры, и любые вакансии были заполнены «другими, которых он был бы вынужден предпочесть рассматриваемому молодому офицеру».

Позднее Черчилль узнал от друга, что сэр Эвелин Вуд, генерал-адъютант британской армии, выразил недовольство подходом Китченера к отбору офицеров. Сэр Эвелин был твердо уверен, что военное министерство должно иметь возможность выбирать состав британского экспедиционного корпуса.Черчилль сообщил сэру Эвелину, что его попытки присоединиться к армии Китченера были отклонены. «Этот ход был мгновенно успешным, — пишет Вайолет Бонэм Картер. «Сэр Эвелин Вуд стал его deus ex machina ».

Через несколько дней Черчилль был на пути в Северную Африку и совершил еще один гигантский шаг навстречу своей судьбе.

Пережить опасные пути судьбы

Я поднял пистолет и выстрелил. Мы были так близко, что сам пистолет попал в него.Человек и меч исчезли внизу и позади меня. — УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ, МОЯ РАННЯЯ ЖИЗНЬ

СЕМЬИ СОБИРАЛИСЬ тем сентябрьским утром 1898 года, когда двадцать тысяч британских солдат прошли маршем по истерзанному сражениями ландшафту, чтобы разведать в три раза больший отряд ревностных суданских воинов (три тысячи из которых были верхом на лошадях) во главе с Абдуллой аль-Тааши. Арабским правителем двигало чувство судьбы как преемника Мухаммада Ахмада, самопровозглашенного Махди, мессианского лидера и слуги Аллаха в наведении коранического порядка в мире в его последние времена.

Уинстон Черчилль, тогда двадцатичетырехлетний кавалерист, жаждущий действий, оценил количество хищных птиц в тот день примерно в сотню. Стервятники не ценили историю или религиозный пыл, но понимали значение резни.

История помнит кровавое столкновение, которое последовало за битвой при Омдурмане.

Благословенное плечо с бюстом

За два года до Омдурмана Черчилль высадился в Бомбее, Индия, после долгого утомительного путешествия с Британских островов.Стремясь добраться до суши, он поспешил сойти с небольшой лодки, которая переправила его и других с SS Britannia на каменистую набережную. В камень были встроены железные кольца для рук, чтобы пассажиры могли устойчиво прыгать на ступеньки, скользкие от прибоя.

В день прибытия Черчилля крошечный тендер поднимался на четырех-пятифутовых волнах. Как только молодой солдат ухватился за одно из колец, лодку подхватило и отшвырнуло. Внезапный рыскание судна вырвало у Черчилля правое плечо, вывихнув его, хотя в то время он и не подозревал о серьезности травмы.Морщась от боли, он выбрался на берег, но в истинном черчиллевском стиле вскоре попытался выбросить это из головы.

Без надлежащего лечения сломанное плечо Черчилля никогда не зажило бы должным образом, и это навсегда его мучило. На протяжении многих лет он никогда не знал, когда острая боль снова заставит его остановиться — потянуться за книгой, спать на боку, поплавать или даже схватиться за перила. Травма помешала ему заниматься некоторыми видами спорта и, скорее всего, умереть в Омдурмане.

2 сентября 1898 года без четверти шесть пасмурным североафриканским утром Черчилль и его соратники столкнулись с чрезвычайно сильным противником. Но вместо того, чтобы бояться обрушивающегося на него цунами людей, Черчилль был воодушевлен. Позже в письме к матери он описал, как «дервиши» не боялись ударов копыт, отказывались прыгать с дороги и были сбиты скачущими лошадьми британцев. Враг рубил животным подколенные сухожилия, пытался перерезать уздечки и поводья, яростно размахивал мечами и стрелял из винтовок с близкого расстояния.И все же Черчилль продолжал двигаться вперед, невредимый и неустрашимый.

Как Черчилль объяснил в своем письме, ключом к его успеху и выживанию в тот день был его десятизарядный пистолет Маузер.

Британский кавалерист традиционно сражался с противником с помощью меча, а не пистолета. Длина клинка позволяла всаднику наклониться и коснуться земли острием, а затем отскочить, чтобы продолжить бой. Но если бы Черчилль в этом случае использовал меч, а не пистолет, маловероятно, что он покинул бы поле битвы живым.

Когда Черчилль ехал в бой, вражеский воин бросился на землю прямо перед ним. Луч света вспыхнул от лезвия ятагана, когда воин приготовился ударить Черчилля подколенного сухожилия. Укрепившись в седле, Черчилль быстро развернул своего коня от размахивающего меча и выстрелил во вражеского пехотинца с расстояния трех ярдов.

Он едва успел выпрямиться и прийти в себя, как другой воин бросился на него с мечом.

«Я поднял пистолет и выстрелил», — писал он годы спустя.«Мы были так близко, что сам пистолет попал в него. Человек и меч исчезли внизу и позади меня ».

С его беззубым плечом вряд ли Черчилль, используя свой меч, смог бы протянуть руку и поразить первого нападавшего дервиша. Но даже если бы он справился с этим подвигом, маловероятно, что он бы вовремя восстановил равновесие, чтобы защищаться от второго врага на гораздо более близком расстоянии.

То, что травма плеча в Бомбее привела к тому, что он выжил в Омдурмане, может укрепить идею о том, что кто-то наблюдает за ним.

После битвы доблестный кавалерист написал своей матери: «Пули — философу, моя дорогая мама, — не заслуживают внимания. Кроме того, я настолько тщеславен, что не верю, что боги могли создать такое могущественное существо, как я, для столь прозаического финала ». Если бы он столкнулся с возможностью смерти на поле боя, по крайней мере, у него была бы «приятная» жизнь. Было бы прискорбно отдать свою жизнь так быстро, но, по крайней мере, если бы он был мертв, ему бы не пришлось испытывать сожаление.

Все это, конечно, было сплошным высокомерием.Нет записей об ответе леди Рэндольф, но любой родитель может вообразить мысли, которые, должно быть, заполнили ее разум.

Выживание в Южной Африке

В октябре 1899 года началась война между Великобританией и Южно-Африканской Республикой. Черчилль к настоящему времени покинул армию, но он все еще жаждал боевых действий. Получив контракт на работу военным корреспондентом газеты Morning Post , он 14 октября отправился из Саутгемптона на борту RMS Dunottar Castle .

Прибыв в Кейптаун 31 октября, Черчилль и двое его коллег-корреспондентов сели на поезд до Восточного Лондона, а оттуда они сели на пароход до Дурбана. В Дурбане Черчилль услышал, что его старый друг Ян Гамильтон, ныне армейский генерал, приехал по железной дороге в Ледисмит. Черчилль немедленно последовал за ним. Хотя теперь он был штатским, он был уверен, что Гамильтон окажет ему такое же уважение, как если бы он все еще был в форме.

Черчилль и Дж. Б. Аткинс, корреспондент Manchester Guardian , начали свое путешествие только для того, чтобы обнаружить, что поезд Гамильтона прошел последним, прежде чем буры перерезали линию возле Чивли.Разочарованные и теперь застрявшие в Эсткуре, Черчилль и Аткинс разбили свои палатки на железнодорожном дворе, где они каждую ночь принимали пищу, пили вино и развлекали друзей у костра.

К 9 ноября Черчилль разочаровался в своем положении и сообщил всему городу, что ищет проводника, который отвезет его в Ледисмит, хотя он знал, что значительная армия буров находится между Эсткуртом и Ледисмитом. . Его решимость проникнуть в самую гущу происходящего явно вела его по очень неразумному пути ненужных опасностей.И снова судьба — или провидение — вмешалась.

Черчилль обнаружил, что во второй половине дня должен был отправиться бронепоезд в Коленсо, небольшой городок в нейтральной зоне, расположенный примерно в двадцати милях от Ледисмита. Мысль о том, чтобы увидеть действие, его первая после Омдурмана, была слишком непреодолимой, чтобы отказаться от нее, и когда поезд отъехал от станции, Черчилль был на борту. Когда капитан Хелмсли, командовавший поездом, остановился недалеко от Коленсо и пошел пешком со своим сержантом, Черчилль также сошел и последовал за ним.

После разведки Коленсо Черчилль сообщил в своем дневном депеше, что «[мы] узнали все, что нужно было узнать — где линия была прервана, что деревня была заброшена, что мост безопасен, и мы поспешили присоединиться к ней». поезд. . . . Итак, в сумерках мы поехали обратно в Эсткур ».

Черчилль продолжал переписку из Эсткура. Сидя у костра с командиром гарнизона полковником Лонгом, он внезапно услышал крики и металлический лязг.Полковник объяснил, что солдаты заряжают полевые орудия, чтобы перебраться в более безопасное место, ожидая, что Эсткур будет взят бурами. Черчилль смело предположил, что этот шаг можно рассматривать как знак эвакуации и может привести осторожного врага к смелости в своем продвижении.

Полковник Лонг покинул костер, и вскоре шум прекратился. Однако несколько минут спустя царапанье и стук возобновились, и Черчилль увидел, как оружие вынимают из поезда, очевидно, чтобы оставаться в Эсткуре.

Я сделал это , размышлял Черчилль. Потом он спохватился и принял более скромную позицию. « Мы, , сделали это», — сказал он.

Это был бы не последний раз, когда Черчилль высказывал свое мнение, и не последний раз, когда он советовал сопротивляться, а не сдаваться. И хотя временами он мог казаться высокомерным или опрометчивым, его намерения были хорошими, а его суждения обычно здравыми. Он уважал офицеров, принимавших решения, и его предыдущая военная служба давала ему надежный голос.

Примерно в то же время в письме сэру Эвелин Вуд Черчилль поднял вопрос о наказании офицеров, сдающих войска под их командованием. Он ненавидел сдаваться. Он считал, что войны следует вести до тех пор, пока не останется последний человек.

Спустя годы, когда высокопоставленные правительственные чиновники в первые дни его первого срока на посту премьер-министра заставили его добиться перемирия с Гитлером, даже если это означало капитуляцию, он классно ответил: «Если эта длинная история нашего острова должен закончиться, наконец, пусть он закончится только тогда, когда каждый из нас, задыхаясь от собственной крови, ляжет на землю.И он имел это в виду.

То, что он видел в Африке много лет назад, несомненно, научило его важности тотальной победы. Сама мысль о капитуляции в Омдурмане сделала это слово неприятным для него, а такие события, как события в Эсткуре, только усилили его отвращение. И снова события в его ранней жизни подготовили его к великой задаче, которая все еще стояла перед ним.

На борту «Ловушки смерти Вильсона»

Хотя Черчиллю и не удалось найти проводника, который отвезет его в Ледисмит, вскоре он нашел другой способ вступить в бой.Из-за, казалось бы, случайного — но, возможно, в ретроспективе, провиденциального — обстоятельства, он натолкнулся на временного командира дублинских фузилеров, капитана Эйлмера Холдейна, когда бродил по единственной улице города.

Черчилль и Холдейн были друзьями еще с приграничных времен в Индии, и Холдейн помог Черчиллю добиться назначения в штаб сэра Уильяма Локкарта во время экспедиции Тира, войны между британцами и племенем Африди в 1897–1898 гг. За контроль над Индией. Хайберский перевал в горной северной Индии (ныне Пакистан).Находясь в Южной Африке, Холдейн готовился сесть на бронепоезд на разведку. Полагая, что Черчилль будет хорошим товарищем, и зная, что у него есть предыдущий опыт, Холдейн с радостью пригласил его присоединиться к миссии.

Вскоре Черчилль стоял рядом с зверем поезда, прозванного «Смертельной ловушкой Вильсона», и смотрел, как солдаты взбираются на борт шести бронированных вагонов — по три на каждом конце, с локомотивом и тендером, установленными посередине. Во главе поезда стояла шестифунтовая военно-морская пушка, которой должны были управлять моряки HMS Terrible .

Когда поезд отправился из Эсткура, ни Холдейн, ни Черчилль не знали, что бурское артиллерийское подразделение с тремя полевыми орудиями и скорострельным орудием Максима занимало позицию с видом на железную дорогу примерно в четырнадцати милях вниз по рельсам.

Поезд отправился по расписанию и прибыл на станцию ​​Фрер около 6:20 утра. Врага не было видно. Во Фрере Черчилль поговорил с группой из восьми человек конной полиции Натала, которые сообщили ему, что они составляют передовой патруль, ведущий разведку в направлении Чивли.

Поезд продолжил свой путь и прибыл в Чивли около 7:10, когда они получили сообщение с указанием оставаться во Фрере, потому что Чивли был теперь занят противником. В сообщении содержалось конкретное и тревожное предупреждение: «Не полагайтесь на какие-либо отчеты местных жителей, поскольку они могут быть ненадежными».

После подтверждения получения они были проинформированы о том, что группа из примерно пятидесяти буров и трех вагонов была замечена «движущейся на юг по западной стороне железной дороги.”

Примерно в то же время Холдейн заметил «несколько маленьких фигурок, которые двигались и спешили вперед» примерно в шестистах ярдах позади поезда, в направлении Эсткура. Не теряя времени, Холдейн приказал войскам перебраться на борт, и они отправились в обратный путь.

Когда «Смертельная ловушка Вильсона» приближалась к холму по пути, Черчилль, который стоял на ящике в одной из военных машин, его голова и плечи возвышались над стальной обшивкой, увидел группу буров вдоль гребня.«Огромный белый шар дыма возник, — сказал он, — и вырвался в конус, только так, как это казалось в нескольких футах над моей головой. Это была шрапнель — первая, которую я когда-либо видел на войне, и почти последняя! »

Внезапно раздался мощный треск, «ужасный шок». Черчилль, Холдейн и «все солдаты в грузовике были повалены на пол». Поднявшись на ноги, Черчилль выглянул поверх кареты. Три передних вагона поезда сошли с рельсов, но в то время было неясно, в чем была причина.

Черчилль и Холдейн спрыгнули с вагона и быстро договорились, что Холдейн пойдет в тыл, чтобы укомплектовать маленькую военно-морскую пушку, попытаться отвлечь огонь врага и удержать их в страхе, пока Черчилль пробирался к передней части поезда, чтобы расследовать это дело. причину аварии и посмотрим, что можно сделать. Пули срикошетили от борта вагонов, когда буры открыли огонь по несчастным британским войскам, которые пытались укрыться за бронированными вагонами.

Достигнув передней части поезда, Черчилль с тревогой осмотрел место происшествия.По всей видимости, буры выкатили на рельсы несколько больших камней, и, поскольку локомотив находился в середине поезда, машинист их не заметил. Даже если бы он это сделал, огромный вес поезда и его скорость не позволили бы вовремя остановиться, чтобы избежать валунов.

Хотя две сошедшие с рельсов машины частично блокировали путь, Черчилль предположил, что с некоторой помощью солдат локомотив может их оттеснить. Под постоянным огнем врага — их жизни находились в непосредственной опасности и исход был неизвестен более часа — Черчилль, инженер и несколько солдат работали, чтобы освободить поезд и расчистить путь к дому.

В конце концов, локомотив и тендерный вагон снова смогли ехать, и началось постепенное отступление в сторону реки Блаауукранц. В процессе расчистки пути от локомотива сняли все вагоны, и теперь их пришлось оставить. Раненых в битве погрузили в локомотив, а остальные солдаты побежали рядом, используя двигатель в качестве прикрытия, пока они пробирались в безопасное место.

Когда поезд отошел, буры усилили огонь.Опасаясь, что локомотив будет поврежден артиллерийским огнем, инженер увеличил скорость, и Черчилль беспомощно наблюдал, как пешие войска, не успевшие за поездом, яростно карабкались, чтобы не попасть под огонь врага.

«В конце концов я заставил машиниста вообще остановиться, — писал позже Черчилль, — но прежде, чем я смог остановить двигатель, мы были уже в трехстах ярдах от нашей пехоты». Черчилль выскочил из кабины и приказал инженеру продолжать путь через реку Блаауукранц и ждать на другой стороне моста.Затем Черчилль повернулся и побежал обратно по строю, чтобы помочь застрявшим солдатам и сообщить Холдейну о пересмотренном плане.

В этот момент он заметил две фигуры в штатском, которые торопливо приближались к нему на расстоянии около ста ярдов. Его первой мыслью было, что это были слои железной дороги, но вскоре он понял, что это были бурские солдаты.

И снова под обстрелом Черчилль побежал обратно к двигателю, когда две пули едва не попали в него с обеих сторон. После безуспешной попытки укрыться в узкой канаве, он быстро пришел к выводу, что дальнейшее движение было его единственным шансом на побег.Еще две пули просвистели мимо его ушей, пока он искал возможность подняться на более высокий уровень.

Поднявшись по левой стороне канавы, Черчилль перелез через насыпь и проскользнул через дыру в проволочном заборе. С другой стороны, он присел в крошечной ямке и попытался отдышаться. Со своего нового места он мог видеть небольшую хижину в пятидесяти ярдах от него — идеальное прикрытие. В двухстах ярдах дальше было каменистое ущелье реки Блаауукранц.

Принятие мерзости

Решив броситься к реке, Черчилль встал и быстро оглянулся на своего врага.К его ужасу, к двум пешим бурам присоединился третий верхом на лошади, который теперь мчался к нему на полной скорости.

Хотя официально Черчилль не участвовал в боевых действиях, тем утром он решил взять с собой в патруль свой пистолет «Маузер». Черчилль был уверен, что с расстояния в сорок ярдов сможет застрелить конного солдата.

Когда он положил руку на пояс, его сердце упало, когда он обнаружил, что пистолет пропал. Во время расчистки пути он вынул пистолет и оставил его в кабине поезда.Теперь он стоял в сорока ярдах от человека, восседающего на лошади, и направил винтовку прямо на него с полным намерением убить его. Черчилль посмотрел на реку, а затем снова на хижину пластинщика, быстро сообразив, что у него нет шанса на побег, и что всадник, обрушившийся на него, имел прекрасный выстрел.

«Я поднял руки и сдался военнопленным», — сказал он позже.

Хотя Черчилль счел капитуляцию наиболее отвратительной, «в последующие мучительные минуты» он вспомнил аксиому Наполеона: «Когда человек один и не вооружен, капитуляцию можно помиловать.”

Бур опустил оружие и поманил Черчилля к себе. Побежденный, он повиновался, и они двое вернулись туда, где Черчилль оставил Холдейна и его компанию. Но там никого не было: их уже взяли в плен.

Погода, как и настроение Черчилля, испортилась, когда он был вынужден присоединиться к другим пленникам. С самого начала он утверждал, что он не комбатант, а просто военный корреспондент. Однако он слишком хорошо знал, что, сопровождая военную роту и участвуя в драке, он подорвал свои претензии на гражданский статус — особенно с учетом того, что он был наполовину одет в форму.Буры имели бы право застрелить его на месте как возможного шпиона. Несомненно, Черчилль видел иронию своего положения, поскольку годы спустя он определил военнопленного как «человека, который пытался убить вас и, не сумев убить вас, просит вас не убивать его».

Решая судьбу пленников, буры отделили Черчилля от остальных. Стоя в одиночестве под дождем, он наполовину ожидал «военного трибунала» и суммарного приговора. Наконец, к нему подошел полевой корнет и вынес приговор.

«Мы тебя не отпустим, старина, хотя ты корреспондент. Мы не ловим сына лорда каждый день ».

