20 гариков Игоря Губермана о возрасте счастья (о старости)
20 гариков Игоря Губермана о возрасте счастья (о старости)20 гариков Игоря Губермана о возрасте счастья (о старости)
Изображение: архив
Маленькие четверостишия поэта-сатирика Игоря Губермана – «Гарики» — как выстрел из лука в яблочко. Точно, лаконично, сильно, убойно. И каждый раз хочется сказать – Гениально, маэстро! Такие короткие и ясные шедевры способен создать только большой опыт и весьма острый ум.
Немного грустные Гарики Игоря Губермана о старости.
Ближе к ночи пью горький нектар
под неспешные мысли о том,
как изрядно сегодня я стар,
но моложе, чем буду потом.
Я хотя немало в жизни видел,
в душу много раз ронялась искра,
всё-таки на Бога я в обиде:
время прокрутил Он очень быстро.
Время жизни летит, как лавина,
и — загадка, уму непомерная,
безобразно короче, чем первая.
К очкам привыкла переносица,
во рту протезы, как родные,
а после пьянки печень просится
уйти в поля на выходные.
Я курю, выпиваю и ем,
я и старый — такой же, как был
и практически нету проблем
даже с этим — но с чем, я забыл.
Кончается жизни дорога,
я много теперь понимаю
и знаю достаточно много,
но как это вспомнить — не знаю.
В органах слабость,
За коликой спазм
Старость — не радость
Маразм — не оргазм.
Белый цвет летит с ромашки,
вянут ум и обоняние,
лишь у маленькой рюмашки
не тускнеет обаяние.
Прочтите надо мной мой некролог
в тот день, когда из жизни уплыву;
я, может быть, от смеха оживу.
Болтая и трепясь, мы не фальшивы,
мы просто оскудению перечим;
чем более мы лысы и плешивы,
тем более кудрявы наши речи.
На душе моей не тускло и не пусто,
и, даму если вижу в неглиже,
я чувствую в себе живое чувство,
но это чувство юмора уже.
Подруг моих поблекшие черты
бестактным не задену я вниманием,
я только на увядшие цветы
смотрю теперь с печальным пониманием.
К ночи слышней зловещее
цоканье лет упорное,
самая мысль о женщине
действует как снотворное.
Когда устал и жить не хочешь,
полезно вспомнить в гневе белом,
что есть такие дни и ночи,
Утечёт сквозь нас река времён,
кипя вокруг, как суп;
был молод я и неумён,
теперь я стар и глуп.
Я смотрю на нашу старость с одобрением,
мы заняты любовью и питьём;
судьба нас так полила удобрением,
что мы еще и пахнем и цветём.
Искры наших шуток очень разны,
но всегда унынию помеха,
мы шутить особенно горазды,
когда нам по жизни не до смеха.
Приглашаем в Телеграм еврейского юмора.
Автор: Игорь Губерман
Анекдот дня
Проголосуйте за анекдот и посмотрите еврейские анекдоты, которые больше всего понравились нашим читателям.
Читать онлайн «Гарики на каждый день», Игорь Губерман – ЛитРес
Посвящается Юлию Китаевичу – любимому другу, автору многих моих стихов
Утучняется плоть.
Испаряется пыл.
Годы вышли
на медленный ужин.
И приятно подумать,
что все-таки был
и кому-то бывал даже нужен.
1
КАК ПРОСТО ОТНЯТЬ У НАРОДА СВОБОДУ: ЕЕ НАДО ПРОСТО ДОВЕРИТЬ НАРОДУ
* * *
Мне Маркса жаль: его наследство
свалилось в русскую купель:
здесь цель оправдывала средства,
и средства обосрали цель.
* * *
Во благо классу-гегемону,
чтоб неослабно правил он,
во всякий миг доступен шмону
отдельно взятый гегемон.
* * *
Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно;
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.
* * *
Навеки мы воздвигли монумент
безумия, крушений и утрат,
поставив на крови эксперимент,
принесший негативный результат.
* * *
Я молодых, в остатках сопель,
боюсь, трясущих жизнь, как грушу:
в душе темно у них, как в жопе,
а в жопе – зуд потешить душу.
* * *
Чтоб сохранить себя в природе,
давя, сминая и дробя,
страх сам себя воспроизводит,
растит и кормит сам себя.
* * *
Когда истории сквозняк
свистит по душам и державам,
один – ползет в нору слизняк,
другой – вздувается удавом.
* * *
Добро, не отвергая средства зла,
по ним и пожинает результаты;
в раю, где применяется смола,
архангелы копытны и рогаты.
* * *
Когда клубится страх кромешный
и тьму пронзает лай погонь,
благословен любой, посмевший
не задувать в себе огонь.
* * *
Расхожей фразой обеспечась,
враждебна жизни и природе,
при несвободе мразь и нечисть
свободней в пастыри выходит.
* * *
Свобода, глядя беспристрастно,
тогда лишь делается нужной,
когда внутри меня пространство
обширней камеры наружной.
* * *
По крови проникая до корней,
пронизывая воздух небосвода,
неволя растлевает нас сильней,
чем самая беспутная свобода.
* * *
Нам от дедов сегодня досталась
равнодушная тень утомления —
историческая усталость
бесноватого поколения.
* * *
Дух времени хотя и не воинствен,
по-прежнему кровав его прибой;
кончая свою жизнь самоубийством,
утопии нас тянут за собой.
* * *
Перо и глаз держа в союзе,
я не напрасно хлеб свой ем:
Россия – гордиев санузел
острейших нынешних проблем.
* * *
Боюсь я любых завываний трубы,
взирая привычно и трезво:
добро, стервенея в азарте борьбы,
озляется круто и резво.
* * *
Мне повезло: я знал страну,
одну-единственную в мире,
в своем же собственном плену
в своей живущую квартире.
* * *
Где лгут и себе, и друг другу,
и память не служит уму,
история ходит по кругу
из крови – по грязи – во тьму.
* * *
Цветут махрово и упрямо
плодов прогресса семена:
снобизм плебея, чванство хама,
высокомерие гавна.
* * *
В года растленья, лжи и страха
узка дозволенная сфера:
запретны шутки ниже паха
и размышленья выше хера.
* * *
С историей не близко, но знаком,
я славу нашу вижу очень ясно:
мы стали негасимым маяком,
сияющим по курсу, где опасно.
* * *
Возглавляя партии и классы,
лидеры вовек не брали в толк,
что идея, брошенная в массы, —
это девка, брошенная в полк.
* * *
Привычные, безмолвствуют народы,
беззвучные горланят петухи;
мы созданы для счастья и свободы,
как рыба – для полета и ухи.
* * *
Все социальные системы —
от иерархии до братства —
стучатся лбами о проблемы
свободы, равенства и блядства.
* * *
Назначенная чашу в срок испить,
Россия – всем в урок и беспокойство —
распята, как Христос, чтоб искупить
всеобщий смертный грех переустройства.
* * *
В кромешных ситуациях любых,
запутанных, тревожных и горячих,
спокойная уверенность слепых
кошмарнее растерянности зрячих.
* * *
Что ни век, нам ясней и слышней
сквозь надрыв либерального воя:
нет опасней и нету вредней,
чем свобода совсем без конвоя.
* * *
Нас книга жизни тьмой раздоров
разъединяет в каждой строчке,
а те, кто знать не знает споров, —
те нас ебут поодиночке.
* * *
В нас пульсом бьется у виска
душевной смуты злая крутость;
в загуле русском есть тоска,
легко клонящаяся в лютость.
* * *
Закрыв глаза, прижавши уши,
считая жизнь за подаяние,
мы перерыв, когда не душат,
смакуем как благодеяние.
* * *
Имея сон, еду и труд,
судьбе и власти не перечат,
а нас безжалостно ебут,
за что потом бесплатно лечат.
* * *
Дороги к русскому ненастью
текли сквозь веру и веселье;
чем коллективней путь ко счастью,
тем горше общее похмелье.
* * *
Года неправедных гонений
сочат незримый сок заразы,
и в дух грядущих поколений
ползут глухие метастазы.
* * *
Лично я и раболепен, и жесток,
и покуда такова моя природа,
демократия – искусственный цветок,
неживучий без охраны и ухода.
* * *
Жить и нетрудно, и занятно,
хотя и мерзостно неслыханно,
когда в эпохе все понятно
и все настолько же безвыходно.
* * *
Есть одна загадочная тема,
к нашим относящаяся душам:
чем безумней дряхлая система,
тем опасней враз ее разрушить.
* * *
Уюта и покоя благодать
простейшим ограничена пределом:
опасно черным черное назвать,
а белое назвать опасно белым.
* * *
Судьбы российской злые чары
с наукой дружат в наши дни,
умней и тоньше янычары
и носят штатское они.
* * *
Российский нрав прославлен в мире,
его исследуют везде,
он так диковинно обширен,
что сам тоскует по узде.
* * *
Зима не переходит сразу в лето,
на реках ледоход весной неистов,
и рушатся мосты, и помнить это
полезно для российских оптимистов.
* * *
Мечты, что лелеяли предки,
до срока питали и нас,
и жаль, что одни лишь объедки
от них остаются сейчас.
* * *
У жизни свой, иной оттенок,
и жизнечувствие свое,
когда участвует застенок
во всех явлениях ее.
* * *
Не в силах нас ни смех, ни грех
свернуть с пути отважного,
мы строим счастье сразу всех,
и нам плевать на каждого.
* * *
Окраины, провинции души,
где мерзость наша, низость и потемки,
годами ждут момента. А потомки
потом гадают, как возник фашизм.
* * *
Я боюсь, что там, где тьма клубиста,
где пружины тайные и входы,
массовый инстинкт самоубийства
поит корни дерева свободы.
* * *
Любую можно кашу моровую
затеять с молодежью горлопанской,
которая Вторую мировую
уже немного путает с Троянской.
2
СРЕДИ НЕМЫСЛИМЫХ ПОБЕД ЦИВИЛИЗАЦИИ МЫ ОДИНОКИ, КАК КАРАСЬ В КАНАЛИЗАЦИИ
* * *
Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям.
* * *
Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.
* * *
С рожденья тягостно раздвоен я,
мечусь из крайности в конец,
родная мать моя – гармония,
а диссонанс – родной отец.
* * *
Между слухов, сказок, мифов,
просто лжи, легенд и мнений
мы враждуем жарче скифов
за несходство заблуждений.
* * *
Кишат стареющие дети,
у всех трагедия и драма,
а я гляжу спектакли эти
и одинок, как хер Адама.
* * *
Не могу эту жизнь продолжать,
а порвать с ней – мучительно сложно;
тяжелее всего уезжать
нам оттуда, где жить невозможно.
* * *
В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно, вероятно,
однажды выйти из себя
и не войти обратно.
* * *
Каждый сам себе – глухие двери,
сам себе преступник и судья,
сам себе и Моцарт, и Сальери,
сам себе и желудь, и свинья.
* * *
У нас пристрастие к словам —
совсем не прихоть и не мания;
слова необходимы нам
для лжи взаимопонимания.
* * *
То наслаждаясь, то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой, не то тебя
посадят за другого.
* * *
По образу и духу своему
Создатель нас лепил, творя истоки,
а мы храним подобие Ему
и, может, потому так одиноки.
* * *
Не прыгай с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в гавне
совместно с веком.
* * *
Гляжу, не жалуясь, как осенью
повеял век на пряди белые,
и вижу с прежним удовольствием
фортуны ягодицы спелые.
* * *
Вольясь в земного времени поток
стечением случайных совпадений,
любой из нас настолько одинок,
что счастлив от любых соединений.
* * *
Не зря ли знаньем бесполезным
свой дух дремотный мы тревожим?
В тех, кто заглядывает в бездну,
она заглядывает тоже.
* * *
Есть много счастья в ясной вере
с ее тяжелым грузом легким,
да жаль, что в чистой атмосфере
невмочь моим тяжелым легким.
* * *
Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.
* * *
Непросто – думать о высоком,
паря душой в мирах межзвездных,
когда вокруг под самым боком
сопят, грызут и портят воздух.
* * *
Мы делим время и наличность,
мы делим водку, хлеб, ночлег,
но чем отчетливее личность,
тем одиноче человек.