Со смешанными чувствами Черчилль присоединился к остальным, теперь официально военнопленным. Естественно, испытывая облегчение от того, что его не расстреляют, его, тем не менее, обескуражили обстоятельства дела. Его видение не улучшилось, когда мужчинам было приказано начать шестидесятимильный марш к железнодорожной станции в Эландслаагте, где они должны были сесть на поезд до Претории.

На каждом шагу в течение трехдневного путешествия Черчилль сожалел о своем решении сдаться, прокручивая этот момент в своей голове, ища шанс сбежать.К сожалению, возможности не представилось, и вместе с офицерами, на стороне которых он сражался, он попал в тюрьму Государственной образцовой школы в Претории, которая была преобразована в офицерскую тюрьму.

Без его ведома Черчилль уже был героем. Natal Witness опубликовал весьма восторженный отчет капитана Уайли, офицера, раненного в бою, который сказал, что действия Черчилля позволили безопасно сбежать. Вайли охарактеризовал поведение Черчилля как «самого храброго человека, которого только можно было найти.Инспектор государственных железных дорог Натала Кэмпбелл от имени гражданских поездов, сопровождавших Черчилля, написал Генеральному посланнику Департамента железных дорог:

Письмо было должным образом опубликовано в газетах даже в Новой Зеландии. Во многих сообщениях предлагалось наградить Черчилля Крестом Виктории, «высшей наградой за храбрость, которую может достичь военнослужащий Британии и Содружества». Хотя, возможно, и заслуженная, награда так и не была вручена.

В первый том своей биографии своего отца сын Уинстона, Рэндольф, включает очень трогательный отчет, отправленный матери Черчилля его слугой Томасом Уолденом и позже опубликованный в Morning Post :

Было отправлено множество других отчетов, все похожие по своим комплиментам, каждый из которых обращал особое внимание на храбрость Черчилля и печаль, которую писатели почувствовали при его последующем пленении.Однако приключения Уинстона Черчилля, специального военного корреспондента Morning Post , только начинались.

Хотя Черчилль называл свое пленение «печальным состоянием», Черчилль признавал, что содержание военнопленных было «наименее неудачным видом заключенных», особенно по сравнению с «годами заключения в современной тюрьме для заключенных». . . . каждый день точно такой же, как предыдущий, с бесплодным пеплом потраченной впустую жизни позади и всеми долгими годами рабства, тянущимися впереди.”

«Часы ползут, как паралитические многоножки. Тебя ничего не забавляет. Чтение затруднено; писать невозможно ». Оценивая скуку тюремной жизни, Черчилль допускал, что «у заключенного легко возникают мрачные настроения. . . . Но когда вы молоды, сыты, энергичны, слабо охраняемы, способны вступать в сговор с другими, эти настроения приближают мысль к разрешению и решимость ближе к действию ».

Таким образом, из тюрьмы переделанного школьного здания Черчилль начал протестовать против своего плена.Сначала он написал напрямую государственному секретарю Трансвааля по делам войны Луи де Соуза, надеясь добиться его освобождения. Возможно, южноафриканские официальные лица признают его мирным гражданином и отпустят.

С другой стороны, если они проигнорируют его просьбы — а они, скорее всего, так и сделают — его переписка по крайней мере займет их умы и отвлечет их от рассмотрения его как риска побега. Это была гениальная стратегия, но, к сожалению, она имела обратный эффект. Генерал Пит Жубер, старший командующий буров, писал Ф.Госсекретарь Трансвааля В. Рейц советует не освобождать Черчилля и, по сути, предлагает более тщательно охранять его. «Иначе он еще может нанести нам много вреда .

Высокопоставленные посетители

Хотя Черчилль был чем-то вроде награды для буров, они позволили ему принимать в тюрьме много высокопоставленных посетителей. Он развлекал их разговорами о ходе войны, и они высказывали ему свои собственные взгляды.

К этому времени он был полон решимости убаюкивать врага ложной надеждой на то, что он отказался от возможности освобождения и смирился с заключением в тюрьму на время войны.Однако все было наоборот. Вместе с Холдейном и южноафриканским колонистом по имени Броки, который выдал себя за фельдфебеля, чтобы его отправили в офицерскую тюрьму, а не в лагерь для солдат, Черчилль вынашивал план побега.

7 декабря, за несколько дней до запланированного побега, двое других заключенных перепрыгнули через забор Государственной образцовой школы и были схвачены на окраине Претории. Хотя этот инцидент повысил уверенность Холдейна в их плане побега, он также добавил срочности, поскольку угроза усиления тюремной безопасности или ограничений на передвижение наверняка свела бы на нет любые будущие попытки.Было быстро решено, что они будут действовать как можно скорее.

Вечером 11 декабря Черчилль и Холдейн прогуливались по отдельности к уборной, которая должна была стать их «ногой», когда они перелезли через забор и спаслись бегством. Брокки согласился встретиться с ними, когда они будут на месте, и принесет карты и компас.

План не был реализован в ту ночь, потому что часовой отказался сдвинуться с места с назначенной позиции. Разочарованные, трое мужчин решили отложить на двадцать четыре часа и вернулись в свои общежития.Черчиллю очень повезло, что его не обнаружили. Неразумно он оставил на подушке записку для Луи де Соуза, которую теперь срочно забрал. В записке, в частности, говорилось:

.

Хотя записка была пронизана безрассудным высокомерием, цель записки заключалась не только в том, чтобы быть юмористической, но и в том, чтобы заставить де Соузу поверить в то, что Черчилль получил помощь извне, которая, как он надеялся, заставит буров заняться поисками призрачных сообщников и расследованием любого, кто оказал помощь. подойти удаленно к школе.Со стратегической точки зрения это был мастерский ход.

В иронии есть свои моменты. Без ведома Черчилля, 12 декабря, в день, когда была запланирована вторая попытка побега, генерал Жубер телеграфировал Рейцу, отозвав свои возражения против освобождения Черчилля. Телеграф еще не был доставлен властям Претории, когда Черчилль и Холдейн снова направились к уборной.

Когда часовой снова стоял твердо, перспективы снова казались мрачными. Если бы они сбежали и были замечены, они знали, что выстрел с такой близкой дистанции наверняка поразит их.

Черчилль и Холдейн вернулись на веранду и сообщили Броки. Не удовлетворившись их обзором, Броки подошел к ним и сам понаблюдал. Черчилль и Холдейн подождали некоторое время, а затем Черчилль вернулся, чтобы посмотреть, что делает Брокки. Спустя несколько мгновений Брокки вернулся к Холдейну, а Черчилль остался на позиции, ожидая, пока охранник двинется, и решил, что еще одна ночь не будет потрачена зря.

Когда часовой, наконец, отвернулся со своей позиции, Черчилль воспользовался случаем, чтобы перелезть через забор.По пути его жилет зацепился за проволоку, и рвущийся звук почти выдал его. Но когда он оглянулся на часового, то увидел, что мужчина сложил ладони и закурил. С облегчением Черчилль спустился в сад внизу, где он спрятался среди кустов и подождал, пока Холдейн и Брокки последуют за ним через забор, чтобы они могли вместе сбежать.

Спустя час, а его товарищи так и не появились, Черчилль наконец увидел двух мужчин через забор. Он рискнул подать сигнал кашлем, и его заметили; но вскоре стало очевидно, что в ту ночь они не смогут сбежать.Поскольку Черчилль уже перебрался через забор и не мог легко вернуться, он решил действовать один.

Черчилль описывает то, что произошло дальше:

Долгое путешествие к свободе

Черчиллю предстоял трехсотмильный путь к заливу Делагоа и свободе. Неспособный говорить по-голландски или кафр, не зная никого, к кому он мог бы обратиться за помощью, и без карты или компаса, у него было мало денег, воды и только четыре плитки шоколада — ничего, что могло бы продержать его очень долго. .

часовых были размещены по всем городам, а сельская местность регулярно патрулировалась. Зная, что все поезда обысканы и линии охраняются, Черчилль мог идти только пешком. Срочно осознавая, что к утру его отсутствие будет замечено, он продолжал решительно, избегая лучей уличных фонарей, идя посреди дороги.

Он начал составлять план своего неизведанного путешествия. Его задача добраться до железной дороги Делагоа-Бэй без карты или компаса будет решена, если следовать по железнодорожной линии с безопасного расстояния.Зная, что он не сможет пройти все триста миль, он решил сесть в движущийся поезд и спрятаться где-нибудь в стороне.

Через два часа ходьбы он увидел сигнальные огни станции и спрятался в канаве примерно в двухстах ярдах от нее. Он рассудил, что любой поезд, останавливающийся на станции, все равно будет двигаться достаточно медленно, чтобы он мог сесть, когда он пройдет мимо его позиции.

Еще через час поезд заехал в депо и остановился. Черчилль приготовился.Когда поезд возобновил свой путь, он дождался, пока паровоз пролетит мимо его укрытия, а затем побежал вдоль рельсов, ища способ залезть на борт. Он быстро понял, что недооценил ускорение локомотива, и ему потребовалось несколько попыток, чтобы успешно сесть на поезд. Когда он забрался в одну из машин, он обнаружил, что она заполнена мешками с пустыми мешками для угля, которые оказались теплой и удобной кроватью. Не зная, куда идет поезд и идет ли он в правильном направлении, он решил, что все лучше, чем оказаться в ловушке в столице противника.Примирившись со своим решением, он вскоре заснул.

«Я проснулся внезапно, все чувство восторга ушло, и меня тяготило только сознание гнетущих трудностей». Он знал, что должен покинуть поезд до рассвета или до обнаружения риска. Быстро перебравшись через крышу вагона, он схватился за железную ручку сзади и отпрыгнул при первой же возможности.

«Поезд ехал с хорошей скоростью, — сказал он позже, — но я почувствовал, что пора его покинуть. . . .Мои ноги ударились о землю двумя гигантскими шагами, и в следующее мгновение я растянулся в канаве, сильно потрясенный, но невредимый. Поезд, мой верный союзник ночи, спешил в путь ».

К этому времени он отчаянно захотел пить, и он немедленно начал искать воду. Найдя чистую лужу в убывающем лунном свете, он проглотил столько, сколько смог, а затем направился к окружающим холмам, чтобы спрятаться в роще деревьев. Наблюдая за восходом солнца над железной дорогой, он с облегчением увидел, что выбрал правильную железнодорожную линию, по которой ему нужно следовать.

Вскоре стало жарко, и Черчилль проголодался. Он съел одну из своих шоколадных плиток, которая уменьшила его чувство голода, но сильно усилила жажду. Он ждал возможности вернуться к бассейну, чтобы выпить еще раз, но с тревогой наблюдал за тем, как в течение дня проходили несколько буров. В конце концов он смирился с тем, что дождется темноты, прежде чем рискнуть своим следующим ходом. Как он позже вспоминал, «Моим единственным спутником был гигантский стервятник, который проявлял экстравагантный интерес к моему состоянию и время от времени издавал ужасные и зловещие булькающие звуки.”

Но, как и в Омдурмане, прожорливая птица не стала в тот день поесть Уинстона Черчилля.

Молитва Черчилля

Когда наступила ночь на второй день, когда Черчилль был на свободе, он быстро пошел к бассейну и выпил. Зная, что он не сможет сесть на поезд, движущийся с той скоростью, на которой он спрыгнул накануне вечером, он направился к тому месту, где линия уходила вверх, и стал ждать. Прошло шесть часов, а поезда не было. По прошествии еще одного часа Черчилль начал терять надежду.Он решил идти пешком, решив пройти не менее десяти миль до рассвета. Из-за усиленно охраняемых мостов и хижин, расположенных через частые интервалы вдоль железнодорожной линии, он не добился больших успехов. Тем не менее, «ничего не оставалось, кроме как идти дальше, но все более бесцельно и безнадежно. Я чувствовал себя очень несчастным ».

Между тем буры были полны решимости как можно скорее отбить Черчилль. Было скопировано, доставлено и отправлено извещение, в котором предлагалось вознаграждение в 25 фунтов стерлингов за его повторную поимку, мертвых или живых.Хотя в то время он этого не знал, теперь Черчиллю была назначена не только цена за голову, но и смертный приговор.

Черчилль увидел на горизонте ряд огней, которые, как он предположил, исходили от другой станции вдоль железной дороги. Слева он увидел мерцание костров и был воодушевлен возможностью того, что они исходили из краала , группы хижин, населенных африканскими племенами. Хотя он не говорил ни слова на местном языке, он надеялся, что, предложив британские банкноты, которые были у него в кармане, ему дадут еду, воду и кров на ночь, и он не будет передан своему хозяину. враги.

По мере того, как Черчилль шел к дальним огням, он начал терять уверенность. Он остановился, оглянулся и начал возвращаться назад. Он добрался до полпути к железнодорожной линии, прежде чем снова остановился, на этот раз рухнув на землю в отчаянной депрессии. По его словам, он был «совершенно сбит с толку, лишенный всякого представления, что делать или куда обратиться».

Мысли и действия Черчилля в тот момент дают ясное представление о его личной духовности:

«Внезапно, — вспоминал Черчилль, — все мои сомнения исчезли без всякой причины.Разумеется, они не были рассеяны логическим путем. Мне было совершенно ясно, что я пойду в Kaffir kraal ».

К огню

Пожары, которые, как он думал, были всего в нескольких милях отсюда, на самом деле были намного дальше. Тем не менее, с решимостью и своей непримиримой позицией Черчилль продолжал идти к пламени, которое стало маяком надежды.

Пройдя более часа, он подошел достаточно близко, чтобы понять, что пожары исходили не от краала .«Я увидел, что приближаюсь к группе домов у входа в угольную шахту. . . и я мог видеть, что пожары, которые увели меня так далеко, исходили от топок двигателей ».

Черчиллю теперь нужно было принять решение: если он повернет назад, он будет блуждать по пустыне, пока «голод, лихорадка, открытия или сдача» не закончат его путешествие. Перед побегом он слышал, что «в горнодобывающем районе Витбанк и Миддлбург было определенное количество английских жителей, которым пришлось остаться в стране, чтобы шахты продолжали работать.Меня привели к одному из них? »

Немного колеблясь, Черчилль постучал в одну из дверей. Когда не было ответа, он снова постучал. На этот раз зажегся свет, и из окна раздался мужской голос.

Wer ist da?

Черчилль ответил по-английски, сказав человеку, что ему нужна помощь. Через мгновение дверь открылась, и из нее выглянул высокий мужчина с бледным лицом и черными усами.

«Чего ты хочешь?» — сказал мужчина, на этот раз по-английски.

Зная, что его нужно пригласить внутрь для переговоров, Черчилль придумал сказку, заявив, что он упал с поезда в аварии. Он утверждал, что находился без сознания в течение нескольких часов и вывихнул плечо. История, по его словам, «возникла так, словно я выучил ее наизусть. Тем не менее, я не имел ни малейшего представления о том, что я собирался сказать или каким будет следующее предложение ».

Незнакомец пригласил его в темную комнату. Когда зажгли лампы, Черчилль заметил на столе револьвер.Он задавался вопросом, станет ли теперь эта комната его тюрьмой.

«Думаю, я хотел бы узнать немного больше о вашей железнодорожной аварии», — сказал мужчина.

«Думаю, мне лучше сказать вам правду», — ответил Черчилль.

«Я думаю, что у тебя было».

Когда Черчилль представился британским военным корреспондентом и рассказал о своем побеге из Претории, этот человек выступил вперед и протянул руку.

«Слава богу, вы пришли сюда!» он сказал. «Это единственный дом на двадцать миль, где вас бы не выдали.Но мы все здесь британцы, и мы вас проведем ».

Как оказалось, Джон Ховард, «добрый самаритянин» Черчилля, был британским подданным, который был вынужден остаться в Южной Африке во время конфликта. Он управлял угольной шахтой и был счастлив спрятать Черчилля в шахте, пока его не могли безопасно погрузить в товарный поезд и перевезти через границу в безопасное место.

После трех «тревожных и неудобных» дней в поезде Черчилль перебрался на территорию Португалии (современный Мозамбик) и направился к британскому консульству в Лурансу-Маркес (сегодня он называется Мапуту).Оттуда он сел на пароход по побережью до Дурбана.

Черчилль прибыл в Дурбан и получил признание, обнаружив себя «популярным героем. . . как будто я одержал великую победу ». Гавань украшали флаги, играли оркестры, ликующие толпы. Черчилль сказал, что его «почти разорвала на куски восторженная доброта», когда его взвалили на плечи толпы и отнесли к ступеням ратуши, «где их не удовлетворило ничто, кроме речи, которую после все возрастающего сопротивления я был побужден доставлять.”

«Одинокое дерево» в парламенте

Черчилль впервые в жизни стал международным героем. По возвращении в Англию в 1900 году после второго пребывания в Южной Африке с кавалерийским полком, он баллотировался в Палату общин от Олдхэма, где он проиграл заявку до своего опыта в англо-бурской войне. На этот раз, однако, он «получил самый теплый прием», поскольку Олдхэм «почти без различия вечеринок оказал мне триумф».

Катализирующий голос, который однажды перевернет нацию — и большую часть мира — впервые был услышан в парламенте 18 февраля 1901 года.Черчилль быстро нашел свой собственный голос и цель, закрепив наследие своего отца в своей первой речи перед переполненным Домом.

Как и его отец до него, молодой политик бесстрашно поднялся, чтобы бросить вызов своей собственной политической партии и правительству, проводя политику, которая, по его мнению, не отвечала интересам Британии. «Я вырос в доме отца, чтобы верить в демократию. «Доверяйте людям» — вот его послание ».

Уинстон Черчилль был умеренным человеком, который категорически не соглашался с Джозефом Чемберленом, госсекретарем по делам колоний и отцом того же Невилла Чемберлена, которого Черчилль однажды сменит на посту премьер-министра.

Вера Джозефа Чемберлена в «партию перед страной» проявилась в 1902 году, когда он спросил Черчилля: «Какой смысл поддерживать собственное правительство, только если оно правильное? Именно тогда, когда ты находишься в таком маринаде, тебе следует прийти нам на помощь ».

Черчилль несколько раз расплачивался за свою моральную позицию: потеря мест в парламенте; не обращают внимания на встречи; и обнаруживая, что он остывает пятки на мрачных скамьях в палате общин, глядя на головы более молодых, менее опытных членов, которые продвигались вперед, потому что они не производили шума в партии.

Через несколько лет после вступления в парламент Черчилль в конфликте с правительством консерваторов по поводу свободной торговли пересек зал палаты общин, оставив консерваторов и заняв место на скамейках либералов. Он вернется на сторону тори двадцать лет спустя, но его решение перейти на другую сторону заклеймило его как предателя и ненадежного. Эта характеристика еще более усугублялась его позицией против независимости Индии, а позже и его тревогой по поводу программы перевооружения Германии и восхождения Адольфа Гитлера.

По последним вопросам Черчилль правильно предсказал кровопролитие. Трагедии вполне можно было бы избежать, если бы правительство прислушалось к его ранним предупреждениям.

В эти бесплодные годы Черчилль изучал жизнь Моисея и размышлял о том, что помогло создать такого сильного лидера.

Черчилль не поверил бы, что он описывает свой собственный путь к «психическому динамиту», и, возможно, он не был пророком в ветхозаветном смысле; но у него была замечательная интуиция.Его признали многие современники, в том числе Вайолет Бонэм Картер, дочь премьер-министра Х. Х. Асквита и близкий друг Черчилля. Она написала, что ее отец был «глубоко впечатлен» прогнозом Черчилля о начале Первой мировой войны. Черчилль, которому тогда было за тридцать, дал предсказание, «сверхъестественное по своей точности». Три года спустя последовательности и сроки, которые он перечислил в своем анализе, «были почти буквально проверены», — пишет Картер. «И снова демон Уинстона« рассказывал ему кое-что ».’”