* * *
И мерзко, и гнусно, и подло,
и страх, что заразишься свинством,
а быдло сбивается в кодло
и счастливо скотским единством.
* * *
Никто из самых близких по неволе
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.
* * *
Разлуки свистят у дверей,
сижу за столом сиротливо,
ребята шампанских кровей
становятся бочками пива.
* * *
Возделывая духа огород,
кряхтит гуманитарная элита,
издерганная болью за народ
и сменами мигрени и колита.
* * *
С успехами наук несообразно,
а ноет – и попробуй заглуши —
моя неоперабельная язва
на дне несуществующей души.
* * *
Эта мысль – украденный цветок,
просто рифма ей не повредит:
человек совсем не одинок!
Кто-нибудь всегда за ним следит.
* * *
С душою, раздвоенной, как копыто,
обеим чужероден я отчизнам —
еврей, где гоношат антисемиты,
и русский, где грешат сионанизмом.
* * *
Теснее круг. Все реже встречи.
Летят утраты и разлуки;
иных уж нет, а те далече,
а кто ослаб, выходит в суки.
* * *
Бог техники – иной, чем бог науки;
искусства бог – иной, чем бог войны;
и Бог любви слабеющие руки
над ними простирает с вышины.
* * *
За столькое приходится платить,
покуда протекает бытие,
что следует судьбу благодарить
за случаи, где платишь за свое.
* * *
В наших джунглях, свирепых и каменных,
не боюсь я злодеев старинных,
а боюсь я невинных и праведных,
бескорыстных, святых и невинных.
* * *
Уходят сыновья, задрав хвосты,
и дочери томятся, дома сидя;
мы садим семена, растим цветы,
а после только ягодицы видим.
* * *
Когда кругом кишит бездарность,
кладя на жизнь свое клише,
в изгойстве скрыта элитарность,
весьма полезная душе.
* * *
Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи
страшней, чем голодные волки.
* * *
Друзья всегда чуть привередливы.
И осмеять имеют склонность.
Друзья всегда чуть надоедливы.
Как верность и определенность.
* * *
Господь посеял нас, как огород,
но в зарослях растений, Им растимых,
мы делимся на множество пород,
частично вообще несовместимых.
* * *
Живу я одиноко и сутуло,
друзья поумирали или служат,
а там, где мне гармония блеснула,
другие просто жопу обнаружат.
* * *
С моим отъездом шов протянется,
кромсая прямо по стране
страну, которая останется,
и ту, которая во мне.
* * *
Я вдруг утратил чувство локтя
с толпой кишащего народа,
и худо мне, как ложке дегтя
должно быть худо в бочке меда.
* * *
На дружеской негромкой сидя тризне,
я думал, пепел стряхивая в блюдце,
как часто неудачники по жизни
в столетиях по смерти остаются.
* * *
Где страсти, где ярость и ужасы,
где рать ополчилась на рать,
блажен, в ком достаточно мужества
на дудочке тихо играть.
* * *
Смешно, как люто гонит нас
в толкучку гомона и пира
боязнь остаться лишний раз
в пустыне собственного мира.
* * *
Разлад отцов с детьми – залог
тех постоянных изменений,
в которых что-то ищет Бог,
играя сменой поколений.
* * *
Свои черты, штрихи и блики
в душе у каждого и всякого,
но непостижно разнолики,
мы одиноки одинаково.
* * *
Меняя цели и названия,
меняя формы, стили, виды, —
покуда теплится сознание,
рабы возводят пирамиды.
* * *
Смешно, когда мужик, цветущий густо,
с родной державой соли съевший пуд,
внезапно обнаруживает грустно,
что, кажется, его давно ебут.
* * *
Блажен, кто в заботе о теле
всю жизнь положил ради хлеба,
но небо светлее над теми,
кто изредка смотрит на небо.
* * *
Свечение души разнообразно,
незримо, ощутимо и пронзительно;
душевная отравленность – заразна,
душевное здоровье – заразительно.
* * *
Уехать. И жить в безопасном тепле.
И помнить. И мучиться ночью.
Примерзла душа к этой стылой земле,
вросла в эту гиблую почву.
* * *
Во всем, что видит или слышит,
предлог для грусти находя,
зануда – нечто вроде крыши,
текущей даже без дождя.
* * *
Друзья мои! Навек вам нежно предан,
я щедростью душевной вашей взыскан;
надеюсь, я не буду вами предан,
и этот долг не будет вами взыскан.
* * *
На нас нисходит с высоты
от вида птичьего полета
то счастье сбывшейся мечты,
то капля жидкого помета.
* * *
Жил человек в эпохе некой,
твердил с упрямостью свое,
она убила человека,
и стал он гордостью ее.
* * *
Нету бедственней в жизни беды,
чем разлука с любимой сумятицей:
человек без привычной среды
очень быстро становится Пятницей.
* * *
Проста нашей психики сложность,
ничуть не сложнее, чем прежде:
надежда – важней, чем возможность
когда-нибудь сбыться надежде.
* * *
Мы – умны, а вы – увы,
что печально, если
жопа выше головы,
если жопа в кресле.
* * *
Звоните поздней ночью мне, друзья,
не бойтесь помешать и разбудить;
кошмарно близок час, когда нельзя
и некуда нам будет позвонить.
3
В БОРЬБЕ ЗА НАРОДНОЕ ДЕЛО Я БЫЛ ИНОРОДНОЕ ТЕЛО
* * *
В стране рабов, кующих рабство,
среди блядей, поющих блядство,
мудрец живет анахоретом,
по ветру хер держа при этом.
* * *
Как нелегко в один присест,
колеблясь даже, если прав,
свою судьбу – туманный текст —
прочесть, нигде не переврав.
* * *
Себя расточая стихами
и век промотавши, как день,
я дерзко хватаю руками
то эхо, то запах, то тень.
* * *
На все происходящее гляжу
и думаю: огнем оно гори;
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие – внутри.
* * *
Прожив полвека день за днем
и поумнев со дня рождения,
теперь я легок на подъем
лишь для совместного падения.
* * *
Красив, умен, слегка сутул,
набит мировоззрением,
вчера в себя я заглянул
и вышел с омерзением.