Этот «демон» также дал Черчиллю сильное интуитивное понимание военной стратегии. По мере продвижения по служебной лестнице в правительстве в предстоящие годы его тактическое понимание будет оттачиваться как на острие неудач, так и на успехе.

От Адмиралтейства до окопов

Что все это за гнусные и злые глупости и варварство. — УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ, ПИСЬМО СВОЕЙ ЖЕНЫ КЛЕМЕНТИНЕ, 15 СЕНТЯБРЯ 1909 г.

«ПОСЛЕ СВОИХ ПРИКЛЮЧЕНИЙ во время англо-бурской войны Уинстон Черчилль был самым обожаемым молодым человеком в Англии», — пишет Рене Краус.Но у Черчилля было мало времени для отдыха в ласках славы. Он неумолимо двигался к заголовкам, которые вопили о его унижении и падении. Вскоре ему напомнят, что общественное признание непостоянно и что никто не должен доверять свое сердце мимолетной сирене славы.

Черчилль узнал эту истину с мучительной болью чуть более десяти лет после своего возвращения из Южной Африки в качестве героя-завоевателя. В последующие годы он поднялся по служебной лестнице до своей первоначальной главной руководящей роли в военное время в качестве первого лорда Адмиралтейства во время Первой мировой войны.

год. В преддверии этого конфликта нарастала напряженность на Балканах, бряцали оружием европейские державы в Северной Африке и начиналась гонка военно-морских вооружений между Великобританией и Германией. В августе 1911 года, в разгар одного из многих кризисов, которые поставили мир на грань войны, Черчилль, которому сейчас тридцать семь лет и который испытывает стрессы, связанные с его ролью министра внутренних дел, отправился в Сомерсетшир, место пребывания премьер-министра. Усадьба Асквита для столь необходимого отдыха. Это было «место волшебной красоты, тишины и покоя», — пишет Вайолет Бонэм Картер.Но в те напряженные дни, за три года до начала войны, Черчилль был неугомонен, даже глядя на мягкую сельскую местность со строками стихотворения А. Э. Хаусмана:

На холме лета
Сонный со звуком ручьев
Далеко слышу ровный барабанщик
Барабанит как шум во сне.
Далеко и близко и низко и громче
По дорогам земли пройдешь,
Дорогие друзья и еда за порох,
Солдаты маршируют, все на смерть.

Стих

Хаусмана так запомнил душу Черчилля, потому что, как он писал позже, «я не мог думать ни о чем другом, кроме опасности войны». Черчилль продолжал выполнять свои обязанности, но надвигающийся конфликт был «единственным». . . область интересов ярко освещена в моей голове ».

Сидя на вершине холма, Черчилль рассматривал «улыбающуюся страну, простирающуюся вокруг Меллса», пока слова Хаусмана блуждали в его голове. На фоне опасений Черчилля по поводу войны реплики Хаусмана становятся призраками.

В 1920 году, через два года после окончания Первой мировой войны, Черчилль вернулся в Меллс и написал там портрет арки, ведущей к беседке, залитой тонкими фиалками. Но в 1911 году не было успокаивающего тона — только «беспокойство», как выразился сам Черчилль.

Тем временем Асквит боролся с конфликтами в Комитете Имперской Защиты, где некоторые считали, что Адмиралтейство не в силах сотрудничать с Имперским Генеральным штабом. Лорд Холдейн, глава военного министерства и один из самых близких друзей Асквита, сказал премьер-министру, что он больше не будет нести ответственности, если столкновение между его штабом и Адмиралтейством не удастся утихнуть.В сентябре Асквит отправился в Шотландию, надеясь найти немного спокойствия на поле для гольфа. Однако «его мысли были заняты изменениями в Адмиралтействе».

Черчилль присоединился к Асквиту в Шотландии 27 сентября, и они играли в гольф под «золотым осенним солнцем, а над головой кружили чайки». Настроение Асквита начало улучшаться, и по ссылкам раздался смех. Однако напряжение вернулось с визитом Холдейна.

Черчилля вызвали на вечер по делам Министерства внутренних дел, но он вернулся на следующий день и снова пошел играть в гольф с премьер-министром Асквитом.

Когда люди вошли по связям, Вайолет Бонэм Картер пишет: «Я увидела в лице Уинстона сияние, подобное солнцу».

«Не могли бы вы выйти со мной погулять — сразу?» он спросил.

«Не хочешь чаю?»

«Нет, я не хочу чаю. Мне ничего не нужно — ничего на свете. Ваш отец только что предложил мне Адмиралтейство.

Никогда Картер не видел такого счастья и удовлетворения в своей подруге.

«Это очень важно, — сказал Черчилль.«Самая большая вещь, которую я когда-либо встречал — шанс, который я должен был выбрать раньше всех. Я вылью в него все, что у меня есть ».

Когда Черчилль возвращался в свои апартаменты для гостей, он смотрел на Ферт-оф-Форт, обширный водный путь, открывающий Шотландию к Северному морю. Вдалеке он увидел два британских линкора, движущихся под струями пара. «Мне казалось, что они приобрели новое значение», — вспоминал он позже.

Библейское руководство

Когда Черчилль вошел в свою комнату, голова у него все еще кружилась после назначения первым лордом Адмиралтейства, его первая мысль была об опасности, грозящей его нации.«Миролюбивая, бездумная, мало подготовленная» Британия, как он всегда считал, характеризовалась «силой и добродетелью» и миссией среди народов «здравого смысла и честной игры». Затем его мысли переместились на Германию и на то, как он был очарован в 1907 году, когда он наблюдал, как пятьдесят тысяч солдат маршируют в громовой военной демонстрации. Черчилль размышлял о «холодных, терпеливых, безжалостных расчетах Германии». Он вспоминал, что «армейский корпус, который я наблюдал, бродит мимо, волна за волной отважного мужества». Он вспомнил другой случай, когда он наблюдал маневры в Вюрцбурге, в которых «тысячи сильных лошадей тащили пушки и огромные гаубицы вверх по хребтам и вдоль дорог.”

Эти мысли проносились в его голове, и взгляд Черчилля упал на большую Библию на его прикроватном столике. Наугад открыв Второзаконие 9, он прочитал следующие слова:

Черчилль позже сказал, что «это казалось посланием, полным уверенности».

Наблюдая воочию немецкие военные маневры в компании кайзера Вильгельма, Черчилль вполне мог сосредоточиться на описании анакимов как «людей больших и высоких». Он был впечатлен тевтонскими солдатами и отметил их доблесть с их мощным оружием.Теперь, когда он обдумывал возможность того, что ему придется противостоять такой грозной силе, он, возможно, испытал искушение приспособить слова Моисея — «Кто может устоять перед сынами Анака?» — и спросить себя: «Кто может устоять перед дети Германии? » В то время как Моисей возлагал свою надежду на «пожирающий огонь» всемогущего Бога, премьер-министр Асквит, очевидно, возлагал свои надежды на Королевский флот и теперь возложил Королевский флот прямо на плечи Уинстона Черчилля.

Читая Второзаконие, Черчилль, возможно, нашел свое утешение в подавляющей силе Бога, который пообещал Моисею, что сам Бог будет Великим вытеснителем, идя перед армиями своего народа завета, Израиля, и изгоняя врага с земли. занят.

Черчилль не мог предвидеть в тот момент немецкого лидера, который восстанет в ближайшие годы и отвернется от Бога, попытается искоренить евреев и навязать свое собственное царство (Рейх) вместо Божьего. Он пытался использовать церковь для достижения своих целей, а когда верная церковь отказывалась, он пытался ее разрушить.

Читая эту часть 9-й главы Второзакония, Черчилль заметил бы предупреждение Бога о гордости за победу. Как человеческие завоеватели, люди не должны были верить в победу или заявлять, что именно из-за их «праведности» Бог предпочел их врагам.Действительно, божественно созданная победа придет не из-за высшего достоинства победившего народа, а из-за нечестия побежденных, бросающих вызов Богу.

Черчилль был гордым человеком, но не в стиле Люцифера, который стремился взойти на престол Бога, чтобы сместить законного Правителя. За высокомерием Черчилля скрывалась скромность, посеянная, возможно, из-за неприятия его отцом и еще более усугубленная сезонами неудач, которые вскоре должны были последовать.

Гитлер, с другой стороны, однажды попытается представить себя новым мессией, и тот же импульс уже был в сердце его духовного предшественника, кайзера Вильгельма, в 1911 году.Конечно, как метко отмечает Рене Краус: «Какой смертный человек не стал бы страдающим манией величия, если бы его изо дня в день обожествляли как« самого славного принца мира », как Вильгельм? В конечном итоге армии кайзера не одержат победу, но только после того, как европейский континент будет залит кровью подрастающих поколений.

Быть первым лордом Адмиралтейства ассоциировалось с большой надменностью — шляпы с перьями, пушечные салюты и признание в качестве лидера величайшего флота мира.Но, как вскоре узнал Черчилль, чем выше должность, тем больше вероятность унижения.

Катастрофа на Дарданеллах

Зима 1914 года оставит в памяти Черчилля самые болезненные воспоминания, когда ледяная хватка душит участников Первой мировой войны. «Россия, могучий паровой каток, надежда на страдания Франции и поверженную Бельгию — Россия падает», — писал он. Зимний взрыв заморозил Россию, отрезав ее от союзников, включая Великобританию, и лишив ее возможности получать их помощь.Лед покрыл моря, а там, где была открытая вода, лежали немцы. Турция, как один из союзников Германии, перекрыла другой путь доступа к России: пролив Дарданеллы. Что-то должно было быть сделано.

За три месяца Первой мировой войны Британия и ее союзники уже потеряли около миллиона человек, и Черчилль был серьезно обеспокоен ужасными человеческими жертвами в окопах на западном фронте. Тем временем на востоке турки оказывали давление на русских на Кавказе.Черчилль считал, что освобождение российских военных для открытия нового фронта на востоке путем нападения на Берлин предотвратит отправку большего числа солдат на западе «грызть колючую проволоку».

Лорд Хэнки, который одновременно занимал должности секретаря Комитета имперской обороны и секретаря Военного совета, разделял озабоченность Черчилля. Независимо, они написали премьер-министру Асквиту о необходимости выхода из тупика позиционной войны.

Тем временем великий русский князь Николай написал срочное обращение лорду Китченеру, британскому государственному секретарю по вопросам войны, с просьбой о немедленных действиях по отводу турецких армий, приближающихся к русским войскам на Кавказе.Китченер написал Черчиллю, предполагая, что «единственное место, где демонстрация могла бы иметь некоторый эффект в остановке подкреплений, идущих на восток, — это Дарданеллы», узкий пролив, соединяющий Эгейское море с Мраморным морем на северо-западе Турции. Такой маневр также открыл бы путь в турецкую столицу Константинополь (Стамбул) и к Черному морю.

Китченер призвал Великобританию к действию, телеграфировав великому князю, что «будут предприняты шаги для проведения демонстрации против турок.Хотя у Китченера не было войск для поддержки операции в Дарданеллах, он поддержал план, предложенный Хэнки для военно-морской экспедиции, «чтобы бомбардировать и захватить полуостров Галлиполи с Константинополем в качестве цели». Оптимистическая надежда заключалась в том, что «простая угроза морской бомбардировки вынудит Османскую империю выйти из войны». Британский линкор HMS Queen Elizabeth недавно был оснащен пятнадцатидюймовыми орудиями, и предлагалось их испытать на турецких военных объектах для стрельбы по мишеням.Однако, как отметил лорд Хэнки в своем протоколе Военного совета, Китченер оговорил, что «мы можем прекратить бомбардировку, если она не окажется эффективной». Таким образом, Военный совет единогласно проголосовал за операцию.

Вывод казался логичным и ясным: вывести Турцию из войны, и Дарданеллы будут открыты до Мраморного моря, через Босфор, в Черное море и далее до порога России.

Черчилль задумал смелый план, который нашел большую поддержку военного кабинета.Он предложил использовать объединенную атаку флота и армии, чтобы прорваться через пролив и двинуться на Константинополь. Черчилль был уверен, что если это сработает, это может заставить Турцию капитулировать, изменив баланс сил в пользу союзников и положив конец Первой мировой войне. На бумаге эта стратегия казалась изобретательной и лучшим способом сократить путь к победе.

В благоприятных зданиях Адмиралтейства «возможности казались безграничными». В Дарданеллах первая бомбардировка казалась успешной.Константинополь готовился к почти неизбежному штурму. Турецкий султан приготовился перебраться со своей свитой подальше от города.

18 марта 1915 года четырнадцать британских и четыре французских линкора вошли в пролив Нэрроуз и яростно нанесли удар по турецким позициям. Следуя за линией тральщиков, флот облегчил себе путь вверх по проливу. Однако не все мины были уничтожены, и три линкора упали. Двое других были инвалидами.

Внезапный поворот в битве ошеломил командующего британским флотом адмирала Джона де Робека, который приостановил атаку до тех пор, пока не будут развернуты наземные войска и не будет предоставлена ​​возможность захватить возвышенность на полуострове Галлиполи.Эта неожиданная пауза в конечном итоге привела к поражению англичан в Дарданеллах.

Командующий Роджер Киз, начальник штаба экспедиции на Дарданеллы, считал, что турки уже разбиты и что «мощные силы», чтобы «пожать плоды наших усилий», были тем, что было необходимо. В своих мемуарах 1934 года Киз говорит, что он полагал, что «с 4 апреля 1915 года и далее флот мог форсировать Проливы и, с незначительными потерями по сравнению с потерями, понесенными Армией, мог войти в [Мраморное море] с силы, достаточные для уничтожения турецко-германского флота.”

Энвер-паша, военный министр Турции во время операции Дарданеллы, согласился:

Несмотря на неудачную морскую атаку, 25 апреля 1915 года союзники высадили войска. Британцы и французы вместе с войсками из Австралии и Новой Зеландии установили два плацдарма, но не смогли продвинуться в глубь суши. Нерешительность со стороны союзного командования дала туркам время для подкрепления и углубления тупика. Наконец, 7 декабря 1915 года англичане начали эвакуацию своих позиций.

До того, как все закончилось, на поле боя было понесено более полумиллиона жертв — по 250 000 с каждой стороны. Из 480 000 солдат союзников, посланных в Галлиполи, 46 000 погибли там. Из-за того, что британские и французские военные корабли не смогли продвинуться через пролив Дарданеллы, и, как следствие, эвакуация наземных войск, Галлиполи был расценен как крупное поражение британцев. Черчилль, как первый лорд Адмиралтейства, был сделан главным козлом отпущения, в основном из-за потери линкоров в начале кампании.

Не имея возможности получить оправдательные доказательства из заседаний кабинета министров и переписки, которые показали бы его истинную роль в операции, Черчилль с честью подал в отставку из Адмиралтейства, хотя позже он сказал: «Архивы Адмиралтейства покажут во всех подробностях ту роль, которую я сыграл. во всех произошедших великих сделках. Именно в них я ищу свою защиту ».

Сегодняшние свидетельства, оглядываясь назад на сто лет, показывают, что провал кампании в Галлиполи произошел из-за бесхозяйственности и разногласий в военном кабинете.Черчилль просил развернуть наземные войска вместе с бомбардировкой с моря, но его просьба сначала была отклонена. Затем, всего за несколько дней до запланированного нападения, войска получили поддержку, но только в половину того количества, которое, по словам Черчилля, ему было необходимо. Даже после того, как корабли были потоплены, он хотел продолжить морскую атаку, но ему было приказано отложить до прибытия армии. К тому времени, как сухопутные войска заняли позиции, прошло слишком много времени, и турки подготовили свою оборону для атаки.

«Время подтвердит мою администрацию Адмиралтейства, — сказал тогда Черчилль, — и назначит мне мою должную долю в обширной серии приготовлений и операций, которые обеспечили нам господство на море».

В документальном фильме на канале Discovery 2013 года о кампании в Галлиполи Питер Дойл — военный историк, геолог и специалист по полям сражений — предположил, что кампания никогда не увенчалась бы успехом даже при лучшем руководстве, потому что турецкие войска имели преимущество местности над плацдармами на которую высадили союзники.Тем не менее, споры о Галлиполи продолжаются.

Что бы ни решила история, кампания 1915 года и ее тяжелые потери среди британцев всегда будут считаться величайшими неудачами в военной истории. И правильно или неправильно, наследие Уинстона Черчилля всегда будет в той или иной степени окрашено этими событиями.

«У меня чистая совесть, которая позволяет мне спокойно нести любую ответственность за прошлые события», — сказал Черчилль в своем письме об отставке премьер-министру Асквиту.Впоследствии Асквит назначил Черчилля на несущественный пост — канцелярию герцогства Ланкастер. Возможно, он имел добрые намерения, позволив Черчиллю остаться членом военного кабинета, но для Черчилля это было чистейшей пыткой. Хотя в своей новой роли он мог посещать собрания и слышать отчеты с поля боя и обсуждение планов, он не мог ни участвовать в переговорах, ни голосовать. «Он был обречен на пассивность, когда над Англией бушевал шторм, и все руки были лихорадочно заняты на палубе», — пишет Рене Краус.Как описал это сам Черчилль:

Когда-то Черчилль был двигателем величайшего военно-морского флота мира, но теперь он занялся, среди прочего, масляной живописью. Хотя это принесло ему удовольствие на всю оставшуюся жизнь, этого было недостаточно, чтобы успокоить разочарование от того, что его оттеснили, пока его страна находилась в состоянии войны. Когда премьер-министр Асквит сократил свой военный кабинет до комитета из пяти человек, исключив Черчилля из ближайшего окружения, Черчилль написал ему: «Я офицер и безоговорочно отдаю себя в распоряжение военных властей, отмечая, что мой полк является во Франции.”

Через несколько дней он запросил командировку на западный фронт во Франции и прослужил там до марта 1916 года вместе с войсками, которые, без сомнения, обвинили его в катастрофе в Галлиполи, унесшей столько жизней союзников.

Перед парламентом

Перед отъездом на фронт Черчилль пошел в палату общин, чтобы объяснить свою отставку. Когда он поднялся, участники были сердечны, но настроены скептически. То, что последовало за этим, было одной из характерных речей его политической карьеры, когда он сплотил парламент перед лицом недавних военных отказов.

Когда Черчилль закончил свое выступление, громкие аплодисменты взорвали члены, которые всего несколько мгновений назад не хотели даже приветствовать его в палате.

18 ноября 1915 года Черчилль перебрался во Францию, чтобы занять должность в Оксфордширских гусарских войсках. По пути его перехватил сэр Джон Френч, главнокомандующий в Сент-Омер, который предложил ему командовать бригадой. Черчилль ухватился за шанс.

Услышав, что Черчилль должен служить на французском фронте, его подруга Вайолет Бонэм Картер написала ему: «Для того, кто знает, что он может предложить миру, как вы, это очень здорово — рискнуть всем, как вы. делают.Настолько хороший риск, что я не могу не радоваться гордо, что тебе следовало это сделать ».