* * *
В живую жизнь упрямо верил я,
в простой резон и в мудрость шутки,
а все высокие материи
блядям раздаривал на юбки.
* * *
Толстухи, щепки и хромые,
страшилы, шлюхи и красавицы
как параллельные прямые
в моей душе пересекаются.
* * *
Я не стыжусь, что ярый скептик
и на душе не свет, а тьма;
сомненье – лучший антисептик
от загнивания ума.
* * *
Будущее – вкус не портит мне,
мне дрожать за будущее лень;
думать каждый день о черном дне —
значит делать черным каждый день.
* * *
Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот гавно.
* * *
Я был везунчик и счастливчик,
судил и мыслил просвещенно,
и не один прелестный лифчик
при мне вздымался учащенно.
* * *
Мой небосвод хрустально ясен
и полон радужных картин
не потому, что мир прекрасен,
а потому, что я – кретин.
* * *
На дворе стоит эпоха,
а в углу стоит кровать,
и когда мне с бабой плохо,
на эпоху мне плевать.
* * *
Я держусь лояльной линии
с нравом времени крутым;
лучше быть растленным циником,
чем подследственным святым.
* * *
В юности ждал я радости
от суеты и свиста,
а превращаюсь к старости
в домосексуалиста.
* * *
Я живу – не придумаешь лучше,
сам себя подпирая плечом,
сам себе одинокий попутчик,
сам с собой не согласный ни в чем.
* * *
Пишу не мерзко, но неровно;
трудиться лень, а праздность злит.
Живу с еврейкой полюбовно,
хотя душой – антисемьит.
* * *
Я оттого люблю лежать
и в потолок плюю,
что не хочу судьбе мешать
кроить судьбу мою.
* * *
Все вечные жиды во мне сидят —
пророки, вольнодумцы, торгаши,
и, всласть жестикулируя, галдят
в потемках неустроенной души.
* * *
Я ни в чем на свете не нуждаюсь,
не хочу ни почестей, ни славы;
я своим покоем наслаждаюсь,
нежным, как в раю после облавы.
* * *
Пока не поставлена клизма,
я жив и довольно живой;
коза моего оптимизма
питается трын-травой.
* * *
С двух концов я жгу свою свечу,
не жалея плоти и огня,
чтоб, когда навеки замолчу,
близким стало скучно без меня.
* * *
Ничем в герои не гожусь —
ни духом, ни анфасом;
и лишь одним слегка горжусь —
что крест несу с приплясом.
* * *
Я к тем, кто краен и неистов,
утратил прежний интерес:
чем агрессивней прогрессисты,
тем безобразнее прогресс.
* * *
Пусть гоношит базар напрасный
кто видит цель. А я же лично
укрылся в быт настолько частный,
что и лица лишен частично.
* * *
Я понял вдруг, что правильно живу,
что чист и, слава Богу, небездарен,
по чувству, что во сне и наяву
за все, что происходит, благодарен.
* * *
Это счастье – дворец возводить на песке,
не бояться тюрьмы и сумы,
предаваться любви, отдаваться тоске,
пировать в эпицентре чумы.
* * *
Мой разум честно сердцу служит,
всегда шепча, что повезло,
что все могло намного хуже,
еще херовей быть могло.
* * *
Живу, ни во что без остатка не веря,
палю, не жалея, шальную свечу,
молчу о находке, молчу о потере,
а пуще всего о надежде молчу.
* * *
Клянусь компотом детства моего
и старческими грелками клянусь,
что я не испугаюсь ничего,
случайно если истины коснусь.
* * *
Что расти с какого-то момента
мы перестаем – большая жалость:
мне, возможно, два лишь сантиметра
до благоразумия осталось.
* * *
В жизненной коллизии любой
жалостью не суживая веки,
трудно, наблюдая за собой,
думать хорошо о человеке.
* * *
Я не верю вранью отпетому
о просвете во мраке мглистом.
Я отчаялся. И поэтому
стал отчаянным оптимистом.
* * *
На всех перепутьях, что пройдены,
держали, желая мне счастья,
стальные объятия родины
и шею мою, и запястья.
* * *
На дереве своей генеалогии
характер мой отыскивая в предках,
догадываюсь грустно я, что многие
качаются в петле на этих ветках.
* * *
Склонен до всего коснуться глазом
разум неглубокий мой, но дошлый,
разве что в политику ни разу
я не влазил глубже, чем подошвой.
* * *
Во всем со всеми наравне,
как капелька в росе,
в одном лишь был иной, чем все, —
я жить не мог в гавне.
* * *
Любому жребий царственный возможен,
достаточна лишь смелость вжиться в роль,
где уничтожен – лучше, чем ничтожен,
унижен – как низложенный король.
* * *
За то, что смех во мне преобладает
над разумом средь жизненных баталий,
фортуна меня щедро награждает
обратной стороной своих медалей.
* * *
Замкнуто, светло и беспечально
я витаю в собственном дыму;
общей цепью скованный случайно,
лишь сосед я веку своему.
* * *
В этом странном окаянстве —
как живу я? Чем дышу?
Шум и хам царят в пространстве,
шумный хам и хамский шум.
* * *
Когда-нибудь я стану знаменит,
по мне окрестят марку папирос,
и выяснит лингвист-антисемит,
что был я прибалтийский эскимос.
* * *
В эту жизнь я пришел не затем,
чтобы въехать в сенат на коне,
я доволен сполна уже тем,
что никто не завидует мне.
* * *
Отнюдь я не был манекен,
однако не был и в балете;
я тот никто, кто был никем,
и очень был доволен этим.
* * *
Есть мечта у меня, беречь
буду крепость ее настоя:
когда вновь будут книги жечь,
пусть мою огня удостоят.
* * *
Что стал я пролетарием – горжусь;
без устали, без отдыха, без фальши
стараюсь, напрягаюсь и тружусь,
как юный лейтенант – на генеральше.
* * *
Средь шумной жизненной пустыни,
где страсть, и гонор, и борение,
во мне достаточно гордыни,
чтобы выдерживать смирение.
* * *
Каков он, идеальный мой читатель?
С отчетливостью вижу я его:
он скептик, неудачник и мечтатель,
и жаль, что не читает ничего.
* * *
Господь – со мной играет ловко,
а я – над Ним слегка шучу,
по вкусу мне моя веревка,
вот я ногами и сучу.
* * *
Всю молодость любил я поезда,
поэтому тот час мне неизвестен,
когда моя счастливая звезда
взошла и не нашла меня на месте.
* * *
Тюрьма была отнюдь не раем,
но часто думал я, куря,
что, как известно, Бог – не фраер,
а значит, я сижу не зря.
* * *
Множеству того, чем грязно время,
тьме событий, мерзостных и гнусных,
я легко отыскиваю семя
в собственных суждениях и чувствах.
* * *
Блуд мировых переустройств
и бред слияния в экстазе —
имеют много общих свойств
со смерчем смыва в унитазе.
* * *
Эпоха, мной за нравственность горда,
чтоб все об этом ведали везде,
напишет мое имя навсегда
на облаке, на ветре, на дожде.
* * *
Куда по смерти душу примут,
я с Богом торга не веду;
в раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду.
Путеводители по стране сионских мудрецов
Израиль объединил поэта Игоря Губермана и художника Александра Окуня, живших соответственно в Харькове и Санкт-Петербурге. Губерман, широко известный своими четверостишиями Гарики, и известный художник время от времени встречаются не только для того, чтобы приятно пообщаться, но и для совместного творчества. Первая написанная ими книга называлась «Книга о вкусной и полезной еде».
Написанная с чувством юмора и со знанием предмета, она не совсем сборник рецептов, встречающихся в том или ином издании: она пропагандирует вкус к жизни, причем осмысленной.
На этот раз они прибыли в Киев по инициативе и при содействии Посольства Израиля в Украине, чтобы представить свой новый опус «Путеводитель по стране сионских мудрецов». Несмотря на ненавязчивое и легкое повествование, книга невероятно информативна и открывает множество новых и необычных фактов и событий из далекого прошлого и наших дней даже для хорошо подготовленного читателя.
Начнем с вашей книги «Путеводитель по стране сионских мудрецов», выпуск которой и является причиной вашего приезда в нашу страну. Книга написана настоящим и богатым русским языком. Он принимает несколько парадоксальный взгляд на историю человечества вообще и евреев в частности. Тем не менее, материал легко читается и воспринимается. Как вам пришла в голову идея написать эту книгу и для каких читателей она предназначена?
Губерман: «На мой взгляд, он рассчитан на широкую аудиторию, потому что это не путеводитель как таковой.
Окунь: «И я думаю, что адресат — это человек, который легкомысленно относится к этой стране и видит в ней одну из многих. У каждого человека есть три родины: первая — та, в которой он родился, вторая — Италия, потому что все, что нас сейчас вдохновляет, пришло оттуда, а третья — Израиль».
Вы идеалист, не так ли?
О.: «А почему бы и нет? Лучше быть идеалистом, чем материалистом. Материализм в любом случае никуда не годится».
Фраза «Сионские мудрецы», которую вы включили в название своей книги, была истолкована весьма неоднозначно на некогда нашем общем отечестве. Для некоторых это означало беспощадную и ожесточенную борьбу против всего еврейского.
Г.: «Мы не боялись, потому что последняя категория, для которой это была философия, — это просто малообразованные люди, живущие в мире химер. Ибо на самом деле сионских мудрецов вообще не было. Это вымысел, миф. Великие русские философы, такие как Соловьев, Бердяев и др., считали это полнейшим вздором. Уже тогда мудрые люди могли догадаться, что этот отвратительный миф состряпан царскими спецслужбами. Но поскольку это прочно вошло в сознание людей как морфема и выражение, мы должны были дать книге это название в чисто коммерческих целях».
О.: «Рабочее название книги было совсем другое — И это было здесь — но, как только что сказал Игорь, издатель посчитал, что «Путеводитель по стране сионских мудрецов» лучше».
Г.: «Кстати, в названии «И это было здесь» априори содержится некоторая трагедия. Наши обычные коллеги-публицисты писали: «А это здесь было, оглянитесь и ужаснитесь!» Но мы не пишем трагедии, и это наш первооснова!»
Господин Губерман, Вы и Ваша семья прошли через все потрясения «необыкновенного» 20 века.
Вы родились в 1936 году, накануне «черного» 1937 года, что не могло не отразиться на вашей семье. Потом иллюзии хрущевской оттепели, потом…
Г.: «Знаете, иллюзии остались, потому что в то время рождались замечательные личности. Позже их стали называть «людьми 1960-х». Многие из них вполне метко называли себя «детьми XX съезда» [Коммунистической партии. – Ред.]. Иллюзии, которые они лелеяли, длились всю их жизнь».
А «бульдозерная выставка» или пресловутая «встреча» партийных деятелей, писателей и художников? Могли ли эти откровенно неотесанные разоблачения оставить нетронутыми какие-либо иллюзии? Я согласен, что можно любить свою молодость и страну, в которой они родились, но нельзя любить идеологию, которая не давала «жить, любить или дышать», не так ли?
Г.: «Мы все очень мало заботились об идеологии, а насчет всего остального могу только процитировать стихи, которые никогда не забуду:
«Когда родная страна / Которая воспитала и воспитала тебя / Мила / Тогда даже ложка житейского дерьма / Чуть не разожжет аппетит».
Как вам удалось не озлобиться и остаться таким нежным, хоть и получили свою долю «страстных» полицейских объятий?
Г.: «Может, все дело в старческом слабоумии. Вы знаете, Миша Туровский, замечательный художник, который когда-то жил в Киеве, а сейчас живет в США, придумал такой афоризм: «Оглянитесь на свою молодость, она сейчас так прекрасна!»
О.: «Тема, которую Вы затронули, напоминает мне известный диалог Вольтера и Казановы. Когда последний бежал из тюрьмы и объявился в Париже, Вольтер принял его с распростертыми объятиями, ожидая, что он осудит ужасный венецианский режим. Но Казанова не торопился с этим. «Я вовсе не обижаюсь на них, — сказал он великому философу. «Их роль заключалась в том, чтобы поймать, а моей — сбежать».
Г.: «Ты ждешь, что я дам тебе рецепт самосохранения? Все, что вам нужно сделать, это высмеивать их (я имею в виду всех видов чиновников) все время».