Фельдмаршал Френч сдержал свое обещание организовать командование Черчилля, и было решено, что он будет тренироваться с гренадерской гвардией. Черчилль встретился со старшими офицерами дивизии, которые очень его воодушевили. «Они очень одобрили мой образ действий и сочли его правильным и правильным», — написал он Клементине из Сент-Омера, добавив, что «армия готова принять меня обратно как« блудного сына ».’”

20 ноября Черчилль был прикреплен ко второму гренадерскому гвардейскому батальону под командованием подполковника Джорджа Джеффриса. Батальон предназначался для Нёв-Шапель, и Черчилль позже вспоминал тот первый день:

.

Джеффрису не понравилось, что ему навязали Черчилля.

«Думаю, я должен вам сказать, что с нами совсем не советовались по поводу вашего приезда к нам», — сказал он.

Черчилль ответил уважительно, сказав, что он также понятия не имел, в какой батальон он будет назначен, «но я осмелился сказать, что все будет в порядке.Как бы то ни было, мы должны извлечь из этого максимум пользы ».

По прибытии в штаб батальона, развалины под названием Эбенезер-Фарм, Черчилль получил ледяной прием со стороны войск. Неустрашимый, он продолжал делать правильные представления, и вскоре его личность и остроумие победили. Вскоре он завоевал уважение и добрые пожелания всех под своим руководством — замечательный подвиг, учитывая несостоятельность его положения: международный позор, уход из Адмиралтейства под облаком и теперь служение среди войск, которые не любили и не доверяли его.Однако, если подумать, годы, проведенные Черчиллем в парламенте, и время, когда он был отвергнут теми, кого он когда-то считал друзьями, подготовили его к этому великому испытанию.

26 ноября 1915 года карьера и жизнь Черчилля снова едва не оборвались. Во время службы в трех милях от линии фронта он получил необычный, но срочный вызов от генерал-лейтенанта Ричарда Хакинга для встречи в Мервилле. Черчилль отправился в опасную прогулку «по мокрым полям, на которые постоянно падают шальные пули, по периодически обстреливаемым путям.”

Водитель должен был встретить его на перекрестке Руж-Круа, но когда приехал Черчилль, он не нашел ни машины, ни водителя. Наконец, через несколько часов прибыл конвой, но без машины. Сильный артиллерийский обстрел заставил машину съехать с дороги, из-за чего за Черчиллем было поздно. Как выяснилось, встреча с командиром корпуса была отменена.

Раздраженный потерей времени, Черчилль вернулся на свое прежнее место в тылу. Он был разочарован тем, что приказ офицера и последующая его отмена привели к тому, что «зря таскал меня под дождем и ветром.Он «без происшествий добрался до траншей» только для того, чтобы обнаружить, что всего через пятнадцать минут после его ухода немецкий снаряд разорвался всего в нескольких футах от того места, где он сидел. Постройка, похожая на лачугу, встроенная в траншею, была снесена, и один из трех человек внутри был убит. «Когда я увидел развалины, я все-таки не был так зол на генерала», — писал он.

Незримая рука

Размышляя о своем столкновении со смертью в окопах Первой мировой войны, Черчилль написал Клементине:

Черчилль не мог знать в то время, как все эти события, великие приключения, чудесные убийства и даже самые ужасные неудачи и неудачи готовили его к тому дню, когда его число будет призвано, чтобы выступить и повести свободный мир против вторжения тирании.Однако, даже не осознавая этого, кажется, он принял очень библейскую точку зрения: «Ни о чем не беспокойся» (Филиппийцам 4: 6).

NoCookies | Австралийский

У вас отключены файлы cookie

Для использования этого веб-сайта в вашем браузере должны быть включены файлы cookie. Чтобы включить файлы cookie, следуйте инструкциям для вашего браузера ниже.

Приложение Facebook: открывайте ссылки во внешнем браузере

Существует конкретная проблема с браузером в приложении Facebook, который периодически отправляет запросы на веб-сайты без ранее установленных файлов cookie.Похоже, это дефект в браузере, который необходимо исправить в ближайшее время. Самый простой способ избежать этой проблемы — продолжать использовать приложение Facebook, но не использовать встроенный в приложение браузер. Это можно сделать, выполнив следующие шаги:

  1. Откройте меню настроек, щелкнув меню гамбургера в правом верхнем углу
  2. Выберите в меню «Настройки приложения»
  3. Включите параметр «Ссылки открываются извне» (при этом будет использоваться браузер устройства по умолчанию)

Windows

Включение файлов cookie в Internet Explorer 9
  1. Откройте Интернет-браузер
  2. Нажмите Инструменты (или значок шестеренки в правом верхнем углу)> Свойства обозревателя> Конфиденциальность> Дополнительно
  3. Проверка отмены автоматической обработки файлов cookie
  4. Для основных и сторонних файлов cookie нажмите Принять
  5. Нажмите ОК и ОК

Включение файлов cookie в Internet Explorer 10, 11

  1. Откройте Интернет-браузер
  2. Нажмите кнопку «Инструменты», а затем нажмите «Свойства обозревателя».
  3. Щелкните вкладку «Конфиденциальность», затем в разделе «Параметры» переместите ползунок вниз, чтобы разрешить использование всех файлов cookie, и нажмите кнопку «ОК».
  4. Нажмите ОК
Включение файлов cookie в Firefox
  1. Откройте браузер Firefox
  2. Щелкните Инструменты> Параметры> Конфиденциальность <Использовать пользовательские настройки для журнала
  3. Установите флажок Принимать файлы cookie с сайтов
  4. Проверить Принять сторонние файлы cookie
  5. Выберите «Хранить до истечения срока действия»
  6. Нажмите ОК
Включение файлов cookie в Google Chrome
  1. Откройте браузер Google Chrome
  2. Щелкните значок «Инструменты» или введите «Перейти к chrome: // settings /» в окне URL-адреса, нажмите «Enter»
  3. .
  4. Нажмите «Расширенные настройки»> выберите «Конфиденциальность»> «Настройки содержания».
  5. Установите флажок «Разрешить установку локальных данных (рекомендуется)»
  6. Нажмите «Готово»

Mac

Включение файлов cookie в Firefox
  1. Откройте браузер Firefox
  2. Firefox> Настройки
  3. Перейдите на вкладку «Конфиденциальность»
  4. В разделе «История» выберите Firefox: «Использовать пользовательские настройки для истории»
  5. Установите флажок «Принимать файлы cookie с сайтов», а затем установите флажок «Принимать сторонние файлы cookie».
  6. Нажмите ОК
Включение файлов cookie в Google Chrome
  1. Откройте браузер Google Chrome
  2. Chrome> Настройки
  3. Нажмите «Показать дополнительные настройки…» внизу.
  4. В разделе «Конфиденциальность» выберите «Настройки содержания…»
  5. В разделе «Cookies» выберите «Разрешить установку локальных данных (рекомендуется)»
  6. Нажмите «ОК»
Включение файлов cookie в Safari
  1. В Safari
  2. Safari> Настройки
  3. Перейдите на вкладку «Конфиденциальность»
  4. В разделе «Блокировать файлы cookie» установите флажок «Никогда»
Включение файлов cookie в мобильном Safari (iPhone, iPad)
  1. Перейдите на главный экран, нажав кнопку «Домой» или разблокировав телефон / iPad
  2. Выберите значок настроек.
  3. Выберите Safari в меню настроек.
  4. Выберите «принять файлы cookie» в меню сафари.
  5. Выберите «из посещенных» в меню принятия файлов cookie.
  6. Нажмите кнопку «Домой», чтобы вернуться на главный экран iPhone.
  7. Выберите значок Safari, чтобы вернуться в Safari.
  8. Прежде чем изменение настроек файлов cookie вступит в силу, необходимо перезапустить Safari. Чтобы перезапустить Safari, нажмите и удерживайте кнопку «Домой» (около пяти секунд), пока дисплей iPhone / iPad не погаснет и не появится главный экран.
  9. Выберите значок Safari, чтобы вернуться в Safari.

Роберт и Рэндольф: Сыновья на войне

Авраам Линкольн и сыновья

У Уинстона и Клементины Черчилль было пятеро детей, один из которых умер в возрасте до трех лет. Их единственный сын Рэндольф с честью и храбростью служил во Второй мировой войне в качестве британского коммандос на Балканах, но у него были очень сложные отношения с его матерью, которая «не могла вынести влияния сына на своего мужа, — чувство, которое разделяют мужчины в мире. «Окружение Черчилля», — писал историк Джон Пирсон. 1 Коллеги и подчиненные Черчилля были рады видеть откровенного и неприятного Рэндольфа, вступившего в бой вдали от премьер-министра.

Рэндольф был самым трудным ребенком Черчиллей. Черчилль служил в резерве, когда в 1911 году родился второй старший ребенок Черчиллей. Будущий премьер-министр написал своей жене: «Моя драгоценная кошечка, я верю и надеюсь, что ты ведешь себя хорошо, а не сидишь и не суетишься. . Просто поправляйся и окреп и наслаждайся богатством, которое, как я знаю, это новое событие внесло в твою жизнь.Чамболли должен выполнить свой долг и помочь вам с молоком, вы должны сказать ему об этом от меня. В его возрасте жадность и даже свинство за столом — добродетели ». 2

Ни Линкольн, ни Черчилль не имели крепких отношений со своими отцами. «У нас в этот вечер был более продолжительный период непрерывного разговора, чем тот, который у меня когда-либо был со мной за всю его жизнь», — сказал Уинстон Черчилль своему сыну Рэндольфу в 1938 году. его детство в политике, смерть в 1895 году от сифилиса.У молодого Рэндольфа и Уинстона часто были противоречивые, но благоговейные отношения. Рэндольф, который так и не закончил колледж, с трудом нашел свое место в мире и с трудом ладил с другими людьми, в том числе со своей семьей. Его пьянство ухудшило все его отношения. Историк Норман Роуз писал: «Отец и сын постоянно гребли. «Дети подобны множеству живых бомб. Никогда не известно, когда они уйдут или в каком направлении, — написал Черчилль Клементине после одной ссоры.Их взрывные споры, за которыми последовали трогательные примирения, длились до последних лет жизни Черчилля ». 4

Большинство современников Черчилля просто ненавидели Рэндольфа, который жил в тени известности своего отца и отчаянно стремился отстоять свои собственные претензии на славу. В этом Рэндольфу вообще ничего не удавалось. Его попытки выиграть выборы в парламент до и после войны потерпели неудачу; он был избран только в 1940 году в ходе гонки без оппозиции. Его браки также обычно были неудачными, хотя Уинстон обожал первую жену Рэндольфа Памелу Дигби, которая вышла замуж за Рэндольфа в 19 лет и развелась с ним в 25.Черчилль также обожал своего внука и тезку Уинстона, родившегося в октябре 1940 года. В мае 1942 года Черчилль написал Рэндольфу: «Уинстон был в розовом, когда я видел его в последний раз. Он еще не стал достаточно взрослым, чтобы совершать различные формы неблагоразумия, которые он мог бы унаследовать от своих предков ». 5 Встречаясь в Алжире со своим сыном Рэндольфом в августе 1944 года, Уинстон Черчилль избегал разговоров о состоянии своего брака: «Ни один из нас не упомянул о семейных делах». 6 Несколько недель спустя член парламента Великобритании Гарольд Николсон написал о расторжении брака Рэндольфа: «Уинстон ужасно огорчен.Старик очень домашний и обожает свою семью ». 7

Сестра Рэндольфа Мэри позже писала, что у Рэндольфа «были сложные личные проблемы, которые нужно было разрешить между собой и Памелой, а расстояние от всех вовлеченных людей привело к недопониманию. На протяжении всей своей жизни Рэндольф, легко возбуждаемый и взрывной человек, находился в это время в значительном напряжении, и, к сожалению, короткие встречи с одним или обоими его родителями часто сопровождались болезненными сценами, которые оставляли свой след для всех, кого это интересовало. 8 Во время войны Мэри записала в своем дневнике: «Я думаю, что величайшим несчастьем в жизни Р. является то, что он сын папы — папа баловал и потакал ему, и он очень ответственный…». 9 Когда Рэндольф присоединился к специальному парашютному отряду весной 1942 года, Клементина написала своему мужу: «Я чувствую, что импульс Рэндольфа, вызванный естественным разочарованием из-за того, что он потерял свой интересный пост, искренен, но сенсационен. путь между штабным офицером и парашютистом? Он мог бы тихо и разумно вернуться в свой полк, и, учитывая, что у него очень молодая жена с младенцем, не говоря уже об Отце, который несет не только бремя своей собственной страны, но на данный момент бремя неподготовленной Америки, это было бы на мой взгляд, это его достойный и разумный долг.Она добавила: «Я думаю, что его поступок эгоистичен и несправедлив по отношению к вам обоим, а что касается Памелы, можно подумать, что она предала или оставила его». 10 На самом деле, во время войны у Памелы было несколько романов, в том числе один с ее будущим мужем, американским дипломатом Авереллом Гарриманом, и один с телеведущим Эдвардом Р. Мерроу.

Сын Рэндольфа Уинстон много позже написал в биографии своего отца: «Хотя в более поздней жизни Рэндольф смог взглянуть на этот период с философской точки зрения, в то время он был сильно ранен и унижен, не в последнюю очередь из-за того, что его жена Роман с Гарриманом был широко известен в социальных кругах.В то время, когда все важные решения принимались на самом верху, а многие члены находились в состоянии войны, Палата общин мало обращалась к Рэндолфу. Ему не терпелось вернуться на действительную службу в пустыне … » Уинстон добавил: «Эти события не только разрушили брак моих родителей, но и оказали разрушительное влияние на отношения Рэндольфа с его отцом. Рэндольф счел невозможным простить своих родителей за то, что, по его мнению, они потворствовали тому, что произошло, и, что еще хуже, казалось, будто встали на сторону Памелы, сказав Рэндольфу быть добрее к своей молодой жене, которую они оба так сильно любили.Когда Рэндольф выдвинул это обвинение против своего отца, на Даунинг-стрит разразилась королевская битва, после которой его мать, опасаясь, что у Уинстона может случиться припадок, изгнала Рэндольфа из их дома до конца войны ». 11

Помощник Черчилля Джон Колвилл писал, что Черчилль, реагируя на пренебрежение собственным воспитанием, «горячо связывал своего сына, когда он был еще школьником, с его собственной деятельностью и собственными политическими друзьями». Друзья Клементины и Уинстона пытались рассказать ему о самоуверенном хулигане, которого он воспитывал, но «сам Уинстон был неисправим.Он продолжал баловать Рэндольфа и поощрять его большие устремления ». Он также поощрял воинственный и критический характер Рэндольфа. Колвилл отметил: «Когда бы он ни приходил домой, он слишком резко жаловался на политику правительства, стратегию генералов и качество членов правительства». В результате возникали частые споры. «Несомненно, отчасти проблема заключалась в том, что он вырос под ветвями огромного раскидистого дерева, на почве, в которой молодому растению трудно расти и цвести. 12 Оливер Литтелтон, бизнесмен, который был министром в правительстве Черчилля, заметил: «Сказать, что Рэндольф не уважает людей, было бы вялым преуменьшением: он по своей природе критикует власть и громко осуждает ее ошибки». 13

Когда высокопоставленный чиновник министерства иностранных дел сидел рядом с Рэндольфом на обеде в Каире в феврале 1943 года, он записал в своем дневнике, что Рэндольф был «ужасным молодым человеком…. Очень глупо со стороны Уинстона так его расставлять».

∙ 21 декабря 1943 г .: «П.М. выздоравливает — слишком быстро! Воодушевленный Рэндольфом, и ему нечего больше делать, он впадает в состояние раздражения на французов, что плохо для его здоровья и, похоже, ведет к большим неприятностям ». 15
∙ 22 декабря 1943 г .: «The P.M. начинает звонить и телеграфировать из Туниса почти ежечасно. Рэндольф стимулирует его, и я уверен, что это плохо для него ». 16
∙ 25 декабря 1943 г .: «Из разговора с некоторыми сотрудниками и от лорда Морана [врача Черчилля] я обнаружил, что, как я думал, Рэндольф был причиной всех проблем.Они были очень встревожены возбуждением П.М., и когда он позвонил мне, он был действительно вне себя, и впоследствии у него возникла небольшая болезнь сердца. Очень плохо со стороны мальчика беспокоить отца. Но Уинстон трогательно предан ему (как и всей своей семье) и не станет упрекать его, как следовало бы ». 17

Одним из источников конфликта с отцом было решительное пренебрежение Рэндольфом к французскому генералу Шарлю де Голлю. 18 Macmillan написал 7 декабря 1943 г .: «6:30 p.м. Пила П.М. опять таки. Он был в постели. Мы немного поговорили об этом, а затем я напечатал свой меморандум в его офисе и приготовился к тому, чтобы он учился на досуге. Я также обсудил с ним его предполагаемый визит в Алжир. Он, кажется, очень хочет выступить с речью против де Голля! (Это идея Рэндольфа, который хочет провести «секретное заседание» Ассамблеи.) Конечно, Уинстон играет с этими идеями — отчасти для того, чтобы подразнить более серьезно настроенных послов, чем я когда-либо буду, — а затем, в конце концов, именно так и поступил. правильная вещь в точности правильным способом.” 19

16 июня 1944 года Макмиллан записал в дневнике: «Мне пришлось мириться с часом Рэндольфа. Он был очень возмущен тем, что я отдал приказ о его вывозе из Югославии (или, вернее, уговорил генерала Вильсона сделать это). В нем есть определенное обаяние, но его манеры ужасны, а его разговор невыносим. Ему всегда удается поругаться или устроить сцену, куда бы он ни пошел. Конечно, я не хотел, чтобы его схватили и, возможно, пытали немцы, отчасти из-за П.Ради М., а отчасти потому, что я был уверен, что он слишком много знает, включая, возможно, дату Второго фронта во Франции. Во всяком случае, он неплохо провел время с тех пор, как вышел. Он был в Риме, брал интервью у Папы, потратил 200 фунтов стерлингов в Риме (которые он пытался занять у меня) и в целом развлекался ». Высокий уровень жизни и азартные игры были среди проблем Рэндольфа. Десять дней спустя Макмиллан написал: «Вместе с P.M. Еще поговорим о плане и других делах — особенно о Югославии. Появился Рэндольф, худощавый, но резкий.Он раздражает своего отца, который его обожает ». 20

Хотя они могли спорить наедине, Черчилль мог яростно защищать Рэндольфа. После того, как Рэндольф выиграл выборы в Палату общин в ходе неоспоримых дополнительных выборов, в зале палаты высказалось предположение, что «Рэндольф не был воюющим солдатом. Когда оскорбленный депутат подошел к Черчиллю, чтобы объяснить, что он собирался сказать, прежде чем он заставил замолчать спикера палаты общин, «Уинстон потряс кулаком перед лицом. «Не говори со мной», — крикнул он.«Вы назвали моего сына трусом. Ты мой враг. Не говори со мной ». 21

Авраам Линкольн также столкнулся с обвинениями в трусости со стороны своего сына. У Линкольнов было четверо сыновей, один из которых умер, не дожив до четырех лет, а другой умер, оказав огромное влияние на его родителей в феврале 1862 года. Старший сын Роберт учился в Гарварде в качестве бакалавра, а во время учебы был студентом юридического факультета. Гражданская война. Сообщалось, что Линкольн сказал о Роберте, что он «больше Тодд, чем Линкольн.Отношения Линкольна с его сыном Робертом контрастировали с отношениями Черчилля с его единственным сыном Рэндольфом. Роберт был застенчивым, чувствительным молодым человеком, которого то восхищал, то раздражал его отец, потакавший своим двум младшим сыновьям.