О.: «Это то, за что его не могли помиловать».
Господин Губерман, я знаю, что Вы принципиально избегаете говорить о своих отношениях с Иосифом Бродским, но ведь Вы когда-то были первыми, кто привез в Москву его стихи?
Г.: «Знаете, почему я не говорю на эту тему? Бродский был великой личностью, гением. Судьба распорядилась так, что я общаюсь с ним несколько лет. Потом мы поссорились, потому что ему было не интересно со мной быть. Мне, впрочем, тоже, потому что с гениями очень трудно общаться».
Как вы познакомились?
Г.: «В пьяном виде. Нас свел Сергей Вульф. Он читал стихи, опрокидывая рюмку-другую, и я просил опубликовать их в журнале «Синтаксис». Я привез их в Москву, выкрикивая: «Гений!»
Вы называете свое литературное занятие «рифмами». А кто из классиков повлиял на вас, ведь все мы из кого-то вырастаем?
Г.: «Саша Черный. Я был безумно счастлив, когда читал его. Потом пришли Заболоцкий, Омар Хайям и другие».
Почему не Хармс?
Г.
: «Я его тогда не знал, потом читал. Я считаю его незаурядным гением, но он гений совсем в другой области, чем Омар Хайям».
Получив образование в области русской литературы, вы оба оказались в такой «космополитической» (то есть мультикультурной) стране, как Израиль. Как вы там себя чувствовали? Ваша «русскость» не повреждена?
Г.: «Я жил и живу в своем русском коконе».
О.: «И я не вижу причин, по которым я должен отказываться от своего происхождения и образования. Кроме того, я думаю, что русская культура никогда не была таковой сама по себе: она была очень сильным продуктом еврейских влияний. Это часть этой культуры. Например, почему я должен отказываться от итальянской или английской культуры? Русская культура в том же духе».
Господин Губерман, другой великий поэт Давид Самойлов когда-то сыграл ключевую роль в вашей судьбе…
г.: «Он мне очень помог: мне разрешили поселиться у него дома в Эстонии, когда меня выпустили из тюрьмы и выслали из Москвы и других городов 100-километровой зоны вокруг столицы.
Не подумайте, что он меня очень ценил — он просто дружил с моей свекровью Лидией Лебединской. Собственно, это и побудило его помочь мне. Благодаря этому мы подружились и поддерживали тесные контакты».
Вы умеете акцентировать внимание на ключевых моментах и красиво их описывать. Каким было ваше первое впечатление об Израиле?
Г.: «Я был ошеломлен благодаря моим друзьям, в том числе Александру Окуню. Напились мы в первый же вечер, потому что не виделись много лет. На следующий день он пришел к нам в 10 утра и сказал, не слушая наших ругательств: «Вставайте, друзья. Голгофа открыта до 12 часов».
Александр, насколько отличаются культуры восприятия изобразительного искусства здесь и в Израиле?
О.: «Ситуация, когда на помойке можно найти уникальные произведения, не зависит от географии. Мои американские друзья однажды нашли маленькую фотографию на свалке в Нью-Йорке. Оказалось, что это набросок Рубенса. Удача… Мне трудно судить о себе, но я думаю, что окончательно созрел как художник в Израиле.
Мне трудно говорить о прошлом, потому что, когда я заканчиваю какую-то работу, я уже не чувствую, что она моя. Помните максиму Цетаевой: настоящий художник скорее скажет «вышло», чем «у меня получилось»? Это верно, потому что хорошее получается, а плохое… мы делаем. Что касается восприятия, то я никогда не забуду поездку на фрески в Ареццо, Италия. Собор оказался на реставрации, но я был просто в восторге от того, что итальянцы покрасили леса: брусья в черный цвет, соединения в золотой. Получилась современная скульптура гения! В Израиле этого не встретишь из-за отсутствия пластических традиций, а традиции необходимы — особенно для человека, претендующего на роль первопроходца, революционера. Дело в том, что в искусстве каждый революционер — настоящий консерватор, ибо он будет хранителем традиции. Я мог бы привести здесь Матисса или кого-то еще в качестве примера. В Израиле нет этой традиции по вполне очевидной причине: его народу еще сотни лет предстоит пройти «коллективную тренировку зрения».
Вот почему израильтяне находятся на переднем плане новых материалов и новых медиа. Классические пластические традиции просто неуместны в современных техниках. Я преподавал в Академии, и наша школа анимации победила на очень престижном международном конкурсе в прошлом году, опередив лондонский Королевский колледж искусств. Мы активно развиваем керамику. Кстати, факультет прикладного искусства у нас самый сильный, а факультет искусств самый слабый».
Израиль очень религиозная страна, одна из немногих, где религия не отделена от государства. Может ли это активное восприятие всего нового привести к каким-либо изменениям в этой области?
О.: «Очень многие с вами не согласятся, что ортодоксальный иудаизм — это стержень Израиля — думаю, он охватывает только половину страны. Но, как ни странно, когда режут священных коров, пусть даже хилых и податливых, — а делают это действительно со страшной силой, — человек начинает выискивать миф. Когда в нашей стране заканчивается миф о классическом социалистическом сионизме, а другие мифы исчезают в других географических точках, человек начинает тянуться к религии.
Очень забавно, что религия нужна и находится на подъеме в век, который утверждает, что она высокотехнологична. Вопрос веры есть вопрос веры. Это никак, нигде и никем не обсуждается. И это нельзя обсуждать. Я согласен с Виктором Франклом (никто не знает, был ли он религиозным человеком), который сказал: «Для Господа Бога, если он есть, гораздо важнее, хороший человек или нет, чем верит он или нет».0003
Я видел, как вы активно обсуждали обложки и названия новых книг, проходя мимо книжных полок. Каковы ваши приоритеты в современной литературе?
Г.: «Мне нравятся многие современные писатели, такие как Дина Рубина, которой я очень горжусь, или Пелевин. Так как мои вкусы низкие, я обожаю Акунина. Как и у любого другого писателя, у него могли быть ужасные провалы, но его серия о Фандорине поразительна! Дмитрий Быков. Надеюсь, меня согреет Брусникин — я уже читал его роман «Печорин и Грушницкий». Вот, пожалуй, и все».
О.: «Для меня это Пелевин, Улицкая и Рубина.
Теперь Александр Секацкий, петербургский философ, написавший прекрасную книгу «Два сундука». Это полная игра, как бы перевод с китайского. Но вообще я люблю классику. Недавно перечитал «Войну и мир». И Дидро.
Книга популярна. Я даже слышал, что было бы неплохо перевести его на иврит — это было бы интересно коренным израильтянам. Что тогда?
Г.: «Ну лень нам переводы делать. Тем временем вышла моя новая книга «Седьмой дневник». Это моя седьмая книга, в которой около 800 стихов и немного прозы. Обсудим это с киевлянами 23 октября в Доме офицеров, где я буду выступать. Так что скоро увидимся в Киеве».
О.: «А я сейчас занят рисованием. Пока больше планов нет».
ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ
Игорь Губерман родился 7 июля 1936 года в Харькове. Детство провел в Москве, окончил Московский институт инженеров транспорта. После окончания работал по специальности. Затем он познакомился с Александром Гинзбургом, основателем и редактором самиздатовского журнала «Синтаксис».
Некоторое время Губерман работал инженером и занимался литературной деятельностью: писал научно-популярные и документальные книги, сценарии документальных фильмов.
Позже в самиздате стали публиковаться четверостишия Губермана, известные как «Гарики» (Гарик — уменьшительное имя автора). В 19В 70-е годы Губерман был сотрудником и активным сотрудником самиздатского журнала «Евреи в СССР».
Люди, основавшие этот журнал, считали своей миссией распространение среди евреев знаний об их религии, истории и языке. Что же касается эмиграции, то они считали ее личным делом человека.
В 1978 году «Гарики», которые до этого распространялись среди населения, были собраны и изданы в виде книги. В 1979 году Губерман был приговорен к пяти годам лишения свободы.
В лагере он вел дневник, на основе которого позже написал книгу «Прогулка по бараку» (1980 г., опубликована в 1988 г.).
Губерман вышел на свободу в 1984 году. Ему было отказано в проживании не только в Москве, но и в небольших населенных пунктах менее чем в 100 километрах от столицы.
Но поэт Давид Самойлов прописал его в своем доме в Пярну, Эстония.
Губерман работал на Ленинградской студии документальных фильмов. Вскоре его вызвали из отдела виз и регистрации и предложили ему и его семье переехать в Израиль. «Труднее всего покинуть место, где невозможно выжить», — писал он позже. Губерман живет в Иерусалиме с 19 лет.88.
В Израиле Губерман написал роман «Штрихи к портрету». В 1996 г. были опубликованы его мемуары «Записки старости», а в 2001 г. вышла книга «Страна странствий».
Наибольшую известность ему, естественно, принесли его «Гарики». В своих стихах он использует типично постмодернистские приемы, такие как ироническое перифразирование известных выражений, придание противоположного значения фразеологизмам, а иногда и нецензурная брань.
Губерманом восхищаются далеко не все читатели и критики. Сам он воспринимает это так: «Правы те, кто хвалит, и те, кто злословит».
Александр Окунь родился в 1948 году в Ленинграде.
В 1972 году окончил Академию художеств имени Мухиной, в 1979 году репатриировался в Израиль.
Он был членом группы Алеф, преподавал живопись в Академии искусств и дизайна Бецалель и колледже Эмуна в Иерусалиме. Он был адъюнкт-профессором в Колледже Беллармин, Луисвилл, США.
Окун получил ряд премий и стипендий, в том числе премию Офера Фенигера в 1983 году, стипендию Гестетнера в 1985 лет и стажировку в парижском Cite International des Arts в 1987 году.
Окун является членом Международной ассоциации искусств, спонсируемой ЮНЕСКО.
Его работы экспонируются во многих музеях России и Израиля, в том числе в выставочном зале Академии художеств имени Мухиной (Санкт-Петербург), Русском музее (Санкт-Петербург), Музее Негева (Беэр-Шева), Музее Янко Дада (Яффо). ), а также в частных коллекциях Австралии, Австрии, Канады, Франции, Израиля, Италии, Мексики, Польши, России и США.
Светлана АГРЕСТ-КОРОТКОВА, специально для «Дня»
Игорь Губерман: биография le mesebetsing
Губерман Игорь Хлахеце Харьков 07.
07.1936 selemo. O ne a lula moo ka le matsatsi a robeli feela. «Ме, э ле сероки о ре, «ке иле ка эа хлола Москва». ‘mè oa Игорь o fumana mangolo ho tswa ho консерватория, ntate oa — e nkita. Секолонг повесить о кала хо эа sehlopheng са бобели, ка себе бала ле хо нгола. Ка 1958, Игорь Кэта МИИТ, ‘me o ne a ile a fa le диплом boenjiniere le motlakase.
Mosebetsi o boima le mosebetsi dingolwa
The ikhethang, o ile a sebetsa lilemo tse ‘maloa. Phihlelo mosebetsing pele e ne e le ka Башкортостан, moo o ile a sebetsa ka machinist ba hloohoana ea motlakase selemong. Ka e tšoanang или ile sebetsa ка libuka bao e seng e iqapetsoeng. Ka tsela e itseng a khona ho kopana ha ho sebetsa le mesebetsi dingolwa, o re Игорь Губерман. Книги:
- «Ntlha ea boraro Triumvirate» — ka mekhoa le mokhoa oa ho кибернетика baeloji (1965).
- «Mehlolo le litlokotsi ba batsho lebokose le reng» — thuto ea boko le menyetla (1968).
- «Release Nako» — hlooho ea mokhatlo или hlophisitsoeng oa «Will Batho» (1975).
- «Бехтерев. Maqephe ea Bophelo» — в России сетцеби са келлелло ле болоэтсе ба метапо Владимир Бехтерев (1976).
Губерман Игорь Миронович нгоце менголо бакэнг са мананео а ‘малоа, ка мехла е хатиситсоенг дитлхамо ле лихлухо периодические издания. Ka mashome a mahlano ho kopana le Александра Гинзбурга, ‘me Batho ba bang ntle ho tefo-nahana. Ba bangata ba bona a ile a leboha haholo, o re Игорь Губерман, биография e ka ba e fapaneng ka ho feletseng. Ка хо eketsehileng bontša ка boeona е ка е ле сероки диссидент, или иль ангола thothokiso сатирический ка mathata лехотла ла наха ео.
Ho tšoaroa le kholeho
Ka mafolofolo akarelletsa phatlalatso ya makasine ka tlas’a lefatše «Бажуда ба СССР» le ho phatlalatsa mesebetsi ea hae e teng. Tšosang motsotsoana ea bophelo ba hae e ne e le ho tšoaroa ka liqoso tsa bohata-up. Хуберман е болела хоре хо иле ха а rerile esale пеле, е ле пеле селемо се фела ка мор’а хаэ са хаотсе лателоа ке колой е ntšo. 1979 ho ea ho 1984.
Ena ke «мофута оа времяпрепровождение», или ile a phaella boiphihlelo bophelo, или re Игорь Губерман. «Биография ha e hlahise ho», «me bophelo ba ka lahlela makala ha leha e le efe». botlhokwa go feta, le ‘ne meea e le bua’ nete ka u ithata. kampong ea kamehla o ‘nile ka tlaleho, ka 1980, ngola «Tsamaea ho pota liahelong ho» bukeng ea e thehiloe дневники (e hatisitsoeng ka 1988).
Эмиграция Хо Iseraele
Kaha khutla kenngoa chankaneng, ka nako e telele ke ne ke sa fumana tumello ea ho lula motseng oo le fumana ho sebetsa. Selemo hamorao, ха Горбачев кала хо буса, хо не хо ба банг ле tšepo ea шлюха наха кала хо fetoha. Ka bomalimabe, ле ditebello ba ne ba sa o ile a kopana. Lelapa в Fallela Iseraele. Ha e le hantle, qeto ea ho tsamaea ho ile ha etsoa khale, empa thibela ho tloha tsa ho tšoaroa Huberman. Ка хона, ле хо фаллела tshebetso ile lieha Bakeng са lilemo tse ngata.
O ile a fallela Iseraele ka 1987, e le bajaki ba tloaelehileng. Ha ho «e khethehileng» ea thahasella ka boeona, e sa hlokometse ka Botho ba tsebahalang.
Empa электронной ile хоре Baiseraele ба на ле е ngata я babali ба. Ка lebaka leo, libokeng ле babali ба ле likonsarete qala ка potlako haholo.
Камехла лицола це са тшоаненг хо фумана е ле хо ифелиса, о ре Игорь Губерман, биография мосебеци лохле — е не е ле бобели моенджиньер ле формане ле махенике. Ха ке fihla Iseraele, ке пе ке локетсе бакенг са анг капа энг е ле пе а са lebella хо ба кхона хо fepa lelapa ла хае ка мосебетси оа бонголинг.
бокгабане Губерман
Губерман Игорь Миронович копанела ка мафолофоло месебетсинг и бонголинг. Le a boela катрены ngola ea hae и tsebahalang. Di tšoauoa ка metlae ле краткости. Atisa хо sebelisa ка четверостишия mahlapa. O nahana хоре е ле karolo ea tlhaho ea е са lefelloeng le puo eo haholo.
Локиле Хора, или Игорь Губерман, lipale tsa Botho tse ngata tsebahalang le mesebetsing e molemo ka ho fetisisa tsa lingoliloeng Russia e ho pheta-pheta a tiisa hore kentho ea tlhaho haholo. Joale mahala ле tlotlontswe morao ka puo ea kajeno bongoling.
Цомо «Гарик»
четверостишия хэ э рэн ке «Гарик». Повесьте ба-битса «дацибао» (limemo mashano nakong ea phetohelo Chaena). Ка семидесятые, ха а мабели а либука ца хае ли иле ца хатисоа, пеле а тшоароа Хуберман, каофела ха цона ли не ли битсоа «Бажуда дацибао». Empa Huberman buang ka eona или hloka kelello le se fosahetseng. Ке этса кето еа хоре хо молемо хо ба битца «Гарик», хобане ха хэ о не а иле а буа ка Игорь ле Гарик.
Ha a кость letho osele kapa ua molato. O lumela hore ena ke manyolo haholo, ka hona joale, катрены ngata bitsoa lebitso la hae, ‘me ho na le en ne e le mefuta e fapaneng le leholo la «Мишико», «Ириков», «Марик». Ka hae «Garik» Huberman hangata e pokes ithabisa ka ntho ea sebele Serussia. Четверостишие fetang limilione tse ‘nè’ nileng ba ba Likhatiso maloa pokello «Гарик лецаци ле лецаци». Игорь Губерман hatisitsoeng likoleke tse ling tsa lithothokiso:
- «Гарик (тацупаос)» (1988).
- «Гарик лецаци ле лецаци» (1992, ka meqolo e ‘meli).
- «Календарь 2000» (1999).
- «Гарик тлоха Атлантида» (2009).
- «Гарик бакенг са лилемо це нгата» (2010 г.).
- «Гарик тлоха Иерусалима» (2011).
Игорь Губерман — ea ka mongoli oa bukeng ea «Портрет личапо хо» (1994). О нка хато ка хо бала я lithothokiso, lipale khutšoanyane ‘me ngotseng ha Соединенные Штаты, Россия le linaheng tse ling. Isang palo я mananeo ка Serussia ка mananeo thelevishene Iseraele. mesebetsi Huberman ba e fetoletsoe ka Senyesemane, Италия, Jeremane le lipuo tse ling tse.
Молекане о.а. Губерман Татьяна Образование моецедипуо. Eng kapa eng eo re monna oa hae, dingongoreho bonolo. O hlokomela hore setšoantšo sa mohale ka thothokiso le mongoli ea — le lintho tse peli tse sa tšoaneng. Ka lelapa la hae, esita le «monogynopaedium» litemana tse tsohle lemoha ntho e tloaelehileng. Игорь Миронович ре ни ба хэ ба иле ба лека хо э фетолела ка липуо це линь це, эмпа е не ке са себеца. «Kamoo ho bonahalang kateng, ka ‘nete bophelong ba rōna ho bontša hore puo e fapaneng ke ho le thata haholo», — Соасоа Хуберман.