Помимо отказа от вступления в армию Союза, Роберт отличался нормальным поведением. The New York Herald, редко являющаяся поклонником администрации Линкольна, сообщила 5 марта 1861 года, через день после инаугурации Линкольна: «Боб, принц рельсов, завтра отправляется в Кембридж.Он устал от Вашингтона и рад вернуться в свой колледж ». 22 The Herald тем летом, когда Роберт сопровождал свою мать на каникулы в Нью-Джерси: «Он все делает очень хорошо, но избегает ничего экстраординарного. Он мало говорит; он не танцует иначе, чем другие люди; в нем нет ничего странного, необычного или странного в любом случае ». 23

«Мы считаем, что это« приятное время »для нас, когда его отпуск продолжается, он очень общительный, и я буду бояться, когда ему придется вернуться в Кембридж», — написала Мэри год спустя своей подруге. 24 Мать Роберта яростно выступала против службы в армии для своего старшего сына, особенно после смерти любимого сына Вилли в феврале 1862 года: «Мы потеряли одного сына, и его потеря настолько велика, что я могу вынести, без того, чтобы меня вызвали, чтобы сделать другого. «жертвоприношение», — говорила она, когда обсуждалась эта тема, — вспоминала ее заявление швея. 25 (Линкольны потеряли еще одного сына Эдди в возрасте трех лет.) Мэри сказала своему мужу: «Я знаю, что просьба Роберта пойти в армию — это мужественно и благородно, и я хочу, чтобы он ушел, но о! Я так боюсь, что он может никогда не вернуться к нам. 26 Проблема заключалась в политическом затруднении и домашней головной боли для президента Линкольна, который сказал своей жене: «Многим бедным матерям Мэри пришлось пойти на эту жертву и бросить всех своих сыновей — и потерять их всех. . » 27 Роберта раздражали возражения родителей против призыва в армию, но он оставался послушным. Биограф Джейсон Эмерсон отметил: «Роберт был с момента своего пребывания в Гарварде и до самой смерти типичным джентльменом викторианской эпохи, который верил в мужественные принципы долга и чести и успешно следовал им. 28 Роберт присоединился к армии в качестве капитана штаба генерала Улисса С. Гранта в последние месяцы войны в 1865 году. На протяжении всей войны, когда он учился в Гарварде и проводил каникулы в Белом доме, Роберт Линкольн испытал гораздо большее признание. от подчиненных и современников отца, чем Рэндольф Черчилль.

Один помощник Линкольна написал, что «Роберт Линкольн, душевный, душевный и популярный« Принц рельсов », нравился всем; и благодаря его искренности, скромному поведению и общему здравому смыслу он завоевал определенную степень доброй воли и уважения, которые сопровождали его и в личной жизни … Его долгое присутствие в Белом доме всегда было приятным и желанным визитом. 29 Роберт беспокоился о безопасности своего отца и возражал против его одиноких прогулок в военное ведомство поздно ночью: «[О] несколько раз он приходил в мою комнату после того, как я заснул, и говорил, что хочет пойти закончил, после чего я поспешно оделся и сопровождал его ». 30

Отношения Роберта с отцом были гораздо более далекие, чем у его младших братьев Уилли и Тэда. «Я едва ли имел с ним десять минут тихого разговора во время его президентства из-за его постоянной преданности делу», — вспоминал Роберт. 31 Расстояние было ироничным, потому что его отец, казалось, обладал талантом налаживать отцовские отношения с молодыми мужчинами и женщинами, с которыми он вступал в контакт. У президента был настоящий дар успокаивать юношей и девушек. Роберт получил степень бакалавра в 1864 году. Он приехал в Вашингтон, прежде чем вернуться в Гарвард, чтобы изучать право. По словам биографа Роберта Гоффа, «Роберт Линкольн провел совсем немного времени в Гарвардской школе права, и информации о его пребывании там мало.Очевидно, в октябре 1864 года он был болен, потому что президент телеграфировал ему: «Ваше письмо заставляет нас немного беспокоиться о вашем здоровье…. Если вы думаете, что оно поможет вам, сделайте нам визит» ». 32

Тем не менее, были случаи, когда Роберт был свидетелем важных событий в Белом доме — таких, как испуг президента в середине июля 1863 года, когда генерал Джордж Мид агрессивно не смог продолжить победу Союза в Геттисберге. Роберта вызвал в Вашингтон его отец, который нуждался в помощи Роберта в уходе за его матерью, которая была ранена в автокатастрофе.Роберт вспоминал: «Я вошел в кабинет отца в то время после полудня, когда он имел обыкновение покидать свой кабинет, чтобы отправиться в Дом солдат, и обнаружил, что он [очень] расстроен, его голова опирается на стол перед ним. хм, и когда он поднял голову, на его лице выступили слезы. Когда я спросил о причине его бедствия, он сказал мне, что только что получил информацию о том, что генералу [Роберту Э.] Ли удалось бежать через реку Потомак в Уильямспорте без серьезных приставаний со стороны генерала.Армия [Джорджа] Мида ». 33 Как заметил исследователь Линкольна Дэниел Марк Эпштейн: «За несколько недель до своего двадцатого дня рождения Роберт обнаружил, что один из родителей простерся ниц от печали, а другой — с ранением головы». 34

Роберт вспомнил визит в Вашингтон в феврале 1864 года: «Когда я проходил из частной части дома в кабинет мистера Николая или мистера Хэя, я обнаружил в коридоре значительную толпу людей, жаждущих увидеть президента; и один из них [репортер New York Herald] Саймон Хэнскомб [sic] подошел ко мне, когда я проходил, и сказал, что ему очень не терпится увидеть президента, что ему очень срочно нужно это сделать, и он показал мне напечатанный проспект, насколько я помню, возможно, тот, который впоследствии был назван «проспектом Помероя»… Возможно, я сказал привратнику, что был бы рад, если бы он впустил мистера Хэнскомба, как только он сможет.Вечером после ужина, когда я находился в своей личной комнате в доме, вошел мой отец и показал мне письмо от мистера [Сэлмона П.] Чейза, тогдашнего министра финансов, которое, насколько я помню, представляло собой краткую записку, в которой говорилось на английском языке. существо, что после того, что произошло сегодня, он счел нужным подать в отставку, и т. д. Мой отец попросил меня выложить для него письменные принадлежности, и за моим столом он написал короткую записку мистеру Чейзу, в которой, по сути, сказал, что «он не знает причин, по которым ему не следует оставаться в кабинете министров.Когда он показал мне эту записку, я выразил удивление по поводу той части записки, которая здесь указана, и спросил его, не видел ли он циркуляр. Он остановил меня и сказал, что ничего об этом не знает; что очень много людей в течение дня пытались увидеть его и сказать ему что-то, что, как он полагал, было каким-то новым признаком чертовщины Чейза, и его не устраивало что-либо знать об этом, и поэтому замечание в его письме об отклонении принять его отставку было строго верно. После этого по его просьбе я вызвал курьера, и записка мистеру Чейзу была отправлена.” 35

21 апреля 1865 года, через шесть дней после смерти отца, Роберт отказался от своей недолгой службы в армии. Он уже встречался с женщиной, на которой он женится в 1868 году, Мэри Юнис Харлан, дочерью человека, которого президент Линкольн только что назначил министром внутренних дел, сенатора от Айовы Джеймса Харлана. Капитан Линкольн вернулся с фронта в Вирджинии и завтракал со своим отцом в утро убийства. Он отказался сопровождать своих родителей в Театр Форда, но пошел в Дом Петерсена с помощником Линкольна Джоном Хэем, как только узнал о нападении, помогая утешить свою мать ночью, когда его отец лежал при смерти.

Спустя пять десятилетий после гражданской войны Роберт объяснил задержку с поступлением в армию: «В конце каникул после окончания Гарварда я сказал ему, что, поскольку он не желает, чтобы я пошел в армию (его Причина заключалась в том, что со мной могло случиться что-то, что вызовет у него больше официального смущения, чем это могло быть компенсировано любой возможной стоимостью моей военной службы), я возвращался в Кембридж и поступал на юридический факультет. Он сказал, что думает, что я прав ». 36 Роберт сказал: «Пока вы возражаете против моей службы в армии, я возвращаюсь в Гарвард, чтобы изучать право.Его отец ответил: «Если ты узнаешь, ты должен узнать больше, чем я, но тебе никогда не будет так хорошо». 37

6 сентября 1943 года премьер-министр Уинстон Черчилль остановился в Гарвардском университете, чтобы принять почетную степень и произнести речь. «Дважды в моей жизни длинная рука судьбы пересекала океаны и вовлекала в смертельную борьбу всю жизнь и человечество Соединенных Штатов», — сказал Черчилль своей аудитории в Гарварде. «Молодежи Америки, как и молодежи всей Британии, я говорю:« Вы не можете остановиться.«Здесь нет места для остановки. Мы подошли к этапу пути, на котором не может быть паузы. Мы должны продолжать. Это должна быть мировая анархия или мировой порядок ». В своей речи Черчилль повторил вторую инаугурацию Линкольна: «Давайте продвигаться вперед, как и в других делах и других мерах, сходных по цели и результату — давайте идти вперед, злонамеренно никому и добиваясь доброй воли ко всем». Наиболее часто цитируемая фраза премьер-министра из гарвардского выступления была: «С большой властью приходит большая ответственность». 38

Это был урок, который сын Черчилля и Линкольн — независимо от их недостатков — хорошо усвоят.Роберт Тодд Линкольн использовал уроки своего отца, когда он служил министром США в Великобритании с 1889 по 1893 год.

Дополнительная информация

  1. Джон Пирсон, Частная жизнь Уинстона Черчилля , стр. 293.
  2. Уинстон С. Черчилль, Сын его отца: Жизнь Рэндольфа Черчилля , стр. 5 (Письмо Уинстона С. Черчилля Рэндольфу Черчиллю, 2 июня 1911 г.).
  3. Гертруда Химмельфарб, Моральное воображение: от Адама Смита до Лайонела Триллинга , стр.255.
  4. Норман Роуз, Черчилль: Непослушный гигант , стр. 257.
  5. Мартин Гилберт, Уинстон С. Черчилль: Дорога к победе 1941-1945 гг. , стр. 101 (Письмо Уинстона С. Черчилля Рэндольфу Черчиллю, 2 мая 1942 г.).
  6. Мартин Гилберт, Уинстон С. Черчилль: Дорога к победе 1941-1945 гг. , стр. 887 (Письмо Уинстона Черчилля Клементине Черчилль, 12 августа 1944 г.).
  7. Найджел Николсон, редактор, Гарольд Николсон: Дневники и письма, 1939-1945 гг. , стр.397 (31 августа 1944 г.).
  8. Мэри Сомс, Клементина Черчилль , стр. 464.
  9. Уинстон С. Черчилль, Сын его отца: Жизнь Рэндольфа Черчилля , стр. 203.
  10. Мэри Сомс, редактор, Уинстон и Клементина: личные письма Черчиллей , стр. 464 (Письмо Клементины Черчилль Уинстону Черчиллю, 11 апреля 1942 г.).
  11. Уинстон С. Черчилль, Сын его отца: Жизнь Рэндольфа Черчилля , стр. 202.
  12. Джон Колвилл, Уинстон Черчилль и его ближайшее окружение , стр. 35-38.
  13. Оливер Литтелтон Чандос, Мемуары лорда Чандоса , стр. 223.
  14. Дэвид Дилкс, редактор, Дневники сэра Александра Кадогана, O.M., 1938-1945 , стр. 511.
  15. Гарольд Макмиллан, Дневники войны: Средиземноморье 1943-1945 гг. , стр. 331 (21 декабря 1943 г.).
  16. Гарольд Макмиллан, Дневники войны: Средиземноморье 1943-1945 гг. , стр.333 (22 декабря 1943 г.).
  17. Гарольд Макмиллан, Дневники войны: Средиземноморье 1943-1945 гг. , стр. 338 (25 декабря 1943 г.). Черчилли разделяли естественную драчливость. В какой-то момент Уинстон написал своему сыну Рэндольфу: «Адмиралы, генералы и маршалы авиации поют свой величественный гимн« Безопасность прежде всего »… Мне приходится сдерживать свою природную драчливость, сидя на собственной голове».
  18. Уильям Манчестер и Пол Рид, Последний лев: Уинстон Спенсер Черчилль, защитник королевства, 1940-1965 гг. , стр.787.
  19. Гарольд Макмиллан, Дневники войны: Средиземноморье 1943-1945 гг. , стр. 322.
  20. Гарольд Макмиллан, Дневники войны: Средиземноморье 1943-1945 гг. , стр. 467, 475 (26 июня 1944 г.).
  21. Найджел Николсон, редактор, Гарольд Николсон: Дневники и письма, 1939-1945 гг. , стр. 209 (29 января 1942 г.).
  22. Джон С. Гофф, Роберт Тодд Линкольн: Человек в своем собственном праве , стр. 45-46 (New York Herald, 5 марта 1861 г.).
  23. Маргарет Лич, Reveille in Washington , p.292 ( New York Herald , без даты).
  24. Джастин Г. Тернер и Линда Левитт Тернер, редакторы, Мэри Тодд Линкольн: ее жизнь и письма , стр. 130-131. (Письмо Мэри Тодд Линкольн миссис Чарльз Имс, 26 июля 1862 г.).
  25. Элизабет Кекли, За кулисами, стр. 121–22.
  26. Майкл Бурлингем, Авраам Линкольн: Жизнь , Том II, стр. 738.
  27. Чарльз Сигал, редактор, Беседы с Линкольном , стр. 299.
  28. Джейсон Эмерсон, Безумие Мэри Линкольн , стр.21.
  29. Майкл Бурлингейм, редактор, Внутри Белого дома во времена войны: мемуары и доклад секретаря Линкольна: Уильям О. Стоддард , стр. 150 (эскиз 2).
  30. Джейсон Эмерсон, Гигант в тени: Жизнь Роберта Т. Линкольна , стр. 85.
  31. Руфус Роквелл Уилсон, редактор, Intimate Memories of Lincoln , p. 499.
  32. Джон С. Гофф, Роберт Тодд Линкольн: человек сам по себе , стр. 63.
  33. Майкл Берлингем, редактор, Устная история Авраама Линкольна, Джон Г.Nicolay’s Interviews and Essays , p. 88 (Беседа с Робертом Тоддом Линкольном, 5 января 1885 г.).
  34. Дэниел Марк Эпштейн, Линкольн , стр. 399.
  35. Майкл Берлингем, редактор, Устная история Авраама Линкольна, Интервью и очерки Джона Дж. Николая , стр. 89 (Меморандум Роберта Тодда Линкольна, 2 января 1885 г.).
  36. Джон С. Гофф, Роберт Тодд Линкольн: человек сам по себе , стр. 62.
  37. Карл Сэндберг, Авраам Линкольн: Годы войны , Том II, стр.416-417.
  38. Уинстон С. Черчилль, Речь в Гарвардском университете , 6 сентября 1943 г.

Человек, который спас Европу: как Уинстон Черчилль остановил нацистов

По иронии судьбы, это была Великобритания, единственная страна, которой Гитлер действительно восхищался и уважал, которая бросила вызов диктатору. Черчилль заявил, что у него только одна цель: «Победа — победа любой ценой, победа, несмотря на весь террор, победа, какой бы долгой и трудной ни была дорога».

Великобритания выстояла в течение хорошего года, от капитуляции Франции до нападения Гитлера на Советский Союз 22 июня 1941 года, несмотря на налеты немецкой авиации на Лондон и Ковентри, несмотря на немецкие победы в Африке, на Балканах и Скандинавии, и несмотря на угрозу. национального банкротства.

И Черчилль заслуживал за это упорство.

Премьер-министр с его фирменными кубинскими сигарами, галстуком-бабочкой в ​​горошек и заметными шляпами стал самой важной в мире символической фигурой сопротивления нацистской Германии. Всякий раз, когда он появлялся на публике, толпа поднимала руки и разводила указательный и средний пальцы, образуя символ победы, как это сделал он.

Гитлер ругал своего соперника как «сумасшедшего», «паралитика» и «мирового поджигателя».Черчилль выстрелил в ответ, назвав Гитлера «злым человеком», «чудовищным продуктом прежних обид и позора» и сказал, что «Европа не уступит евангелию ненависти Гитлера». Вскоре стало ясно, что проигравший в этой дуэли заплатить его жизнью.

Настойчивость британцев имела большое и, вероятно, решающее значение в формировании хода Второй мировой войны. Как еще Соединенные Штаты могли начать вторжение на европейский континент, если бы Британские острова не были доступный ему как гигантский авианосец?

И что бы произошло, если бы Гитлер перебросил на Восточный фронт дивизии и бомбардировщики, которые участвовали в войне против Англии? Сталин.

Конечно, Красная Армия и, со значительными потерями, американские солдаты одержали окончательную победу, но тот факт, что Черчилль стоял на своем в 1940 году, сыграл важную роль в их успехе.

«Звездный час Великобритании»

Прошло 70 лет с тех пор, как Британия пережила свой «звездный час», как назвал его Черчилль, но это очарование остается неизменным. Есть несколько войн, которые можно без квалификации описать как просто войны и как войны, в которых преобладала правая сторона.

В настоящее время сотни тысяч посетителей проходят через отмеченный наградами Музей Черчилля и военные комнаты кабинета в Лондоне, в подвале здания министерства финансов Англии в парке Сент-Джеймс, где кабинет заседал во время войны. Они прогуливаются по комнатам и садам в стиле барокко дворца Бленхейм, одного из самых великолепных дворцовых комплексов Англии, где Черчилль родился в 1874 году. Или они наслаждаются видом из поместья Черчилля, Чартвелл, на луга региона, известного как Уэльд Кентский. .

Черчилль долгое время был одной из икон 20-го века, им восхищались государственные деятели всех стран и политических партий, от бывших канцлеров Германии Гельмута Коля и Гельмута Шмидта до бывших президентов США Билла Клинтона и Джорджа Буша. Буш даже позаимствовал бюст премьер-министра из коллекции произведений искусства британского правительства и поместил его в Овальном кабинете, потому что он видел в Черчилле провидца, с которым он надеялся, что его сравнивают. Британец, сказал Буш, «рванул вперед … не боялся опросов общественного мнения… и мир становится лучше ».

Мифический компонент достижений Черчилля

Но, как и у всех великих исторических личностей, вступающих на путь бессмертия, в достижениях премьер-министра военного времени есть также мифический компонент, в который сам Черчилль неоднократно вносил свой вклад. При его жизни он находил забавным, что книги по истории благосклонно осуждали его — потому что он намеревался написать их сам.

Так и поступал автор разных исторических сочинений.Его шеститомный труд «Вторая мировая война» стал бестселлером и стал одной из причин, по которым он был удостоен Нобелевской премии по литературе 1953 года. Читателям понравился его искрометный стиль и, конечно же, множество анекдотов, которые рассказывал острый на язык аристократ. Одно касалось его жестокой словесной войны с леди Нэнси Астор, первой женщиной-членом парламента, которая однажды прошипела: «Уинстон, на месте вашей жены я бы добавил яд в ваш кофе». Черчилль ответил: «Нэнси, если бы я был женат на тебе, я бы выпил».

С тех пор, конечно же, бесчисленное количество историков, журналистов и политических комментаторов изучали боевые планы дня, анализировали последовательность принятия решений и оценивали секретные документы.Как это ни удивительно, некоторые документы до сих пор засекречены, но имеющегося материала достаточно, чтобы мы могли составить собственное мнение об этой дуэли, в которой участвовали два человека, чьи пути до того момента не могли быть более разными.

Оба были умеренными учениками и, как все молодые люди, верили, что им суждено стать великими людьми. Гитлер надеялся стать успешным художником, в то время как Черчилль, который был старше его более чем на 14 лет, плохо учился в школе и в конце концов начал военную карьеру.

Окопная война охладила роман Черчилля о войне

В то время Британская империя все еще была тем, что немецкий историк Питер Альтер называет «огромной игровой площадкой и источником приключений для молодых британцев», и Черчилль тоже чувствовал притяжение поля битвы . Он был прекрасным писателем и искал назначения в качестве боевого репортера: на тропической Кубе, в индийских джунглях и пустынях Судана.

Попав в плен к бурам-повстанцам в Южной Африке, он сбежал из их лагеря для военнопленных и направился через пустыню на территорию нынешнего Мозамбика.Его захватывающий побег и поход превратили его в национального героя, способного порадовать многомиллионную аудиторию своими статьями, лекциями и книгами.

Оба мужчины были аутсайдерами. Но была разница между происхождением от семьи по имени Шикльгрубер из бедного лесного региона в Нижней Австрии и принадлежностью к семье, которая проживала во дворце Бленхейм и считалась герцогом Мальборо, одним из самых известных военачальников в британской истории. , среди его предков.

В 1898 году, когда Гитлер еще учился в школе, 23-летний Черчилль отправился в штаб-квартиру Консервативной партии в Лондоне, чтобы выяснить, «можно ли найти для меня избирательный округ.»

Может, конечно.

Чтобы понять феномен Черчилля, важно учитывать историческое влияние его происхождения. Его главным образом интересовало, чтобы его картины появлялись рядом с картинами его предков в семейной галерее, а также Конечно, в Британской империи, которой его предки уже чувствовали себя преданными. Лучше всего он сам сказал: «Британская империя для меня все. То, что хорошо для Империи, хорошо и для меня, а то, что плохо для Империи, плохо для меня.»

Неугомонный, находчивый и красноречивый политик вскоре станет членом правительства, и хотя Гитлер, которого исключили из школы, вел богемную жизнь, Черчилль уже совещался с мировыми лидерами. Одним из них был немецкий кайзер, который пригласил молодого заместителя государственного секретаря по колониям на осенние маневры в Силезии в качестве наблюдателя в 1906 году.

‘Германия должна почувствовать, что она побеждена’

До Первой мировой войны Черчилль не был среди агитаторов в Лондоне, но когда страна начала терять большое количество солдат в 1914 году, он стал неумолимым сторонником войны, настаивая на том, что «Германия должна чувствовать себя побежденной.»

И снова Черчилль и Гитлер находились на противоположных концах своих цепочек командования. Гитлер никогда не повышался до звания младшего капрала, в то время как Черчилль, ныне первый лорд Адмиралтейства, командовал крупнейшим в мире военным флотом.

Война привела двух более поздних соперников в непосредственную физическую близость друг к другу.Черчилль взял на себя ответственность за катастрофический провал британской десантной операции на Дарданеллах, где преобладала османская армия, и подал в отставку в 1915 году.Чтобы исправить это, он записался на фронт и в качестве подполковника был направлен в часть Фландрии, где Гитлер служил в немецкой армии. Только 13 километров (8 миль) разделяли двух мужчин.

Резня окопной войны охладила романтический военный энтузиазм Черчилля. Через несколько месяцев он ушел в отставку и вскоре был назначен на другую должность в кабинете министров. Гитлер же должен был бороться до конца.

Гитлер восхищался победоносной британкой

Это было необычно неспокойное время.Великие европейские империи распадались, как и мир младшего капрала Гитлера. 29-летний социал-дарвинист считал, что он нашел цель человеческого существования в костяных мельницах Вердена («Каждое поколение должно хотя бы раз принять участие в войне»). После поражения Германии он решил «стать политиком».

Гитлер восхищался победоносными британцами и, как насмешливо писал историк Герман Грамль, его ранние труды предполагают, что нацисты предпочли бы стать фюрером на Британских островах, чем в Германии.Гитлер видел в Империи модель своей расистской империи, поскольку полагал, что она основана на жесткости и чувстве расового превосходства.

Вскоре он мечтал об «арийском мировом порядке», в котором немцы будут контролировать Евразию, а британцы, как их младший партнер, будут господствовать над мировым океаном. Он представлял себе смерть или рабство для значительной части человечества.

Черчилль также оказался восприимчивым к преобладающим настроениям дня. Как монархист, он был потрясен русской революцией, в которой он сначала обвинил еврейско-большевистский глобальный заговор, и какое-то время даже симпатизировал итальянскому фашисту Бенито Муссолини, которого он называл «римским гением».«Но Черчилль отказался от позиций так же быстро, как и принял их. Его не интересовали партийные программы или идеологические замыслы, и он однажды сказал своей матери, что считает свою скорость вынесения суждений« умственным недостатком ». Он дважды менял партии, один раз с другой. от консерваторов к либералам, а затем обратно к консерваторам. , империалист, видел угрозу для Империи.

Угрюмый Черчилль удалился в Чартвелл, где садовники, повара и слуги позаботились о нуждах гедониста, который страдал от депрессии, начал пить по утрам и жил не по средствам. Когда он был политиком, он писал книги по истории, чтобы заработать деньги (они пользовались огромным успехом), а теперь он вернулся к своей писательской деятельности.

Для публики 56-летний Черчилль был устаревшим человеком 19 века, отказавшимся принять перемены. Однако в одном отношении его предсказания на будущее были совершенно пророческими.Когда Гитлер получил почти 20 процентов голосов на парламентских выборах 1930 года, Черчилль сказал берлинскому дипломату, что лидер нацистской партии «воспользуется первой доступной возможностью, чтобы прибегнуть к вооруженной силе».

Он продолжал придерживаться этой точки зрения.

Черчилль выступает за массовое наращивание военной мощи

Гитлер едва пришел к власти, как Черчилль начал выступать за массовое наращивание военной мощи в Великобритании. В тот момент он даже считал, что союз с ненавистным Советским Союзом был правильным решением для Британии.

Почему?

Он читал отрывки из гитлеровской «Майн кампф» и презирал методы диктатора, но это не было его самой большой заботой. В 1937 году, обращаясь к Гитлеру, он сказал: «Мы не можем сказать, что восхищаемся вашим отношением к евреям или к протестантам и католикам Германии … Но, в конце концов, эти вопросы, пока они находятся в пределах Германии, являются не наше дело «.

Действительно, Черчилль руководствовался принципами традиционного британского подхода к балансу сил, согласно которому главные державы должны были уравновешивать друг друга на суше, в то время как «Правь, Британия!». применяется в открытом море.

В письме другу он написал, что Британия никогда не уступала сильнейшей державе на континенте, ни Филиппу II Испанскому (в 16 веке), ни французскому королю-Солнцу Людовику XIV (в 18 веке). век), а не Наполеону (в 19 веке) и не кайзеру Вильгельму II (в 20 веке). Лондон всегда был на стороне второй по силе державы. Принятие германской гегемонии, писал Черчилль, «противоречило бы всей нашей истории».

«Прекрати! Прекрати! Прекрати!!!’

Это была чистая realpolitik, и та же самая логика побудила Черчилля снова повернуться против Сталина после Второй мировой войны.

Вряд ли Черчилля можно обвинить в том, что он чувствовал себя приверженным особой миссии в этом отношении. Это был его предок, герцог Мальборо, который в качестве главнокомандующего британской армией сдерживал войска Короля-Солнца, и Черчилль писал биографию герцога в 1930-х годах.

Теперь он призвал свое правительство воспрепятствовать Третьему рейху. «Прекрати! Прекрати! Прекрати сейчас же !!!» он сказал: «Гитлер представляет величайшую опасность для Британской империи!»

Но его предупреждения остались неуслышанными.Его соратники-консерваторы, сторонники тогдашнего премьер-министра Невилла Чемберлена, выступали за умиротворение немцев, потому что они боялись новой мировой войны и верили, что диктатора можно сохранить счастливым.

Потомок герцога Мальборо остался один.

Дуэль еще не началась, и по иронии судьбы главный нацист пытался выслужиться перед Черчиллем, опасаясь, что британский политик может в конечном итоге сыграть важную роль. Он дважды приглашал депутата со знаменитым прошлым в Германию, но Черчилль отклонил приглашения.Конечно, Черчилль принял посланников из Берлина и встретился с нацистским послом Иоахимом фон Риббентропом, который стремился убедить Черчилля, который выступал за войну, в преимуществах умиротворения.

Риббентроп, ведущий, и Черчилль стояли вместе перед огромной картой в посольстве Германии в Лондоне, в то время как нацисты объясняли, что немцам нужно место для великой Германии, или Lebensraum , на Украине и в Беларуси. Он заверил Черчилля, что Империя останется нетронутой, но что британцам придется принять взамен экспансию Германии на восток.

Черчилль, однако, считал такое разделение территории неприемлемым, на что Риббентроп резко ответил: «В таком случае война неизбежна».

Дуэль начинается

Перчатка была брошена, и настроение быстро изменилось. Разъяренный Гитлер публично ругал Черчилля как «поджигателя войны», в то время как Черчилль все больше игнорировал дипломатический этикет. К этому моменту он резко критиковал преследование евреев и в газетном комментарии летом 1939 года написал, что Третий рейх представляет собой беспрецедентный «культ злобы».

Когда через несколько недель началась Вторая мировая война, по иронии судьбы именно Гитлер проложил путь к политическому возвращению Черчилля. Немецкое вторжение в Польшу пролило новый свет на более ранние предсказания Черчилля. В конце концов, он был прав. и тот факт, что нацисты теперь ругали его, называя его «грязным лжецом» и «раздутой свиньей», только увеличивал его популярность.

Поддавшись общественному давлению, Чемберлен назначил его в свой кабинет, и весной 1940 г. Черчилль, наконец, сменил его на посту премьер-министра.

Вечером 10 мая Черчилль, которому сейчас 65 лет, сидел в лимузине по пути в Букингемский дворец, где король Георг VI попросил его сформировать новое правительство. В своих мемуарах Черчилль пишет: «Я чувствовал себя так, как будто я иду с судьбой, и что вся моя прошлая жизнь была лишь подготовкой к этому часу и к этому испытанию». Поединок мог начаться.

Нацисты вели себя так, будто приветствовали это развитие событий. «Чистый фронт! Нам это нравится», — отметил в дневнике нацистский министр пропаганды Йозеф Геббельс.Конечно, в дневнике были и другие записи, свидетельствовавшие о его уважении к новому премьер-министру Великобритании. Геббельс описал Черчилля как «человека с большими дарами», «совершенно непредсказуемого» и «души английского нападения».

Как ни странно, пятница, когда Черчилль вступил в должность, также была роковым днем ​​для Гитлера.

«Абсолютное уныние было написано на каждом лице»

Рано утром он отправился в Ойскирхен под Кельном на бронированном спецпоезде «Америка».«Оттуда несколько конвоев доставили диктатора и его свиту в Родерт, деревню недалеко от города Бад-Мюнстерайфель, которая была укреплена огневыми позициями и блокпостами на дорогах. Гитлер вошел в спартанский боевой бункер на холме под названием Эзельсберг (Осел Mountain), где он ожидал, что его гости будут сидеть на простых плетеных стульях.Фанатик-аскет был настроен не войти в историю как человек, живший в роскоши.

На западном фронте мало что произошло с самого начала войны.Франция и Великобритания не желали рисковать наступлением на Германию, и Гитлер тоже колебался. Но теперь пришло время двигаться вперед.

В 5:35 впервые вдалеке послышался приглушенный рев артиллерии. Гитлер поднял руку, указал на запад и сказал: «Господа, наступление против западных держав только началось».

Переворот Вермахта

На бумаге Вермахт уступал объединенным вооруженным силам Франции, Великобритании и Бельгии.У немцев было меньше солдат, меньше танков и меньше артиллерийских орудий.

Переворот Вермахта, тем не менее, удался. Немецкие войска вторглись в Бельгию, Нидерланды и Люксембург, где у них создалось впечатление, что они затем нанесут главный удар из этих стран, как это сделала Германия во время Первой мировой войны. Арденны, которые французы считали буфером против нападения, внезапно появились в тылу фронта.Через несколько дней значительная часть дивизий союзников пригрозила окружить.

Гитлер с подозрением относился к успеху вермахта и опасался, что он попадает в ловушку. Он стремился обуздать своих офицеров и «разглагольствовал и бредил, что они вот-вот испортят всю операцию», как отметил Франц Гальдер, глава генерального штаба армии.

Немецкое наступление также застало Черчилля врасплох. Позже он признался, что недооценил масштабы изменений, произошедших со времени последней войны, в результате появления большого количества быстро движущихся тяжелых бронированных машин.«Ни во Франции, ни в Великобритании не было сколько-нибудь эффективного понимания последствий нового факта, что бронированные машины могут быть способны выдерживать артиллерийский огонь и продвигаться на сотню миль в день», — писал Черчилль в своих мемуарах.

Он несколько раз летал во Францию, чтобы побудить своих французских союзников держаться. Он обещал эскадрильи самолетов (которых он не отправлял) и дивизии (которых у него не было). Но после своего первого визита в МИД в Париже 15 мая он уже отмечал, что «на каждом лице написано полное уныние.

Тогда премьер-министр выглянул в окно. Как он позже писал: «Снаружи, в саду набережной Орсе, облака дыма поднимались от больших костров, и я видел из окна, как почтенные чиновники толкают тачки с архивами на их. Поэтому уже готовилась эвакуация Парижа ».

Гитлер ненадолго становится невольным союзником Черчилля

Когда британский экспедиционный корпус и части французской армии были вынуждены отступить в северной Франции, Черчилль злобно сказал: «Конечно, если одна сторона сражается, а другая нет, война может стать несколько неравной.Тем не менее, он был полон решимости спасти войска.

Именно тогда Гитлер, по иронии судьбы, стал невольным союзником Черчилля.

Остановив наступление Германии, диктатор позволил британцам организовать самую крупную эвакуацию в своей военной истории в Дюнкерке. на севере Франции. Большинство военных историков полагают, что, если бы эвакуация провалилась, Лондону, вероятно, пришлось бы просить мира.

Гитлер позже заявит, что он пощадил британцев, чтобы добиться «признания нашего господства на континенте». .«Черчилль, — добавил он, — к сожалению,« не смог оценить »его« щедрость и рыцарство ».

Рыцарство — не та черта, которой широко известен Гитлер, и на самом деле есть все признаки того, что решение остановить наступление Германии было просчет со стороны его военачальников, решение, с которым согласился диктатор. Через два дня он скорректировал курс, но к тому времени было уже слишком поздно останавливать британскую эвакуацию. В конце мая солдаты союзников ждали на пляжах, защищенных пирсами и волнорезами Дюнкерка.Тем не менее, немецкие артиллерийские снаряды и бомбы, сброшенные немецкими пикирующими бомбардировщиками, известными как Stukas, превратили их ожидание в настоящий ад. Когда лодки наконец прибыли, солдаты, пробирающиеся на мелководье, должны были перешагнуть через край и оттолкнуть холодные тела своих мертвых товарищей.

Королевский флот использовал свои собственные корабли, но он также реквизировал катера, парусные лодки, яхты и моторные лодки. В ходе последующей эвакуации около 1000 кораблей пересекли Ла-Манш, чтобы доставить мальчиков домой.

Британцам повезло, потому что низкие облака делали плохую видимость немецким Люфтваффе. Королевские ВВС также противостояли Люфтваффе в течение нескольких дней — времени, достаточного для успешной эвакуации. К тому времени, когда 4 июня Вермахт захватил Дюнкерк, большая часть солдат союзников уже бежала.

Британцы были в восторге от спасательной операции, но на самом деле она замаскировала катастрофу в другом месте. Британцы и французы четыре года выступали против немцев в Первой мировой войне, но теперь, спустя всего несколько недель, нацисты были у ворот Парижа.

Дуэль между Гитлером и Черчиллем уже решена?

Сильнейшим оружием Черчилля было слово

Пока шла эвакуация, Муссолини предложил брокеру мир с Берлином. Мы, вероятно, никогда не узнаем, что тогда обсуждалось в Лондоне, где в протоколе кабинета министров было отмечено, что протокол должен быть временно приостановлен.

Умиротворители, союзники бывшего премьер-министра Чемберлена, все еще находились в кабинете, и по причинам внутренней политики Черчилль нуждался в их поддержке.Министр иностранных дел лорд Галифакс, английский католик, страстно увлекающийся охотой (отсюда его прозвище «Святой Лис»), возглавил фракцию за мир. Хотя он был категорически против мира любой ценой, он был заинтересован в изучении возможностей Лондона.

Черчилль тоже колебался, или это был всего лишь тактический маневр? Согласно протоколу кабинета министров, он сказал, что правительство может рассмотреть возможность заключения мира с Гитлером при условии, что немецкий лидер согласится на возвращение бывших немецких колоний и согласится ограничить немецкое господство Центральной Европой.

Черчилль знал, что Гитлер никогда не согласится на такие условия.

Гитлер превратит Англию в «рабовладельческое государство»

Днем 29 мая пришло время принять решение. Премьер-министр собрал расширенный кабинет и объяснил, что будут ли британцы подавать иск о мире или «бороться с ним», в конце концов, это не будет иметь никакого значения, потому что Гитлер будет только стремиться превратить Великобританию в «рабовладельческое государство». По этой причине, утверждал он, британцы должны продолжать борьбу.

По словам Черчилля, его замечания были восприняты с большим энтузиазмом. Некоторые члены кабинета вскочили из-за стола, подбежали к его стулу, кричали и хлопали его по спине. Другой источник описывает реакцию несколько более приглушенно, как шепот согласия всего стола.

В любом случае ситуация была ясна: война будет продолжаться.

Черчилль, в свою очередь, смаковал драму дня. К 1945 году он пролетит более 180 000 километров (около 112 000 миль).Он инспектировал войска на фронтах, и когда он это делал, он рисковал подойти так опасно близко к линиям врага, что его командиры опасались за его жизнь.

Война полностью пришлась по вкусу премьер-министру, человеку, о котором писатель Герберт Уэллс писал после Первой мировой войны: «Он наивно полагает, что принадлежит к особенно одаренному и привилегированному классу существ, для которых жизнь и дела простых людей отданы в руки, сырье для блестящей карьеры … Прежде всего он желает драматического мира со злодеями — и одним героем.«

Сильнейшим оружием Черчилля было слово. Не менее красноречивый Джон Ф. Кеннеди, сын тогдашнего посла США в Лондоне, а затем и президента Соединенных Штатов, однажды сказал, что Черчилль послал английский язык на войну. Он произнес великолепные речи , и даже нацисты были впечатлены его красноречием. «Своей грубостью он действительно вызывает определенное уважение», — писал Геббельс. .

4 июня он произнес следующие знаменитые слова в Палате общин: «Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на посадочных площадках, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться в холмы; мы никогда не сдадимся «.

Похожий отрывок встречается в сборнике рассказов Редьярда Киплинга «Книга джунглей».

«Сделаем Германию пустыней»

По сей день ученые расходятся во мнениях относительно того, пытался ли премьер-министр изменить пораженческие настроения своими страстными словами, или он просто повторял настроения уже решительных народных масс.Черчилль обращался к людям напрямую только несколько раз, но когда он это делал, до двух третей британцев сидели перед своими радиоприемниками, ловя каждое его слово.

Премьер-министр позже постарается преуменьшить влияние своих слов, сказав, что «не было необходимости поднимать их дух» и что «ничто так не волнует англичанина, как угроза вторжения».

Черчилль подчеркнул полную приверженность войне. В то время как Третий рейх эксплуатировал подневольных рабочих и грабил оккупированные страны, ожидалось, что британцы внесут непосредственный вклад в военные усилия.Себастьян Хаффнер, немецкий иммигрант, сообщил, что на Пасху 1940 года швейцары в форме все еще стояли перед роскошными отелями, а миллион безработных искали работу. Всего несколько месяцев спустя люди исчезли с улиц, и военное министерство реквизировало отели.

Тем временем Черчилль мечтал о воздушном нападении на Германский Рейх. «Мы сделаем Германию пустыней, да, пустыней», — объявил он за обедом.

Он был, вероятно, самым влиятельным британским премьер-министром в истории.И, вероятно, никогда еще Империей не управляли столь причудливым образом, когда премьер-министр руководил значительной частью государственных дел с горизонтальной позиции. Одетый в красный халат, он лежал на кровати с балдахином, жевал сигару и пил ледяную газированную воду и диктовал своему секретарю служебные записки, которые часто назывались «Действия в этот день».

Согласно саге о Черчилле, Британские острова были практически беззащитны перед Гитлером летом 1940 года.Черчилль тоже был заражен так называемой лихорадкой вторжения, охватившей его. В разговоре с другом он мрачно предсказал: «Мы с тобой умрем через три месяца».

«Когда это существо Черчилль, наконец, капитулирует?»

Он приказал возвести баррикады из мешков с песком перед ключевыми правительственными зданиями, чтобы укрыть солдат и отразить потенциальную атаку немецких десантников. На какое-то время в правительственном районе были убраны уличные знаки, чтобы злоумышленники не могли сориентироваться.Черчилль также был полон решимости сам присоединиться к драке, если потребуется, тренируясь со своим пистолетом Маннлихера на стрельбище в Чекерсе, загородном доме премьер-министра.

Сегодня мы знаем, что угрозы немецкого вторжения не было, по крайней мере, летом 1940 года. Гитлер и его высшее военное руководство были согласны с тем, что британский флот слишком могущественен.

Они рассматривали операцию по высадке как отдаленный вариант, который следует рассматривать только в том случае, если британские ВВС могут быть выведены из строя первыми.Вторжение через Ла-Манш было маловероятным до конца сентября. Немцы чувствовали, что у них больше шансов на успех в мае 1941 года, но даже тогда они не были в восторге от этой идеи.

Согласно докладу адъютанта, Гитлер был «более нерешителен, чем когда-либо прежде, и не знает, что он хочет делать и как он хочет это делать».

Диктатор ожидал, что после его победы во Франции умиротворители восторжествуют в Лондоне.

Вместо этого он оказался с союзниками, которых он либо презирал (Италия), либо хотел разрушить (Советский Союз).В то же время он вел войну против страны, которую предпочел бы иметь своим младшим партнером. «Они хотят протянуть руку немцев Англии», — сетовал высокопоставленный нацист в Берлине.

Попытка бомбардировать британцев до стола переговоров

В конце концов, Гитлер неохотно решил бомбить британцев за стол переговоров. Он сравнил себя с Мартином Лютером, который был противником Рима, но чувствовал, что у него нет другого выбора.

Сначала Гитлер сосредоточил свои атаки на портах, аэропортах и ​​оружейных заводах. День за днем ​​немецкие истребители и бомбардировщики появлялись в небе над юго-восточной Англией, вынуждая Черчилля держаться подальше от своего любимого Чартвелла, который находился на пути немцев.

На земле многие англичане с тревогой наблюдали, как немецкие «мессершмитты» сражаются с британскими «Спитфайрами» и «Харрикейнами». От быстрых истребителей образовывались следы пара, которые образовывали гигантские круговые узоры в небе, когда металлические детали и патроны падали на сады Кента и Сассекса.

Королевские ВВС технически превосходили немцев. Его радар, системы наведения и предупреждения были одними из самых передовых в мире. Кроме того, британские авиазаводы производили больше самолетов, чем их немецкие аналоги.

Больше всего Британия выиграла от своего островного положения. Когда британские пилоты были сбиты, они могли спастись, прыгнув с парашютом на свою территорию, возможно, даже выполнив новые миссии в тот же день, в то время как немецкие пилоты либо тонули в море, либо — если им посчастливилось приземлиться на твердую землю — — попали в лагеря для военнопленных.

Блицкриг

Хотя сначала дела Люфтваффе шли хорошо, Гитлер не выиграл так называемую Битву за Британию.

24 августа 1940 года немцы впервые бомбили жилые кварталы Лондона, вероятно, по ошибке. После этого Черчилль отдал приказ атаковать Берлин. Хотя он не ожидал, что бомбардировка немецкой столицы принесет значительную военную пользу, это было «хорошо для морального духа всех нас».

Хотя Берлину был нанесен небольшой ущерб, нападения побудили Гитлера поклясться: «Если они заявят, что нападут на наши города в больших масштабах, мы уничтожим их города.

Всякая симпатия Гитлера к британцам исчезла. «Блиц», британский перевод немецкого термина «блицкриг», начался. Сирены лондонской авиации завывали ночь за ночью, а к концу декабря 1940 года , около 14000 человек погибли в британской столице — сожжены, задохнулись или раздавлены обломками.

Букингемский дворец и палата общин также были повреждены, а военный кабинет Черчилля переехал в подвалы под Казначейством на улице Св.James’s Park, которые доступны для посетителей сегодня.

Комната с картами, с большими настенными картами мира и телефонами конфетного цвета, кухня с чугунной посудой — все выглядит по-прежнему. Исчезли только крысы и, конечно, неприятный запах сигарного дыма, смешанный со зловонием фекалий, исходящих из химических туалетов.

Черчилль и его члены кабинета министров не были особенно хорошо защищены в здании, которое позже было только должным образом укреплено.Прямое попадание поставило бы точку в поединке Гитлера и Черчилля.

Нацисты радовались разрушению Лондона, но также были озадачены. «Когда это существо Черчилль окончательно капитулирует?» — спрашивал себя Геббельс. «Англия не может держаться вечно!»

Но действительно могло.

Черчилль демонстративно продвигался через разрушенные районы Лондона, Ковентри и Бирмингема. На фотографиях он изображен слегка согнутым вперед в плечах, что придает ему решимости.Карикатуристы рисовали его бульдогом.

Отойди к ним, люди кричали, и он сделал. Первое крупное нападение на немецкий город произошло в Мангейме в декабре 1940 года.

«Я потащу Соединенные Штаты»

В конце 1940 года Гитлер открыто признал, что он не может заставить своего соперника капитулировать в своей кампании бомбардировок. Он уже отказался от своих половинчатых планов вторжения в Британию несколькими месяцами ранее.

Двое мужчин оказались в тупике. Черчилль также не смог победить своего соперника, потому что одна британская армия не смогла победить вермахт.

Что дальше?

У Черчилля действительно был правдоподобный план, и, если верить рассказу его сына Рэндольфа, он начал претворять свой план в жизнь 18 мая 1940 года. В то утро Рэндольф ждал за дверью ванной своего отца, который был бритье. Вдруг Черчилль перестал бриться и сказал через открытую дверь: «Думаю, я вижу свой путь». «Вы имеете в виду, что мы можем избежать поражения?» — спросил Рэндольф. «Конечно, я имею в виду, что мы можем победить их, — ответил Черчилль, — я втянут Соединенные Штаты.

Это было очевидное предложение для Черчилля, мать которого была американкой и который любил новую сверхдержаву и был знаком с ней. Но общественность США не желала участвовать в борьбе европейцев. Американские поставки оружия были скромными, и хотя Черчилль был красноречив в своих предупреждениях и обращениях к Вашингтону, даже историки, благосклонно относящиеся к Черчиллю, полагают, что ситуация не сильно изменилась бы, если бы союзник Гитлера, Япония, не бомбили Перл-Харбор в декабре 1941 года, тем самым втянув Соединенные Штаты в война.

Черчилль танцевал от радости, когда услышал эту новость. «Это, безусловно, упрощает ситуацию», — сказал он президенту США Франклину Рузвельту, — «Бог с вами».

Гитлер тоже искал новые возможности и был озадачен тем, что британцы держатся на своих позициях. Наконец, он разработал оригинальную теорию о том, что Черчилль отказывался уступить, потому что он тайно рассчитывал на Советский Союз, который все еще был на стороне Гитлера. Вооруженный этой бессмысленной идеей, Гитлер всерьез решил атаковать Сталина, что было его намерением с самого начала.«Как только Россия будет уничтожена, последняя надежда Англии исчезнет».

Гитлер вторгается в Советский Союз

В мае 1941 года количество немецких воздушных налетов на Великобританию значительно сократилось, поскольку бомбардировщики были необходимы на Востоке. Шесть недель спустя Вермахт вторгся в Советский Союз.

Какой комплимент! Гитлер считал, что легче завоевать Москву, чем Лондон. Незадолго до своей кончины в 1945 году Гитлер жаловался, что Черчилль был «настоящим отцом этой войны».

С нападением на Советский Союз британская политическая система была спасена раз и навсегда.

Больше ничего Черчилль не мог достичь.

Он заплатил высокую цену за этот успех, потому что война ускорила Закат перенапряженной Империи. По иронии судьбы, именно Черчилль, империалист, был вынужден ускорить этот упадок. Но как политический реалист у него был только один выбор: младшее партнерство либо с демократической Америкой, либо с нацистской Германией.Несложно было понять, какая из двух договоренностей больше соответствует британским интересам.

Теперь, когда Советский Союз и Соединенные Штаты вступили в войну, Черчиллю пора было отказаться от своего положения главного соперника Гитлера, потому что с тех пор другие союзники будут нести основное бремя войны. Хотя Черчилль великодушно пообещал своему новому союзнику Сталину всю помощь, «насколько позволяют время, география и наши растущие ресурсы», британские поставки были незначительными.Фактически Черчилль в течение некоторого времени препятствовал вторжению западных держав на континент, «Второй фронт», потому что опасался, что оно обернется катастрофой.

«Вы, англичане, боитесь сражаться», — насмешливо сказал Сталин. «Не думайте, что немцы супермены».

мирных жителей стали основными жертвами британских бомбардировок

Надеясь внести значительный вклад в победу над нацистами, британцы весной 1942 года начали систематические бомбардировки немецких городов.Несмотря на свои периодические сомнения, Черчилль был неумолим. После просмотра фильма об опустошенных немецких городах он спросил: «Неужели мы звери? Неужели мы зашли слишком далеко?»

Черчилль даже раздумывал над идеей сбросить ядовитый газ на немецкие города, но его генералы возражали.

В то время как атаки британских ВВС на военные заводы и железнодорожные пути сократили войну на несколько месяцев, жертвами бомбардировок жилых районов в первую очередь были мирные жители.

Около 600 000 немцев погибли в результате бомбардировок, большинство из них — женщины, старики и дети.Ряд городов был практически разрушен.

Когда Дрезден был разрушен ближе к концу войны, в феврале 1945 года, даже Черчилль признал, что взрывы были «просто актами террора и бессмысленным разрушением».

К тому времени дуэль была решена давно, и единственное решение, которое оставалось для союзников, заключалось в том, чтобы определить, что им делать с Гитлером и немцами, когда они потерпят поражение.

Как и много раз прежде, Черчилль колебался между крайностями, между карфагенским миром и рыцарской щедростью.В конце концов идеи Сталина и Рузвельта возобладали.

Роль Черчилля в изгнании немцев из Восточной Европы

Однако, как показал историк Детлеф Брандес, Черчилль внес свой вклад в изгнание немцев из Восточной Европы. Он сделал это, поддержав (и тем самым узаконив) требования польского и чехословацкого правительств в изгнании в Лондоне. По словам Черчилля, немцам «дается короткое время на то, чтобы собрать самое необходимое и уехать.»

Сначала он имел в виду Восточную Пруссию и Судеты, но в конце концов он включил в свои планы Померанию и части Силезии. В 1943 году он взял три спички, которые должны были представлять Германию, Польшу и Советский Союз. Он уже согласился с требованием Сталина передать часть Польши Советскому Союзу. Теперь он сложил спички вместе, чтобы проиллюстрировать последствия. : Продвигая советский матч в сторону Запада, он также сдвигал позиции двух других матчей.Сталин нашел забавным это изображение сдвига Польши на запад.

Конечно, немцам пришлось бы освободить отошедшую Польше территорию. В результате несколько миллионов человек были схвачены, ограблены и изгнаны, а десятки тысяч погибли во время маршей.

‘Трагедия чудовищного масштаба’

Черчилль позже раскритиковал жестокое поведение поляков и Советов, назвав его «трагедией огромного масштаба» — как будто этнические чистки никогда не были трагедией.

И что должно было случиться с Гитлером, который в конечном итоге был ответственен за все бедствие, начав войну в первую очередь?

До Холокоста Черчилль играл с идеей изгнать Гитлера и других высокопоставленных нацистов на изолированный остров, как когда-то Наполеон был изгнан на Эльбу. А может, он просто был навеселе, когда озвучил эту идею.

Но когда начался Холокост, такие причудливые идеи быстро перестали обсуждаться. Черчилль узнал о преступлениях нацистов после того, как британцы взломали код, который немцы использовали для шифрования отчетов СС и полиции о резне евреев в Советском Союзе летом 1941 года.

В 1942 году премьер-министр сказал кабинету министров, что казнил бы Гитлера, если бы его схватили — без суда и на электрическом стуле, как «гангстер».

Для Черчилля Гитлер был «движущей силой зла».

Как мы знаем, Гитлер покончил жизнь самоубийством в своем бункере за несколько дней до капитуляции Германии в 1945 году. Как Черчилль пишет в своих мемуарах, в конце концов, это был более предпочтительный конец для нацистского диктатора.

Он наконец победил, и дуэль закончилась.

В июле 1945 года, когда победоносный Черчилль осмотрел руины Берлина, он попросил, чтобы его отвезли в бункер, где Гитлер закончил свою жизнь. Ему также показали место во дворе рейхсканцелярии, где было сожжено тело диктатора.

Конечно, о визите Черчилля заранее не было объявлено. Тем не менее перед канцелярией собралось большое количество людей, и когда Черчилль прошел сквозь толпу, он был удивлен, услышав, как немцы прославляют его как героя.Только один старик неодобрительно покачал головой.

Так было и с Черчиллем.

Есть те, кому он не нравится, потому что он был империалистом, потому что одна человеческая жизнь мало что значила для него, и потому, что он потерял чувство перспективы во время войны с бомбами и поддержал этническую чистку.

В итоге, однако, можно только радоваться, что он выиграл дуэль.

Это лучшая из когда-либо написанных однотомных биографий Черчилля?

ЧЕРЧИЛЛЬ
Идя с судьбой
Эндрю Робертс
Иллюстрировано.1105 с. Викинг. 40 долларов.

В апреле 1955 года, в последний уик-энд перед тем, как он в последний раз покинул свой пост, Уинстон Черчилль приказал снести огромное полотно Питера Пауля Рубенса «Лев и мышь» из Большого зала в резиденции премьер-министров в Чекерсе. Он всегда находил изображение мыши слишком расплывчатым, поэтому взял свои кисти и принялся «улучшать» работу Рубенса, делая туманного грызуна более четким. «Если это не храбрость, — сказал позднее лорд Маунтбеттен, Первый Морской Лорд, — то я не знаю, что это такое.

Отсутствие смелости никогда не было проблемой Черчилля. В молодости он упоминался в депешах за его храбрость, сражавшуюся вместе с Малакандским полевым отрядом на северо-западной границе, а впоследствии он принял участие в последней значительной кавалерийской атаке в британской истории в битве при Омдурмане в центральном Судане. В среднем возрасте он служил в окопах Первой мировой войны, во время которой немецкий фугасный снаряд пробил крышу его блиндажа и снес ему голову санитара.Позже, будучи премьер-министром во время Второй мировой войны, и к тому времени, когда ему было за шестьдесят, он не думал ни о посещении мест бомбардировок во время Блица, ни о том, чтобы пересечь коварные воды Атлантики, чтобы увидеть президента Рузвельта, несмотря на вполне реальную вероятность того, что его торпедирует. Немецкие подводные лодки.

Черчилль тоже имел политическое мужество, не в последнюю очередь как один из немногих, кто выступил против умиротворения Гитлера. Многие считали его поджигателем войны и даже предателем. «Я всегда чувствовал, — сказал потомок истеблишмента лорд Понсонби во время мюнхенских дебатов в 1938 году, — что в кризисной ситуации он один из первых людей, которых следует интернировать.Вместо этого, когда в 1940 году наступил момент величайшего кризиса, британский народ обратился к нему за лидерством. Это было его высшее проявление храбрости: Британия «никогда не сдастся».

Если дело не в смелости, то часто возникала проблема отсутствия рассудительности. Известные военные катастрофы, связанные с его именем, в том числе Антверпен в 1914 году, Дарданеллы (Галлиполи) в 1915 году и Нарвик в 1940 году. То же самое произошло и с политическими противоречиями, например, когда я лично проинструктировал полицию во время ожесточенной уличной битвы с анархистами, бросившими вызов Джону. Мейнард Кейнс в возвращении Великобритании к золотому стандарту или опрометчивой поддержке Эдуарда VIII во время кризиса отречения.Его взгляды на расу и империю были анахронизмом даже для того времени. Ковровые бомбардировки немецких городов во время Второй мировой войны; «непослушный документ» о передаче Сталину Румынии и Болгарии; сравнивая лейбористскую партию с гестапо — список споров по поводу Черчилля можно продолжить. Каждый задавал вопросы о своем темпераменте и характере. Его пристрастия к употреблению алкоголя также вызвали комментарии.

Такова задача, стоящая перед любым биографом Черчилля: как взвесить на весах жизнь, полную триумфа и бедствий, лести и презрения.Понимание историка Эндрю Робертса об отношении Черчилля к судьбе в «Черчилле: идя с судьбой» исходит непосредственно от самого субъекта. «Я чувствовал себя так, как будто я иду с судьбой», — писал Черчилль о том моменте в мае 1940 года, когда он достиг высшей должности. Но история, которую рассказывает Робертс, более сложна и, в конце концов, приносит больше удовлетворения. «Ибо хотя он действительно шел своей судьбой в мае 1940 года, это была судьба, которую он сознательно формировал всю жизнь», — пишет Робертс, добавляя, что Черчилль извлек урок из своих ошибок и «применил эти уроки в самый тяжелый для цивилизации час. .«Опыт и размышления над болезненными неудачами, хотя и менее гламурные, чем судьба, написанная звездами, оказались ключевыми составляющими окончательного успеха Черчилля.

Старт у него не был особенно удачным. Его неустойчивый и самовлюбленный отец, лорд Рэндольф Черчилль, считал мальчика «второсортным и третьесортным», предсказывая, что его жизнь «выродится в жалкое, несчастное и бесполезное существование». Его американская мать, Дженни, часто была не намного добрее, отправляя ему письма в Харроу, которые, должно быть, приходили, как Ревун из романа о Гарри Поттере.Родительские суждения стали очевидным стимулом к ​​славе и вниманию. «Мало кто, — пишет Робертс, — решился с более хладнокровной осознанностью, чтобы стать сначала героем, а затем великим человеком».

После пребывания на Кубе, в Индии и Судане Черчилль мгновенно прославился во время англо-бурской войны после дерзкого побега из южноафриканского военнопленного. лагерь в 1899 году. Эта известность продвинула его в парламент, где он вскоре добавил дурной славы к своей репутации, перейдя из палаты общин, отказавшись от Консервативной партии в пользу либералов.После этого, как писала его подруга Вайолет, дочь будущего премьер-министра Х. Х. Асквита, его рассматривали как «крысу, перебежчика, прибывшего и, что самое ужасное преступление, непременно приехавшего». «Мы все черви», — сказал ей Черчилль. «Но я действительно считаю, что я светлячок».

И он сиял, став в 1908 году, в 33 года, самым молодым членом кабинета министров за 40 лет, а впоследствии и самым молодым министром внутренних дел со времен Пиля в 1822 году. В качестве первого лорда Адмиралтейства ему приписывали подготовку флота к войне — его единственное важнейшее достижение в правительстве до 1940 года.Даже когда с ним случалось бедствие, Черчиллю всегда удавалось прийти в норму. Новый премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж вернул его в кабинет военного времени, несмотря на катастрофу на Дарданеллах. Когда после подъема лейбористов Либеральная партия распалась, Черчилль для удобства «переквалифицировал» обратно на консерваторов, где премьер-министр Стэнли Болдуин, к несчастью, поставил его во главе национальных финансов.

К концу 1930-х годов, оставшись на посту и презираемый за свою оппозицию умиротворению, Черчиллю, казалось, покончил с собой раз и навсегда.Но он был готов. «Катастрофа в Дарданеллах научила его не отвергать начальников штабов, — пишет Робертс, — всеобщая забастовка и Тонипанди научили его оставить производственные отношения во время Второй мировой войны лейбористу Эрнесту Бевину; катастрофа с золотым стандартом научила его обновлять и удерживать в финансовой системе столько ликвидности, сколько позволяли потребности военного времени ».

Менее известно, что Черчилль также извлек урок из своих успехов. Криптографические прорывы в Адмиралтействе во время Первой мировой войны привели его к поддержке Алана Тьюринга и дешифраторов Ultra во второй войне; кампания против подводных лодок 1917 года проинструктировала его о системе конвоев; его ранняя пропаганда танка побудила его поддержать разработку нового вооружения.Исследование жизни Мальборо (книга, которую Лео Штраус назвал величайшим историческим трудом 20-го века) научило Черчилля ценности международных союзов в военное время.

Если вся жизнь Черчилля была подготовкой к 1940 году, «человек и момент только совпали». Ему было 65 лет, когда он стал премьер-министром, и он только что вернулся в передовую политику после десятилетия отсутствия у власти. Это было бы похоже на то, как Тони Блэр вернулся сегодня на Даунинг-стрит, 10, готовый применить уроки, извлеченные во время войны в Ираке, на практике.Если бы Гитлер задержался на несколько лет, предполагает Робертс, Черчилль, несомненно, был бы вдали от передовой политики слишком долго, чтобы «сделать себя единственной незаменимой фигурой».

Конечно, опыт не делал успехов неизбежными. Во Франции маршал Петен, почитаемый как «Верденский лев» за свою блестящую карьеру в Первой мировой войне, с июня 1940 года принял все неправильные решения на посту премьер-министра, приравняв мир к оккупации и сотрудничеству.

Черчилль был противником Петена, но что делало его «незаменимым»? Надежда, безусловно, и способность выражать решимость как с ясностью, так и с силой.Записи выступлений военного времени все еще могут вызывать мурашки по коже. В конце концов, Робертс резюмирует важнейшее достижение Черчилля в одном предложении: «Дело было не в том, что он остановил немецкое вторжение … а в том, что он помешал британскому правительству заключить мир».

Вот и все. После того, как битва за Британию была выиграна и сначала в войну вступили русские, а затем и американцы, Черчилль знал, что «время и терпение дадут верную победу». Но это также означало постепенное понижение на второе, если не третье место.Британия вступила в войну как самая престижная из великих держав мира. По его заключению, потеряв около четверти своего национального богатства в ходе войны, Британия стала фракцией в «больших двух с половиной» и фактически потерпела крах. Sic transit gloria mundi.

Робертс рассказывает эту историю с большим авторитетом и немалым размахом. Он пишет элегантно, с приятными вспышками терпкости и полностью владеет как своими источниками, так и обширной историографией.Для книги в тысячу страниц на удивление нет longueurs . Робертс восхищается Черчиллем, но не безоговорочно. Часто он излагает перед читателем различные дискуссии, чтобы мы могли сделать выводы, отличные от его собственных. По сути, консервативный реалист, он видит политические и военные споры через призму искусства возможного. Только однажды он по-настоящему ощетинился, когда Черчилль сказал о Сталине в 1945 году: «Мне нравится этот человек». «Где был Черчилль 1931 года, — сетует он, — который осудил сталинский« утренний бюджет смертных приговоров »?»

Некоторые могут посчитать акцент Робертса на политике и войне старомодным, неотличимым, скажем, от подхода, принятого почти полвека назад Генри Пеллингом.Он не в ногу с большей частью лучшей британской истории, которая пишется сегодня, где такие люди, как Доминик Сэндбрук, Ор Розенбойм и Джон Бью, успешно сочетают культурную и интеллектуальную историю с изучением высокой политики. Но было бы глупо утверждать, что Робертс сделал неправильный выбор. Он фукидиан в том, что рассматривает решения о войне и политике, политике и войне как суть дела. Жизнь, определяемая политикой, здесь по праву переходит в политическую жизнь. В общем, это должна быть лучшая однотомная биография Черчилля из когда-либо написанных.

Тайный вестник Черчилля, автор Алан Хлад

Захватывающая история Второй мировой войны и мужества одной молодой женщины, которую призвали в заграничную шпионскую сеть Черчилля, помогая французскому Сопротивлению в тылу врага и работая над освобождением оккупированного нацистами Парижа …

Лондон, 1941: В тесном бункере в Кабинете Уинстона Черчилля, под зданием Казначейства Вестминстера, гражданские женщины ютятся за столами, набирая

Захватывающая история Второй мировой войны и отвага одной молодой женщины, в которую она попала. Заграничная шпионская сеть Черчилля, помогающая французскому Сопротивлению в тылу врага и работающая над освобождением оккупированного нацистами Парижа …

Лондон, 1941: В тесном бункере в Военных комнатах Кабинета Уинстона Черчилля, под зданием Казначейства Вестминстера, гражданские женщины сгрудились за столами и печатали составлять конфиденциальные документы и отчеты.С тех пор как ее родители погибли в результате взрыва, Роуз Тисдейл провела больше часов, чем обычно, в комнате 60, работая в две смены, привыкая к запаху горелых сигар премьер-министра, пронизывающему затхлый воздух. Единственное, что имеет значение, — это победа в войне, и она с радостью внесет свой вклад. И когда свободное владение французским языком Роуз привлекает внимание самого Черчилля, это дает редкую, но опасную возможность.

Роуз нанят для Управления специальных операций, секретной британской организации, ведущей шпионаж в оккупированной нацистами Европе.После нескольких недель изнурительных тренировок Роуз парашютирует с парашютом во Францию ​​под новым кодовым названием «Стрекоза». Выдавая себя за продавщицу косметики в Париже, она пересылает сообщения Сопротивлению и обратно, зная, что малейшая ошибка означает поимку или смерть.

Вскоре Роуз назначен на новую миссию с Лазаром Ароном, французским борцом Сопротивления, который наблюдал, как его любимый Париж превратился в оболочку самого себя с пустынными улицами и зданиями, украшенными свастиками. Поскольку его родители были отправлены в немецкий трудовой лагерь, Лазар посвятил себя делу с тем же рвением, что и Роза.Тем не менее, сама преданность Роуз сопряжена с риском, поскольку она предпринимает рискованный набег на тюрьму и обнаруживает, насколько многим ей, возможно, придется пожертвовать, чтобы оправдать веру Черчилля в нее. . .

Хорошо для евреев? — Нападающий

КИССИНДЖЕР СМЕЕТ БРИТАНЦА НА АНГЛИЙСКОМ БАЛЛЕ РОЗ В НЬЮ-ЙОРКЕ

«В 1946 году я был снайпером , а именно Haganah, и стрелял в вас, британцев, но теперь все в порядке», — сказала sexpert Ruth Westheimer награжденному медалью гостю во время приема в отеле 25 апреля St.Общество Георгия на Английском балу роз в Нью-Йорке. Позже она призналась: «Вы знаете, что я не был на приеме у раввина Артура Шнайера у папы? Потому что некоторые журналисты видели, как я разговариваю с Папой, и могли бы дать какой-то совет, который я ему дал! Ни он, ни я не нуждаемся в такой огласке! » Обращаясь к элегантной толпе в Rainbow Room, приглашенный оратор Генри Киссинджер размышлял: «Я стал таким старым, я знал восемь британских премьер-министров, но только одну британскую королеву.В конце Второй мировой войны [Великобритания] прямо свяжет свою судьбу с Соединенными Штатами ». Касательно недавних событий Киссинджер добавил: «Французы поступают с нами, говоря, что мы не очень умны. Британцы ставят нас в неловкое положение, когда мы не понимаем этого… [но] они — единственный союзник, который остался с нами ».

«У меня есть друг, который считает, что не существует такой вещи, как британский акцент, что они ставят его, чтобы поставить нас на место», — пошутил Киссинджер, прежде чем повесить медаль Святого Георгия на шею лауреата. Мартин Салливан , президент и генеральный директор American International Group, Inc.Киссинджер сказал: «Мартин возглавил огромную организацию в условиях кризиса … привел к глобализации его отрасли … Когда череда новых кризисов бросила ему вызов, он сказал, что единственная чума, которая еще не поразила его, — это нашествие саранчи». Салливан, с которым я беседовал на нескольких еврейских мероприятиях в Нью-Йорке, поблагодарил «мою жену Антуанетту ». Он поприветствовал «116 000 коллег по всему миру» и поблагодарил Киссинджера «за то, что был здесь», добавив, что «в 16:00. сегодня днем ​​[Генри] принимал президента Соединенных Штатов и 400 гостей в своем доме в Коннектикуте.”

Писательница из Йоркшира Барбара Тейлор Брэдфорд , награжденная Георгиевской медалью за выдающиеся достижения в искусстве, купалась в славе «первой женщины, удостоенной [за 238 лет] чести этого мужского оплота шовинистической власти». (Основанное в 1770 году, за шесть лет до провозглашения независимости, Общество Святого Георгия в Нью-Йорке — первая в Америке организация по оказанию социальных услуг.) Автор 23 романов общим объемом 81 миллион томов, которые были переведены на 40 языков и проданы в 90 странах. Брэдфорд описал свою первую встречу с королевой Елизаветой II : «Королева мило улыбалась.Она сказала, что слышала, что я писал об истории ». Брэдфорд также задавался вопросом о королеве: «Знала ли она, что я писал о ее предках, которые убивали друг друга?» После паузы Брэдфорд задумался: «Это начало романа».


БЫЛ ЛИ ЧЕРЧИЛЛЬ ХОРОШИМ ИВРЕЯМ? «Беседа», спонсируемая YIVO

Был ли он хорош для евреев? Был ли он хорош для сионистов? » Так постулировал историк и эксперт по внешней политике Майкл Маковски , автор отчета 2007 года «Земля обетованная Черчиллем: сионизм и государственное управление», на недавнем мероприятии «Черчилль и сионизм: не по терпению, а по праву», спонсируемому Институтом еврейских исследований Йиво. », В котором Маковский беседовал с сэром Гарольдом Эвансом.Отметив приближение 60-летия Израиля «в период роста антисионизма, возрождающегося антисемитизма и сильно преувеличенного восприятия еврейской власти в мире», Маковский предварял тяжелую «беседу» такими лакомыми кусочками, как «отец Черчилля [сэр Рэндольф] Черчилль] любил еврейскую кухню; Королева Виктория любила [Бенджамина] Дизраэли, но не любила евреев », и« Черчилль руководствовался пословицей, которую он приписал Дизраэли: «Господь обращается с народами так же, как народы относятся к евреям.Во время «разговора» легендарный издатель и редактор Эванс отметил, что Уинстон Черчилль «приравнял сионизм как цивилизационное влияние, подобное тому, что англичане [принесли] Индии». Маковский представляет Черчилля как человека, который «пришел к сионизму как к делу, которое вернуло рассредоточенных преследуемых евреев на их историческую родину, где они могли соблюдать свои традиции и цивилизовать территорию, оставшуюся бесплодной из-за того, что он считал отсталыми, антибританскими арабами». Далее он отметил, что Черчилль «действительно был хорош для евреев и сионизма, несмотря на некоторые вопиющие недостатки в ключевых моментах».… В конце концов он пришел к выводу, что сионизм, а затем Израиль исправили историческую ошибку, удовлетворили гуманитарные потребности, продвинули западную цивилизацию и способствовали безопасности Великобритании и Запада ».

Треугольная «беседа», в которой участвовали Маковский, Эванс и Мартин Перец , главный редактор The New Republic и председатель наблюдательного совета YIVO, вызвала множество вопросов у исторически осведомленной аудитории того вечера. Обычно я просматриваю аннотации рекламных книг, предпочитая, чтобы автор был основным посланником.Но из-за совпадения текущего выпуска нового документального фильма «Отказники», в котором рассказывается о борьбе советских евреев за выезд из СССР в Израиль, комментарии Натана Щаранского по поводу откровения Маковского о Черчилле вызывают жуткую непосредственность: «Сегодня, когда западная цивилизация подвергается серьезным атакам, а легитимность национальных движений, таких как сионизм, подвергается сомнению со стороны новых постнационалистических универсалистов, Михаил Маковский в драматических и ярких деталях показывает, почему Черчилль, один из величайших государственных деятелей столетий. , последовательно и упорно боролись за обоих.”


«РЕФУСЕНИК» — ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ О СПАСЕНИИ СОВЕТСКИХ ЮВЕЛИРНЫХ ИЗДЕЛИЙ

Для тех, кто был свидетелем или участвовал в борьбе за советское еврейство в 1960-1980-х годах, документальный фильм Лауры Бялис «Отказник» является напоминанием об отчаянных, но волшебных временах активности американских евреев, разжигаемых «студентами». и домохозяйки », как тогдашние протестующие. Для юных зрителей это архивное путешествие в эпоху, когда убежденность и героизм превзошли террор и угнетение.Биалис запечатлел ежедневный террор, который испытывают евреи в СССР, многие из которых мало знали о том, что они евреи, но которые жаждали жить как евреи и покинуть советский рай только для того, чтобы оказаться в герметичном заточении. Разрушение Сталиным еврейской культурной жизни, убийства еврейских художников и писателей и паника от того, что вы оказались без работы, денег или личности, — все это демонстрируется, когда Биалис следует по траектории нескольких отказников. Но в центре внимания Натан Щаранский и его молодая жена Авиталь.Безжалостные, страстные усилия Авиталь освободить своего мужа помогли оживить мировое общественное мнение и давление.

«Отказник» следует за эволюцией Студенческой борьбы за советское еврейство, поскольку она повлияла на еврейство страны и мира, требуя: «Отпустите мой народ». Напоминание о времени взаимного диалога показано на уже забытом митинге, на котором Баярд Растин сказал толпе: «Не было ни одного [случая], когда негры стояли спиной к стене, чтобы не приходили наши еврейские братья. к их помощи.… Мы не должны молчать ». Очень молодой и очень худой Эли Визель , автор книги «Евреи тишины», выступает на митинге, как и (тогда более молодой) Киссинджер, Белла Абзуг, Голда Меир, Джейкоб Джавитс, Малкольм Хенлайн , Алан Дершовиц , Джимми Картер и Элизабет Хольцман . Вы просто хотите обнять Республику Генри «Совок» Джексон , когда он ругает Советский Союз, требуя освободить его евреев, чтобы они могли поехать в Израиль. А затем, в 1989 году, стена рухнула, и советские евреи, наконец, смогли уехать по своему желанию! «Отказник» вызвал болезненные воспоминания.В 1940 году в Вильно предшественник КГБ, НКВД, арестовал моего отца, активиста. Он был отправлен в Сибирь и провел время в одиночной камере. Хотя он был освобожден в 1945 году, я не видел его лицом к лицу, пока он не приехал в Нью-Йорк в 1959 году. Он никогда не рассказывал о своих пытках в тюрьме. Если бы не книга Менахема Бегина «Белые ночи», в которой Бегин описывает, как он и мой отец — с которым он жил в одной камере — организовали голодовку, я бы ничего не знал о его мучениях. А благодаря книге Щаранского «Не бойся зла» я получил представление о том, что пережил мой отец, дважды чуть не умерший в тюрьме.

Я встретил Щаранского в июне 1988 года в Анахайме, штат Калифорния, на пышном приеме, наполненном шампанским, который устроил его тогдашний издатель Random House. Среди гостей издательства были председатель Роберт Бернштейн , глава торгового отдела Джони Эванс (бывшая жена Гарольда Эванса), Дэвид Бринкли из ABC News и Питер Оснос, который был московским корреспондентом The Washington Post. Щаранский был любезен. Он пожал руку, улыбнулся и, несомненно, хотел вернуться домой в Израиль с Авиталь, которая ждала рождения второго ребенка пары.Для меня была организована беседа с Щаранским еще в Нью-Йорке.

У меня было третье интервью в тот день с ограничением в 45 минут. Щаранский сказал мне: «Мои родители назвали меня Анатолием вместо Натана, чтобы не раздражать окружающих слишком еврейским именем». Он сказал, что не знаком с Форвардом, поэтому я принес несколько экземпляров, в том числе один с его фотографией на обложке. Когда я рассказал ему об аресте отца, он расслабился, и мы перешли к делу. Интервью длилось более часа и появилось в номере Forward от 17 июня 1988 года.Что до сих пор вызывает резонанс, так это ответ Щаранского на мой вопрос: «Какая замечательная внутренняя сила позволила вам бороться с КГБ… не позволила вам позволить им стать« людьми »… потому что, когда вы« очеловечились », вы сказали, что почувствуете, что потеряете свою решимость. ? » Щаранский ответил: «Я думаю, что до тех пор, пока вы знаете, зачем вы здесь, за что боретесь, каковы ваши моральные принципы, пока вы сильно чувствуете разницу между этой жизнью и тем, куда вас хотят подтолкнуть, этой жизнью. которую вы имели раньше как раб, и жизнь, которую вы сейчас ведете как свободный человек, пока вы знаете моральные принципы, на которых вы стоите, у вас достаточно ресурсов, чтобы поддерживать контакт со всем, что вам дорого — с ваша страна, с вашим народом, с вашей женой.”

Он поставил на моем экземпляре своей книги «Не бойся зла» следующий автограф: «Маше — еврею с русским именем от еврея с русским именем.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *